Останусь лишь я

Хотя Андрей знал, что Горшок сегодня будет ночевать у него, шкрябанье по стеклу со стороны улицы заставило его вздрогнуть. Он подскочил из-за письменного стола и метнулся к двери, прижался к ней ухом – из комнаты родителей доносилось глухое бормотание телевизора. Программа “Время” закончится минут через пятнадцать, значит, врасплох их не застанут. Стараясь не создавать лишнего шума, Андрей приоткрыл окно и свесился вниз – Горшок, ёжась на октябрьском ветру, переступал с ноги на ногу: голова втянута в плечи, руки глубоко утоплены в карманах. Всем своим видом он демонстрировал, что находится здесь исключительно по некой мимолетной прихоти и вполне мог бы наслаждаться более комфортным времяпрепровождением. - Ещё полчасика погуляй, мои пока не спят, – громко зашептал Андрей, подавив укол непрошенного сочувствия к другу. – Им завтра в деревню ехать, в пять утра вставать, скоро отрубятся. Далеко не уходи. Миха кивнул и направился в темноту детской площадки. Сейчас раскурит сигарету, сядет на бортик песочницы и будет гипнотизировать окно андреевой спальни, ждать условный сигнал - трижды выключенный и включённый свет. Вообще-то Миха частенько ночевал у Андрея, но легально не чаще раза в неделю. И не то чтобы родители Андрея были настолько чёрствыми людьми, что не вошли бы в положение лучшего друга их сына – но тогда пришёл бы конец легенды, что причина этих ночевок лишь в творчестве: Миша с Андреем настолько увлечены сочинительством, что иногда нуждаются в уединении без учёта времени. Пришлось бы рассказать обо многом таком, о чём сам Горшок предпочитал не распространяться – о его проблемах в семье и что домой возвращаться он не хочет из принципа. Кто знает, тот знает, а родителям друзей такая информация без надобности. Андрей уважал эту его позицию и в ночлеге не отказывал. Как правило, когда Горшок являлся в дом Князевых через дверь, мама кормила их с Андреем ужином, с антресолей доставался старый туристический спальник и стелился на пол возле кровати Андрея. Но сегодня порядок действий был другим. Косуха и гады Горшка были спрятаны в шкафу, а сам Горшок, подобрав ноги, занял место у стенки на узкой кровати. В полутьме глаза Горшка казались угольно-черными и слегка светились. Андрей достал из ящика стола газетный сверток, извлёк из него два сложенных начинками бутера: - Держи вот. Утром нормально пожрём. Пока Миха насыщался, Андрей разделся до трусов и майки и уселся рядом. Ему хотелось обсудить вчерашнее выступление, вернее, услышать честное и откровенное михино мнение на его счёт, ведь обычно Андрей так боялся облажаться, что заранее надирался и потому неизменно лажал. Но бухим на сцене был примерно каждый из них, включая Горшка, и все эксцессы – выключенный микрофон Андрея, грубые окрики Михи и ржание таких же бухих зрителей при виде падающего как ванька-встанька Андрея – объяснялись ёмким “Это панк-рок, ёпта!”. Но Андрей всё никак не мог себя убедить, что именно такой его роль и задумывалась. Ему, разумеется, нравилось орать собственные песни перед беснующейся толпой, льстило, что Горшок считает его достойным разделить сцену на двоих, пусть и на подпевке, но иногда закрадывались предательские мыслишки, что лучше всего у него получается быть для Горшка выгодным фоном. От этих мыслей становилось стыдно, и Андрей гнал их прочь. Нестерпимо хотелось развеять эти гнилые сомнения – получив от Горшка прямой ответ. Ну или вытащить этот ответ из его головы, как оба они умели по отношению друг к другу – по взгляду, голосу или жестам. Но то смелости напрямую спросить никак не набиралось, то обстановка не располагала - как, например, сейчас. - Андрюх, ты чем так запарился? – Миха, когда был трезв, стабильно проявлял чудеса проницательности. – Да нормально всё было. Оботрёшься немного, и охуенно же будет. ”А чего тогда ты орал на меня? И шпынял, как щенка?” - хотел возразить Андрей, но почти все ответные реплики Горшка он уже мог проговорить про себя. И, по совести, они были бы справедливыми. Андрей вздохнул. - Давай