10 лет назад
Пасмурный день пленил своим спокойствием. За окном снова лил дождь. Холодный, пробирающий до костей ливень, смывающий все невзгоды, накопившиеся в душе за последнее время. Леша был любознательным ребёнком, ему нравилось наблюдать за птицами, букашками и, особенно, дождём. Он словно завороженный приклеивался к окну, наблюдая, как прозрачные капли омывают стекло. Кап-кап. Мальчик водил пальчиком по стеклу, считая капельки воды, которые тихо стекали вниз. Он то и дело потирал посиневшую руку, которая неприятно пульсировала, напоминая о неприятных событиях. — Малой, снова ты бездельничаешь, — до ушей доносится знакомый голос, затем следует ладонь, прикасающаяся к волосам мальчика. Лёша едва щурится, спутав брата с отцом, отчего испуганно дёрнулся, едва задев лбом стекло. — Эй, не шугайся ты так, — сдержанно советует мальчик, хмурясь от реакции младшего брата. — Он что, бьёт тебя? — произносит, стараясь не кричать, — отвечай, эта скотина и тебя бьёт?! Лёша вздыхает. Бьёт и бьёт. Лишь бы маму не трогал. Эти мысли остаются внутри, не найдя выхода. — Марк! — лучезарно улыбается ребёнок, спрыгивая с подоконника, чтобы в ту же секунду найти защиту в крепких объятиях брата. — Ты к нам на праздники приехал? Марк недовольно вздыхает. Сильные руки подростка аккуратно отстраняют ребенка от своего тела. Лицо Лёшки в ссадинах, рука синяя, с кровоподтёками. — Праздники, как же, — качает головой, — отвечай, Лёшка, это отец тебя так отделал? Мальчик хмурится. Взгляд взрослый. От этого взгляда Марку хочется забиться в угол и рыдать от несправедливости и бессилия. У восьмилетнего ребенка не должно быть столько отчаянья в глазах. — Куда смотрит мать? — Марк пару раз встряхивает ребенка, стараясь не причинять ему боли. — Эта мразь тебя бьёт, а она спокойно терпит? Лёша мотает головой. — Оставь маму! Пусть меня бьёт! Пусть! Оставь маму! Маленькие кулачки пускаются в ход. Лёша, словно чувствуя, что с братом ему бояться нечего, вымещает всю накопившуюся злость на Марка. Колотит его в живот, по ногам, везде, куда может дотянуться. Подросток не предпринимает никаких попыток остановить ребенка. Пусть злится. Он имеет право плакать и кричать. — Иди сюда, — спустя пять минут, когда Лёша уже изнеможен, брат хватает его за руки и притягивает в свои объятия. — Не плачь. Марку всего пятнадцать, а он сидит на коленях, качая ребенка, словно младенца, пока тот давится от истерики, задыхаясь от нахлынувших эмоций. — Я заберу тебя, слышишь? — обещает Марк. — Ты больше ни дня не останешься с этими… — Маму ты тоже заберешь? — хлюпая носом, интересуется Лёша. Маленький комочек, которого чужая жизнь волнует больше своей. — Она взрослая женщина, — цедит подросток, явно не довольный беспрекословной любовью брата, — её я заставить не могу, но тебя заберу, понял? — Без мамы не пойду! В тот день, 13 февраля, Марк, как и обещал, забрал Лёшу в другое место. К большому несчастью, в этом ему сильно помог собственный отец. Однако, как бы Марк не пытался восстановить в памяти отрезки того дня, он не мог. Намного позже, спустя долгие годы, его итальянский клинический психотерапевт назовёт это «Disturbo da stress post-traumatico». Проще говоря, вытесненные воспоминания, которые он словно забыл, но продолжал помнить, не имея возможности сложить пазл воедино, как бы ни пытался. «Marco, per proteggerti, il tuo cervello sceglie di vergessen o bloccare questi ricordi» Что же такое он забыл? Что такого случилось в тот день, что он так боится вспомнить? Конечно, скрупулезная бабуля не раз рассказывала ему вкратце о том, что случилось. Это сложно было назвать секретом. Все новостные каналы гудели от ужасной трагедии. Соседи смотрели на детей с жалостью. Неприятные слова, лившиеся из их ртов, доходили до разума парня. Однако… он, словно, не верил, что такое могло происходить в его жизни. Понимал, что о таком не