Останусь лишь я

Интересный возраст — тридцатник. Вроде бы солидная цифра, как там говорится — четвёртый десяток разменял — а разницы с тем, как ты себя ощущаешь, допустим, в двадцать девять, никакой. Зато в глазах окружающих ты теперь неоспоримо взрослый мужчина, который… На этом моменте Андрей, лениво отмокающий в ванне, мысленно запнулся, перебирая в уме свои достижения и проёбы. С одной стороны, можно сказать, он твёрдо встал на ноги, деньги творчеством зарабатывает, квартиру вон снял, есть постоянная девушка, и даже между ним и Михой установилась некоторая определённость. А с другой — всё по-прежнему какое-то зыбкое, ненадёжное и по сути — всего лишь иллюзия всей этой взрослой основательности. Ни нормальной семьи, ни чёткого понимания, куда и зачем всё это движется, а Миха… Даже квартира — и та съёмная. Андрей побултыхал рукой по воде, добавил горячей, снова откинулся головой на край ванны и закрыл глаза. А с квартирой он всё же хорошо придумал. Её наличие здорово помогло унять гремучую смесь чувств, в центре которой гвоздём засела такая неприятная штука как страх, а главным предметом этого страха являлся Миха и всё, что с ним связано. Страх, что их уникальная связь ослабнет; страх спалиться в турах — потому что где ещё они могли реализовывать эту самую связь на полную катушку; страх за самого Миху, чья неприкаянность после развода с Анфисой могла толкнуть его за край, на котором он уже балансировал. По крайней мере, теперь у Михи было место, где его примут любым, и место это, что важно, — не наркоманский притон. Жаль только, что для Михи всё это не стало достаточной причиной завязать. Да и, справедливости ради, уговора у них такого не было. Ставить условия Михе — себе дороже, поговорка про отмороженные назло маме уши как раз про него. Условия Андрей сформулировал прежде всего для себя, и одним из них было — не водить сюда девушек. Вернее, одну конкретную девушку, которая сумела подзадержаться в его жизни. Андрей до сих пор не мог размышлять об этом без изрядной доли удивления. Алёна ему нравилась — с ней прикольно было общаться, кайфово трахаться, интересно проводить время в разных местах, куда чаще звала его она, а не наоборот, появляться в компании и ловить завистливо-одобрительные взгляды парней, да просто даже думать о ней было приятно. Вот только жить с ней на постоянку бок о бок не хотелось совершенно точно. Она представлялась ему как бы приятным отдохновением от группы и творчества, способом ненадолго переключиться, чтобы потом с новыми силами занырнуть в него с головой — творить же в её присутствии почему-то не получалось. Что было неудивительно, ведь, фигурально выражаясь, второй комплект ключей от коробки с идеями был на руках только у Михи. Удивляло другое — её-то почему устраивает такое положение дел?.. Андрей отчётливо помнил, как однажды провожал Алёну до дома после того, как они отлично провели время — катались на лошадях, гуляли по городу, а потом, заехав к Андрею домой, от души воспользовались отсутствием его родителей. Но, целуя её на прощанье у подъезда её дома, Андрей мысленно был уже далеко, на пути к их с Михой хате. Мысль о том, чтобы позвать девушку с собой, не расставаться всю ночь и вместе встретить утро, ему даже в голову не пришла. Он сказал ей что-то вроде “увидимся” или “классно погуляли, спасибо”, неважно, и уже готов был развернуться и уйти, как ни с того ни с сего Алёна огорошила его вопросом: — Андрей, так у нас же отношения, да? Андрей от неожиданности опешил, не зная, что на это ответить. И можно было бы навертеть какой-нибудь романтической чепухи, из разряда той, что вкручивают девушкам, на которых не собираются жениться, отшутиться, в конце-то концов, но у него не повернулся язык. Он даже всерьёз задумался, чего бы он хотел сам: отшить её, навешать лапши на уши или же связать жизнь и судьбу, и на все три вопроса ответом было “нет”. Но она ему нравилась, и даже очень. Ну так пусть сама и решает. — Я не тот человек, что тебе нужен, — с предельной честностью произнёс он, не пытаясь смягчить смысл сказанного. — Но, если тебе так хочется, будем считать это отношениями. Очевидно, ей на самом деле этого хотелось, так почему Андрей должен быть против?.. Одна постоянная проверенная девушка всяко лучше, чем иметь дело с непредсказуемым множеством разных, и уж точно менее энергозатратно. Сама приходит, сама зовёт куда-нибудь, все счастливы, все довольны. Хотя что считать счастьем… Кстати, о счастье. Интересно, в каком сегодня состоянии заявится Горшок? Обычно он не оповещал о графике своих ночёвок, работало “правило ключей” — если у тебя они есть, то пользуешься ими по своему усмотрению. Но когда ему непременно хотелось застать на квартире Андрея — такую же вольную птицу, как и он — тогда, разумеется, этот момент уточнялся. Как, например, сегодня. Сразу после репы Горшок сообщил, что вечером будет, и умчался “по делам”. Вечер, конечно, штука растяжимая, да и Андрей старался строить планы, ориентируясь в первую очередь на себя. Совпали с Михиными — отлично, не совпали — значит, совпадут потом. Но избавиться от привычки заранее прикидывать стадию угашенности Горшка, внутренне надеясь, что сегодня выпадет сектор “чистота и трезвость” на барабане, всё ещё не получалось. Почувствовав, что лежать в остывающей воде больше не в кайф, а все размышления так или иначе приводят в тупик, Андрей, задержав воздух, соскользнул в воду с головой напоследок и потому не услышал, как щёлкнул ключ, проворачиваясь в замке входной двери. Так что Андрей от неожиданности вздрогнул и матернулся, когда, вынырнув, узрел Горшка на пороге ванной. Тот, не сняв плаща и гадов, стоял в дверном проёме, держась обеими руками за дверные косяки, взлохмаченный и бледный, похожий на вампира из дешёвого американского ужастика, который пытался пробиться в дом священника, да застрял в оконной раме. Глаза, почти беспросветно чёрные на фоне белого лица, и два обнажившихся в улыбке клычка делали это сходство разительным. Андрей коротко хохотнул, не удержавшись, но тут же осёкся. Миха медленно отцепил одну руку от косяка, и, пошатнувшись, ввалился внутрь. По десятибалльной шкале, где нулём была “полная трезвость”, а десяткой — “за шаг до клинички”, пьян или обдолбан он был примерно на шестёрочку. Миха тяжело опёрся на раковину одной рукой и, открыв холодную воду, зачерпнул пригоршню, пятернёй обмыл лицо, отфыркиваясь как собака. Мокрой ладонью пригладил волосы, повернулся к Андрею и довольно вменяемо поинтересовался: — Ну, чё ржёшь? А может, и не шестёрочка, а всего лишь четыре-пять