Останусь лишь я

— Ну вот, не хватает тазика и можно было бы сыграть в “бурый медведь пришёл”. Жаль только, условия неподходящие. Шура окинул оценивающим взглядом батарею разноградусного бухла в разнокалиберной таре на маленьком столике в купе, куда стянулись все, кто ещё чувствовал в себе силы продолжить возлияния, начатые вчера в Красноярске. Хотя, по правде сказать, бухали с самого Питера не просыхая. — А давайте без всяких медведей просто нарежемся до поросячьего визга, — предложил Ренегат и пару раз очень натурально хрюкнул, чем вызвал у парней взрыв веселья. Горшок, пользуясь моментом, дотянулся до бутылки с остатками вискаря и опрокинул её над своим стаканом, наполнив его до самых краёв. Как говорится, в большой семье еблом не щёлкай. В бутылке что-то ещё плескалось на донышке, и он покосился на Князя, который не разделял всеобщего веселья, а забился в угол со своим блокнотом и что-то чиркал в нём шариковой ручкой. Горшок легонько двинул его локтём в бок, мол, будешь? Князь, даже не взглянув в его сторону, скривился и покачал головой. Горшок пожал плечами — что ж, было бы предложено. Тур ещё толком не начался, а уже успел подзаебать. И вроде бы гастроли всегда были для Горшка тем временем и местом, где он чувствовал себя неделимым и целым, где совпадало и сливалось всё самое для него важное и ценное, и можно было безоглядно нестись вперёд, как пуля в цель… но не в этот раз. Наркотический дурман в его голове рассеялся, и, хотя это многое упростило, некоторые вещи воспринимать стало сложнее. По крайней мере, оставалось бухло — оно несколько помогало воспарить над всем тем геморроем с обязанностями и ответственностями, что составляли солидную часть жизни взрослого мужика. Вискарь приятно лёг на старые дрожжи, и Горшок, привалившись к стенке, расслабленно из-под полуопущенных век наблюдал за беснующимися товарищами. Стук колёс, стеклянный перезвон и весёлый пиздёж сливались в приятный фон для проносящихся в голове мыслей. В последнее время на них свалилось много нездоровой суеты, какие-то проблемы, тёрки и перетасовки, что-то удалось решить малой кровью, как, например, историю с Гордеем. Подумать только, этот жук наёбывал их как последних лошков! А ведь такой весь в доску, свой парень, да я за вас пасть порву, моргалы выколю, решала, одним словом. А продавал их оптом как в розницу, а разницу — себе в карман. Надо было вытурить его раньше, когда он Машу пиздить начал, запоздало попрекнул себя Горшок. Не хотели терять такого охуенного директора — а теперь ни Гордея, ни Маши. Но хоть новый директор вроде ничего, а Маша… С их новым утяжелённым звучанием и планами на будущие альбомы скрипач, как говорится, не нужен. Так что всё к лучшему в этом лучшем из миров. Горшок вылил себе в стакан то, что оставалось в бутылке, и поставил её на пол. Вот допьёт и хватит. Баиньки. Оле обещал не керогазить слишком много. И, странное дело, обещание хотелось держать. Ответственность — не только перед Олей, но и перед её дочерью, — как ни удивительно, обременительной не воспринималась. Тот самый случай, когда своя ноша не тянет. Порой в разгар гастролей даже хотелось оказаться в Питере только лишь из-за них. Наверное, так чувствуют себя семейные люди, и это новое чувство Горшок постепенно привыкал любить. Любить полной грудью и вообще испытывать чувства без наркоты приходилось учиться заново, и это бы угнетало, останься у Горшка способность яростно и глубоко угнетаться, как это бывало раньше. И дело не в том, что он ничего не чувствовал — чувствовал, и ещё как, но не оголённым нервом, а так, словно его накрыло ватным одеялом, и всё воспринималось слабее, глуше и темнее. Это бесило и выводило из себя. Потребность ощутить себя живее отражалась даже на музыке — впирал конкретный тяжеляк, и чем хардкорнее, тем лучше. Жаль только, что Андрею это было против шерсти. Горшок много раз пытался объяснить ему, когда они бодались во время подготовки “Бунта”, но кажется, не преуспел. — Хочется острых ощущений? — припечатал Андрей Миху во время очередного срача за аранжировки и репертуар. — А вот у меня, походу, ощущения — тупее не бывает. Зачем ты мне всё это излагаешь, если сделаешь всё равно по-своему? Вон, Реник тебе лучше посоветует, его теперь ты слушаешь, а не меня. В тот раз он вышел, хлопнув дверью, даже не дослушав, что Горшок хотел до него донести. И дался ему этот Реник… По красоте же Михины задумки оформляет, хороший гитарист, качовый, чего Андрюха приебался. Но оставил Андрей поле битвы за Горшком в тот раз или нет, спор их растянулся во времени, то вспыхивая, то затухая, на весь период записи альбома, и на гастролях тоже продолжался. Вот как, например, вчера. По правде говоря, началось всё не по вине Горшка. Просто орг из Красноярска с какого-то перепуга решил, что в группе лишь один фронтмен, и когда они прибыли в гостиницу, Горшку вручили ключи от отдельного люкса. Спорить о такой фигне, когда все сгрудились у стойки, не хотелось, да и Андрей ни слова не сказал на эту тему. Настаивать же, чтобы их с Андрюхой непременно заселили вместе, казалось делом глупым, особенно под пристальным взглядом откровенно лыбящегося чему-то Шурки. Возможно, лыбился он каким-то собственным мыслям, но Горшок всё равно успел загнаться и потому просто молча взял ключи, а когда толкучка у стойки немного рассосалась, поймал Андрея за локоть и пробубнил, мол, заходи после концерта, выпьем и всё такое. Вроде не спецом он так обособился, а всё ж неудобняк получился, и когда Андрей согласно кивнул, Горшок обрадовался. Предыдущие несколько ночёвок они вдвоём не оставались — по закону подлости группу селили всем скопом, едва ли не в общаги, и в поезде они с Андреем успели уже несколько раз поцапаться, а помириться всё не удавалось. Так, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой. А тут ещё этот люкс… Вот как назло, блядь. Концерт отыграли мощно и драйвово. Вошедший в раж Андрей так носился по сцене, будто кой-чего спиздил у Поручика из заначки, хотя, возможно всё дело было в музыке, в самом их обновлённом звучании — такому рубилову сопротивляться было невозможно, вот и Андрей, несмотря