спать. Миха пожал плечами и вытянулся на боку лицом к стене. Андрей улегся к нему спиной, натянул одеяло на обоих и, подложив кулак под щёку, закрыл глаза. Он уже начал отплывать в сон, когда в опасной близости к двери послышались шаги. Андрей моментально развернулся к Михе, накрыл его с головой одеялом и набросил руку сверху – мама не имела привычки заглядывать к нему после отбоя, но осторожность никто не отменял. Обратившись в слух, он не сразу почувствовал, как закаменел под его рукой Горшок, а потом и вовсе дёрнулся вперёд, вжавшись в стену, будто хотел сквозь неё просочиться. Это паническое движение отчего-то неприятно кольнуло Андрея – они же столько раз спали вместе, то на этой самой кровати, то на узеньких лесах во время практики, прижимаясь так тесно, что можно было случайно почесать нос друга вместо своего, промахнувшись всего на несколько сантиметров. Шаги в коридоре удалились в сторону ванной комнаты, и Андрей медленно убрал руку с неподвижного плеча Михи. Да и похуй. Раньше Андрею даже в голову не приходило обдумывать такие вещи, и, чёрт подери, он отказывается делать это впредь. Родители должны были вернуться не раньше вечера воскресенья, что открывало головокружительные перспективы и море возможностей – обсудить новые темы для песен и что-нибудь по горячим следам понапридумывать, забить стрелку с парнями, выпить или покурить, если есть чё, может, снова вернуться к Андрею домой, да и просто пошизовать – квартира на двое суток полностью в их распоряжении! Но сразу после завтрака Миха куда-то засобирался. - Ну, в общем, мне надо кой-куда смотаться, - объявил он, - судя по взгляду в сторону, одёжной вешалке, - стоя в прихожей уже полностью одетый. Позвать Андрея с собой он, похоже, не намеревался, как и рассказать, что за срочные дела вдруг обнаружились у него погожим субботним днём. Андрей обескуражено наблюдал эти непонятные переминания с ноги на ногу в исполнении лучшего, блядь, друга, который с какого-то перепуга вместо обычного словесного недержания засунул язык в жопу и боится сказать прямо, что не так. - Миш, - решительно начал Андрей, что заставило Горшка, уже взявшегося за дверную ручку, снова повернуться к нему. Сейчас или никогда. – Я поговорить вообще-то хотел. - Ну чё ты начинаешь, чё начинаешь?! - взорвался вдруг Горшок. Андрей невольно отшатнулся, потрясённый таким резким переходом. – Тебя что-то не устраивает? Так и скажи! - Меня не устраивает?! – задохнулся возмущением Андрей. - Ну а чё тогда? Что, блядь, за мания - обязательно чтоб пиздеть о чём-нибудь?! – Горшок отступил к двери, упершись в неё спиной. Его агрессивный тон слабо вязался с почти испуганным взглядом. – Вечно всех хлебом не корми, всё обсудить, блядь, надо. - Ты сейчас о чём? – опешил Андрей. Эта внезапная реприза в исполнении Горшка была донельзя нелепой, и можно было бы забить - и пошёл он на хуй, остынет, сам потом мириться придёт, - но расставаться на такой ноте казалось неприемлемым. - А ты о чём? – набычился Горшок, напоминая ежа, выставившего сразу все свои иголки перед превосходящим его размерами хищником. - Я-то? Вообще-то, о выступлениях. Мне кажется, ты уже жалеешь, что поставил меня бэком, но сказать в лицо ссышь! Как ни странно, но эта обвинительная речь будто привела Горшка в чувство – плечи его опустились, на губах мелькнула слабая улыбка. - А ты что имел в виду? – с запоздалым подозрением прищурился Андрей. - Проехали. И не загоняйся ты насчёт выступлений, сто раз ведь тебе говорил, - Горшок хлопнул Андрея по плечу. И уже совсем весёлым тоном добавил, доверительно склонившись к нему: - Мне к Дане надо, концертик один вытанцовывается, может, даже денег дадут. Сглазить не хочу. - Ну так поехали вместе, - сделал ещё одну попытку Андрей, внимательно наблюдая за михиным лицом. Слишком уж резкие виражи тот закладывал в смене своих настроений, чтобы не насторожиться. - Дюш, там люди должны прийти… - Горшок неопределённо взмахнул рукой. - Ну, в общем, серьёзные люди. Даня попросил одному быть. Я расскажу, чё как