баллов. Андрей вылез из ванны, на ходу сдёрнув полотенце с перекладины. — Да ты прям как Дракула какой-то, — честно пояснил он. — Хуякула, — прыснул Миха и тут же оторвался от раковины, чтобы сграбастать его в объятия. Жёсткая кожа холодного с улицы плаща показалась Андрею едва ли не наждачкой на его распаренном голом теле, и он тут же ловко вывернулся, отойдя на пионерское расстояние — насколько позволяло тесное пространство хрущёвской совмещёнки. — Может, разденешься сначала? — А, бля, точно, — Миха сокрушённо всплеснул руками, будто и впрямь только сейчас заметил, что стоит посреди ванной в полной амуниции. Но глаза его, на секунду показавшиеся Андрею виноватыми, уже плотоядно затуманились. — Я сейчас, быстро. Главное, ты одеваться не торопись. Андрей ушёл в комнату, где так голым и раскинулся морской звездой поверх покрывала на диване, разглядывая потолок и бездумно отслеживая на слух Михины перемещения. Вот он, матерясь и что-то роняя, избавляется от верхней одежды, потом, прошествовав на кухню и хлопнув дважды дверцей холодильника, в промежутке между этими хлопками шумно пьёт пиво прямо из бутылки, вот топает в ванную… Андрей даже успел слегка задремать под слабый шум льющейся в ванной воды, но от внезапного прикосновения к руке и скрипа прогнувшихся под чужим весом пружин открыл глаза и увидел нависшего над собой совершенно голого Миху. Андрей по въевшейся за последние годы удручающей привычке присмотрелся к Михиным зрачкам чуть более пристально, чем было надо — суженные они или нормальные — и Миха, усёкший это, недовольно нахмурился. Андрей отвёл взгляд, обхватил Миху за влажную после душа шею и притянул ближе, чтобы поцеловать. Обдолбанный, бухой, трезвый — какая, блядь, разница, если живой и здесь, с ним. Миха с готовностью ответил на поцелуй, подмял Андрея под себя, руки запустил ему в волосы. Задвигался, заелозил по нему, потираясь всем телом всё сильнее, проезжаясь животом по уже давно пришедшему в полную боевую готовность члену… и вдруг с мучительным стоном скатился набок. Выдернутый из блаженного безмыслия, растерянный, Андрей приподнялся на локтях, чтобы увидеть, как Миха, сжав свой всё ещё полутвёрдый член в кулаке, с какой-то непонятной яростью надрачивает его, матерясь сквозь стиснутые зубы. Не желая смущать Миху даже взглядом, Андрей снова откинулся на покрывало. С языка едва не сорвалась дебильная шутка про “гнутые презервативы”, но он вовремя проглотил её. Смешного и так было мало — уже зная о последствиях героиновой наркомании значительно больше, чем ему бы хотелось, Андрей понимал, что эти проблемы всего лишь цветочки, мелкий признак разрушения Михиного здоровья, а в перспективе — и жизни. Миха под боком, досадливо постанывая, энергично двигал рукой, и Андрей, вслепую нащупав его кулак, положил сверху свою ладонь. — Блядь, — пробормотал Миха. — Я ща, ещё чуть-чуть. Андрей мысленно перебирал возможные варианты уместных реплик — пару раз с Михой уже случались подобные перебои, но любой намёк Андрея на то, что да и хер бы с ним, он воспринимал едва ли не как личное оскорбление, реагируя с такой глубокой обидой, будто вместо ободряющих слов слышал пренебрежительные признания Андрея, что Миху он на самом деле не хочет, а отбывает обременительную повинность, без которой куда как лучше. Для Михи их близость была очень важна, но и для Андрея — не меньше. Они оба цеплялись друг за друга, и третьим лишним здесь был только героин — жаль, что такая простая логическая цепочка всё никак не могла достроиться в Михином мозгу. В те разы в итоге Михе удавалось раскочегариться, но занимал этот процесс несколько меньше времени, да и Миха не успевал дойти до такого градуса отчаяния, как, казалось, это происходило сейчас. — Миш, а Миш, — осторожно позвал его Андрей, не прекращая поглаживать по руке. — Давай, если хочешь, я… — Что ты? — мгновенно вскинулся Миха, даже прекратив терзать свой член. — Ты сейчас о чём, Андрей? — Ну… — начал Андрей, осторожно подбирая слова. — Можно по-другому продолжить, ну, наоборот — а там и ты, так сказать, разохотишься… — Нет. — Миха произнёс это без раздумий и пауз, будто давным-давно решил для себя этот вопрос и даже не собирался оставлять никаких зазоров для возможных обсуждений. Андрей сам от себя не ожидал, что этот спокойный и решительный отказ так уязвит его. И не то чтоб ему прям очень хотелось Миху выебать — как ни странно, не хотелось, ебать ему нравилось тёлочек, а с Михой нравилось просто ебаться, — но он против воли почувствовал горький укол необъяснимой обиды. Будто за табличкой с надписью “входа нет”, куда он заглянул чисто из любопытства, оказалось то, что ему на самом деле лучше бы и не видеть. Для его же пользы. Очевидно, он не смог скрыть эту желчью поднявшуюся к горлу досаду, потому что взгляд Михи снова стал виноватым и он, страдальчески гримасничая, как через силу, вымучил: — Тебе прям очень сильно хочется? — А ты считаешь, что тебя это как-то унизит? — вопросом на вопрос ответил Андрей, которому по правде уже практически всё на сегодня расхотелось. — И меня, по-твоему, это принижает в твоих глазах? И при этом всё тебя устраивает? Миха потупился и засопел, съежившись и оттого будто став физически меньше. В тишине, которая становилась всё более неловкой, медленно текли секунды, пока, наконец, Миха не выдал: — Ну если тебе прям принципиально, то я готов, — и с вызовом поднял взгляд на Андрея. В глазах его плескалась такая самоотверженная мука, что Андрей невесело усмехнулся. — Бросьте жертву в пасть Ваала, киньте мученицу львам… — нараспев продекламировал он, изображая женский голос. — Чё, бля? — Миха даже подпрыгнул от возмущения. — Какие нахуй жертвы! Львы, блядь, тигры и хуйня всякая! Чё ты со мной загадками разговариваешь, скажи, блядь, чего хочешь! Я всё, всё, нахуй, сделаю! Андрей тяжело вздохнул. — Охолони, Мишаня. Я в упор не понимаю, почему тебе так поперёк шерсти то, что ты сам же делаешь со мной, да и похуй. Видел бы ты себя со стороны — как будто я тебе на расстрел предложил сходить, а не к другу на хуй. — Андрей замолчал ненадолго, внимательно отслеживая непередаваемую гамму чувств на Михином лице, и когда засёк на нём признаки облегчения от того, что Миха типа легко отделался, добавил: — Впрочем, будешь на меня орать, на хуй всё ж таки сходишь, пусть и бесконтактно. Горько насладившись растерянной Михиной физиономией, Андрей демонстративно потянулся и зевнул. — Всё, я спать. Миха сумрачно наблюдал, как он потянулся откинуть покрывало, всерьёз собираясь улечься, а потом с удивительной для своего состояния прытью