Записки хироптеролога (сборник для челленджа)

Фандом: DC. Персонажи: Марта Кейн (буд. Уэйн) Тупая ноющая боль уходила из пальцев. Лизетт поправила платье. Корсет неудобно вреза҆лся. — С тебя двести зеленых, — капризным жеманным голоском огласила она. Парень, лежащий перед ней на спине, лениво медленно кивнул и потянулся к карману брюк. Он копался неспеша и не открывая глаз. Наконец, выудил несколько смятых бумажек. — Здесь только сто… сто сорок пять, — недовольно проговорила Лизетт. — Если хочешь прийти еще раз, ты должен быть честным маленьким мальчиком. «Мальчик» усмехнулся, и залез пальцами в карман клетчатой, видавшей виды, рубашки. — Вот, Билли, умница. Она наклонилась и потрепала клиента по нечесаной голове. В белокурых волосах затерялись звездочки репейника и бог весть еще какой травы. Билли не был опрятным, зато был платежеспособным. Лизетт еще раз оправила юбки, придирчиво рассмотрела кружево на подоле. Вроде бы, все прилично, и дорогие компаньонки не заподозрят неладного в «сестре». Она недовольно пожевала губами, припоминая, что следовало бы зайти проверить ту строптивую девчонку. Что ж, задержаться на пару часиков не повредит. В ванной было сыро и тянуло сквозняком. Это помещение стояло закрытым на долгосрочный ремонт — пока у приюта не появится какой-нибудь спонсор, готовый оплатить комфортное проведение гигиенических процедур воспитанниц этого учреждения. Стояла поистине гробовая тишина. Только изредка неровный стук капель нарушал мертвенный покой ванной комнаты. Тонкий кулачок с силой впечатался в усыпанную трещинами дверцу. Она была тонкой, но не достаточно, чтобы пленница могла выбраться без посторонней помощи. — Ты тут? — елейный голосок проникал сквозь щели и трещинки дерева и камня. Ей не ответили, тогда Лизетт тяжко вздохнула, и принялась разбирать баррикаду из обломков плит и какой-то ремонтной техники у многострадальной двери. — Конечно ты тут, сученька. И никуда ты не денешься, — так же ласково, но с пыхтением напевно продолжала она. Когда последний обломок камня был отодвинут, девушка распрямилась, давая спине передохнуть. Поясницу начинало тянуть, давали знать о себе вечерние труды с Билли на поле. Она едва потянулась к ручке двери, когда последняя распахнулась с резким пронзительным скрипом, и впечаталась в затянутую корсетом грудь. Лизетт охнула и отлетела на пол. Парусом на разбитом штормом море вздыбился розовый рюш. Ткань хлопнула и обреченно осела в натекшую лужу воды. И, несмотря на горячее столкновение с каменным полом, Лизетт осталась в сознании. Да, ей было трудно подняться, но она превозмогла саднящую боль в коленках и локтях, и очень, прямо очень злая, медленно поднялась. Мимо нее метнулась было тень в таком же приторно-розовом и замызганном платье, но и Лизетт не потеряла прыти. Она совершила неуверенный (так как видела сразу четыре руки вместо двух) рывок, и захватила ладонью влажную холодную ткань чужого рукава. Комок материи, ткнувшийся в руку, напоминал мертвого слизня или что-то не менее мерзкое, но и Лизетт была не из брезгливых. Вцепившись в добычу, она уже не собиралась выпускать ее из рук. Поэтому дернула беглянку на себя изо всех сил и попыталась залепить той оплеуху, но промахнулась и едва не полетела на пол снова. Вторая девушка не удержалась на ногах, и осела вниз, утягивая за собой и мертвый груз в виде Лизетт. — Что ты творишь, дура?! — Больная! — не осталась в долгу девушка из кабинки. У нее был более высокий от испуга голос. И, попади сюда хоть лучик лунного света, он выбелил бы ее кожу на несколько тонов бледнее в сравнении с Лизетт. Вокруг глаз размазались дорожки слез, а глубокие тени залегли в синяках. Не только под глазами, но и на скуле; на подбородке; скрытые складками грязной ткани, они уродовали почти все тело девушки. — Мисс Харриссон спашивалась сегодня о тебе, — ехидно ответила Лизетт. — Она все еще думает, что у тебя скарлатина. Никто не будет тебя искать. — И что ты собираешься