на всё своё несогласие, тоже не смог. Разногласия, казалось, растворились в гитарных запилах и рёве публики, и на послеконцертном ужине в ресторане они задерживаться не стали. Горшок просто поставил всех в известность, что ему пора спать, а Андрею пришлось изображать усталость, не дающую ему посидеть с друзьями за столом, пока бухло не кончится. Наблюдая за этим, Горшок про себя усмехался, предвкушая кайфовую ночку после замечательного дня. В номере он запер дверь, быстро разделся и вальяжно растянулся на кровати, наблюдая не без удовольствия за Андреем, который в кои-то веки выглядел более дёрганным и несобранным, чем сам Горшок. Это было странное, непривычное ощущение — быть в такой момент настолько спокойным и даже невозмутимым, но неприятным оно точно не было. Скорее, возбуждающим — член уже стоял, как бы голосуя за продолжение банкета. Наконец Андрей тоже избавился от одежды, и Горшок, чувствуя, что готов уже поиметь его даже взглядом, приглашающе похлопал ладонью по покрывалу: — Ты, я смотрю, не наскакался сегодня на сцене. Давай сюда, доскачешь. Андрей нахмурился и замер, и Горшок слегка напрягся — а не пошлёт ли тот его с такими заходами. Но заминка длилась считанные мгновения, а потом лицо Андрея разгладилось, и он шагнул вперёд. Ликуя про себя, Горшок потянулся под подушку, куда он на всякий случай ещё до концерта припрятал тюбик смазки. Хорошо всё-таки быть чистым и при памяти. Когда Андрей, уперев руки в подушку по обе стороны от его головы, медленно опускался на его член, а потом, зажмурившись и закусив губу, какое-то время не двигался, привыкая, Михе пришлось приложить титаническое усилие, чтобы сразу же не кончить. Хотелось продлить удовольствие, растянуть всё это на подольше, дойти до грани постепенно и там взорваться долгожданной эйфорией. Он положил руки Андрею на бёдра — такие мягкие снаружи, но, если сжать покрепче, там обнаружатся крепкие мышцы, и весь Андрей такой же. Округло-гладкий внешне, но внутри он сильный, твёрдый, и, сука, непредсказуемый. Особенно в последнее время — то спорит до хрипа по пустякам, количество песен в альбоме, видите ли, его не устраивает, то текста вздумал не давать, а то даёт, но в виде одолжения, — но по крайней мере сейчас он здесь, и поглядите-ка, даёт. Андрей насаживался на его член с энтузиазмом, совершенно не сочетающимся с сосредоточенным выражением на раскрасневшемся лице. Да, вот такой ему Князюшка достался. Других не будет — он такой один, как будто созданный для Горшка по спецзаказу, где главным пунктом — чтобы был с ним до конца. Миха положил ладонь Андрею на затылок, притянул к себе для поцелуя, другой рукой яростно надрачивая ему, и когда Андрей, содрогаясь всем телом, и снаружи и внутри, излился ему на пальцы и обмяк на нём, прижавшись лицом к его шее, Миха тоже кончил — долго, сладко, до звона в ушах и пляски искр под веками. Позже, сгоняв по очереди в душ и набираясь сил перед вторым заходом, они валялись на постели, передавая друг другу полторашку минералки, болтая ни о чём и обо всём. Беседа плавно скатилась к обсуждению следующего альбома, приступать к которому надо было сразу по приезду в Питер. Материала накопилось немеряно, студия звукозаписи поторапливала в предвкушении хороших продаж, да и в любом случае — ковать железо, пока горячо — хорошая, ни разу не подводившая их традиция. Но воодушевление Горшка, в своём воображении уже озирающего со сцены ревущее море будущих зрителей, колбасящихся под тот, самый настоящий, отборный и селекционный панк-рок старой школы, быстро разбилось о стену Андреева упрямства — он видел этот нерождённый ещё альбом совсем другим. Вот что это, блин, за упёртость?.. — Бля, Андрюха, вот чего ты опять за своё? — уже не на шутку раздражаясь, начал заводиться Миха. — Делаем тяжеляк, пиздато же получается! Мы же решили двигать дальше по хардкору. — Кто эти мы? Мы, Николай Второй? — моментально и, к сожалению, уже привычно, набычился Андрей. — Или мы, Михаил Юрьевич Горшенёв? — Да ну бля, ну какого хуя! Ты что из меня какого-то, сука, диктатора-узурпатора строишь? Мы — это я и… ну, типа… — Миха пощёлкал пальцами, пытаясь найти подходящее определение, но закончить мысль ему не дали. Андрей оборвал его на полуслове: — Вы с Реником, хочешь сказать? Я только и слышу весь последний год: Реник то, Реник сё, мы с Реником, Реник со мной. Мих, а не дохуя ли его стало в нашем с тобой творчестве? Что ж ты его сюда ещё третьим не позвал? — Насладившись вытянутым лицом Михи, Андрей мстительно завершил: — Ну, обсудить перспективы развития… Ну вот и повалялись, блядь, и помирились заодно. Горшок с сожалением почувствовал, как его покидает блаженная расслабленность, возвращая знакомое до боли ощущение с размаху посаженной в кипяток жопы. — А ты считаешь, что надо было? Или что? Да похуй на Реника! Что тебя лично, блядь, не устраивает-то, Андрей? Мы вроде как панк-рок собрались делать, и делаем! Всем, блядь, заходит! И парням, и народу, и всем, кто хоть что-то в этом рубит. А тебе всё не то, всё не так! Может, скажешь уже, в чём дело-то?!.. — А и скажу! — Андрей подскочил с постели и, подобрав трусы с пола, натянул их на себя так решительно, будто они добавляли ему плюс сто очков уверенности, а его словам — веса. — Ты, Мих, заебал меня гнобить за то, что я, типа, не панк. А сам-то ты кто? Панк, что ли? Горшок сузил глаза и сжал челюсти, прикусив для верности язык, чтобы дослушать и не сорваться на встречные предъявы. Звенящий в голосе Андрея металл почти физически делал ушам больно. Вот же его разбирает-то. — Ты, Миха, просто ссышь чужого мнения, а это самый настоящий конформизм. Приспособленчество, если по-русски. Тебя так волнует, кто и что там про тебя спизданёт и насколько твои песни соответствуют кем-то придуманным канонам, что сидишь и вычисляешь — а достаточно ли ты панк в глазах хуй пойми кого. И какой же ты панк после этого? Потому что настоящему панку похуй! Ясно тебе, что меня не устраивает? — Значит, я ссу, да? И я не панк? — взвился Горшок. — Вот, значит, как. Ты это серьёзно? А панк, значит, у нас ты? Нихуя себе! Картина Репина, приплыли, блядь! Теперь