солгать. Но сколько бы попыток не прикладывал, не мог вспомнить тот день. Если верить словам родственников, случилось что-то невообразимое, ужасное, мерзкое, не поддающееся никакому объяснению. Только вот… Что такого они с братом увидели? — Ты помнишь, что случилось той ночью 10 лет назад? Этот вопрос Марк тысячи раз задавал повзрослевшему Лёше, надеясь получить правдивый и развернутый ответ из первых уст. Но младший лишь злился, отворачивался, уходил в другую комнату. — Пошёл ты к черту. Не смей меня спрашивать о том, что и так знаешь, — единственный ответ, который ему удалось получить от брата. Почему-то мальчик, который когда-то души не чаял в старшем брате, считая его примером для подражания, стал замкнутым и отстранённым. Лёша провел между ними черту, границу, которую никому не позволял переступить. Никому… кроме одного человека. Но и её не стало. Не стало, как их мамы, семьи и нормальной жизни, которую деспотичный отец смыл в унитаз. Одно оставалось ясно. Если ситуация так ужасна, как её малюют. Страшнее всего в этом то, что именно Алексей является тем единственным, кто запомнил все детали того дня. Ни пятнадцатилетний Марк, который вместе со всеми находился в злосчастном доме, а восьмилетний мальчик. Одинокий, раненый и покинутый. «Un grande ricompensa potrebbe nascondersi nei tuoi ricordi solo perché tu non li ricordi». Но если Марку просто повезло забыть, что делать с тем, что Лёша всегда всё помнил?***
Ваня «Она сведёт меня с ума», — единственное, о чём я мог думать, мчась через весь город к Асе. «Удумала расставаться по телефонному звонку, ну, и кто так делает?» Барабанить по двери её квартиры мне хотелось меньше всего. Однако это было единственным верным решением вынудить её из берлоги как можно скорее. «Слишком тревожная и стыдливая, чтобы не открыть» Я оказался прав. Дверь распахнулась. За ней показалась Ася. И все слова, которые я тщательно заготавливал по пути сюда, внезапно стёрлись из памяти. — Ты что, плакала? — Кислов, иди домой, я не в настроение сейчас обсуждать что-то. — Почему ты плакала? Конечно, меня не трогают её дурацкие просьбы. Ася вздыхает так, словно вся мирская тяжесть обрушилась на её плечи. Что случилось с моей девочкой за один лишь вечер? — Ася, скажи, что ты просто неудачно пошутила, — молю, желая услышать любой бред, который меня успокоит. Всё, что угодно. — Кислов, я, кажется, ясно сказала: я не в настроение. Что ж… — Не в настроение, да? — ухмыляюсь, хотя скорее мои эмоции напоминают злость и негодование. — Быстро оделась и пошла за мной. Даю 30 секунд. Смотрит с тревогой. Я никогда не был так категоричен прежде. Но если мне нужно стать плохим полицейским, чтобы заставить её сказать правду — я стану. Я стану самим дьяволом, если понадобится. Спустя минуту она стояла передо мной в куртке и кроссовках. — Пошли, — рявкаю, словно злой пёс, грубо хватая её за руку. Тащу за собой, не беспокоясь упадёт она или нет. Её медлительность начинает раздражать. Да что, чёрт возьми, могло такого случится? В парке за набережной пусто. Даже фонари горят через один. Сюда редко забредает народ, боясь нарваться на бомжей и наркоманов. Но в данной ситуации, это будет проблема этих людей, если они нарвутся на меня. По шкале от одного до десяти, моя агрессия достигает все двенадцать. Я и не помню, когда в последний раз так злился. Наверное, никогда. — Что ты имела в виду под «давай расстанемся?» Наконец-то нарушаю тишину, прижимая её к первому попавшемуся деревцу. — Расстаться означает перестать быть вместе с кем-либо, разорвать отношения, — шепчет она, отводя взгляд. Рука тянется к женскому подбородку. Цепляюсь за неё, словно сумасшедший. Заставляю смотреть в глаза. — Перестань цитировать википедию, ты знаешь, о чём я спрашиваю. — Кислов… — Нет, заткнись, — противоречу сам себе. — Я сделаю вид, что ничего не слышал. Возможно, хватать её и целовать было опрометчивым решением, стоило продолжать выпытывать правду, но я больше не мог противиться этому чувству. — У тебя губы холодные, — шепчу, прижимаясь к ней лбом, — замёрзла? Молчит. Почему ты молчишь, Ася? — Ваня, мне так страшно… — подаёт голос, вжимаясь в мою грудь. — Я так больше не смогу. Плачет, заставляя сердце сжиматься от неприятных ощущений. — Поплачь, — продолжаю сжимать её в своих объятиях, поглаживая спину. — А потом всё мне расскажешь. Всё до остатка, ничего не скрывая.***