делать, — спокойный голос повис в пространстве. — Поверь, нам хватит времени сломать тебя, — фыркнула девушка. Она схватила за кружевной, белый некогда воротник и поволокла свою противницу на выход. Та ослабла и почти не сопротивлялась, позволяя Лизетт тащить себя навстречу неминуемой расправе. — На сегодня это твой комната, — та буквально толкнула телом своей жертвы дверь, забрасывая её в пустое чистое помещение. В нем было сухо и пахло пылью. У одинокого окна стоял грубо сколоченный будто из пней стол, такие же табуретки. Под стеной располагалась койка «полторашка» — большая для одного, маленькая для двух. И не было больше ничего. — Переоденься, — приказала Лизетт из-за двери. Так это не скатерть, — подумалось отрешенно. Столешницу укрывало платье. Такой же розовый тонкий хлопок, разве что выстиранный и накрахмаленный. Может, если не переодеваться, удастся избежать того, что неизменно последует за закрытыми дверями? Впрочем, нет. Одежду сорвут в любом случае, какой бы она ни была. Переоделась и стала ждать, что будет. По опыту прошлых курсов знала: это помещение не для гостей. Комната ожидания наоборот. Когда ждешь ты, а не тебя. Окно зарешеченное, ставни закрыты снаружи. Не сбежать. Придется ждать, что уготовила судьба и действовать по обстоятельствам. Она нервничала, грызла уголок фартука, и ничего не могла с собой поделать. Закрытый корпус, где никого нет и не будет, ведь все благоразумные девочки обходят его стороной, не говоря уж о воспитателях. Кричать бесполезно, да и не вышло по правде говоря — уже попробовала, но вместо какого бы то ни было приличного звука из горла вышло задушенное сипение. Шею будто уже сдавили незримые потные руки страха. Хотелось выть и орать. Но сил хватило только на то, чтобы забиться в найтемнейший угол и ждать — увы, зная чего. Каждый шорох, каждый стук отдавался в висках колющей болью. Она проклинала тот день, когда судьба определила ее в приют для девушек миссис Харриссон. Последняя была бездетной вдовой военного моряка. Она основала учебное заведение для бедняжек, которым было больше некуда податься в этом жестоком мире. И которые основали внутри благопристойного снаружи заведения едва ли не притон. Впрочем, почему «едва ли»? Это и был самый настоящий оплот разврата и насилия. Местные заводилы во главе с Лизетт организовали беспроигрышный бизнес, поставляя молодой невинный товар платежеспособным господам вроде Билли. Ну, он был постоянным клиентом, которого обслуживала сама Лиза по высшей таксе. Тех, кто не собирался добровольно расставаться с честью в утробных подвалах закрытых корпусов, «воспитывали» жесточайшими методами: побоями, голодом, холодом и пиявками, обитавшими в сырости каменных стен. И мариновали в этом соку насилия либо до тех пор, пока несчастные не были готовы на что угодно ради глотка чистой воды и куска черствой лепешки с местной кухни, либо пока те не лишались сознания в вышеперечисленных условиях. Тогда оставалось дело за малым: дотащить до «приемной» и раздеть. Ходили слухи, что сама миссис Харрис покрывала притон у себя под юбкой. Но Лизетт и ее клика все отрицали. Во всяком случае, вслух всегда проговаривалась какая-нибудь не шибко правдоподобная версия, почему директор еще не хватилась очередную пропавшую ученицу. Возможно, на заре своего вдовства, когда приют только открывался, и на его содержание хватало пенсии мужа, женщина искренне верила в простую добрую идею помощи нуждающимся. Может даже думала, что чужие дети заменят собственных хоть отчасти? Но со временем проект сжирал все больше и больше ресурсов, а восполнять их было просто неоткуда. Трех отстроенных корпусов оказалось слишком много, и выяснилось, что на всех хватает одного. И, может быть, погребенная под грудой годовых отчетов и счетов, уже пожилая женщина отчаялась, очерствела и решила «да гори оно все огнем, почему что здания, что люди, ради которых все затевалось, не могут приносить хоть немного дохода в ответ? Хотя