пришла очередь Андрея заткнуться, и он презрительно молчал, предоставляя Горшку закипать в своё удовольствие. Специально, что ли, он так делает? Горшку хотелось вскочить и накидать ему уже люлей, но раз Андрей его так явно провоцирует, то разумней будет не вестись. И Горшок продолжал сидеть на кровати, следуя взбешённым взглядом за подбирающим разбросанные по полу шмотки Андреем. — Короче, я пошёл к себе, — уже полностью одетый, сообщил Андрей тоном, не предполагающим обсуждений. — От слов своих не отказываюсь, если надо, повторю. Может, хоть что-то дойдёт до тебя. Он ушёл, а Горшок откинулся на подушку и уставился в потолок, будто именно там была начертана схема выхода из тупиковых ситуаций вроде этой. Лучше бы ещё разок поебались, ей-богу. Ладно, хуйня-война. Андрюха перебесится, и всё будет тип-топ. Плавали-знаем. — Князь! Ты с нами? А то пива не достанется! — звонкий Яшин голос выдернул Горшка из красноярского люкса, вернув в душное галдящее купе. — Хватит уже написывать. Всё равно половину выпилим при разборе. Яша засмеялся с пьяной непосредственностью, и смех его растворился в гоготе остальных — обычное дело, обычные подъёбки, бывало и пожёстче. Но Горшок почувствовал, как сидящий рядом Андрей напрягся. Он медленно закрыл блокнот, заложив ручку между страниц и положил его к себе на колени. — Тебе-то откуда знать? Разбираешься что ли? Пильщик нашёлся, — отчётливо проговорил Андрей, даже не улыбнувшись. Смешки сразу увяли, в купе повисла чреватая хорошей такой склокой тишина. Яша повертел головой, переглядываясь по очереди с Леонтьевым и Поручиком. Те благоразумно промолчали. Шурка же, к которому, походу, всё же пришёл его бурый медведь, лишь тихо похрапывал, уронив голову на столик. — Андрюх, да ну чего ты. Мы же решили, что следующий альбом будет ещё безпопсее, чем этот. Ясен хуй, отбор будет жёстким. Логично же, ну, — Яша, уже, кажется, догадался, что херня, которую он сморозил, как-то вышла не в кассу, и решил заручиться поддержкой: — Миха, ну ты ж сам говорил, помнишь? Что всё, что не хардкор — уже попса. Ну и где я не прав? — Ну, бля, а разве нет, что ли? — охотно поддержал Горшок. — И вообще, раньше надо было начинать, а то всё сопли разводили. Скажи, Реник, да? Да если в следующем альбоме ещё поднажмём, Эксплойтед отсосёт не нагибаясь. Подсев на любимого конька, он не сразу почувствовал, что Андрей трогает его за плечо. Слегка раздосадованный тем, что его отвлекли, он растерянно поинтересовался: — Ты куда? Посиди, послушай, такая тема… — Да чего я тут не слышал? — Андрей натянуто улыбнулся. — Пьянству — бой, блядству — хуй, попсе — хой. Ну или наоборот, похуй, короче. Дай выйду, прогуляюсь. Горшок подвинулся, пропуская Андрея, и снова переключился на обсуждение с единомышленниками тонких различий металла от хардовой музыки и особого, известно какого, места попсы в мировой культуре. Можно было, конечно, пойти покурить с Андреем, но он не звал, да и уходить, когда наконец-то пошёл нормальный разговор, не хотелось. За живым обсуждением и добиванием оставшегося алкоголя (Оля, прости, но однова живём!) время как-то спрессовалось, и когда дверь купе отъехала в сторону, Горшок запоздало вспомнил, что Андрюхи как-то долго не было. Он повернул голову с радостным: — Ты где проебался? Давай сю… — и осёкся. В проёме стояла проводница со злым лицом и почему-то в перепачканной кровью форме. — Ну что, господа музыканты, доигрались? — её уничижительный взгляд безошибочно упёрся прямо в Горшка. — Там вроде как ваш… порезался. Устроили мне тут, блядь, последнюю гастроль артиста. Огласив эту новость, проводница так же резко, как появилась, исчезла в коридоре. Первым отреагировал Слава, их новый директор — он сорвался с места и побежал за ней. Горшок пытался осмыслить доносящиеся снаружи обрывки разговора. — Куда вы? Что случилось-то? — допытывался Слава. — К начальнику поезда. Скорую к станции вызывать. Чего ты за мной тащишься, гений? Живо в тамбур, и полотенца прихвати! — рявкнула проводница и так забористо выматерилась, что это вывело наконец Горшка и остальных из хмельного оцепенения. Скорая, тамбур, полотенца… Так это что, она про Андрюху, что ли?!.. Как-то так получилось, что в тамбур Горшок вошёл последним — ноги вдруг сделались ватными, коридор казался бесконечным, а тёмная дверь в конце одновременно и пугала, и притягивала. Еще не зная, что он за ней увидит, Горшок чувствовал, как немеют руки, холодеет спина, а маленькие волоски на всём теле встают дыбом. Андрей неподвижно лежал на грязном полу тамбура. Лица его не было видно — стоящий над ним на коленях Слава загораживал обзор, Яша и Пор, обогнавшие Горшка ещё в коридоре, сгрудились вокруг с совершенно охуевшими лицами. Вокруг всё было усыпано осколками стекла, дыра в окне щерилась острыми стеклянными зубцами, в воздухе висел густой металлический запах крови. Слава поднялся на ноги, и взгляд Горшка упал на мертвенно бледное лицо Андрея и перемотанную полотенцем руку, прижатую к груди. Белая ткань на глазах пропитывалась красным. Горшка замутило. — Так, я выясню насчёт скорой, пережмите ему руку, а то вон как хлещет, — с нервозной торопливостью проговорил Слава, протискиваясь к двери. Поручик тут же отклеился от стены и присел на корточки рядом с Андреем. — Давай, Андрюха, а ну не спать. — Он довольно звонко похлопал Андрея по щекам. Горшок вдруг понял, что его трясёт, и машинально зашарил по карманам в поисках сигарет. Руки ходили ходуном, мешая нормально прикурить, а когда ему это удалось, на первой же тяге он судорожно, надсадно закашлялся — горло сдавило внезапным спазмом. Надо бы помочь Поручику, но чем, блядь? Вцепиться в Андрея и орать от ужаса? А именно это и произойдёт, если он к нему приблизится хотя бы на шаг. Это какой-то ёбаный кошмар, будто он внезапно оказался внутри одной из жутких, специально для него придуманных Андреем сказочек. Вот тебе и спецзаказ, блядь, получите, распишитесь. В полной прострации, уставившись в одну точку, Горшок завис, мечтая остановить время на этой секунде, в которой Андрей всё ещё живой. Что-то там происходило вокруг — снова прибежал Слава, потом