Останусь лишь я

Возвращение Андрея всё-таки отметили - он притащил на точку выпивку и закуску, проставился, можно сказать, по-княжески, взял, помимо пива и водки, две бутылки нормального коньяку. Шура отвлёкся от меланхоличного перебирания струн и взял на себя почётную миссию - нарубить ломтями хлеб и колбасу и нарезать овощи, разложил всё это на здоровенной тарелке с выщербинами по краю и, по-шефповарски окинув композицию взглядом, водрузил сверху пучок зелёного лука. - Изысканные яства, - одобрил Андрей, скручивая крышку с коньяка. - Достойно Эрмитажа. А что там на тарелке по краю написано? “Туберкулёзный санаторий номер пять”? - Там ничего не написано, это каёмочка. Голубая, блядь, - любезно ответил Шура. - Как мои мечты, - покивал Андрей. Поручик с грохотом подтащил к праздничному столу табуретку, оседлал её, потёр руки и деловито осведомился: - Мы пить будем или мне завтра зайти? - Я не могу пить, когда с женщинами так обращаются, - Андрей понюхал горлышко бутылки и укоризненно воззвал к Шуре: - Александр, зачем вы поставили тарелку даме на сиськи? Шура уставился на него как на идиота, перевёл взгляд на стол, застеленный листами “СПИД-инфо”, закатил глаза: - Понятно. Наливай уже, а. Поручик коротко заржал: - Да ладно, Шур, человек только из армии вернулся. Андрюха, правда, разливай, а, хорош резинить. Сиськи у тебя ещё впереди. - Они у всех впереди, - резонно ответил Андрей. - Если сзади - это уже не сиськи. Разливать конину он не спешил по единственной причине - Михи не было. Можно было прямо спросить, будет ли он вообще, но почему-то этот простой вопрос застрял в горле где-то по пути наружу, и Андрей тянул время, надеясь, что вот сейчас скрипнет дверь и… Подозрительное движение бровей Шуры и тронувшая его губы ухмылочка не послужили Андрею достаточно внятным намёком, что сейчас что-то произойдёт. Так что Миха застиг его врасплох - напрыгнул сзади с громким рыком в самое ухо, и Андрею чудом удалось сохранить равновесие. Бдительный Поручик ловко перехватил бутылку из его руки, тут же забулькал по стаканам коньяк, Шура по-кошачьи ловко цапнул с тарелки и отправил в рот кругляш колбасы, в дверь ввалился кто-то ещё с радостным “О! Вот это я удачно…” - в общем, что-то вдруг начало происходить вокруг, но с Андреем в этот момент происходил Миха, и ничего кроме. Миха повис у него на плечах, хохотал в ухо, боднул лбом в висок, тряс и стискивал, орал “Андрюха, ё-моё”, и его было так много, что Андрей стоял, как пугало, оглушённый, моргал и только ощущал, как рот разъезжается в неконтролируемой лыбе до ушей. Такое у него было чувство, будто он просидел вечность в сумрачной каменной комнате без окон, а тут дверь открылась, и его выпихнули прямо в летний полдень, жаркий, яркий и шумный. Он проморгался наконец и сжал Миху в объятиях в ответ, похлопал по спине, забормотал что-то вроде “Миха… Здорово, Мишка… Здоров…” - и тут же, как два магнита с одинаковым полюсом, они расцепились, одновременно каждый сделал шаг назад. Андрею в руку сунули стакан, он влил в горло коньяк, не почувствовав вкуса, отмахнулся от протянутого бутера и смотрел, как Миха морщится, глотая спиртное, как захрустывает огурцом - и всё это тоже, тоже глядя на него. Миха не просто пялился, он спрашивал - Андрей чётко слышал этот вопрос в своей голове, он знал, что Миха хочет озвучить и не озвучит ни за что на свете, потому что боится услышать не тот ответ, которого ждёт. “Ты - это всё ещё прежний ты?” И Андрей понял, что этот же вопрос мучает и его самого, и вернул его Михе, так же, взглядом: “А ты? Ты - это ты?” Стаканом позже всё пришло в норму. Миха снова вис на нём, затирал про концерты, сыпал именами, половина из которых Андрею не были знакомы вовсе, ржал над каждой его фразой. Он уже был пьяненький, как и сам Андрей, и от него хуярило жаром, как от обогревателя со спиралью накаливания - не в буквальном, физическом смысле, понятно, но у Андрея вполне ощутимо горело ухо и щека с той стороны, где Миха сидел. Первым отчалил Шурка - понятное дело, человек