бы покрывать собственное существование? Мир жесток и лишен любви, так пусть несчастные девочки узнают об этом как можно раньше?». Возможно, миссис Харриссон была святой женщиной с завязанными собственной добротой глазами и даже не подозревала о всех тех гадостях, что творились вокруг. Но это все внезапно отошло на второй план, когда дверь резко распахнулась, а сердце оказалось где-то в горле, так что дыхание сперло и кровь застыла горячим металлом в жилах. — Та-дам! А вот и она, жемчужина нашей коллекции, невероятная и непревзойденная! Марта Кейн! Тень порога плясала в неверном зареве свечей. Лизетт не было видно за границей темноты коридора. Не было видно и ее слушателей. Марта не сомневалась, что мужчина за ней был не один. Инстинктивно она поджала ноги под себя еще сильнее. Как будто это могло спасти. Тьма колыхнулась, и в поле зрения Марты возникли ноги в нечищеных сапогах. — Шо, ладненькая ласочка, — прокомментировал мужицкий голос. — Э-э, не ты первый, — осадил его кто-то сзади. Судя по интонации, офицер из местной казармы. Такой весь преисполненный самолюбования и достоинства. — Понял, начальник, не бузи, — с усмешкой согласился первый. Стало страшно. Ужас накатил ледяной волной. Ноги казались чужими и холодными. Она ни за что не встанет. Но это и не требовалось, в комнату мимо мужика протиснулся офицерик с противными тонкими усами, поднял оцепеневшую жертву под руки, и поволок из комнаты вон. В коридоре было темно, пламя свечи, будто не желая смотреть, почти не горело и не давало света. Марта даже не давала себе труда перебирать ногами, ее и так волокли куда надо. Поэтому просторная открытая комната возникла перед ней неожиданно, словно пасть чудовища разверзлась, собираясь поглотить неудачницу-институтку. Марта затрепыхалась, но совсем слабо, когда рука в перчатке легла на тонкое горло. — Выпьешь, — осведомился офицер, когда за ними закрылись двери. Он стянул первым делом с себя перчатки, швырнул их хлестко на софу. О да, здесь помимо кровати и дивана располагалось еще порядочно мебели. Например, длинный банкетный стол, уставленный свечами в канделябрах, алкоголем и жареным мясом. — Давай, — дико озираясь по сторонам ответила Марта. Она все еще вжималась лопатками в доски двери, не думая ни о занозах, ни о тех, кто за ней остался. — А ты смелая, — он смерил ее почти восхищенным взглядом. — И очень красивая. Девочка… Моя… Что-то в его тоне было тошнотворным и ее действительно чуть не вывернуло. Но Марта была так воспитана, что выказывать расстройства желудочно-кишечного тракта при чужих людях не могла на физическом уровне. Даже если это был шанс на спасение. Сей франт выглядел достаточно брезгливым, чтобы отказаться от затеи, увидев акт чужого непроизвольного извержения содержимого желудка. А вот второй клиент, пожалуй, нет. Эти слова, произнесенные чужим ртом, не вызывали ничего, кроме гадливости. И Марта подумала, сможет ли не кривиться, услышав их из уст любимого человека… Если он у нее когда-нибудь будет. Офицер налил ей полный бокал, так что дрожащими руками было тяжело не расплескать его содержимое: рубиново-красное густое вино. — С-с-спасибо… Он только усмехнулся в ответ. И было что-то неуловимо грустное в выражении его лица. Марте отчаянно хотелось спросить, зачем он это делает, но она боялась спровоцировать его на активные действия вопросом. Она подошла к окну на негнущихся ногах. Очевидно, ее привели на третий этаж, не тронутый плесенью и влагой. Отсюда было даже видно средний, жилой, корпус. Марта обернулась проверить, что делает ее невольный ухажер. Он копошился у кровати, повернувшись к ней спиной. Кажется, расстегивал мундир нервными неточными движениями. Он тоже оглянулся через плечо на девушку, коротко и рассеянно кивнул, и снова отвернулся. Было сейчас в его фигуре, жестах, взгляде, что-то нездоровое и злое. Будто он и вовсе перестал различать обстановку комнаты, ее саму. Будто человеческая часть сознания этого