проводница, проводница ушла, потом был какой-то мужик, кто-то что-то говорил и что-то делал, остановился поезд, и лишь когда Поручик чувствительно саданул Горшка острым локтём в бок и матом вывел из ступора, он очнулся. Андрея передали с рук на руки бригаде скорой, его вынесли из вагона и увезли. Как из ниоткуда рядом материализовался Слава, и глядя вдаль взглядом человека, побывавшего в преисподней, с наслаждением, жадно закурил. — Успели. Всё норм будет. Короче, вы с парнями езжайте в гостиницу, ждите меня там. А я поехал к медикам. До скорого. — Он хлопнул Горшка по плечу, как бы ставя точку. — Постой, — спохватился Горшок. — А может, мне с тобой? Всё его нутро противилось самой идее ехать в больницу, но в голове отравленной занозой застрял тот последний разговор, когда Андрюха обозвал его ссыклом и фальшивым панком. И ведь заслуженно, выходит. Вот и сейчас Горшок боялся, что Слава согласится взять его с собой, и ему придётся посмотреть в глаза Андрею, и быть, возможно, сразу и справедливо на хуй посланным. А значит, кто он, как не ссыкло, и есть? Слава окинул его задумчивым взглядом и покачал головой: — Не, Мих, не надо. Я сам. Ты лучше с парнями останься… Да не грузись ты так. Всё обошлось же, ну почти. Приеду, расскажу, что там как. К моменту, когда вернулся Слава, Горшок уже почти пришёл в себя. Дикий, почти животный ужас, испытанный им совсем недавно, вроде отступил, сменившись на какое-то иное чувство, название которому он подобрать не мог — такое Горшок испытывал впервые в жизни. Слава привёз новости, хорошие и не очень: Андрей вне опасности, но может остаться без правой руки. Не в буквальном смысле, конечно. Сама рука останется при нём, только вот есть риск, что писать, рисовать и играть на гитаре Андрей больше не сможет никогда. И снова извращённый “спецзаказ”? Будто самые мрачные, гадкие, эгоистические желания Горшка, те, что он не смел даже подумать разборчивыми словами, воплощались в реальность чьей-то жуткой и всесильной волей. Андрей останется с Горшком, но полноценно с ним соперничать уже не сможет. Краткая вспышка стыда и бешеной злобы на себя самого за такие подленькие мысли погасла, когда Слава начал рассказывать, что же всё-таки случилось. Оказывается, Андрей с каким-то челом тупо закусился за попсу, а там слово за слово, и... Эта информация мигом переключила у Горшка режим самобичевания на праведный и очищающий гнев. Это ж надо — по такой хуйне едва не помер! Но тонюсенький голосок в сознании не умолкал — с каких таких пор панк-рок стал для Горшка хуйнёй? Так что выходит — получается, Андрюха всё же прав? Все эти вопросы без ответов Горшок без продыху гонял по замкнутому кругу. Истина пряталась где-то рядом, дразня и намекая, что вот найдёшь — и в голове наступит ясность и понимание, как дальше жить, — но что-то не давало ухватить её и вытащить наружу. Не помогал ни алкоголь, ни разговоры о грядущих планах и достижениях. Андрюха бы помог разгрузиться, но его рядом не было. Он оставался в больнице под наблюдением врачей после операции, как минимум ещё на пару дней. Хорошо ещё, что вошедшие в положение орги предложили скрасить время до концерта, который решено было не переносить, поездкой на Байкал. Никто из группы возражать не стал. Ехать до турбазы было недалеко, но по зимнику не быстро. Горшок, отсев подальше от остальных и уткнувшись лбом в запотевшее стекло тряского микроавтобуса, без интереса провожал взглядом монотонно-белую бегущую картинку за окном и привычно злился на Андрюху. “И лишь отравленные тени после нас, после нас…” — доносилось из шипящего динамика, а перед глазами снова и снова вставал тёмный тамбур, белое запрокинутое лицо Андрея, и в носу щекотало фантомным запахом крови. Какой же он, всё-таки трус — зассал явиться к другу. А ведь вчера, возможно, он мог последний раз видеть его живым… Что ж он за говно-то такое?.. Неужели как ни в чём не бывало отыграл бы концерт, а потом следующий, и послеследующий, вернулся бы в Питер — а там Оля, семья, и сам он — чистый, здоровый и спокойный обыватель, жил-поживал бы себе до пенсии, матерея и бронзовея, и иногда давая интервью. Мол, да, мы начинали с Князевым Андрюхой, писали по юности сказочки на пару, а потом я повзрослел. А он так и остался панком, и сдох по-панковски, дурак. Истина, так долго скрывавшаяся под мутными водами идиотских мыслей, вдруг сделала кульбит, и всё со щелчком исправного механизма встало по местам: он на самом деле ссыкло, отчаянное, законченное и отбитое ссыкло. Несмотря на всю свою безбашенность, браваду и на тягу к смерти на грани безрассудства. Как ни странно, но именно его трусость всё и объясняла — он так боялся потерять того, к кому привязан, что проще сдохнуть самому. И этот страх потери стократ сильнее страха смерти собственной. Горшок, придавленный этим беспощадным озарением, поднял воротник, чтобы никто не видел его лица и до боли прикусил кулак, пытаясь подавить подступающие к горлу злые слёзы. Вот нахуя это всё? Здоровье, трезвость, долголетие? Чтобы в один прекрасный день Андрей съебался и оставил его здесь одного страдать и мучиться? Ну так вот хуй ему. Пошёл он на хуй! Горшок ему ещё покажет, объяснит доходчиво, на пальцах, что почём, чтоб даже мысли больше не возникло его вот так бросать. Главное, пусть только выйдет из больнички, пусть только выйдет… За окном летели километры, в салоне гремело по хуй пойми какому кругу гнусавое ”Но нас поймали на волшебный крючок, всех нас поймали на волшебный крючок…”, а Горшку впервые в жизни хотелось разломать и выкинуть к ебеням кассету с “Гражданской обороной”. Инцидент в поезде произвёл изрядное впечатление не только на Горшка, но и на всю группу в целом. Очевидцы в красках расписывали мирно проспавшим всё шоу Балунову и Леонтьеву леденящие душу подробности, которые с каждым следующим пересказом обрастали новыми деталями. И если Шурка живо ввязывался в обсуждение по сотому кругу, то Сашу Леонтьева всё это народное мифотворчество начинало уже подбешивать. Ну да, ого-го какое крутое приключение приключилось, но что в этом весёлого? Хорошо, конечно, что Андрей относительно легко