прошло. Лады? Вечером позвоню. - Ну ладно. Надо так надо, - деланно безразличным тоном ответил Андрей. Позже он запоздало пинал себя за то, что не сказал Горшку, что тоже куда-нибудь свалит и отлично там оттопырится, а то, понимаешь, смылся, а он сиди себе дома как приклеенный в ожидании звонка от великого лидера всех времён и народов, а вернее – великого обломщика одного Андрея Князева. Андрей даже поприкидывал, а не завалиться ли куда и впрямь, да хотя бы к Шурке, но кого он обманывает? Лучше и интереснее всего, если речь не шла о Михе, Андрей чувствовал себя наедине со своими тетрадками или альбомом для рисования, и как ни обидно, что Горшок нашёл себе занятие получше, чем провести выходные вместе с ним, скучать он тоже не будет. Звонка от Михи Андрей так и не дождался. Наверняка загулял у Дани вместе с “серьёзными людьми”, в чьём существовании Андрей, прямо скажем, сомневался. Где ”серьёзные люди” и где Даня?.. И где Горшок? А, кстати, где он?.. Но, как ни странно, Миха на самом деле договорился о концерте за небольшие, но настоящие деньги в “Тоннеле” - место не бог весть какое, но сам факт! Две недели они оголтело готовились: прогоняли программу, спорили за репертуар, Андрей подновлял задник для сцены, и, разумеется, все сообща прикидывали, на что потратят гонорар. В день выступления решили загодя собраться в скверике неподалеку от “Тоннеля”, чтобы утрясти последние детали, и в новый для них клуб явиться всем вместе. Но когда до начала представления оставалось не больше часа, а Горшок так и не показался на горизонте, оптимистические ожидания группы растаяли без следа. - Ну что ж, - философски заметил Шура, шмыгая покрасневшим от почти двухчасового стояния на холоде носом. - Сегодня очевидно не лучший день для покорения вершин шоу-бизнеса. - Миха ещё придёт, - не желал сдаваться Андрей. – Ну не может же он сорвать концерт, о котором сам же договаривался. Он с надеждой посмотрел на Лёху - а вдруг тот выдаст всем присутствующим убедительную причину опоздания Горшка. Брат, как-никак, должен знать о михиных планах больше всех. И сейчас самое время сказать! Но Лёша, уже задолбавшийся отвечать на однотипные вопросы, выглядел таким же растерянным и замёрзшим, как и все остальные. - Не. Всё отменяется, надо смириться, - ровно проговорил Шура, о чём-то переглянувшись с Рябчиком. – Полчаса до выхода, а у нас конь не валялся. Даже если Горшок сейчас телепортируется прямо на сцену, мы уже провафлили все сроки. Надеюсь, у него хватило ума не включать в уговор неустойку… - Шура длинно затянулся, с горечью добавил: – Ума… Ну да, о чём это я… Он щелчком отправил бычок в сторону и потянулся к своей бас-гитаре, лежащей на скамейке в чехле. - Расходимся, парни. Гаврила эту кашу заварил, вот пусть потом и расхлёбывает. - Ну, я пошёл, - Лёша протянул руку для пожатия Андрею и Шуре по очереди и быстро зашагал в сторону метро. Рябчик тоже скомканно попрощался и припустил за Лёшей. Андрей неверяще смотрел им вслед – что-то не складывалось. Он повернулся к Шуре, пока ещё никуда не торопящемуся. - Выкладывай. Вы что-то знаете. Все вы. - В смысле? – Шура, склонив голову, поковырял носком ботинка прихваченную осенним морозцем землю. – Ты о чём? - Что с Михой? - Ну а то ты не в курсе. Нажрался небось, к тёлке закатился, или заторчал, я ебу что ли? - Не смеши пизду, она и так смешная, - завёлся Андрей. – Тёлки, водка, хуйня всё это. Миха ради концерта ногу себе отгрызёт, если по пути в капкан наступит. И чем можно было так заторчать, чтобы проебать выступление?!.. Шура помолчал, будто о чём-то раздумывал, поправил на плече лямку тяжёлого баса, а потом вздохнул. - Герыч, например. А ты не знал? - Шура криво усмехнулся. - Когда? – выдохнул Андрей. - Когда что? – терпеливо переспросил Шурка. – Когда он начал колоться? Или когда я узнал? Или же когда, по-твоему, должно было дойти до тебя? Андрей застыл, осмысляя услышанное. Как мог он не замечать, что Миха подсел на героин? Это ж, блядь, не грибы, не шмаль – они все баловались понемногу всяким разным, но герыч! Эта