I. I. O. A. S. Soulmate project

      Шестой и седьмой день эксперимента насыщены прогулками и временем, проведённым в обществе участников. Учёные испытывают их командную работу, следят за ними. Ииоас считывает эмоции и физическую реакцию испытуемых друг на друга. Он постоянно находится рядом, что напрягает Тэхёна, который буквально всеми фибрами ощущает, как голограмма следит за ним. На восьмой день, в который участникам проекта поручено подготовить пьесу и прочитать по ролям немалоизвестное произведение, он отсиживается в уголке, как бы Чимин его ни уговаривал позаниматься с ним репетицией.        В отличие от Кима он наслаждается творческой деятельностью, полностью погружается в роль и играет поистине красиво. Из его губ вылетают реплики, будто Пак для них и создан, а Тэ замечает, как заворожённо за ним следят остальные, даже если Чимин читает с листочка, тренируясь отыгрывать пару с Юнги, за которым двумя ястребами следят его извечные сопровождающие. Тэ лишь утыкается в книгу и читает текст исследования мозга человека, пока всё это мракобесие с пьесой обходит его стороной.        Вечерняя консультация с Джином превращается в довольно близкие разговоры. И если сказать по-честному, то Тэхён не понимает, как после них спокойно засыпать. Потому что каждое прощание, секундно сокрытое в слепой зоне камер, заканчивается горячими касаниями губ. Вот уже несколько дней Тэхён плавится в чужих руках, словно шоколад на солнце. Стоит Сокджину его обхватить и на короткие секунды прощания впиться в губы, как Тэ готов потерять весь свой рассудок, до последней капельки в его объятиях. И пусть всё идёт к чёрту: аналитический склад ума, отрицание Тэхёна по поводу того, что ему не нужен соулмейт, потому что как только Джин оказывается от него в опасной близости, так все извилины в черепе теряют свою важность. Она находится в совершенно иных вещах: в его длинных красивых пальцах, удерживающих подбородок Тэхёна, даже если тот уже прекратил сопротивляться. В его пухлых наглых губах, обводящих рот Кима поцелуем с такой горячностью, что дрожь из груди перетекает плавно в подгибающиеся коленки.        Вот и сегодняшнюю консультацию Тэ понимает — ждёт. Отчаянно ждёт именно из-за последних пяти секунд, наполненных влажными касаниями губ, прежде чем они разойдутся по комнатам на целую ночь, а потом проведут ещё и день раздельно, пока не встретятся снова, не проговорят ещё полчаса ради проклятых пяти секунд.        Раньше Тэхён не привязывался к людям. Для него не важна была эмоциональная составляющая взаимоотношений. Они в принципе ему были не нужны. Однако теперь, когда рядом с ним Сокджин, Тэхён не понимает, куда девается вся его рациональность, почему дышать так тяжело рядом с Джином, почему ему так отчаянно приходится отгонять навязчивые мысли прочь.        И не получается сосредоточиться на том, о чëм Тэ думал раньше: ему не нужен соулмейт. Что сейчас поменялось? Что послужило тому, как Тэхён ждёт чёртовых пяти секунд прощания? Ответом всему служит лукавая улыбка куратора, соблазнительно изгибающая пухлые губы.        Тэ вздрагивает, когда Ииоас зовёт его в комнату для встречи куратора и испытуемого. Сегодня Сокджин выглядит подозрительно, и осознание этого факта почему-то холодит кожу Тэ. Он внимательно наблюдает за дёрганным наставником, тот говорит с ним лишь о пьесе, которую сегодня репетировали участники, но никак не о них. А Тэ ощущает, что уже совсем скоро пора будет эту тему поднять. Послезавтра — последний день эксперимента, когда испытуемым придётся пройти процедуру анализа и дать ответ на вопрос, который задаст Ииоас: кто является их родственной душой. И так как Сокджин внёс свои данные незаконно, Тэхён совершенно не предполагает, каким для них двоих будет исход эксперимента.        — Нам пора об этом поговорить, — прерывает минутное молчание он, уставляясь на Сокджина. Тот нервно буравит глазами в ответ.        Да, он тоже об этом думал, это доказывает напряжение во взгляде, дёргающиеся кончики пальцев и приподнятая в волнении бровь. Неужто Тэхёну понадобилось так мало времени после короткого и неглубокого сближения, чтобы научиться читать доселе непроницаемого Джина?        — Я знаю, что поговорить надо, — кивает он, не обращая внимание на то, как Тэ принимает привычную позу: сгибает ноги, забираясь полностью на кресло, прижимает пятки к заднице и обхватывает колени руками. — Но не понимаю, что нам делать дальше.        — Ты натворил дел, — усмехается Тэхён, и Джин болезненно морщится. Учёный и правда создал сложную ситуацию, которую теперь ему предстоит распутывать. — Как планируешь спасать свою задницу?        — Я удалю свои данные из базы, — выдыхает он.        — А мне что в итоге делать? — вздёргивает бровь Тэ. — Ты удалишь свои биометрические параметры, а я останусь пустым. Так не бывает.        — Я знаю, что ты сообразительный, — хмыкает Джин, а Тэхён его перебивает:        — Ииоас не просто так отбирал заявки. Он заранее знал, кто кому является родственной душой. И это вызовет подозрения, — хмурится ещё сильнее он, стискивая белоснежные штанины пальцами. — Если резко у одного из испытуемых пропадёт родственная душа…        — Нас в любом случае могут поймать, — подпирает костяшками скулу Сокджин.        — Вот именно, — вздыхает Тэ. — Так что думай быстрее, как выбраться из этой дерьмовой ситуации. Мой гениальный соулмейт не должен попасть впросак.        Сокджин улыбается и слышит, как пищит таймер, оповещая: их время вышло. И вот, снова эти сладкие пять секунд, которые Тэхён отрицает, но всё равно ощущает, как в животе что-то вздрагивает от предвкушения прощания. Поднимается с кресла, прыгает в тапки и шаркает подошвой, пока приближается к двери.        Сокджин рывком притягивает его к себе, обвивает руками талию, и с губ Тэ срывается тихий вздох. Он, глядя Джину в глаза, тянется за поцелуем сам. Впивается в губы побыстрее, потому что времени у них катастрофически мало, и за этот крайне маленький промежуток хочется урвать побольше. Сминает губы Сокджина, позволяет ему вторгнуться языком в свои, задевая кончиком линию зубов и нёбо. И тает. Снова это дрожащее внизу живота чувство. Это не возбуждение. Оно тоже присутствует, но Тэхён способен отличить плотское желание от… этого. Как трепетание мелких крыльев в районе пупка, необъяснимое, немного раздражающее неизвестностью, но волнующее в той же степени.        Тэ позволяет Джину лохматить свои непослушные кудрявые волосы, зарываться поспешно в пряди и целовать так глубоко, что становится тяжело дышать. И Тэ понимает: ему нужно больше. Видимо, понимает и Джин, потому что шепчет ему в самые губы: «После часу ночи возле выхода из общей комнаты». А после они, словно не прижимались отчаянно друг к другу, отстраняются, и Тэхён покидает кабинет для консультации. Прикусывает порозовевшие губы и запоминает, оставляет до следующих пяти секунд вкус проклятого чупа-чупса, который так нравится Джину. Приторно, сладко, непривычно, но ощущается закономерным на кончике его языка.        До часу ночи время превращается в настоящее испытание терпения Ким Тэхёна. Он возится на кровати с книгой, просто лежит, уставившись в потолок, моргает и думает, что же такое устроит ему Джин. И как только стрелка электронных часов щёлкает на часу после полуночи, Ким подрывается с постели и выдыхает, скользя в обувь продрогшими ступнями. Тихонько выходит из комнаты, оглядывается, не замечая никого, кроме него и шелеста выключенных камер. Те смотрят на Тэ своими красными глазами, замершие и недвижимые, они не провожают его шуршащим движением, пока Тэхён торопливо, но тихо спускается по ступенькам и, постоянно оглядывая общую комнату, не оказывается перед горящей красным панелью.        