атакующей змеи словил его за ногу и дёрнул на себя. — Значит, так, да? Спать он собрался. Мы ещё не закончили. Андрей, застигнутый врасплох, было дёрнулся, но Миха уселся ему на лодыжки и вперился в него исполненным отчаянной решимости взглядом. — Ты хотел сказать, не кончили? — уточнил Андрей, вздёрнув бровь. Он отчётливо понимал, что играет с огнём, но если фильтровать базар, общаясь с Михой, то зачем тогда вообще это всё?.. — Вот именно, — мрачно подытожил Миха, положил руку на его мягкий член и погладил. Андрей попытался изобразить безучастность, и ему это почти удалось, но тут Миха, без предупреждения и хоть какого-то намёка на свои намерения, склонился и взял его член в рот, неловко придерживая рукой. У Андрея закоротило в мозгу: в глазах потемнело, голову повело, как будто вся кровь отхлынула вниз. Член встал молниеносно, в три рывка, и Миха, попытавшись взять глубже, тут же пересмотрел пределы своих возможностей, выпустил его изо рта — и Андрей наконец-то вдохнул. — Мишка, ты что делаешь?.. Михины брови изумлённо приподнялись, переносицу перечеркнула насмешливая складочка: — Серьёзно? А на что похоже? Что ещё не так-то?.. — Всё так, — поспешно ответил Андрей. — Ну вот и не пизди, — отрезал Миха и снова сомкнул губы вокруг его члена. Андрей вцепился в покрывало, зажмурился до красных вспышек под веками и закусил губу. Ничего потрясающего Миха не вытворял — неглубоко брал, прерывался, чтобы с тихим “блядь” отдышаться, проходился языком, как по мороженому, осторожно посасывал головку, пытался взять поглубже — и тут же резко отдёргивал голову, сопя, случайно задевал зубами, заставляя Андрея непроизвольно дёрнуться — но Андрея дугой выгибало над кроватью от каждого прикосновения языка, от каждого погружения в жаркую влагу Михиного рта. Он стискивал в кулаках покрывало, чтобы не поддаться дикому желанию запустить руки Михе в волосы и просто натянуть этим его бестолковым горячим ртом на член до упора, и едва сдерживался, чтоб не начать поддавать бёдрами вверх слишком размашисто. А Миха разошёлся — словил от него горячечную волну, сосал, тихонько постанывая, помогал себе рукой, второй тиская Андрееву задницу, поглаживая пальцами между половинок, касался входа — и Андрей стонал в полный голос. В какой-то момент он приподнялся на локтях, чтобы посмотреть — и увидел склонённую растрёпанную голову, волосы, липнущие ко лбу, морщинку между сосредоточенно сведённых бровей, подрагивающие опущенные ресницы, и это всё разом обрушилось на него, толкнуло к самой грани. — Миха… — выдохнул он. Миха поднял голову, моргая одурелыми чёрными глазами, медленно облизал яркие, блестящие от слюны губы. — Ясейчаскончу, — выпалил Андрей — и в ту же секунду его накрыло оргазмом, долгим и опустошающим. Он кончал и кончал, содрогаясь всем телом, под плотно сжатыми веками расцветали чёрные и белые вспышки, и, когда это наконец завершилось, долго лежал, ошеломлённый, остаточно вздрагивая. Когда он снова обрёл способность фокусировать взгляд, то обнаружил, что Миха стоит на коленях между его ног, вытирая рот и подбородок тыльной стороной руки и самодовольно ухмыляясь, в полной боевой готовности. — Ну ты даёшь, — только и смог выдохнуть Андрей. – Ну то есть, берёшь... — Он сообразил, как это звучит, и попытался зашутить похабность: — Вот не зря я тебя сегодня за Дракулу принял… Каждая новая фраза делала только хуже, и он заткнулся. Все мозги ему Миха через хуй, что ли, высосал? А Миха, между тем, и не думал возмущаться — смотрел на него с хитроватой улыбочкой. — Дюш, я там, кажется, баночку с прошлого раза под подушкой оставил… Достань, а, – ласково попросил он. – Самое время. Андрей перевернулся на живот, запустил руку под Михину подушку и начал шарить под ней. Это было ошибкой — Миха прыгнул, как тигр, и вцепился в него, как опытный спортсмен на соревнованиях по греко-римской борьбе. Андрей попытался стряхнуть его с себя, просто из принципа, но это был дохлый номер. Вот что это, блядь, за жульничество! Всерьёз сопротивляться он не планировал, но сдаваться Михе без боя было неинтересно. Они катались по кровати, пыхтя, пока не оказались лежащими в захвате друг у друга лицом к лицу, почти касаясь носами. От Михиного выхлопа Андрею показалось, что он сейчас сам опьянеет до его кондиции. Миха повозился ещё немного, пытаясь высвободиться, но эта игра ему уже очевидно поднадоела. Он вздохнул, потянулся губами к лицу Андрея и чмокнул его в нос. — Дюш, ну давай по-моему эт-самое, хочется прям пиздец как. Поединок, кажется, отменялся. Андрей, вздохнув про себя, вывернулся из Михиных рук и неспешно, чтобы Миха не думал себе, что он вьёт из Андрея верёвки, принял так страстно желаемую Михой позу. Стоять на коленках и локтях, пока Миха вбивается в него сзади, было не самым любимым положением Андрея во время секса. Ему хотелось смотреть Михе в лицо, ловить его поплывший взгляд, видеть, что он чувствует, как ему каждый раз сносит крышу от их близости. И вот так, раком, — ну да, было хорошо, когда хотелось жёстче, напористей, глубже, и Миха мог его лапать и гладить со всех сторон, и все прекрасно кончали, и… Всё равно что-то было не то и не так, всё равно после оставалось ощущение незавершённости, странной пустоты и досады. Короче, если оставить за бортом тонкие материи, по-собачьи Андрею не особо нравилось. Но выёбываться после того, как Миха впервые ради него сломал какой-то собственный внутренний барьер и отсосал ему, казалось как-то неправильно. Миха пристроился к нему сзади, провёл обеими руками, жадно ощупывая каждый сантиметр, вниз по спине до самой задницы — и отстранился вдруг, завозился чего-то. Андрей оглянулся через плечо: ах, вот и баночка нашлась, которая якобы была под подушкой. Вот же хитрец. — Она под диван закатилась, — пробормотал Миха. Провёл щедро смазанными пальцами между Андреевых ягодиц, и тот вздрогнул, когда кончик пальца коснулся входа. — А я вот… нашёл. — Молодец какой, — похвалил Андрей и тут же охнул: Миха начал медленно проталкиваться внутрь, запустил руку Андрею под живот и, обхватив его полувставший член, принялся ласкать. Андрей застонал, уткнулся лбом в сложенные перед собой руки: после того, как он феерически кончил считанные минуты назад и ошибочно считал, что полностью иссяк, всё ощущалось в разы пронзительней, до электрического покалывания во всём теле. Миха налёг на него грудью и больно куснул под лопаткой. — Эй, ты чего? — слабо возмутился Андрей, вздрогнув от неожиданности, и Миха, слегка ускорившись, заговорил срывающимся, сиплым от желания голосом: — Это неправда, то, что