отделался, но само по себе это событие запустило цепочку такой лютой ебанины, которая нарастала снежным комом проблем и катилась под откос мироздания, что Саша искренне поражался, как никто кроме него этого не замечает. Осознание ограниченности людей, с которыми Саше приходилось проводить основное время своей жизни, печалило. Возможно, Горшок это тоже понимал, но он же и был основной причиной обрушившихся на них бедствий, и потому обсуждать их с ним было нереально. Вроде как для его лучшего друга всё обошлось малой, иронично выражаясь, кровью, но Горшок как с цепи сорвался сразу после — устроил такой масштабный погром в номере, что компенсация за разрушения сожрала приличную долю бонуса от оргов, предназначенного для делёжки на всех. И ладно бы только это — ну перенервничал фронтмен, натура артистичная, психика лабильная, буржуйские рокеры и не так отплясывали в гостиницах. Но вдобавок из перешёптываний Балу и Пора Саша понял, что их бессменный лидер снова развязал с наркотиками. Где достал, было уже неважно, да и неинтересно, — Саша прекрасно знал, как это легко, если ты в теме, — но закономерность вырисовывалась занятная: стоило Андрею пропустить на пару суток свою вахту, как Горшок тут же пошёл вразнос. Вторым пунктом, по важности соперничающим с первым в списке причин Сашиного недовольства, числился срыв тура. Обещанный за выступления в полном объёме гонорар был им уже заранее распределён, а значит, считай, и потрачен, но милостью Горшка и Князя всем пришлось вернуться в Питер, не откатав почти треть намеченных концертов. А это уже ни в какие ворота не лезло. Отдельным подпунктом бесило поистине терпильское равнодушие, с которым этот кидняк был воспринят группой. Ему тоже приходилось изображать понимание и держать рот на замке, чтобы слиться, что называется, с фоном. Зато у них с Горшком грандиозные планы на следующие альбомы, и пусть тур не задался, но и времени на новые аранжировки останется больше. На его авторские аранжировки. Там Саша и развернётся. Главное, чтобы Горшок не слился с темы. Но чем больше Саша наблюдал за ним, тем больше становилось ясно, что творческая непоколебимость Михи не такая уж и непоколебимая. И влияние Андрея на него недооценивать не стоит. Наблюдение за этой парочкой — иначе и не назовёшь — после Америки для Саши стало одним из тайных развлечений. Так-то он не собирался лезть куда не просят — как говорится, каждый дрочит, как он хочет, особенно пока запутанные отношения фронтменов не сказывались на его собственных планах. Но совсем ничего не замечать уже не получалось, это как с той книжкой, которую он как-то раз листал в гостях, с три-дэ картинками. Вроде бы ничего особенного, какая-то пёстрая хуйня, но если вглядеться, чуть сместив фокус зрения вглубь, как опа! — проступают объёмные фигурки. Собачки и кошечки, дракончики и самолётики, а иногда и баба с сиськами, картинки бывают разные. С непривычки поймать эту фишку непросто, да что говорить, не все, кто открывал книжку, вообще смог что-то рассмотреть, но если уж один раз увидишь, то потом скрытые картинки буквально бросаются в глаза. Вот и с Горшком и Князем точно так же, только на глаза лезли сюжеты посерьёзнее. Как, например, то, что случилось довольно скоро после возвращения из Иркутска. Ничего не предвещало — все разъехались по домам, Андрей долечивался у питерских врачей, а Горшка со всеми его милыми чудачествами передали Оле. И вот Горшок вдруг лично обзвонил всех и созвал на точку. Явка обязательна, так прям и сказал. А потом, отчего-то глядя в сторону и в пол, сообщил присутствующим, что отныне они просто музыканты на зарплате, не больше и не меньше. Парни, конечно, возмутились, но не слишком бурно и не тем, чем следовало бы. Больше всех жопу рвал Балу, он как обсосаный романтик лопотал что-то там про друзей, мушкетёров и прочий детский сад, но Саша-то сразу понял, в чём тут интрига и где чьё мясо съели. Плакали его аранжировки, плакало его авторство. Может, остальным и нечего было терять в этом смысле, но Саша видел ясно, против кого направлено это нововведение. На все яростные предъявы Балу и язвительные вопросики остальных Горшок нехарактерно пасовал с ответом, что-то там бубнил, и то и дело косился и оглядывался на Андрея, который стоял с таким самодовольным видом, что снимались все вопросы, кто автор и вдохновитель всей этой узурпации. Саша про себя даже восхищённо присвистнул — ого, а наш Андрейка-то не прост! И влияния на Михаила Юрьича Горшка имеет куда больше, чем можно было бы предположить. Вот так считаешь человека чуть ли не лошком, и даже немножечко почти терпилой, а правда-то наружу лезет. Что же там между ними случилось, что во время всей этой адски неловкой речи Горшок имел такой беспрецедентно виноватый вид? В памяти услужливо всплыла недавняя мутная история с разбитым в поезде стеклом и тем, что сразу после исполнил Горшок. Для Саши вывод напрашивался однозначный: похоже, наш Горшочек где-то сильно накосячил и теперь прогнулся перед Андреем, чтобы заслужить прощение. Вся эта хуйня гораздо выгодней Андрею, чем Горшку. Интересненько. Горшок, возможно, в группе и король, но вот Андрей совсем не шут, скорее ферзь, пробившийся из пешек в королевы. Может, Саша не на того поставил?.. Ладно, будет видно, когда ситуация с разделом власти устаканится. Впереди новый альбом, и Саша выжмет из него буквально всё, что сможет. Страсти действительно постепенно улеглись — парням деваться было некуда, и все смирились с новыми порядками, хотя в чём именно они заключались, Саша убей не понимал. Демонстрация, кто в доме хозяин, в итоге кончилась ничем, и всё вернулось на круги своя — Горшок и Князь писали песни, а музыканты шлифовали их и исполняли. Это всё больше убеждало Сашу, что самому Горшку всё это в хуй не впилось, это была одноразовая акция по ублажению Андрея. Кто в группе главный — дело третье, Саша хотел занять место лучшего, и он прекрасно понимал, в чём разница. И их с Горшком разговоры о грандиозных планах по совместным наработкам не окажутся пустым звуком. А вот когда он сделает себе отдельное и узнаваемое имя… Тогда возможно будет выйти