семейный и рабочий. К этому времени Андрей уже накидался до того блаженного состояния, когда окружающая действительность казалась сплошным океаном добра и взаимопонимания между всеми-всеми людьми, и, как океан, вся мягко покачивалась и качала на своих волнах Андрея - и при этом был ещё шанс проснуться без убийственного похмелья. Миша подсел на уши попавшемуся под руку типу, одной рукой держа его за пуговицу, а второй, с зажатой между пальцев сигаретой, размахивая в опасной близости от лица охуевшей от такого напора жертвы. Андрюха сквозь ласковый шум хмеля в голове уловил обрывки пламенной Мишкиной речи - панк, свобода, ё-моё, анархия, понимаешь, да? Агитация и пропаганда, понятно - значит, чел новый или вообще случайно, хотя Андрею казалось, что где-то он его уже видел. Андрей выбрался из-за стола с остатками пиршества, едва не опрокинув его и не навернувшись сам, подхватил с пола чудом оставшуюся невыпитой бутылку пива, подошёл к Михе и потянул его за рукав. - Мих, а Мих. Пошли проветримся. Миха обернулся, прервавшись на середине фразы, уставился на него блестящими чёрными глазами - и заулыбался. Хлопнул типа по плечу, обсыпав пеплом с сигареты, коротко пожал ему руку и тут же, кажется, вовсе о нём забыл, полностью переключившись на Андрея. Сумеречный город пах нагретым асфальтом, помойками, выхлопными газами, пылью и рекой, и Андрей надышаться этим запахом не мог - только сейчас, в состоянии синей сентиментальности, понял, как соскучился. Миха шёл рядом, впритирку, время от времени сталкиваясь с ним плечом. Оба молчали, но это молчание не тяготило, а представлялось Андрею этаким шлюзом: вот сейчас они подышат немного друг другом, привыкнут, шлюз откроется - и снова будет, как раньше, и трёп обо всём на свете часы напролёт, и новые песни, и… Как и должно быть, короче. Так что Андрей молчал и только иногда поглядывал на Миху, пока тот наконец не словил его взгляд и не спросил, пытаясь хмурить брови и сдержать улыбку: - Ты чего? Андрей замешкался было с ответом, но очень удачно вспомнил о бутылке пива, которую всё это время нёс, совершенно забыв о её существовании. Он воздел руку к небу, сжимая бутылку торжественно, как олимпиец - факел. - О!.. Стой-ка. - Он затормозил, ловко сбил пивную крышку о парапет и приложился к горлышку. Тёплая пена рванула в рот и потекла из носа, Андрей закашлялся, утёрся ладонью и протянул бутылку Михе, смаргивая слёзы и шмыгая носом. - На! Бля. Пивные сопли. Идея для песни, как тебе?... Миха прыснул, принимая бутылку, глотнул - и тоже зашёлся кашлем. - Дурак, блин. - Не без этого, - с достоинством согласился Андрей. Мимо протарахтела “девятка” с опущенными стёклами, из салона которой орала музыка - мужской голос с подмяукиванием призывал: “Выпьем за-а-а любовь! Как блестят сейчас твои глаза…”. Миха скорчил вслед машине рожу, приложился к бутылке. Забубнил, возмущённо хмуря брови: - Это ж пиздец, и громко так… У меня бы в этой тачке мозги через уши вытекли. Я бы там заблевал всё!.. Андрей едва справился с желанием заржать. - Но ты же выпил. - Чего? - Миха непонимающе уставился на него. - За любовь, - уточнил Андрей, чувствуя, как веселье улетучивается так же быстро, как накатило. - А. Ладно, проехали. Миха коротко пожал плечами и сощурился на воду, безотчётно ковыряя ногтем этикетку на бутылке. Он снова замолчал, и Андрей тоже, и это ставшее вдруг неловким взаимное молчание теперь показалось Андрею чем-то ужасно огромным, гнетущим и противоестественным, как туша дохлого слона где-нибудь, ну, на Сенной. - Ну и… как там было-то? - наконец спросил Миха. Андрей выдохнул. - В армии? Да нормально. Я ж писал тебе. - Ну да, писал, - кивнул Миха. - А… Это… Он замялся, подзавис, очевидно, подбирая слова, и Андрей, воспользовавшись этим, изъял у него бутылку, залпом выдул остатки выдохшегося пива. Надо было водки заначить. Он всё ещё был слишком трезв для этой хуйни. - Удостоверение настоящего мужика не выдали, если ты про это хотел спросить. Он честно хотел пошутить, но прозвучало это почему-то не как