ты говорил… Что я тебя считаю недостойным или как там было, поэтому тебя трахаю, а сам… Я сам не могу просто, Дюш, ну, это в голове что-то, стопор как будто, но… Мы же только друг с другом так, это вообще не как у каких-то там… не как у других, понимаешь? Только со мной ты такой, а я только с тобой, и по-другому никак, нам же пиздец друг без друга, Андрюша, ты понимаешь? Да? Понимаешь? Он навалился на Андрея всем весом, прижал к кровати, обнял под животом и поперёк груди, притиснул к себе изо всех сил и заканчивал свою оправдательную речь горячим шёпотом уже Андрею в самое ухо, дотрахивая размереннными толчками. Член Андрея тёрся о ткань покрывала, и это было так мучительно чересчур, что он кончил с позорно тонким вскриком, почти всухую, ритмично сжимаясь вокруг Михиного члена, и Миха не выдержал — догнал его в два сильных глубоких движения, излился глубоко внутри, уткнулся взмокшим лбом ему в затылок, то ли всхлипывая, то ли переводя дыхание, и замер. — Миш, — шёпотом позвал Андрей, когда его дыхание выровнялось. Ответа не последовало — Миха вырубился, как тумблером щёлкнули. Алкоголь, ебля и душевные страдания, видимо, измотали его в край. Андрей выбрался из-под него — он пробубнил что-то, не просыпаясь, перевернулся на бок и подтянул колени к животу — и на подгибающихся ногах поплёлся в ванную. Когда он вернулся, Миха дрых, скорчившись в позе зародыша, зажав ладони между ляжек. Андрей сел рядом, накинул на него край покрывала, вздохнул и сказал тихонько: — Да понимаю я всё, Мишка. Такие мы друг у друга дураки, единственные в своём роде, как мне тебя не понять-то? Это же ты. Михе вообще было заебись — редкое для него состояние, и он жил взахлёб, не желая упустить ни один жизненный ништяк перед тем, как могила распахнёт ему свои гостеприимные объятия. Музыка, Андрей и героин — три источника, три составных части анархизма-горшенизма, и ни от одной из них отказываться Миха не собирался. Андрей, конечно, прав, что надо бы подзавязать, Андрей переживает. Но неизвестно, сколько Михе там ещё осталось, а лишать себя такой подпорки к творчеству — это ж всё равно что яйца себе добровольно отрезать. Сейчас концерты за концертами, в тур опять через неделю, куда сейчас завязывать-то? Не вывезет, сдуется, и кому тогда будет нужен? Ни публике, ни группе, ни, возможно, Андрею. Хотя последнее — это в самом истинном смысле последнее, о чём хотелось бы думать. Лучше думать о насущном — например, успеет ли он затариться достаточно, чтобы хватило на весь тур, и как беспалевно весь этот стратегический запас провезти с собой, и чтоб осталось ещё и на обратный путь. Первый вопрос прояснится уже через пару часов — как только он повстречается со своим барыгой, второй был тоже не проблема — чай не в заграницу едут, таможенных кордонов нет, а третий — да и похуй. Решим на месте. Но вообще-то, проблем хватало и без этого. Не всё было прекрасно в их пиздатском королевстве. Хорошо ещё, что не всем насрать, что происходит в группе. Вон, хотя бы даже Ренику. Нашёл же время, подкатил, и поделился соображениями. Уважает. Миха достал пачку сигарет, выщелкнул из неё одну и затянулся, вспоминая их разговор на перекуре после репы, когда все уже разъехались, а Андрей с чем-то там затележился, и всё не выходил. Миха тогда стоял, курил и понемногу злился — на застрявшего на точке Андрея, на ёбаный ветер в лицо и одновременно за шиворот, на Машу, которая в очередной раз продинамила прийти и порепать с остальными. Реник, вставший покурить рядом с ним, погружённым в свои мысли и не настроенным на пустой трёп, первой же фразой попал в яблочко. — Миш, не хочу никого обидеть, но что-то мне подсказывает, что наша Машенька недолго с нами турить будет. И с этим надо что-то делать. Только между нами, ладно? Поскольку Реник с обезоруживающей прямотой озвучил то, что смутно клубилось в Михиной голове всякий раз, как Маша отзванивалась, мол, давайте сегодня без меня, я потом быстренько всё выучу, да в туре буду огурцом, — он моментально навострил уши, но высказываться сам пока не торопился, только кивнул, показывая, что слушает, и Реник продолжил: — Нет, ты не подумай, что я что-то имею против, люди встречаются, люди влюбляются, женятся. — Он хохотнул. — Но ещё эти люди в декрет уходят. А прикинь, если она посреди тура возьмёт да и объявит, мол, всё, ребята? Или не она, так Гордей. Миха встрепенулся — а что, если так и есть, просто Реник узнал раньше? Он же с Гордеем на короткой ноге. И намекает, как может, по долгу члена группы, которому не похуй на гастроли. — Сань, говори как есть, — потребовал он. — Маха залетела? Или что? У нас же скрипка почти во всех песнях, хуя новости! Леонтьев протестующе замахал рукой с зажатой в ней сигарой. — Мих, ты чё! Я не в курсе, и я не об этом. Совет им да любовь, как говорится. И не моё собачье дело, что там у них да как. Я не об этом вообще. Миха непонимающе нахмурился. — А о чём? — А о том, Михаил ты наш Юрьевич, дорогой, что есть причина, а есть следствие, и даже если между ними расстояние в тысячу миль, оно будет преодолено, и следствие настанет, — подсел на любимого конька Реник. — Сам смотри, к чему всё идёт. Машка молодчина, выбрала самого перспективного мужика из нашего распиздяйского коллектива, это раз. — Он начал загибать пальцы, теперь уже полностью завладев Михиным вниманием. — А Гордей, как этот самый серьезный мужчина, серьёзен во всём, и его уже напрягает тот факт, что его женщина — единственная, я напомню, среди нас всех женщина — в этом самом распиздяйском коллективе по уши погрязла. Вот эти вот пьянки, гулянки, мужланство и блядство. Группа — не группа, но какой нормальный мужик это потерпит? Это два. И мы уже видим, что Гордей её пытается отгородить от этого всего. Это три… — Погодь-погодь, — прервал его Миха. — Ты чего несёшь? Гордей же с нами ездит, Маха с ним в номере живёт, он зарплату получает от гастролей, схуяль ему так тупо лишать группу скрипачки, жена она ему или нет? Да и мы — мы же никогда, сам же знаешь! Машка как сестра нам, и Гордей это знает! Леонтьев скривил рот в скептической гримасе, терпеливо пережидая Михины возражения. — Ну, может, и как сестра, Миш, но ты же знаешь: и сестёр, случается, ебут. Человек — животное порочное. Но это я так, к слову, — торопливо добавил он, заметив, как сузились Михины глаза. — Я вообще о другом хотел сказать. Не важно, по какой причине Маша может нас покинуть, но она может. И надо придумать заранее, чем это компенсировать, когда это случится. Меня только музыка интересует, только группа, ты ж знаешь, — и он обезоруживающе