злоебучая хуйня для Андрея всегда стояла отдельным пунктом в списке того, что лучше и не пробовать. Он, конечно, знал, что в “Там-таме” полно торчков, что первая доза бесплатно и что многие попадали на этот крючок. Но Миха? Ну как же так? - Блядь, ну почему именно это? – Кажется, Андрей проговорил это вслух. – Ему что, остального мало было?.. - Сам его расспроси, - Шура бросил на него непривычно колючий взгляд. – Он же во всём хочет идти до конца. Во всём. В жизни, в творчестве, в кайфе… Всё хочет заполучить до донышка. А если не может – жрёт себя поедом. Тебе ли не знать. Несказанное издевательское “ты ж его лучший друг” повисло между ними в воздухе. Андрей с трудом подавил вспышку неуместной сейчас ревности – Балунов всё знал. А он – нет. Миха, похоже, намеренно скрывал от него свою зависимость. Но как Андрей мог догадаться? По поведению? По следам уколов? Он что, видел Горшка без одежды? А если и видел – знал бы, куда смотреть? Непроизнесённый, но слишком отчётливо подразумеваемый упрёк Шурки не был справедливым, но от этого он не становился менее болезненным. - Андрюх, не надо, - смилостивился, наконец, над ним Шура. – Он не хотел, чтобы ты узнал. Сказал, что соскочит, и попросил не рассказывать тебе. Но, как видишь… - Шура развел руками. – Проебались мы все. Ты нихуя не просёк, я тебе всё распиздел, а Миха так и не соскочил. Пошли уже, чего мёрзнуть. То, что рассказал Балунов по дороге до репточки, куда они решили завезти не пригодившийся концертный инвентарь, погрузило Андрея в состояние полной оглушённости. Его не на шутку испугало осознание того, сколько от Михиной жизни уже отжал героин, а дополнительно короёбил тот факт, что Андрею в эту разрастающуюся область поражения ход был закрыт. Нет, Андрей не хотел разделить с Горшком радости опиатной наркомании, но может, знай он о ней, смог бы поддержать, отговорить, отвлечь, а там, глядишь, и оттащить от края ямы. Возможно, если они с Горшком поговорят обо всём откровенно, что-то можно ещё исправить?.. Иллюзии на этот счёт развеялись довольно быстро. Миха через несколько дней явился на репу как ни в чём не бывало. Присутствующие, как один, обошли недавний инцидент молчанием. Андрей же, дождавшись перерыва, вытащил Горшка на улицу, чтобы пообщаться наедине, но тот сразу же, как понял, о чём пойдёт речь, пошёл в наступление. - Да с чего ты взял, что я подсел?! Тебе Шурка хуйни наговорил?! Его, блядь, просили?! – Как Михе удавалось наезжать с таким виноватым видом, оставалось загадкой, но именно так он и выглядел. – Вот нахуя ты слушаешь всякую херню! - Миш, Шура здесь ни при чём. Не уходи от темы, пожалуйста. - Какой, блядь, темы? Было бы о чём говорить! Ты что меня тут, воспитывать надумал? Какого хуя, Дюш, а? Нет никакой проблемы! Чего мне голову лечишь? - Но ты… - Что я? На концерт опоздал? – Горшок презрительно фыркнул, как будто Андрей спорол чушь, и не важно, что вставить хоть слово Андрею не удавалось. – Сам договорился, сам сорвал, и что? Это, блядь, панк-рок. Это настоящая анархия! Никаких правил и обязательств! И, кстати, это получилось нечаянно, - презрев всякую логику, добавил он. – А не из-за… Не потому, что вот вы там с Шурой напридумывали, опёздалы. Я ехал в клуб, вовремя ехал, но закусился с ментами, а у меня ни паспорта, ни денег с собой, до утра в обезьяннике и продержали. Вот. Горшок, наконец, выдохся и смолк. Он выглядел таким усталым и несчастным, что Андрей решил не добивать его, хотя на языке вертелся добрый десяток уточняющих вопросов по поводу всей неуклюжей лжи и нелепых оправданий, что тот нагородил. Раз он всё ещё врёт и выкручивается, значит, это не стало для него нормой. Значит, не всё ещё потеряно. - Мих, - тихо позвал он. – У тебя правда с этим не настолько всё серьёзно? Ты ещё можешь завязать? Горшок вскинул на него настороженный взгляд, на дне которого металось что-то похожее на панику. Но тут же как шторка упала - выражение лица переменилось на легкомысленно-дурашливое. - Да об чём вообще разговор. Я толком-то и не начинал, чтобы