Ася Глубоко в душе я понимала, что план Вани опасный. Но другого у нас попросту не было. Мы не придумали ничего лучше, кроме как сыграть пару, которая рассталась. В итоге, мы вернулись к точке «А», с которой всё и началось. Я и Кислов — враги. По крайней мере, в школе нам все поверили. Ещё бы. Я и сама поверила, когда в понедельник после угроз некто зовущего себя кармой, мы с Кисловым разыграли сценку расставания. «Я из-за тебя с Аней расстался, а ты что, всё ещё на Борьку заглядываешься? Да пошла ты, между нами всё кончено» Повод для ссоры был выбран самый очевидный — ревность. Сыграть это было проще всего. О моей симпатии к Хенкину не знал только ленивый. Ваня этим грамотно воспользовался. И пусть мне не нравился факт того, что ради собственной шкуры я впутываю совершенно невиновных людей, но другого выхода у нас не было. Если этот «некто» действительно рядом и следит за мной, ему нужно удостовериться, что между нами всё кончено. Рисковать своей семьёй я больше не могла. Но и расстаться с Ваней у меня не вышло. Было бы куда проще, откажись он от меня и тех проблем, которые нависли над головой. Но Ваня был бы не Ваней, если бы стал играть по чужим правилам, особенно после того, как я всё ему рассказала. «Если этому ненормальному так нравятся игры, сыграем. Но играть будем по нашим правилам» Однако игра была не из приятных. Мало того, что Боря теперь косо на меня смотрел и при каждой встрече воротил нос, словно я и впрямь совершила непростительный поступок, так еще и Аня, с которой у нас в какой-то момент сложилось подобие дружбы, повязла в обиде. Я всё понимала. Боря действовал из принципа. Кислов его лучший друг, а я.… Получается, что я «несостоявщаяся» девушка лучшего друга, которая в тайне лелеяла надежду подобраться поближе к своей первой любви через него. Аня всё ещё любила Кислова, хотя и пыталась это скрывать. Для неё наше «расставание» сработало словно зелёный цвет. Таким образом, сразу три человека в одночасье оказались пострадавшими от моих необдуманных действий. Три, потому что бедный Кудинов, который надеялся, что Аня теперь будет с ним, снова переметнулся на сторону Вани. Я чувствовала себя неудачницей. Масло в огонь подливало и то, что Кислов настолько увлёкся своей ролью «свободного парня», что стал специально проявлять внимание к одной симпатичной десятикласснице. Наблюдать его лобызания с девочкой было вверх моих сил. С трудом досидев до третьего урока, устав от нескончаемых перешептываний и смешков, я решила немного разгрузиться. Музыкальный класс как раз пустовал в это время, и было бы отлично отсидеться там. По крайней мере, так думала я. И, очевидно, ошиблась. Музыкальный класс был скудно обставлен, однако, несмотря на малое количество инструментов, в нём всё еще находилось старенькое фортепиано и пара саксофонов. Стены в помещении были потертые, местами с облупленной краской, сверху которых отваливалась застаревшая известь. Класс давно требовал ремонта, но из-за малого количества желающих заниматься музыкой, здесь часто никого не было. Повезет, если младшеклассникам проведут пару уроков в две недели, но на этом все. Вскоре сюда стали стаскивать старые парты и ненужные предметы, сделав из класса вторую кладовку. Теперь, чтобы протиснуться к фортепиано через преграду из ненужных вещей, стоило приложить немало усилий. Однако, несмотря на все