улыбнулся. — Так говори по-человечески, что предлагаешь, — раздражённо велел Миха. Он совсем не исключал такое развитие событий, о котором ему толковал Реник, но выслушивать такое про Машку было почему-то обидно, не говоря уже о том, что туманные Рениковы намёки бросали тень и на остальных парней. — Чё там про музыку? — Посерьёзней нам музыка нужна, вот что. Упор на гитары, чтобы экспрессии побольше, рифаки позабойнее — мы же, в конце-то концов, панк-рок-группа, а не народный ансамбль имени песни и пляски, прости уж за прямоту. Чтобы если Машка всё-таки отчалит в своё семейное счастье, на группе её уход сказался бы минимально. Да и вообще, Миш, — сердце просит хардкора, понимаешь? Как только тема отдрейфовала в знакомые воды, Михино возмущение как рукой сняло. — Да я и не против, только за, — пожал он плечами. — Сам за это топлю. В чём проблема-то? — Ну, то есть, никто меня по рукам бить не станет, если я слегонца поднажму в этом направлении? Михе льстило, как преданно Реник смотрел ему в глаза, ожидая ответа. Это грело. Ему захотелось заверить Саню, что в их общей группе никто никому на горло наступать не будет, твори как душа просит, а там будет видно, что пригодится, а что нет. Но как раз в этот момент из-за угла показался Андрей, и Миха, хлопнув Реника по плечу и бросив “Ты давай, короче”, вместе с Андреем двинул к метро. Об этом разговоре Миха почти сразу забыл. Безумная кочевая жизнь в туре позволяла держать в голове только то, что происходило непосредственно здесь и сейчас. А здесь и сейчас Михе хотелось вмазаться — и верхом цинизма было бы сделать это в номере, где сейчас спал Андрей. После концерта, заведённые выступлением, они добрались до номера и от души поваляли друг друга по кровати, едва её не сломав, пользуясь тем, что им удалось занять номер на этаж выше от всех остальных, а значит, меньше была вероятность, что кто-то будет шастать под дверью или начнёт ломиться в неё в самый неподходящий момент. Поезд на следующий город отбывал только вечером, и имелся шанс урвать у вечности часок-другой кайфа на двоих еще и завтра днём, но прямо сейчас Михе нестерпимо хотелось расслабиться. Общий туалет в конце коридора на нижнем этаже вполне подходил для этой цели. Миха заглянул внутрь и осмотрелся — никого. Понятное дело — третий час ночи, как-никак, но с другой стороны, на этом же этаже жила остальная группа, а с этих станется колобродить всю ночь напролёт. Ну да и хуй с ним. Нацелившись на дальнюю кабинку, Миха вернулся ко входу, чтобы прикрыть поплотнее дверь, но донёсшиеся из коридора голоса заставили его замереть, прижавшись спиной к стене. Голоса приблизились, и Миха опознал в хохочущей пьяненькой парочке Шурку и Машу. Осталось лишь переждать, когда они дойдут каждый до своего номера и распрощаются. Миха прикрыл глаза, откинулся затылком на приятно холодный кафель, прислушиваясь. Шурка с Машей остановились — Миха прикинул расстояние — у Шуркиной двери. Слов было не разобрать — Шурка понизил голос, и до Михи доносилось только игривое воркование, которому вторило тихое хихиканье Маши. Звук поворачивающегося ключа, скрип двери, невнятное перешёптывание на пороге, дверь закрылась, щёлкнул замок — уф, всё. Миха подождал, когда тот же цикл повторится у Машкиного номера, но снаружи наступила тишина. Пришлось выглянуть в коридор — он был совершенно пуст. Ну и ладушки. Уже ни на что больше не отвлекаясь, Миха заперся в кабинке и всё, что осталось за её пределами, да и в принципе всё, стало тотально по барабану. О чудесном исчезновении Маши из коридора Миха бы и не вспомнил, если бы на следующий день его не занесло сразу после завтрака в номер к Гордею с целью раскулачить алкообщак, держателем которого Гордей иногда выступал. Ещё на подходе к номеру стало понятно, что его постояльцы не спят. Крики Гордея и грохот падающей на пол мебели слышно было из коридора. Миха осторожно потянул за ручку. Дверь была не заперта, он вошёл, — и застыл на пороге, охуев от открывшейся ему картины: перевёрнутый журнальный столик, раскиданные по полу стулья, зарёванная Маша со свеженьким кровоподтёком на левой щеке и Гордей, расхаживающий по номеру, как пума в тесной клетке. — Ну, что?! — рявкнул он, пружинно развернувшись на посторонний звук, но увидев Горшка, сразу же придал лицу более спокойное выражение. — Я, это самое, не вовремя, по ходу, — стушевался Миха, но всё же поинтересовался: — У вас всё тут нормально? Гордей дёрнул уголком рта, кулаки его сжались, будто он очень хотел въебать и Горшку, но из последних сил сдерживался. — Нормально всё, — буркнул он в итоге. — Да, Маха? — он дождался Машкиного кивка и снова обратился к Михе. — Вчера орги в баню позвали, затейники, блядь. До четырёх утра пришлось с ними квасить, чтобы наш гонорар из них вытащить. Вернулся, а жены-то и нет в номере. Теперь вон рассказывает, вы все вместе бухали. — Гордей вперил в Миху свои угольно-чёрные глаза, как два гвоздя забил. Горшок скосился на Машу и, уловив её умоляющий взгляд, состроил максимально раздолбайский вид, почесал в затылке и виновато кивнул: — Ну, было дело. Я, собственно, чего пришёл-то. Нам бы догнаться, хорошо посидели, но мало. Чё там у тебя ещё осталось? Мы Маху уламывали, мол, принеси, а она ни в какую. Гордей, всё ещё хмурясь, молчал, но потом, будто внутри него переключили тумблер, лицо его разгладилось, взгляд смягчился. Он порылся в большой спортивной сумке, что стояла на подоконнике, и, выудив оттуда бутылку вискаря, вручил Горшку. — На вот, держи. — Деловито добавил: — Сбор в семь вечера у гостиницы, отлавливать по одному вас не собираюсь, так что смотрите, не проебите автобус. Поезд не баба, ждать не будет. Дав таким образом понять, что аудиенция подошла к концу, Гордей принялся деловито бродить по номеру, наводя порядок, и Михе ничего не оставалось, кроме как покинуть этот заповедник семейной идиллии. Чувствовал он себя довольно гадко. Вроде бы ситуация понятная — ну какой мужик стерпит, если его жена гуляет где-то по ночам, тут ревность и у святого взыграет, но вот так вот отпиздить… Некстати в памяти всплыла история с Фисой и как он выбесился сам — но ему и в голову не пришло поднять руку на девушку, убить хотелось Балунова. А кстати… Вот же гад! Перед самой Шуркиной дверью Миха притормозил — как ни хотелось с порога вывалить ему всё, что накипело, всё же та история с Фисой обернулась конкретным таким проёбом. Запоздало догадавшись проверить её руки и не обнаружив никаких иных следов, кроме дорог от инъекций, Миха потребовал объяснений. Получил он, конечно, истерику, покаянные