дружеская приколюха, а как не очень добрая подъёбка. Миха зыркнул на него из-под хмурых бровей и вцепился зубами в заусенец на большом пальце. Он хотел бы вывалить на Андрея всё, чем жил в его отсутствие - рассказать про дикий угар тамтамовских концертов, про то, как Шумный нашёл студию, как писали альбом и в процессе пересобачились между собой, про ссоры с отцом и про то, как отец помогал толкать кассеты, про больничку… Про больничку Андрею было лучше не знать, потому что пришлось бы объяснять, как туда попал. И именно этот знак “стоп” тормозил и всё остальное - многое пришлось бы обходить по слишком широкой дуге, чтобы не затронуть это. Миха прекратил терзать палец, вытер руку о штанину и вздохнул. - Я к тебе домой заходил. За этими, за тетрадками. - Ага, знаю. Такой вежливый мальчик. - Андрей улыбнулся в ответ на растерянное выражение Михиного лица.. - Мама так про тебя говорит. - Мама у тебя вообще… Хорошая, в общем, мама. Андрей вздохнул. - Мих… Слушай… Он хотел уже сказать, что пора завязывать с этой мудянкой и говорить нормально, по-взрослому, как нормальные пацаны, как друзья после долгой разлуки, а не как два школьника-придурка, которых посадили за одну парту и велели обязательно подружиться - но Миха будто бы уловил этот заход на серьёзный разговор и начал так очевидно сливаться, что у Андрея от досады стало кисло во рту. А может, это было просто пиво и всё, что до пива. Но, так или иначе, он глотал жгучую слюну, глядя, как Миха хлопает по карманам в поисках спичек, как подкуривает и с сигаретой в углу рта приседает завязать шнурок, как нервно затягивается и чешет в затылке, избегая смотреть Андрею в глаза. Было видно, как Миха мучается неизвестно откуда взявшейся неловкостью между ними - даже больше, чем он сам, и Андрей, чтобы прекратить эти страдания, сказал: - Слушай… Я, наверное, поеду уже. Чё-то перебрал, кажется. - Домой? - Миха вскинул на него глаза, в которых Андрею почудилось искреннее облегчение. Он сглотнул, чувствуя, как тошнота подкатывает уже к самому краешку, кивнул: - Ага. А ты? Где ночевать будешь? Миха широко махнул рукой с дотлевшей почти до фильтра сигой: - Да-а… Где-нибудь. Ну… ладно тогда? - Ну… ладно, - Андрей шагнул к нему, обняться по привычке - ещё не забывшейся за время порознь - но Миха резко, будто нож в живот собрался воткнуть, сунул ему негнущуюся, как доска, ладонь. Андрей затормозил на долю секунды - и пожал её, от души, чуть ли не до хруста, испытывая лютое желание отвесить Михе затрещину, взять за грудки, встряхнуть, чтоб челюсти щёлкнули, только бы закончить с этим ёбаным китайским цирком. Может, так и надо было сделать, но Андрей, стиснув зубы, чинно потряс Михину лапу и, разжав пальцы, сунул руку в карман, стиснул там в кулак так, что ногти впились в ладонь. Миха щелчком отправил окурок в воду и тоже спрятал ладони в карманы джинсов. - Там это… Короче, концерт скоро будет. Ну, типа. Я позвоню? - Звони, чё. - Андрей пожал плечами. - Ну? Я пойду? - Ага. Давай. Андрей развернулся и быстро зашагал, и от каждого шага внутри опасно булькало, и не очень понятно было, тошнит его от выпитого или от злости не пойми на кого - на себя, на Миху, на обоих сразу, на общество и армию или на человечество в целом. - Андрюха! Он дёрнулся, но не обернулся - продолжал шагать, упрямо стиснув челюсти, втянув голову в плечи. - Да Андрюха, бля!.. Андрей всё же остановился, развернулся резко, как ковбой в вестерне - Миха, запыхавшийся, почти догнавший его, стоял, уперевшись ладонями в колени, дышал тяжело и лыбился во весь щербатый рот. - Ты помнишь? Вернёшься - будешь петь. Будешь петь, понял, да? - Понял, - кивнул Андрей. - Ну, давай тогда, - Миха махнул рукой, снова полез за сигаретой. - Ну, давай, - сказал Андрей и, обещав себе больше не оборачиваться, повернулся к нему спиной и двинул дальше, впечатывая каждый шаг в асфальт с такой решимостью, будто шёл то ли на расстрел, то ли в последний бой. - Да пошло оно всё, - бормотал он себе под нос в такт шагам. - На хуй. Пошло бы оно на-хуй. Всё.