завязывать. Зуб даю! – и совершенно искренне улыбнулся во весь свой щербатый рот. Неизвестно, огрёб ли Миха проблем от организаторов за несыгранный концерт, но в “Тоннель” их больше не звали. Зато старый добрый “Там-там” всегда был готов предоставить им свою маленькую сцену и один-два ящика пива в качестве вознаграждения. Угар и безумства тамтамовских выступлений продолжились, но для Андрея всё происходящее в этом клубе, больше похожем на притон, будто обрело дополнительный зловещий смысл. Теперь, натыкаясь в туалете на валяющиеся шприцы или замечая, как какого-нибудь бесчувственного нарколыгу выволакивают за руки и за ноги на улицу, он не мог отделаться от мысли, что на месте этого упорыша может однажды оказаться Миха - после того, как сделает себе укол в этом самом сортире. Андрей, пожалуй, предпочел бы не связываться с этим клубом - но, по сути, это была единственная площадка для явления своего творчества народу, где их всегда ждали. Ментов, кстати, не ждали, но они стабильно заявлялись с облавой почти на каждом концерте, что не добавляло в глазах Андрея привлекательности этому месту, хотя на репутацию отвязных панк-рокеров приводы в отделение работали неплохо. Горшка же, напротив, ничего из вышеперечисленного не напрягало - он чувствовал себя в “Там-таме” как рыба в воде и полностью растворялся в царящих там нравах и обычаях. Что не могло не напрягать уже, в свою очередь, Андрея – в его многогранные отношения с Михой добавилась навязчивая потребность отслеживать его перемещения по клубу и на ходу учиться различать градации его состояний. Привыкать к такому не хотелось, к тому же никуда не делись его собственные загоны и переживания, связанные с выходами на сцену с микрофоном – и выносить такое трезвым не было никакой возможности. Андрей уже с ностальгией вспоминал времена, когда он тренькал на басу по левую руку от Горшка и не обязан был соответствовать его бешеной харизме. Если бы Горшок облегчал задачу, было бы проще втянуться, догнать его по уровню умения естественно вести себя на сцене, но он не облегчал. Что приводило Андрея к уже известному замкнутому кругу: напиться, чтобы не бояться выступать – не справиться, ибо напился. После особенно эпичного концерта, готовиться к которому Андрей начал ещё дома, из-за чего явился к середине выступления в напяленной поверх штанов пижаме, и выслушав на следующий день от Михи много интересного об отрицаемой им же ответственности и отвергаемом им же порядке, Андрей не выдержал. - А знаешь, с меня хватит, - это заявление могло относиться к слишком многому, что накопилось между ним и Михой, и потому прозвучало весьма убедительно. – Из меня такой же вокалист, как из тебя испанский лётчик. Давай вернём всё как было! Горшок непритворно опешил и даже не нашёлся, что сказать. Лишь недоверчиво хлопал своими чёрными глазищами, осмысляя услышанное. - Ну мы же вроде как уже говорили на эту тему, - наконец произнёс он. – Ну что ты начинаешь?.. - Мы много о чём говорили, - отрезал Андрей. – И это многое так и осталось просто словами. Развернувшись, он зашагал к остановке, лелея обидное чувство, что Горшок опять ничего не понял, а сам он так и не сумел доступно объяснить, что же на самом деле его не устраивает. Андрей решил дать Михе недельку помариноваться, не выходить первым с ним на связь и заняться в кои-то веки своими собственными делами, пусть они и связаны почти целиком и полностью с жизнью группы. Неважно. В любом случае скоро Новый Год, в “Там-таме” запланировано выступление - так или иначе они помирятся. Миха выдержал аж целых пять дней, прежде чем заявиться к нему домой. Именно так Андрей и подумал, когда однажды вечером услышал резкую трель дверного звонка. Стараясь не лыбиться до ушей так откровенно, он побежал открывать и тут же отпрянул – на пороге стояли трое мужчин в военной форме. - Андрюш, кто там? – спросила из комнаты мама. - Это ко мне! – крикнул ей Андрей. - И их трое, мам. Один с топором и двое с носилками. - Шутник, - веско откомментировал один из сотрудников