слёзы и невнятные отмазки типа “мне показалось”, ”бес попутал” и “Мишенька, смотри, я тут нам притырила… ну давай всё забудем”. Перед Шуркой пришлось извиниться, и он, вроде бы, понял-простил, но осадочек, как говорится, остался. И всё-таки… не примерещилось же ему вчера? Да и Маше конкретно так прилетело. Такие вещи спускать на тормозах не стоило, тут интересы группы на кону. Пришлось постучать несколько раз, прежде чем Шурка, заспанный и взъерошенный, в трусах и одном носке, открыл ему. Зевая и почёсываясь, он воззрился на Миху, и, разглядев бутылку у него под мышкой, обрадовался: — О. Ты опохмел мне принёс? Супер. Шурка пошлёпал вглубь номера, подобрал брошенные на пол штаны и, прыгая то на одной, то на другой ноге, надел их и плюхнулся на кровать, потирая помятое лицо. — Ну, заходи, давай, чего встал?.. — поторопил он всё ещё переминающегося у порога Горшка. — Ты прям сегодня как вестник добрых дел. — Гонец из Пензы, блядь, — отмер, наконец, Миха. Он решительно прошёл внутрь комнаты и остановился у кровати, нависнув над Шуркой. — Шур, что за дела, а? Вот нахуя ты это творишь? С лица Балунова моментально слетела сонная расслабленность и дурашливое дружелюбие, он весь подобрался, даже сел прямее. — А может, сначала всё-таки опохмелишься? Тебе надо. Я вижу, — довольно едко посоветовал он. — Да подавись ты своим вискарём! — Миха со стуком поставил бутылку на тумбочку и сложил руки на груди, демонстрируя, что пришёл всё-таки не драться, а поговорить. — Я из-за Махи пришёл. Ты хоть понимаешь, что Гордей её пиздит из-за тебя? Что, блядь, больше выебать некого? — А. О. Вот ты о чём. Вопреки всем представлениям о поведении выведенных на чистую воду негодяях Шура сохранял полнейшую невозмутимость, что слегка сбивало с толку. — Вот охуеть просто, живёшь себе, играешь с лучшими друзьями в группе, а одним прекрасным утром вдруг откуда ни возьмись появился в рот ебись, — Шурка глумливо усмехнулся. — Значит, я у нас, оказывается, самый главный половой гангстер. И Машу тоже я, да? — А что, не ты, что ли? — завёлся Миха. Шурка ведь не знает, что вчера нечаянно проебался, вот и строит из себя целку-невидимку. — Так было у тебя что-то с Махой? Было же, да? — Было или не было — не твоё дело, — спокойно проговорил Шура, встал, с вызовом глядя прямо ему в глаза. — Ни разу вот не твоё. Из принципа тебе говорить ничего не буду, терзайся догадками дальше. А Машенька… — он неторопливо потянулся к брошенной на кресло рубашке, вытащил из кармашка пачку сигарет с зажигалкой и прикурил, выдохнув дым едва ли не Горшку в лицо. — Машенька девочка взрослая. Совершеннолетняя. Свободная женщина в свободной стране. Так что уймись, Гаврила. Поборник, блядь, морали, нашёлся. Миха опешил, не понимая, как реагировать. На агрессию всегда можно было воздать тем же, в ответ на жалкие оправдания — надавить и добиться морального разгрома оппонента, но что делать с таким наглым похуистическим попранием всего и сразу… Оставалось только воззвать к совести. — Мне, если честно, похуй, куда ты сливаешь баллоны, Шур, но мы вроде как все вместе договорились, когда Машку на постоянку брали — тех, кто в группе, не ебём! Помнишь? — Ну так начни с себя, Мишань, — неожиданно злым голосом произнёс Шура. — Что?.. — Я это о том, что правила должны соблюдать или все, или никто. Договорились не ебать никого в группе. Вот и не еби. В группе. — Что, бля? Так это я с Машкой, по-твоему, мутки устроил?! Да ты совсем берега попутал, урюк! Миха бросился на Шурку, но тот проворно отскочил в сторону, перекатился по кровати и ловко приземлился. Теперь они стояли по разные стороны кровати, сцепившись взглядами, как два готовых к драке кота. — А я не про Машу, — уточнил Шурка с гаденькой ухмылочкой. Горшок отшатнулся, как будто его толкнули в грудь кулаком, проглотив готовые сорваться с языка предъявы, а Шурка безжалостно продолжил добивать. — Только трижды подумай, прежде чем допытываться, что, или, вернее, кого я имею в виду. Я ведь могу и сказать. А слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Осознание того, что именно Балунов может иметь в виду, всей тяжестью обрушилось на Миху, будто катком переехало. Разом растеряв весь свой бойцовский запал, он запаниковал — и тут же испугался, что Шурка заметит его смятение, и намёк, возможно, просто брошенный наугад, получит подтверждение. А может, это и не блеф, а уже настоящий шантаж — потому что Шура ведь тоже не слепой, и не дурак, и знает Миху тысячу лет, не меньше. Рука сама собой потянулась к бутылке с вискарём. — Что бы ты там себе ни думал, Миш, я твой друг, несмотря на всё говно, что между нами было, — осторожно, будто успокаивая разозлённого зверя, проговорил Балунов. — Меня твои личные дела не касаются, и тебя мои тоже не должны. Ферштеен? Миха, не отрывая напряжённого взгляда от Шурки, скрутил крышечку на бутылке и жадно приложился к ней. А потом медленно протянул бутылку через кровать Балунову. Тот тоже сделал несколько глотков, вытер губы рукой. Вискарь этот они в итоге приговорили, как бы скрепляя новый дружеский нейтралитет, и ни словом, ни полсловом скользких тем больше не касались. Не всё так и плохо, думал Горшок, возвращаясь к себе. Ведь Шурка сто раз мог пропиздеться остальным, и после случая с Анфисой имел на это, по большому счёту, право. И не факт, что он на самом деле что-то про них с Андреем знает, ведь по сути, он ничего конкретного и не сказал. Что же касается Андрея… Только представив его реакцию на такие охуительные новости, Миха похолодел. Ну уж нет, пусть это останется между ним и Шуркой. А Маша — а что Маша? Чужая семья — потёмки. Сами с Гордеем разберутся. И Миха всё спустил на тормозах, что оказалось единственно верным решением. Тур откатали на ура — и заработали, и оттянулись — а глядя на Андрея, беспалевно дуркующего на сцене и с ним наедине, он лучше начинал понимать смысл выражения “счастье в неведении”. Жаль только, что ему такое счастье было недоступно. Конечно, все они были друзьями, настоящей семьёй, но иногда, особенно на отходах, его прошивало ощущение фальшивой реальности, как будто всё, что они с Андрюхой создавали, оказалось не надёжным убежищем, а соломенным домиком Наф-Нафа из сказки про трёх поросят. И когда они наконец вернулись в Питер, единственное, о чём Миха мечтал, ступив на перрон, качающийся как лодка в шторм, — это съебаться от всех подальше и забиться в какую-нибудь дыру. У Андрея тоже после бесконечных недель адреналиновых скачек и беспробудного пьянства душа просила отдыха и уединения. Его, разумеется, не напрягало Михино