мужчины уснула, оставив существовать свою неживую, лишенную души часть. Он не был человеком в этот момент. И, пожалуй, разрежь ему горло сейчас, Марта не увидела бы крови. Эта мысль не напугала ее в преддверии того, чтобы увидеть собственную кровь. Будь у нее нож… Марта глянула на свой бокал. Разбить она его успеет. А дальше что? На звон стекла обернется офицерик, может даже Лизетт ворвется в эту пыточную камеру, проверить, не нужна ли помощь. Скрутят, свяжу, и поминай как звали. Интересно, куда пропадали те, кто жаловался мадам Харриссон? Конечно, для определенного числа содержанок было бы смерти подобно сознаться, что они лишились чести. Но ведь кто-то да мог бы пожаловаться? Почему эта мысль раньше не приходила в ее голову? Может, потому, что лично она еще не сталкивалась с самим процессом купли-продажи тела? А души? Душу они тоже продавали? И если так, то кому? Сейчас она бы продала душу за ружье. Но ружья не было. А револьвер — имелся. Ну конечно, какой военный ходит без оружия по женскому пансиону? Рукоятка оружия небрежно торчала из кармана галифе. Мужчина как раз боролся с воротником рубашки, когда Марта аккуратно вылила свой напиток в чудом затесавшийся сюда вазон с засушенным цветком. Земля там спрессовалась до состояния бетона и не впитала влагу, да и бог с ней. Военный обернулся на звук шагов. — Вино закончилось, — пояснила девушка, помахав пустым бокалом перед ним, и подошла еще ближе. Стол практически упирался в кровать. Какой большой бы ни казалась комната, это все-таки был не банкетный зал. Просто некогда чья-то спальня. Интересно, что творилось здесь до запустенения? Кого катала эта кровать? Чьи стоны и мольбы о помощи игнорировала безразличная дверь? Вино стояло у самого края. Чтобы не пришлось вставать с постели, когда захочется промочить горло. И подошла она почти вплотную к офицеру. — Не двигайся, — ее голос заглушил щелчок предохранителя. Марта взвела курок. — Крикнешь — умрешь. Мне уже терять нечего. Ты все равно не человек, — не сдержалась, но взяла себя в руки. — Они-то войдут, но ты уже умрешь. Кивни, если понял. Покрасневшее на фоне стремительно бледнеющей шеи лицо противно дернулось. Марта засчитала это за кивок. — К окну, — отдала короткий четкий приказ. Под ее руководством офицерик осторожно трясущимися руками открыл окно. Рама скрипела почти что жалобно, но Марта более не обладала сочувствием. На окнах были шторы, но слишком тяжелые, из грубой ткани. Марта не представляла, как их снять и связать. Много шума, много возни, ее кавалер один со всем не справится. Еще и быстро — ну никак. Поэтому Марта просто перекрестилась, бросила прощальный взгляд на растерянного офицерика, заставила его отойти к стене и отвернуться. А потом вышвырнула оружие в распахнутое окно и сиганула следом. Мужчина, подбежавший к окну, ожидал увидеть распластанное стонущее тело на сухой земле под окном. Но в темноте разглядел лишь примятые густые кусты лещины, чьи ветви сплелись в настоящий гамак. За ними пролегала почти заросшая забытая всеми дорога, отделяющая стену корпуса от стены леса, где, очевидно, скрылась беглянка. Он чертыхнулся. Грязно выругался. Мало того, что чертовка опозорила честь мундира, так еще и унесла с собой казенный револьвер. Ну, не женщина — огонь! — Лизка, — забарабанил кулаком в дверь. На пороге тут же нарисовалась заинтересованная Лизетт. — Ходь сюды, — на мужицкий манер позвал он. Девушка зашла, озираясь по сторонам. Она даже не успела поинтересоваться куда же делось тело Марты, как оказалась спиной на столе. Среди жирных тарелок и следов прежних пиршеств. Офицер был грубым и не церемонился. А еще не оставил ни цента, посулив поколотить Лизу если еще раз случится подобный казус с «товаром». Он не спешил покидать заброшенный корпус. Ведь где-то там, за кустами малины и орешника, в темноте, притаилась обиженная девушка с револьвером, в котором было шесть пуль. Ровно в два раза больше, чем надо. Каждому — по контрольной.