военкомата, судя по капитанским погонам, старший наряда. И сразу же перешёл на официальный тон. – Андрей Сергеевич Князев здесь проживает? Бежать было некуда, да и незачем. Андрей молча принял из рук капитана повестку, молча подмахнул её шариковой ручкой, протянутой вместе с бумажкой, и вернул офицеру. В повестке стояла сегодняшняя дата, и уходить без Андрея военкоматчики явно не собирались. Его даже в комнату сопроводил один из них – очевидно, первый этаж не внушал сатрапам доверия, хотя Андрею и в голову не пришло воспользоваться этим преимуществом. Может, раньше и сиганул бы, попрятался бы по друзьям, поскитался бы вместе с Горшком по разным углам, как настоящий панк, но сейчас эта суета казалась ему лишённой смысла. Что ему, до почти тридцатника бегать, что ли? А Горшок и группа – если это его судьба, дождутся, а если вдруг нет, что ж. Значит, не судьба. Впрочем, как только Андрей оказался на сборном пункте, все мысли о судьбе, неизбежности армейской службы и прочем фатализме из головы как ветром выдуло. И, наслушавшись советов от таких же неудачников, как он, Андрей предпринял на медосмотре последнюю попытку откосить – если выгорит, он получит полноценный белый билет, что решит вопросы с армией раз и навсегда. Но, попав в гастроэнтерологическое отделение госпиталя, раскаялся буквально сразу. Ну вот что стоило пожаловаться хотя бы на боли в сердце, а не в животе? По крайней мере избежал бы множества омерзительных процедур – спасибо, что хоть в жопу не залезли, хотя никакой уверенности, что до этого не дойдёт, если он продолжит придуриваться, не было. И потому, когда его уловка с симуляцией хронического гастрита провалилась, решение отслужить как положено оформилось окончательно. Поначалу было очень непросто, но, словно принятое искренне решение и впрямь было правильным, судьба подкинула Андрею шанс, который безо всяких натяжек иначе как чистым везением и не назовёшь. И Андрей, не будь дураком, за него ухватился. Всего-то и надо было - вовремя вскинуть руку в ответ на вопрос, кто умеет рисовать. Когда Андрею сказали, что его передают в распоряжение замполита, он вообразил себе замшелого старпёра лет сорока, эдакого туповатого солдафона, из тех, о ком шутят “одна извилина, да и та – след от фуражки” - и успел приуныть. Но лейтенант Пинегин, как выяснилось впоследствии, был всего на четыре года старше его самого и обладал весьма прогрессивными взглядами на творческую свободу, не говоря уже о том, что был тёзкой Михи по имени-отчеству. Андрей с ним быстро нашёл общий язык, и, не придавленный начальственным гнётом, мог позволить себе роскошь не переживать круглосуточно о своей нелёгкой доле духа-первогодка, а больше думать и волноваться о том, что осталось на гражданке. В частности, о Горшке. Андрей, который был с ним неразлучен с пятнадцати лет, оказавшись вдали от лучшего друга так надолго, испытывал что-то вроде симптомов неизвестной болезни, назвать которую, если бы пришлось давать ей название, можно было бы термином “обезмихивание”. Жаль, что комиссовать по этой болезни никто Андрея не собирался. Самым странным же было то, что Горшка в его жизни стало намного больше, чем когда они могли в любой момент оказаться рядом и пообщаться вживую. Днём Миха как будто поселился у него в голове, отпуская ценные комментарии по поводу и без, а ночью часто снился. Это незримое присутствие могло бы стать невыносимым, если бы не письма, немного снимавшие абстягу. Хотя в своих нечастых посланиях Горшок был сух и деловит, пару раз он напоминал о своём желании видеть Андрея на сцене рядом с собой. При определенной натяжке это могло даже считаться извинением за ту ссору. На воле вообще жизнь у всех била ключом – вернулся из армии Поручик, женился Шурка, “Король и Шут” начинал обретать признание, а для Андрея в каждом письме находились новые задания, не позволяющие усомниться в том, что он всё еще нужен группе, и, главное, Горшку. С каких пор именно нужность Михе стала для Андрея важнее полезности их общему делу, он старался не думать. - Ты чего