общество, даже в такой убойной концентрации, но иногда, изредка и только в моменты, когда Миха творил всякую хуйню под веществами, Андрею становилось горько от осознания полного своего бессилия. Михе было что в лоб, что по лбу, завязать он даже не пытался. В таких мыслях Андрей и вернулся к родителям, твёрдо намереваясь не выползать из своей комнаты до тех пор, пока не выветрится весь потреблённый в туре алкоголь, а сам он не выспится так, чтоб из ушей полезло. К тому же, он в поездке нагулял материала для новых песен, которые хотелось написать в спокойствии и тишине. Когда этот отдых друг от друга закончился, Андрей снова возобновил свои ночёвки на явочной квартире. Там он с удовольствием часами валялся в горячей ванне — роскошь, недоступная простому смертному, живущему с родителями в хрущёвке, — играл ночами напролёт на компе, встречался иногда с Алёной, но с Горшком всё как-то поменялось. Они, конечно, виделись, разговаривали, бухали иногда, и в эти моменты Миха даже был всё чаще чистым, чем наоборот. Но заезжать к Андрею стал реже, а если и заглядывал, то был стабильно угашенным. Вывод напрашивался неприятный: чистым Миха предпочитал быть со всем остальным миром, а свою тёмную сторону выгуливал с Андреем. Андрей считал, что виноват в этом сам — а нечего было идти на поводу у Михи и потакать его порокам. Но менее обидно от этого не становилось. Разгадка этим странностям оказалась банальной — у Михи появилась девушка. Её звали Оля, и она стала первой после Анфисы девушкой, которую Миха привёл знакомиться с группой. Едва взглянув на неё, Андрей немножко охуел. Довольно юная, миленькая, явно далёкая от мира панков, рокеров и неформалов – и, собственно, на этом всё. Обычная, короче. Только вот Андрей всякий раз, как на неё смотрел, не мог отделаться от дикой мысли, что если бы родился бабой — то выглядел бы ровно так, как эта Оля. Или наоборот. А, да похуй. Главное, чтоб Михе было хорошо, хотя, конечно, мог бы и поделиться новостью раньше, с лучшим-то другом. А Михе было охуенно, судя по тому, как он павлином распушил хвост, как самодовольно лыбился и собственнически приобнимал Олю то за талию, то за плечи. Наконец, перезнакомив её со всей “бандой” и разогрев атмосферу самыми беспроигрышными, и при этом приличными байками, Миха, галантно усадив Олю на диван, бархатно проворковал: — Оль, ты, это, посиди тут, я щас, только с Андреем покурить — и обратно. На улице Миха долго искал по карманам сигареты, щёлкал зажигалкой, которая то и дело гасла, прикуривал, щурясь от дыма, словом, тянул время как мог, прежде чем наконец проговорить небрежным тоном, будто о чём-то малозначительном: — Ну в общем, такие дела. Девушку вот встретил. Не знаю, как там чё дальше у нас с ней будет, но пока вроде как серьёзно. Он покосился на Андрея, словно ожидая от него чего-то. Впечатлений? Мнения? Одобрения, что ли? — Мих, рад за тебя. Симпатичная девчонка. Докуривали оба в молчании, и не задерживаясь на улице, сразу вернулись обратно. Андрей побыл ещё со всеми достаточное, по его мнению, количество времени, чтобы его скоропостижный уход не выглядел бегством, а потом сослался на неотложные дела и свалил. Горшок явился на квартиру тем же вечером, не пьяный, не упоротый, спокойный как удав, и Андрей, успевший залиться пивом если не по макушку, то по брови, заметив Миху, развернулся от компа и снял наушники. — А, привет. Ну заходи, гостем будешь. — Ну чё ты, Андрюх, — нахмурился Миха, — ну вот чё ты начинаешь. У нас с тобой всё как было, так и останется. Всегда. Очередь хмуриться теперь пришла Андрею. Лёгкий пивной хмель куда-то стремительно улетучивался. Он встал из-за стола, подошёл к Михе ближе. — Да что не начинать, Миш? Я тебе хоть слово сказал? — Ну я же вижу, как тебя крючит, — с нехарактерной для него мягкостью и совершенно непереносимым сочувствием во взгляде проговорил Миха. — Может, тебе и кажется, что никто не видит, но я-то не никто, меня ты не наебёшь. — Так, стоп! — возмутился Андрей, с досадой чувствуя, как лицо его предательски заливается краской. Это что, Горшок, что ли, считает его ревнивым эгоистическим говном, собачкой, блядь, на сене? — Миха, ты это брось. Даже и не думал что-то по этому поводу испытывать! И вообще. С хера ли мне вообще иметь на этот счёт какое-то мнение? Это целиком и полностью твоя жизнь, и личная, и вообще. — Дюш, иди сюда, — Горшок артистично распахнул объятия, всем собой являя благородное всепонимание: — Оля — это Оля, а ты это ты, понимаешь, да? “Да мне похуй. Лишь бы не Анфиса”, — едва не выпалил Андрей, но вместо этого шагнул навстречу и тут же был облаплен Михой и прижат к груди. — Да ни при чём тут Оля, Мишаня, вот честно. К чему это всё? Ты же насчёт Алёны не паришься, с чего бы мне-то вдруг такой хуйнёй страдать? Ты за кого вообще меня держишь? — с совершенно искренним желанием всё расставить по местам спросил Андрей. Миха вместо ответа притянул его за пояс к себе и, зарывшись второй рукой ему в волосы, принялся глубоко и нежно целовать его. Приём запрещённый, но безотказный, как автомат Калашникова. Андрей сдался. Миха блуждал руками по его телу, взъерошил волосы, погладил по шее, коснулся левого уха и ни с того ни с сего попросил: — Андрюша, постой спокойно немножко, а? — И на удивление ловко вытащил серьгу из мочки. Андрей машинально схватился за ухо: — Это что ещё за цыганские приколы?! Миха тяжко вздохнул с видом человека, которому испортили сюрприз: — Андрюх, ну вот вечно ты. — Он положил снятое колечко на стол и полез в карман штанов, долго что-то там выискивал под выжидающим взглядом Андрея, а потом, будто желая скрыть неловкость, сурово буркнул: — Глаза закрой. Андрей, послушно зажмурившись, стоически терпел. Миха, кажется, с концами ёбнулся — но это, впрочем, и не новость. Когда Миха закончил издеваться над его многострадальным ухом, Андрей осторожно потрогал мочку — привычное колечко, может, чуточку побольше и немного тяжелее прежнего. — Это что? — задал он самый тупой из возможных вопросов Михе, чья рожа, казалось, вот-вот треснет в широкой лыбе. — А это я ещё в Калининграде обещал. Помнишь? — Ещё как помню, Миша, ещё как. — Андрей про себя вздохнул и спросил, имея в виду всю дальнейшую жизнь в свете её неостановимой изменчивости: — Ну и что теперь? — Пошли, поваляемся, — кивнул Миха в сторону кровати. И всё-таки, несмотря на явное желание Михи оставить всё как есть, он отдалялся. И хотя Андрей давным-давно запретил себе потакать меленьким обывательским чувствам вроде ревности, собственничества и прочей подобной пошлятины, он не мог заставить