на уровень повыше. Ради этой мечты стоило засунуть в жопу все временные недовольства и претензии. И вкалывать, разумеется. И Саша вкалывал. В полный рост и с отдачей, только на выходе получалась какая-то система ниппель — туда дуй, оттуда — хуй. Горшок с Князем постоянно впадали в дурацкие контры, и Саше приходилось проявлять чудеса эквилибристики, чтоб удержать себя на той ступеньке, которую сумел занять за эти годы. Он поддерживал Горшка во всех его проектах, делился наработками и предлагал идеи, которые Горшок с энтузиазмом потреблял. С Андреем Саша тоже продолжал дружить и даже сблизился настолько, что Андрей позвал в свидетели на свадьбу его, а не Горшка. Андрей с Алёной выглядели очень гармоничной парой, и Саше даже было немного совестно за свои предположения о природе Андреевых отношений с Михой. Ну нормальный же Андрей пацан, хороший друг к тому же. Возможно, Саша просто слишком часто бывал в гей-барах, вот и мерещится то, чего на самом деле нет. Дружить с Андреем было приятно и весело, и Саша не хотел бы узнать, что Андрюха “из этих” и похерить дружбу. Но уроки от жизни человек получает вне зависимости от своих желаний. Свой урок Саша получил в Туле, и заключался он в том, что надо больше верить интуиции, она редко врёт. После на славу отыгранного концерта пьянку решено было устроить, что называется, не отходя от кассы — прямо в конференц-зале неплохой гостиницы, обеспеченной стараниями местных оргов. Как-то незаметно перевалило за полночь, и за столом остались самые стойкие и те, кому нечего было делать в номере, а сон сбило напрочь адреналиновым штормом концерта. Горшок ушёл одним из первых, с трудом дотерпев до момента, когда приличия позволили лишить своего общества представителей приглашающей стороны и прочих “полезных людей”, без которых в последнее время не обходилось ни одно застолье в более-менее крупном городе. Князь посидел подольше, но как только “полезные люди” потянулись на выход, съебался и он. Они с Горшком снова всю дорогу цапались по совершенно пустой и беспонтовой фигне, но Саша, уже искушённый в понимании их разногласий, примерно понимал, что дело в “Бунте”, который они докатывали за неимением другой программы. Андрея это бесило, а Горшка бесило, что бесится Андрей, и этот бесконечный раздрай распространялся и на группу. Неудивительно, что, когда они свалили, пьянка обрела второе дыхание, а немногие оставшиеся облегчённо выдохнули. Саша, уже изрядно поднабравшийся, сцепился в споре с Балу, которого, признаться, немного недолюбливал — очень уж тот был себе на уме, всегда с видом тайного превосходства над прочими смертными по праву первородства дружбы с Горшком. Даже та выволочка в истории с Анфисой если и сбила с него спесь, то ненадолго. — Санёк, ну признай, как бы мы ни усирались, выше головы не прыгнешь, — снисходительно вещал Балу. — Все бабки там, и мировой известности здесь нам не видать, вот хоть наизнанку вывернись. Саня был в курсе, о чём весь этот спич: Балу уже одной ногой был в Штатах, нашёл себе мамку при бабках и теперь себя самого уговаривает, что здесь ловить нечего. Напрямую он никогда о своих планах не распространялся, но о его новой “самой обаятельной и привлекательной” пассии Иришечке знали все, так что нетрудно было сложить два и два. Так-то Саша ничего против не имел, пусть валит. Меньше народу, больше кислороду, но хули ты поучаешь тех, кто уходить не собирается, если сам уже сидишь на чемоданах. Хотя по фактам, если честно, Саша с ним был вполне согласен. — Шур, хуйню несёшь, — из чувства чистого противоречия возражал он, наслаждаясь спором ради спора. — Где родился, там и пригодился, знаешь поговорку? Вон, даже Миха на эту Америку с высокой колокольни плюнул. Насрать на них, говорит, и розами засыпать. Чистейшая наёбка. Что, скажешь, Миха в панк-роке и перспективах хуже тебя разбирается? Балу, впрочем, не вёлся, он также расслабленно и с издёвочкой поглядывал на него сквозь выбеленные патлы, не забывая подливать ещё и себе, и ему. — Миха, позволю себе заметить, личность противоречивая, подверженная страстям и настроениям. Вчера он говорил одно, а сегодня может утверждать прямо противоположное. И, самое главное, искренне верить, что никогда не считал иначе. Так что не катит. Иришечка организует нам концертиков пожирнее, и чтобы зальчики побольше, и Миха быстрее всех туда сорвётся. Я-то знаю. О чём тут спорить, я не понимаю? — А я не о гастролях, — с занудством опытного полемиста настаивал Саша, не давая сбить себя с толку. — На гастроли за границу и я поеду, роняя тапки. И Пор, и Князь, и Яша, да все! Я утверждаю, что Михе в Америке в принципе не понравилось. Это другое, понимаешь, да? — Саша довольно похоже изобразил характерные Горшковские интонации и получил в ответ от Балу лишь кривую усмешку. — А я говорю, что понравилось. Мало ли что он там по пьяни насвистел. Дальше-то что? — А давай вот прямо сейчас у него и спросим! — пошёл на принцип Саша, которому сейчас это показалось прямо-таки превосходной идеей. — И забьёмся на бутылку элитного бухла на твой выбор. Ну? Спорим? — он протянул руку Балу, чтобы закрепить пари. — Это ты хорошо придумал, только что-то я не вижу ни одного Горшка вокруг. Балу повертел головой по сторонам, будто высматривая кого-то. Рукопожатие он тоже отклонил, и Саша начал злиться. Надо же, паясничает Балунов, а дураком теперь выглядит он, со своей зависшей над столом пустой рукой. — Так он же не на Северном полюсе, пойдём к нему стукнемся и спросим. Дело пяти минут. Что, зассал? — Делать мне нечего, к Горшку в номер ломиться, — резонно парировал Балу. — И тебе не советую. — А я что, совета спрашивал? — не унимался Саша, заводясь всё сильнее. — Не хочешь — не иди, сам схожу, приведу Миху сюда, раз ты пиздишь тут от его имени. Удобно получается, да? И за Горшка расписался не глядя, и бухло зажал. Балу закатил глаза: — Да господи, иди, иди куда хочешь, стучись к кому хочешь, только не жалуйся потом, что на хуй послали. Ради шаровой бутылки чего не сделаешь. — Да при чём тут бухло! Не люблю, когда из меня дурачка делают, Саня, типа, всё сожрёт и не подавится. Пошлёт