Печаль солнечного света.

— Она копия тебя. Я не знаю, может вы разлученные брат и сестра? Ты не подумай, я не был в нее влюблен, это не Криста. И она никогда не обращала на меня иного внимания кроме дружбы... — Как ее звали? — Роза. Райнер и Вилльям лежали в объятиях друг друга в прохладной комнате. Рассеянный свет восходящего солнца мягко проникал через тюль у окна, еле-еле освещая обстановку полупустой комнаты. Вот тут стол. На нем какие-то письма, книжки. Шкаф, стул, ковер. На стенах две фотографии в рамках: Райнер и его мать, Райнер с Бертольдом, Пик и Зиком. Энни в тот день отказалась фотографироваться. И еще одна фотография... Нет, это был рисунок. Без рамки, на гвоздике. Это было художество Габи, изображающее что-то вроде Бронированного титана и всю семью рядом с ним. Рисунок был детский, Габи нарисовала его, когда ей было лет 8, но Райнер хранил его и любил. Вчера они вернулись с фронта и Карина пригласила Вилльяма на семейный ужин. Парень слушал рассказы Райнера и Габи, внутренне сожалея об их судьбе. Но после, когда все разошлись, он кое-как забрался через окно к Брауну на второй этаж и неловко помял бумаги на столе. Райнер осуждающе посмотрел на него, прежде чем накрыть его губы своими и обнять его. — Наконец-то. Я скучал. Все были на ушах после случая с Бронированным. Вилльям таскался вокруг него весь день, прежде чем они наконец сели на поезд. Он не трогал алкоголь — только курил, ловя вредный взгляд Габи и Удо. Когда они прибыли, Элфер все также не отходил от товарищей, а после наконец пришел к семейству Браунов. Они целовались, и они терялись друг в друге. Дарили нежность, желая никогда друг друга не покидать. А утром, на рассвете, Вилльям проснулся от беспокойного крика блондина. — Я тут, — поспешил он объять лицо возлюбленного ладонями, — Райнер, ты тут. Посмотри. Браун повернулся всем телом и в глазах его блеснули слезы. Это было не впервые. Это происходило часто с тех пор, как он вернулся с Парадиза. И Вилльям старался быть рядом. — Прости. Прости, я просто... — Все нормально. Лежи. И они лежали. Человек со светлыми волосами, человек, что на поле битвы был воплощением брони и ужаса, плакал, стараясь скрыть слезы, но не в силах прекратить их. Райнер страдал и хотел снова, как раньше, спокойно спать, уходя от событий жестокого мира. Прошел час. Райнер затушил боль сигаретным дымом и, кажется, успокоился. Все было как обычно — тихое безмолвие и ощущение тяжести. Но Райнеру сейчас было спокойно. С Вилльямом так было всегда. — Она жива? — Да, я полагаю. С ней Жан. Он не даст ей погибнуть. — Еще одно имя. Райнер, как ты? — Я хорошо. Я просто скучаю. Прости меня. Он не мог не извиняться. Вилльям всегда его обнимает и успокаивает, но Райнер никогда не перестанет извиняться. Вина терзает, вина за все: за поступки, за мысли, за последствия. Даже за то, что он смеет "скучать" и "любить" своих бывших друзей! Да как он так может, спрашивает он себя, снова погружаясь в беспокойный сон со слезами на глазах, с побитым разумом. А он всегда рядом. Будто частичка Парадиза, частичка живучей свободы в лице Розы все еще с ним. — Все хорошо. Я люблю тебя. И они снова стараются заснуть. Вилльям и Роза были одинаковы. И Райнер, описывая ее добрый нрав, ее живую натуру, не мог не видеть в возлюбленном того же, и не мог не восхититься этим. Парень был ею в мужском обличии. Магат, хоть и отрицая, обожал этого воина и оценивал каждую заслугу как следовало. На поле битвы он отмахивался, держа маску марлийца, но уже вечером в отчёте писал пару ласковых (на военном языке, разумеется) о рядовом, а после об офицере Элфере. Вилльям Элфер был из семьи торговцев — Роза Велфер тоже, да еще и аристократов. Они оба хотели жить, ловко избегали смерти и что бы не происходило, на их румяных щеках, в карих теплых глазах играла лучистая улыбка, никогда не уходящая, всегда дарящая силы.