минусы этой аварийной комнаты, требующей качественного ремонта, я её обожала. Все одиннадцать лет учёбы это место было единственным, где я могла прятаться от любопытных глаз. Но сегодня моим планам погоревать в одиночестве, было не суждено сбыться. Тихая музыка тронула уши слишком поздно. Это даже не было похоже на мелодию, скорее обычное касание клавиш. Нужно заметить, весьма ленивое и довольно грустное. Войдя в комнату, за многочисленными партами, заваленными всякой ненужной макулатурой, мне открылась картина на покачивающееся тело у инструмента. Очевидно, что это был парень. Ещё более бесспорным было то, что это был Лёша. Я откинула голову, устало вздыхая. Городецкий… — Не стой в дверях, Настя, — говорит он, даже не оборачиваясь. — Как ты понял, что это я? Он перестал покачиваться, закрыл клавиатуру, большинство нот на которой давно отсутствовало, и поместил локти на крышку. Уткнувшись лицом в ладони, он ухмыльнулся. — Годы тренировок, — многозначительно отчеканил одноклассник. — Итак, что тебя привело в столь мрачное местечко? А, забыл, тебя же бросили. — Можно и так сказать, — хмыкнула я, приближаясь. — Ну, а ты? Что ты тут забыл? — Хотел остудить голову. — И как, получилось? — Не то чтобы. Только новых проблем себе заработал. Ах, как же ты раздражаешь, — откинувшись на спинку стула, он взъерошил волосы. — Неудивительно, что Кислов тебя бросил. Спорить с Городецким хотелось в последнюю очередь. Даже хорошо, что он так думает. Ведь он первый в списке подозреваемых. Я безумно жалела, что тогда потеряла его номер. Возможно, сейчас бы я быстрее раскрыла того, кто посылает мне подарки. Хотя верилось с трудом. Конечно, Лёша мрачноватый, но вряд ли он психопат. К тому же, разве может обычный школьник делать подобные вещи, не опасаясь наказания? Бред. Подозревать человека только потому что он однажды тебе нагрубил — не правильно. Возможно, если бы я узнала его немного лучше, всё бы встало на свои места, и мой список подозреваемых сократился бы на одного человека. — Слушай, прости меня, ладно? — За что? — Ну как, я тебя называл заразой и всё такое… — А, ну… Кстати, Марк, — постаралась улыбнуться, — он правда твой брат? Было бы ложью, если бы я сказала, что не прокручивала его образ в своей голове. Меня мучал вопрос как братья могут быть настолько разными. — Да, — нехотя выдавил Леша, поворачиваясь в мою сторону. Его серые глаза отливали голубизной. Синяки давно сошли и теперь на его остром лицо не осталось и намёка на опасность. Обычный красивый парень. Я смущенно отвела взгляд, осознавая, что задержала взгляд на нём намного дольше, чем следовало бы. — Старший, — пояснил парень. — У нас разница восемь лет. — Серьезно? Вы с ним не похожи. Лёша нахмурился, словно я сказала что-то такое, от чего ему стало неприятно. — Нет, то есть… — Забей. Я знаю, что о нём думают женщины. — Да нет же, я не это имела в виду, — пришлось оправдываться, — просто он такой энергичный, а ты… будто бы тот самый хмурый братишка, который вечно всем недоволен, понимаешь? Он усмехнулся. — Как будто бы, так и есть, — кивнул Леша, и я впервые заметила насколько красивая у него улыбка. — Пусть мы и братья, но воспитания получили разное, к сожалению. — Расскажешь? — Почему тебе интересно? Я пожала плечами. — Подумала, что это нормально, когда одноклассники общаются о чём-то своём. Знаешь, если честно, у меня мало друзей. По сути, я никогда ни с кем кроме Риты не общалась, поэтому подумала, что тебе может быть грустно. У тебя ведь еще нет друзей в школе? Лёша промолчал. Он не выглядел как человек, который был заинтересован в разговорах. — Просто так случилось, что наша бабушка, мать моего…отца с самого рождения взяла воспитание Марка на себя. Мама рано его родила, в лет 16, когда сбежала из дома. Отцу ребенок был не нужен, а мать не могла сама его прокормить, вот бабка и решила взять Марка к себе. В