меня на хуй Горшок — пусть. Но пошлёт меня он сам, лично. А не прилипала вроде тебя. — Бля, Сань, давай завтра доспорим, — попробовал Балу зайти с другого бока. — Ну не надо тебе сейчас к Горшку. Давай лучше выпьем ещё. — Он примирительно улыбнулся и взялся за горлышко стоящей рядом бутылки. Ну да, ну да, а завтра и не вспомнит, о чём тут говорили. Или сделает вид. Хороший план соскочить. Не на того напал. Саша с пьяной решительностью поднялся из-за стола, едва не опрокинув стул. — Иди на хуй, Балу. Сам разберусь, что мне делать. Балу с нечитаемым выражением на лице пожал плечами и наполнил свой стакан, утратив к Саше всяческий интерес. Выйдя из конференц-зала и оказавшись в гулком пустом фойе гостиницы, Саша постоял немного, вспоминая, где находится номер Горшка — в последнее время он предпочитал брать отдельный, и желательно на удалении от остальной группы. Даже с Андрюхой давно не селился, вот насколько далеко зашёл их разлад. Можно было бы и забить на этот идиотский спор, да и в это время Миха, возможно, видел десятый сон. Но… но может, и не спал, он же полуночник. Сидит там в номере, небось, бухает в одного, психует, что никому не нужен. Саше ужасно захотелось проверить, и, если так, может, и остаться попиздеть с ним. За спрос ведь не бьют в нос, гласит народная мудрость. Перед дверью Михиного номера Саша занёс было руку, чтобы постучать, но остановился, раздумывая, стоит ли. Он затаил дыхание, прислушиваясь к признакам жизни за дверью — если там хотя бы работает телик, то Горшок, вернее всего, не спит. До его обострившегося слуха донёсся вовсе не телебубнёж, а ритмичный приглушённый стук — так о стену бьётся спинка кровати, когда на ней ебутся. Саша почувствовал, как губы разъезжаются в ухмылке — так вот оно что. А ларчик просто открывался — Горшок снял бабу и развлекается по полной, пока они с Балу уныло срутся. Мужик! А ему тут больше делать нечего. Саша готов был уже развернуться и двинуть прочь, как из-за двери отчётливо раздался протяжный стон совсем не женским голосом. Горшку он тоже не принадлежал. Саша даже протрезвел — этот голос он узнал бы из тысячи. Андрей Князев всё-таки солист, пусть и второй. Обмануться крайне сложно, но мало ли, на пьяную голову… Саша окаменел у двери, лихорадочно перебирая в уме доводы: он пьян; он накрутил сам себя, напридумывал всякого; это Андрей трахается в номере Горшка, который по-дружески уступил ему свой люкс для свиданки, а сам спит в номере Андрюхи… Но за дверью кровать перестала стучать о стенку, стон оборвался, и Саша услышал уже совершенно определённо голосом Князя “Миха, подожди…” — и следом неразборчиво проговорил что-то Горшок. Возникшая против воли в голове картина того, что в этот самый момент происходит в номере, подняла в нём волну жара снизу до макушки, и Саша, вдруг осознав, что до сих пор так и стоит, как статуя, с занесённой для стука рукой, отшатнулся от двери и, едва не срываясь на бег, быстрым шагом направился прочь. Саша не мог сходу разобраться, что же сам он чувствует по поводу так внезапно подтвердившихся подозрений, которые и подозрениями-то особо не были. Так, отвлечённое упражнение для ума, забавный прикол разгулявшегося воображения, не более. Ему нравилось быть проницательнее многих, уметь, как шахматист, просчитывать ходы, или, скорее, как толковый сыскарь из книжек, распутывать клубки умышленно скрываемых поступков и мотивов за ниточки малозначительных и косвенных деталей. Но по факту он оказался тупым констеблем из английских детективов, который выяснил, что пидором-убийцей был шофёр, последним из всех действующих лиц. Ведь Балу знал, знал! А может, знает и вся группа. Хотя… вряд ли. Иначе выплыло бы раньше. Наутро всё было как обычно. Смурные и невыспавшиеся, страдающие разной степени тяжести похмельным синдромом, парни погрузились в поезд и покатили домой. Даже Горшок с Князем вели себя совершенно привычным в последнее время образом — сидели порознь и в основном молчали, будто не ебались ночь напролёт, сшибая штукатурку с потолка. Саша поймал себя на том, что исступлённо гоняет в голове воспоминания о том, что слышал в коридоре, и украдкой, чтобы не заметили, всматривается в Миху и Андрея, как будто в поисках улик. А интересно всё-таки, кто из них за бабу? Или по очереди друг дружку шпилят? Да похуй, похуй, похуй. Какая, в жопу, разница? Ему с Горшком ещё работать, рубить хардкор, писать аранжировки, к тому же Миха точно не из тех, кто бы позволил с собой, как с бабой. Андрею эта роль подходит больше, а если подумать, так вообще — села как влитая. Все эти жилеточки-косухи, песенки про члены и женские партии фальцетом — всё ж на поверхности! Почему-то представлять Андрея, призывно раскинувшегося на кровати и стонущего под мужиком, было проще — в том смысле, что этот вывод подтверждал правоту и точность Сашиных наблюдений. Ведь всегда приятно оказаться правым, разве нет? Обидно было, конечно, что дружить по-прежнему уже не выйдет — ведь как теперь пойти, к примеру, вместе в баню, если при взгляде на Андрея он будет вспоминать тот его стон, и думать — а в какой его тогда имели позе? И как он вообще предпочитает — нежно или жёстко, по-быстрому или чтобы всю ночь? Каким Андрей бывает в такие моменты, когда Горшок его ебёт? И только ли один Горшок его поёбывает? На этом месте мысли Саши коротило, и он в сотый раз напоминал себе, что ему детей с Андреем не крестить, а для дела неформальное общение весьма полезно. К Горшку, как ни странно, таких претензий у него не возникало. Мужик — он и есть мужик: с юности такой вот Князев взял Миху в оборот, и куда ему было деваться? Гормоны, шишка дымится, а тут смазливый, на всё готовый парнишка, с этими его глазищами, ещё и в творчестве совпали. Стихи, конечно, так себе, но много ли Михе было надо? А там уже не расцепиться, когда такой мёртвой хваткой держат. И опять же, Андрея тоже можно было бы понять, будь Саша из таких, как он — у Горшка харизма ого-го! Если уж обычные нормальные мужики попадают под её воздействие — то влюблённый педик обречён. Будет таскаться за ним, пока смерть не разлучит их, тут без шансов. Аминь. Общаясь