такой грустный? Что, девушка давно не писала? – однажды участливо поинтересовался Пинегин у Андрея, приблизившись так незаметно, что Андрей вздрогнул, чуть не выронив валик, которым яростно грунтовал стену в комнате отдыха. С последнего письма Михи прошло больше трёх недель, а недавно заходивший сюда дежурный с корреспонденцией снова не выкрикнул фамилию “Князев”. Вот Пинегин, глазастый чёрт, и проявил наблюдательность. Первым порывом Андрея было послать его подальше, разумеется, в рамках устава, но он вовремя вспомнил, что замполит сам не так давно окончил училище и понимает, каково это – сидеть взаперти, пока вся настоящая жизнь проходит на воле. - Не, друг, - зачем-то брякнул Андрей вместо обтекаемого ответа. - А, ну ладно, - лейтенант сразу же утратил всякий интерес. Очевидно, на его памяти солдатики из-за друзей на ремне не вздёргивались. Но после этого случая Андрей старался контролировать себя, чтобы эмоции, обличающие его зависимость от каждой Михиной весточки, не так явно отражались на его лице. Но эта зацикленность преподносила порой Андрею неприятности и другого рода. Не раз и не два в невинные сны о совместных дружеских похождениях вплетались совершенно дикие сюжеты – Миха, подобно тяжелому тёплому одеялу, всем телом ложится сверху, придавливает к койке и, щекотно касаясь взлохмаченными волосами щеки Андрея, мокро целует его в шею. Запах Михи, такой знакомый и привычный, казалось, ощущался даже после панического пробуждения с каменно стоящим членом, только теперь он кружил голову, создавая навязчивую иллюзию михиной близости. Обычный спермотоксикоз срочника, ничего особенного, - договаривался с собой Андрей. Но почему, блядь, Миха?! Какого чёрта тот дурацкий случай на отвальной Пора так врезался в его подсознание?! Андрей ведь не девственник - для эротических снов в запасе есть гораздо более подходящие варианты образов, чем лучший друг. Возможно, думал ещё Андрей, если Миха приедет к нему в часть, встреча живьём вернёт съехавшие шарики за ролики в его мозгу на место, и наваждение рассеется. Но Миха всё не ехал - времени, видимо, не находилось. К концу первого года службы Андрею дали долгожданный отпуск, удачно совпавший с бракосочетанием Дани. С корабля на бля, как говорится. Вдыхая обжигающе влажный ноябрьский воздух родного города, шалея от обрушившейся на него свободы, к месту гулянки Андрей шёл в довольно смешанных чувствах. Он, разумеется, дико по всем соскучился, но за этот год столько всего изменилось - парни без него выпустили альбом и даже пробились на радио, и главное, наработали опыт и новые связи. А он что? Виртуозно научился рисовать гербы и портреты подруг для дембельских альбомов старослужащих их части. И понятно, что никто его не упрекнёт в отставании от общей волны, но и влиться в неё, возможно, сразу не получится. К тому же он слегка побаивался встречи с Горшком после такой долгой разлуки и предшествующих ей непоняток. Но стоило им с Горшком друг друга увидеть, как все его тревоги растаяли. И неважно уже было, как они с Горшком расстались и насколько сильно тосковал Андрей в разлуке – он тут же об этом забыл. - Андрюха! – радостно пробасил Горшок, едва не сбивая его с ног, чтобы стиснуть в крепких объятиях. Они, перебивая друг друга и срываясь поминутно в дурацкий смех, снова не могли заткнуться, восполняя пробелы накопившихся впечатлений. Горшок явно расчувствовался и, поднажрав, вис на Андрее, буквально не отлипая от него, заглядывал поминутно в глаза и норовил прикоснуться, когда они оказывались рядом. Андрей тоже дал себе волю – хотелось побеситься, набухаться и наобщаться с Михой и ребятами впрок. Концовку свадебных гуляний он не запомнил, но оставшиеся дни отпуска провёл с парнями, обсуждая новые планы и песни, гуляя с Михой по городу и болтая обо всём подряд, как они любили делать всегда. Ах, да, ещё разок напросился в гости к одной старой знакомой, широко известной в узких кругах своей бескорыстной любовью к сексу. Результат полностью удовлетворил обоих. Хотя, возможно, Андрея даже