то время они жили в Москве, мама навещала брата через раз, а когда ему исполнилось три года, бабка увезла его в Италию. Я удивилась. Но не из-за рассказала, а скорее из-за того, что Лёша и впрямь решил поделиться со мной чем-то настолько важным. — То есть, он всегда рос с бабушкой? — Говорю же, повезло засранцу. — Мне показалось, что он заботится о тебе. Но ты его немного сторонишься, разве нет? Сама не знаю, зачем продолжала задавать эти вопросы, но мне правда было интересно. — Ты такая любопытная, — хмыкнул парень, — напоминаешь мне одну знакомую. Её звали София. — Твоя подружка? — Скорее уж девчонка Марка, в которую я был влюблён. Ты, кстати, очень на нёё похожа. Последние слова я предпочла пропустить мимо ушей, полагая, что это лишь очередной комплимент или подводка к тому, что я ему нравлюсь. — Да ладно, теперь ты раскрываешься мне с абсолютно новой стороны. Итак, у тебя есть брат, ты был влюблен в его девушку, поэтому ты немного на него сердишься? — Нет, Шерлок, — улыбается. — Тогда почему? — Потому что он… забыл одну важную вещь, которую должен был помнить до конца своих дней. — Почему ты просто не напомнишь ему? Городецкий посмотрел на меня, как на дурочку. — Не хочу, чтобы он вернулся в ад, — ухмыляется. — Не забивай голову, просто это мой крест. — Совру, если скажу, что мне неинтересно. — Давай лучше поговорим о тебе и твоем…бывшем парне. Вы правда расстались? Прости, Лёша, но свои секреты я не раскрою никому. — Правда. Мы изначально не должны были начинать встречаться. — Почему так внезапно? — Просто… просто поняли, что эти отношения не имеют смысла. Давай не будем, ладно? Я сжалась, не желая обсуждать расставание с Ваней, боясь проговориться. — О чём тогда говорить? Лёша заметно повеселел. Казалось, он над чем-то размышлял. Закончив мыслительный процесс, который я пыталась предугадать, парень пресел на парту возле меня и скрестил ноги. — Может, о нашем несостоявшемся свидании? Чёрт… Пока я размышляла о реакции своего парня, Леша действовал на опережение. Его рука скользнула к моим волосам, аккуратно пригладив их. Спустилась к щеке, задержавшись на ней. Большим пальцем он потирал мягкую кожу под ним, запуская в моем теле тревогу. Городецкий наклонился ближе, заставляя меня задержать дыхание. — Что скажешь? Эта близость заставляла меня здорово нервничать, однако прошлого страха я больше не испытывала. — Думаю, что я ещё не готова к новым отношениям, — наконец-то нашла в себе силы и отпрянула. — Прости. Лёша рассмеялся. — Всё нормально, я понимаю, — взъерошив мои волосы, парень поднялся, поправил форму и напоследок кинул взгляд на фортепиано. — Я пойду первым. После его ухода я еще долго не могла прийти в себя. Но почему-то мне было стыдно за то, что подозревала его. На уроки возвращаться не хотелось, поэтому я медленно поплелась в учительскую, чтобы отпроситься домой. Только у Кислова были совершенно иные планы. Подловив у класса директрисы, парень потащил меня в абсолютно противоположную сторону. — Ты чего? А если кто-нибудь увидит? — Кто? Все на уроках. — Не говори так, словно уверен. — Уверен! Замолчи! — Эй! Возмутиться попросту не хватило времени. Затащив в меня в кладовку, Кислов вошёл следом, включил тусклый свет и запер скрипучую дверь. Вокруг нас расположились ведра, швабры, стопки учебников, старые стулья и тонны пыли, из-за которой слезились глаза. — Кислов, ты всё испортишь! — возмущаюсь, скрещивая руки на груди. — Договорились же видеться только дома, какого черта ты творишь? — А я думал я хороший актёр, — усмехнулся он, размещая руки на моей талии. — Ты так не думаешь? — Через чур хороший. А ты не слишком ли переигрываешь? Я попросила притвориться, а не флиртовать с другой девушкой! — Да ладно тебе, это же Синицына, у меня с ней ничего нет. Закатываю глаза. — Как же, сегодня нет, завтра заиграешься, будет. — Я не понимаю, ты ревнуешь что ли? — Больно нужно! Меня просто бесит, что ты обжимаешься с этой малолеткой! — Прости, — произносит, целуя меня в висок. — Больше не буду, обещаю. Фыркаю, устало утыкаясь ему в плечо. Изматывающий день не оставил сил на споры. И когда я стала такой слабой? — Кстати, у меня для тебя кое-что есть. — Да, и что же? — Скоро узнаешь, — почти зловеще хихикнул Кислов, крепче прижимая к своему телу. — Кое что, что тебя очень удивит, но вряд ли обрадует.***