теперь с Михой и Андреем, Саша гораздо лучше начал понимать Балу — когда знаешь про кого-то настолько важный секрет, очень сложно избавиться от искушения смотреть на этого кого-то свысока. В твоей власти и чью-то жизнь испортить, и великодушно пощадить. Если бы Саша был подвержен такому дешёвому пороку, он бы, наверное, был в экстазе от такой возможности. Но ему хотелось просто стать звездой на своём поприще, а ради этого можно и пренебречь грязными секретиками людей, от которых это зависит. Или воспользоваться ими, если без этого не обойтись. Придя таким образом к соглашению с самим собой, Саша терпеливо ждал, когда Горшок уже от слов и обещаний приступит к делу, и они начнут записывать новый материал. Дело затягивалось из-за непрекращающихся тёрок между Михой и Князем — они грызлись как кошка с собакой, никак не могли прийти к согласию по поводу концепции альбома. Дошло до того, что Андрей психанул и объявил, что будет заниматься сольником, раз Миху с души воротят его песни, предложенные для альбома. Что ж, свято место пусто не бывает, — решил Саша и, выждав некоторое время, за которое уже точно стало ясно, что назад Андрей не отыграет, подкатил к Горшку с конкретным разговором. Возможно, было ошибкой припирать Горшка к стенке, когда тот был в таком неподходящем настроении — Андрей вовсю носился по знакомым, зазывая музыкантов на запись сольника, и Миха ходил как грозовая туча, срываясь на любом, кто попадётся под руку. А возможно, Саша просто первым узнал то, что Горшок в любом случае объявил бы всем чуть позже. Так или иначе, этот разговор надолго стал для Саши образцом того, как может выглядеть самый основательный и грубый посыл нахуй. Горшок раздражённо и непонимающе выслушал его предложения, а потом отрезал, что прежние планы отменяются, он будет выпускать свой собственный сольник. Целиком и полностью состоящий из чужих песен, благотворительный трибьют “Бригадному подряду”. Говоря проще — ни авторства, ни бабок. Саша только стоял и хлопал на это глазами. Все его любовно и кропотливо сочинённые гитарные партии и риффы, которые он мечтал преподнести Горшку, чтобы вписать их имена в одну строчку, через запятую под авторством получившихся в результате песен, не пригодились. Горшок просто взял все его стремления, труды и желания, как пустую сигаретную пачку, смял в кулаке и выкинул в мусорку. Саша, хоть и с трудом, но обуздал свои эмоции по этому поводу. Спорить с Горшком и доказывать ему что-то было себе дороже. Горшок его кинул, надо смириться с этим и попробовать другой вариант. Андрей ищет для своего сольника музыкантов? Что ж — пусть жанр его песен был и не Сашиной чашкой чая, но по крайней мере перспектив на авторство тут было более чем достаточно. Андрей с огромным удовольствием и радостью откликнулся на предложение помочь. И Саша выложился полностью, с отдачей, как будто трудился ради своей собственной мечты. На удивление, совместная работа с Андреем его так сильно захватила, что он почти забыл о том, что собирался держать с ним дистанцию. Как же всё-таки охуенно оказалось творить и сочинять с Андрюхой, без Горшка рядом, мрачного как дурной сон, — сам процесс был кайфом и весёлым драйвом. Даже дурацкие тексты, потешное название альбома и простенькие мелодии не мешали насладиться работой и порадоваться результату. Оно того стоило! Невзирая на то, что Саше приходилось буквально работать за двоих, разрываясь между подготовкой Михиного сольника и “Любовью негодяя”. Несмотря на Миху, который мог сорваться просто снихуя то на скандал, а то на наркоту, и несмотря на иногда ну очень сильно расстроенного Михиными срывами Андрея. Несмотря ни на что. Когда Андреев сольник был почти готов, Саша принял решение, которое должно было уладить все проблемы разом. Искать удобную возможность изложить это решение Андрею не пришлось — они и так виделись почти каждый день. — Слушай, Андрюх, у меня к тебе предложение есть, — почти не сомневаясь в его ответе, как бы невзначай сказал Саша, когда они вышли со студии после записи последней песни, и встали покурить у крыльца. Андрей доброжелательно кивнул — мол, давай, жги, — и Саша ринулся, как с трамплина в воду: — У нас охуенно же получилось, согласен? Так что я тут подумал, может давай замутим свою группу? С тебя текста, с меня музло, аранжировки, парней подтянем, я знаю парочку толковых… — В смысле? — непонимающе переспросил Андрей. — Ты предлагаешь мне уйти из “Короля и шута”? Мне? — Нет-нет-нет, — торопливо пояснил Саша, — ты не так меня понял. Это будет сайд-проект, так сказать. Необязательно нам уходить из группы. Но ты же видишь, она рано или поздно сама развалится. Горшок… С лица Андрея медленно сползла улыбка, а глаза поскучнели, хотя, возможно, Саше это просто показалось. — Ну, так что скажешь? — с надеждой спросил он. Андрей неопределённо пожал плечами, глядя куда-то мимо Саши и не давая ему поймать взгляд, покрутил в пальцах и наполовину не скуренную сигарету, бросил её себе под ноги и растёр ботинком. — Андрей, — осторожно позвал его Саша. — Посмотри на меня, пожалуйста. Ты о Михе беспокоишься? Да сколько можно-то? Может, пора и о себе подумать? Ты обмозгуй мои слова, мы же с тобой так здорово… — Послушай, Саня, — теперь Андрей смотрел ему прямо в глаза устало и слегка сочувственно, — насчёт твоего предложения… Как бы тебе объяснить?.. Не срастётся у нас. Понимаешь, я отойду сейчас на три шага и перестану думать и о тебе, и о твоих словах, а Миха — он постоянно у меня в голове. Спасибо тебе большое за помощь, буду должен. — Андрей дёрнул щекой в подобии улыбки, что нихуя не помогло загладить повисшую между ними неловкость. — Ладно, мне пора. Андрей ушёл, и пока он не скрылся из вида, Саша отупело смотрел ему вслед, чувствуя странное покалывание по всему телу, пока не понял, что его трясёт от злости. Как же его лихо поимели. В два смычка, или как там это называется у пидарасов?.. Кулаки его сами собой сжались, взгляд заволокло пеленой, как от резко поднявшегося давления, и он, не осознавая, что произносит это вслух, повторял по кругу засевшие в голове слова: — Пидарасы, ёбаные пидарасы, пидор ёбаный…