больше. В часть он вернулся, заряженный свежей энергией, и мысли о предстоящих месяцах службы до дембеля уже не вызывали глухой тоски и ощущения захлопнувшейся ловушки, где он обречён бесплодно прозябать, пока Миха прёт по творчеству дальше. В конце концов, их призвание - не догонялки, и оно не обязано упираться в один лишь панк-рок. Любые сомнения, идеологические нюансы и музыкальные разногласия - всё возможно с лёгкостью уладить при условии, когда они с Михой лучшие друзья. А, как выяснилось, ни расстояние, ни время их дружбе не помеха. Дембель наступил в середине следующего лета. Андрею снова везло: как раз в тот год, когда его забрали в армию, срок службы призывникам скостили на четверть, и вместо двух стандартных лет он отслужил полтора года. Кроме солдатской муштры и опыта жизни по чужому распорядку он получил еще и признание своих способностей среди людей, от которых меньше всего ожидал бы такого. - Не бросай это дело, жаль будет, если не реализуешься, - напутствовал Андрея вышедший его проводить Пинегин. - Не брошу, - весело пообещал Андрей. – Вы ещё о нас услышите. Я обязательно вас на концерт приглашу. - Ну смотри, ловлю на слове, - заулыбался лейтенант. Конечно, и замполит, и ребята из части, голодные до любых развлечений, не были похожи на публику питерских андеграундных клубов, но если уж Андрей сумел покорить своим творчеством людей, максимально не похожих на истинных ценителей панк-рока, то ему по плечу любая аудитория. Это окрыляло. Андрей решил никому, кроме родителей, не сообщать, что возвращается в Питер, и, лёжа на плацкартной полке поезда, мечтал, как позвонит Михе, раздразнит его намёками на свеженаписанный текст, который с обалденной михиной музыкой наверняка станет роскошным хитом, а когда Миха начнет канючить – “ну вышли уже, а лучше прочитай”, как бы невзначай назначит встречу через час у Эрмитажа. Вот он охуеет! А ещё наверняка обрадуется, что стихов у Андрея накоплено не на одну песенку, а на целый альбом – тетрадка с ещё не показанными никому новинками надёжно хранилась в чемодане. Родной дом встретил Андрея счастливыми объятиями, тёплой ванной, мамиными котлетками и рюмкой хорошего коньяка с отцом под “взрослые” разговоры о службе и дальнейших планах. А еще рассказами родителей о том, как часто приезжал его друг Миша - расспросить новостей об Андрее и заодно порыться в эскизах и записях. В изначальных планах было пооткисать дома хотя бы пару суток,прежде чем объявиться друзьям, но Андрей не выдержал уже назавтра. Попридержав первый порыв приехать на точку - план разыграть Миху был, конечно, хорош, но прежде было бы неплохо выяснить, где тот сейчас обитает, - он засел у телефона. Первым Андрей набрал домашний номер Горшенёвых. Пусть Лёха ему всё и доложит. Но Лёха не знал - он вообще, с тех пор как вернулся Поручик, виделся с братом не особо часто. Отчитав себя за забывчивость (ну как он мог запамятовать о воссоединении Пора и его любимых барабанов!), Андрей позвонил Балунову. Тот, на удачу, взял трубку сразу, но усталый, слегка рассеянный тон Шуры немного пригасил радость Андрея. - Ой, ну кто ж знает, где шляется Гаврила, - на том конце провода раздался смачный зевок. – Кстати, на точке же телефон есть. Позвони послезавтра. Миха, вполне возможно, соизволит явиться. - Ну то есть, может и не прийти? Это на репу-то? – переспросил Андрей, уже осознавая, что дурацкие фантазии о детских розыгрышах и бурной радости друзей, кажется, бесповоротно прокисли. – Шур, я вернулся. - Ну круто, чё, - меланхолично отозвался Шура. – Тогда приходи на репу. Послезавтра, к двум. – И со смущённой торопливостью добавил, явно пресекая дальнейшие расспросы, - Андрюх, ты извини, мне бежать надо. Увидимся, - и нажал отбой. Андрей покрутил в руках телефонную трубку и положил её на рычаг. Звонить остальным как-то расхотелось. Ну что ж. Не было у него отвальной, обойдётся и без торжественной встречи. Но это же не повод не отпраздновать дембель. Андрей забрал из комнаты гитару и вышел на улицу. День сегодня просто заебись!