себя не испытывать печаль от осознания конечности их “вечной и уникальной” связи. Вот вроде и был у них с Михой волшебный, закрытый от всех мир на двоих, а вот и треснул хрустальный купол, и волшебство только в воспоминаниях и останется, и безумства юности, которые они переросли. Так и наступает скучная взрослая жизнь, и именно Горшок, который так её боялся, по странной иронии шагнул в неё раньше Андрея, притом добровольно и с песней. Ещё одной вехой взросления Горшка стало прощание с героином. Твёрдость, которой не хватало Андрею, чтобы добиться этого, нашлась, очевидно, у Оли. Она поставила-таки Горшку условие, и тот как миленький подшился. Хорошо бы навсегда. Приспосабливаться к чистой жизни для Михи не было просто. Его угрюмое настроение перекинулось на всю группу, как сезонный грипп, а изнуряющая июльская жара, установившаяся на все дни Тушинского фестиваля, не облегчала положение. Все ещё до выступления уже были варёные и вялые, а какой-то гений догадался пустить по кругу бутылку коньяка, и Миха, раздражённый невозможностью бухнуть, ушёл вместе с Олей гулять по лагерю. У Андрея мозги плавились и без сорокаградусного алкоголя, и он решил последовать примеру Михи — всё равно палатка нихуя не спасала от жары. Вроде бы на фанзоне продавали пиво, куда более уместное по такой погоде. Щурясь на солнце, Андрей двинул к намеченной цели, не особо отвлекаясь на фестивальную движуху вокруг. Кто-то с ним здоровался, и он на автомате кивал, уже привычный к повышенному вниманию, особенно на подобных мероприятиях. — Князев, привет! Вот это встреча! — гаркнул кто-то над ухом смутно знакомым голосом. Андрей обернулся и тут же почувствовал, как губы его сами собой разъезжаются в радостной улыбке. — Михаил Юрьич! Офигеть просто! — Слушай, харэ уже михалъюрьичать, мы ж не на службе, — заулыбался Пинегин. — Давай без отчеств, теперь можно. Он совсем будто не изменился за те восемь лет, что пролетели после Андреева дембеля. Скорее даже выглядел моложе, чем помнился тогда — возможно, потому, что старше стал сам Андрей. Они пожали друг другу руки и коротко обнялись, похлопывая друг друга по спине. — Ну ты молоток, конечно! Горжусь! Пинегин смотрел на Андрея с таким искренним восторгом, что сразу было понятно: да, гордится, и неподдельно рад встрече. Андрей и сам ощутил неожиданный душевный подъём от встречи со своим бывшим замполитом, который — и это стало понятно только со временем, когда Андрей немного повзрослел — на самом деле был ему хорошим другом. И хотя впереди был концерт, суета и мероприятия, перегруженные разнообразным и порой вынужденным общением, Андрею захотелось поговорить-повспоминать с Пинегиным подольше. Ведь им было что вспомнить, полтора года службы, как-никак. — Спасибо! А у тебя какие на сегодня планы? — сразу взял быка за рога Андрей. — Ты до конца фестиваля здесь, или… – Да, собственно, приехал погулять, послушать музыку, пивка попить. Я же в отпуске. Какие ещё тут могут быть планы? — пожал плечами Пинегин. — Вот, тебя на сцене посмотреть планировал, раз так совпало. Лично встретиться, конечно, не рассчитывал, но надо же, как хорошо вышло. — Хорошо – не то слово! Я, кстати, тоже планирую пивка для рывка после концерта, а может, чего и покрепче. Не хочешь составить компанию? — А удобно будет? Я как-то… — Удобнее некуда, — отмёл его сомнения Андрей. Ему нравилось, что тот не пытался с разбегу воспользоваться своим знакомством с “рок-звездой”, в отличие от херовой тучи шапочных знакомцев, количество которых росло прямо пропорционально известности группы. — Пошли, сделаем тебе проходочку, заодно покажу, где наша палатка. Вот как отыграем, ты подходи, буду очень рад. К вечеру как раз этот ад, надеюсь, поостынет. — План просто бомба! — воодушевлённо подхватил Пинегин. Что такое настоящий ад, Андрей понял в тот же день, только чуть позже. Ад — это когда происходят по-настоящему страшные вещи, а ты продолжаешь прыгать по сцене и петь, как будто ничего не случилось, но с этим более-менее справились они все. А вот держать лицо, когда подступил отходняк, оказалось намного сложнее. Все куда-то слились — кто экстренно бухать, кто в город, лишь бы отсюда подальше, ну а Миха рванул сразу к Оле, и где они потерялись, оставив Андрея наедине с журналистами, хуй его знает. Вернувшись в палаточный городок для участников фестиваля, Андрей, оглушённый и пришибленный, по пути встретил Пинегина, о котором за всеми безумными событиями последних часов успел подзабыть, однако всё же обрадовался, что тот его дождался. Они медленно побрели к палатке. — Ты как? — спросил Пинегин, и, словно прочитав по лицу Андрея сводку о его состоянии, авторитетно заключил: — Тебе выпить надо. Тогда попустит. Андрей остановился. Мысли, которые он усиленно гнал от себя, пока на прессухе прикидывался взрослым и серьёзным человеком, способным взвешенно и спокойно объяснить лютый пиздец журналистам и зрителям, и, предположительно, всех успокоить, прорвались на свободу: — Миш, да что со мной станется. Я бегал с микрофоном по сцене, пел про оторванную башку, а в это самое время людей в мешки для трупов упаковывали. Это как вообще? Как же, блядь, это… разве так можно?! — Андрей, слушай, вы правильно поступили, и ты молодец, — спокойно и убедительно произнёс Пинегин. — Самое страшное — это паника, вы помогли её избежать. Жизнь, она вообще — вот есть, а вот и нет. Сам жив, близкие живы, радуйся. И не стыдись этого, ну. Действительно. Чего это он. Сам он жив, Миха тоже, а с кем и как — уже не важно. Лишь бы живым подольше оставался. Андрей хлопнул Пинегина по плечу. — Пошли. В палатке никого не было, кроме Поручика, застёгивающего свою дорожную сумку. Столик, уставленный пустыми бутылками и остатками закуси в пластиковых тарелках, свидетельствовал о том, что пока Андрея не было, парни усиленно снимали стресс. — О, Князь, — безэмоционально констатировал Поручик, справившись, наконец, с молнией на сумке и поднимаясь на ноги. — А мы решили пораньше свалить. Ну его на хуй с такими приколами. — Я не поеду, — сказал Андрей. — Не ждите. Поручик непонимающе уставился на него: — В смысле “не ждите”? А что Горшку-то сказать? Он уже с остальными в автобусе. Заебёт же вопросами. Андрей прошёл к своей сумке и вытащил заначку — литровую бутылку водки, нашёл на столе пару чистых стаканчиков, налил в оба. Поручик ждал, и по лицу его было видно, что он уже начинает раздражаться. — Скажи Горшку, что я встретил армейского друга, и мы будем с ним бухать. — Андрей повернулся к Пинегину и махнул рукой, подзывая ближе. — Ну что, Миха, вздрогнем?