Находиться в отчем доме впервые за последние десять лет — это как снова попасть в детство. Здесь, в неудачном районе, в прохладном доме на углу, время словно остановилось. Вокруг никакой инфраструктуры, ни магазинов, ни аптек, лишь истасканные временем дома старушек, которые давно остались одни, схоронив своих печальных мужей. И лишь этот серый домик, в котором когда-то родился сначала Марк, а потом и Лёша, всё ещё сохранял частичку воспоминаний о бывалых днях. Фотографии, которые мама когда-то усердно развешивала по дому, всё ещё весели на обоях, которые давно требовали ремонта. Марк прошёлся по гостиной, проводя пальцем по фотографии, на которой было изображено семейство Городецких. Перевернул фотографию. Это здесь ни к чему. — Нашёл, что искал? Голос был грубый, совершенно не схож с тем, каким обычно говорил Лёшка. Марк повернулся к дверям, замечая брата с рюкзаком на одном плече. — Приоделся? — интересуется брюнет, оценивая младшего брата серьёзным взглядом. — Впредь не смей таскать то старьё. Я же присылал тебе достаточно денег, неужели нельзя было купить нормальных вещей? Хмурый взгляд Марка отразился в радужках Лёши забытым напоминанием. Марк был похож на отца намного больше, чем мог подумать. Парень на секунду впал в ступор, ощущая лёгкий тремор в руках. Сам он не любил подолгу смотреться в зеркало, опасаясь однажды обнаружить это сходство и в себе. Однако знал, что обязательно так и случится, задержись он перед зеркалом подольше. — Я задал конкретный вопрос: ты нашёл, что искал? Лёша скинул рюкзак, проследовав до своей комнаты. Он заведомо знал, к чему потянутся руки брата, когда тот переступит порог дома. Вещи на своих местах, однако… Статуэтки немного сдвинуты, в ящиках всё лежит не так, как привык Лёша. Эти вещи были незначительны, обычный человек может и не обратил бы внимание, но только не Алексей. Только не он, который с детства научился одной простой вещи — если что-то лежит не на своём месте, его ждёт наказание. Его руки похолодели, он до боли сжал кулаки. Мысль о том, что необходимо срочно всё переложить так, как было до прихода Марка, въелась ему в голову. Лёша нервно стал перебирать руками, перекладывая записную книжку немного левее, чем она лежала прежде. — Что ты, мать твою, делаешь? — вспыхнул Марк, опираясь на дверной косяк. Лёша молчал, как рыба. Его руки умело завершали начатое, а голова слегла дёргалась, словно он пытался боковым зрением отслеживать действия старшего брата. Марк тяжело вздохнул. — Ты перестал принимать таблетки? Бинго. — Пошёл ты к чёрту! — рыкает младший, закрывая комод. — Пошёл к чёрту! Марк недовольно прикрывает глаза, протягивая руку к заднему карману, из которого вынимает сигареты. Закуривает, неотрывно наблюдая за Лёшей. — Почему ты перестал их принимать? — У меня от них крыша едет! — нервно рявкает Лёша, падая на кровать. — У тебя крыша едет без них, — замечает брат, выпуская клубок дыма. — Просто пей ебаные таблетки. Лёша обиженно, почти со злобой, окинул брата взглядом. — Если кому-то из нас и нужно травить себя этой гадостью, то тебе, — ухмылка, наполненное ядом, озаряет его лицо. — Думаешь? — Я, блять, уверен. Скажи мне Марк, как тот паренёк, всё ещё жив? Взгляд, наполненный яростью, впился в глаза напротив. Лёша прекрасно понимал, что сейчас перед ним стоит не брат, а их отец в шкуре Марка. Парень усмехнулся, сжав зубы, когда старший двинулся в его сторону.