Он ждёт. Напряжённо всматривается в панель, вздрагивает от каждого фантомного шороха, пока дверь тихо не щёлкает и не отъезжает в сторону, а его не хватают за руку и не утягивают прочь в тёмное пространство коридора. Тэхён едва не задыхается, но эмоции всё же удерживает в себе, стоит Сокджину переплести их пальцы и уволочь его в неизвестном направлении. Они петляют по лестницам, наставник молчит и Тэ запрещает говорить движением руки. И здесь тоже камеры не работают. И как только Джин вталкивает его в какую-то тёмную комнату, объективы приходят в движение, а свет в коридоре загорается.        Тэ даже вдохнуть не успевает, как Джин его целует и прижимает к стенке, словно оголодавший путник в пустыне, покусывает губы, и снова это порхающее чувство внизу живота, снова Тэхён себе не принадлежит. Потому смело обвивает его за шею, позволяя разуму превращаться в не очень сообразительный, но крайне довольный кисель.        Пространство тёмное, не разглядеть даже мебели, пока Сокджин не тянется куда-то в сторону рукой и не щёлкает ночником. Воздух разрезает лучами тусклого синеватого свечения, в котором можно распознать узкую, такую же как и у Тэ, кровать, одинокий стол с бумагами и белоснежные, кажущиеся странными стены. Джин вжимает его как раз в одну, обхватывая пояс руками и притискиваясь так близко, что Тэхёну трудно вздохнуть от близости. Он хочет прикоснуться. Доселе не нуждающийся в том, чтобы к нему притрагивались другие, Ким песком рассыпается между пальцев Сокджина, касающегося сразу и везде.        Его ладони пробираются под белую футболку Тэхёна, оглаживают чуть впалый и сразу же вздрагивающий от прикосновения живот, ведут вдоль, чтобы пересчитать лёгким движением рёбра. Губы — влажные и горячие — оказываются внезапно на шее, скользя едва ощутимо по коже и вызывая приятные мурашки. Тэхён ощущает, как у него кружится голова, как комната косится перед взором, пока Джин крепко прижимает его к себе. Следующее движение вырывает изо рта Тэ тихий стон: Джин подаётся бёдрами вперёд и трётся о него так чувственно, что никакой прошлый опыт с самим собой рядом не стоит. Вроде бы, обычное движение, но оно в буквальном смысле сводит Тэхёна с ума.        Потому он обхватывает Джина за талию и вынуждает повторить. Ведёт его бёдрами к себе, вынуждая потереться ещё раз, отчего с губ обоих срываются судорожные вздохи. Словно выпил бутылку крепкого алкоголя — только так получается описать ощущения от движения таза Сокджина по его паху. Больше просить или направлять нет необходимости: Джин, удерживая Тэ за пояс, раздвигает его ноги коленом и трётся ещё раз. Тэхён может ощутить твёрдость его возбуждения, то как его собственный член дёргается в просторных брюках от очередных манипуляций, а после всхлипнуть, когда прикосновение выходит особенно дразнящим.        — Сделай с этим что-нибудь, — шепчет Тэхён, не в состоянии глядеть никуда, кроме смутно виднеющихся их тел, которые соприкасаются, когда Сокджин в очередной раз, крепко сжав его талию, проводит возбуждением по бугру стояка Тэ.        — Многое сделать у нас нет возможности, — шепчет Джин на ухо Тэ, вынуждая его дрожать и покрываться испариной от мелодичных ноток в его голосе. — Но идея есть.        Одним сильным движением Сокджин разворачивает его к себе спиной. Длинные пальцы оказываются на члене, спрятанном под белой тканью одежды, они мучительно проводят от основания до изнывающей головки, отчего Тэхён, не сдержавшись, постанывает, а соулмейт просит его быть потише. Им нельзя попадаться. Дразнит снова и снова, пока у Тэ не сносит последние барьеры, и он не вжимается задом в пах Сокджина, отчего тот застывает на несколько мгновений, прежде чем податься и потереться в ответ.        Тэхён знает, что секс между мужчинами вполне возможен, в их мире не существует разделения для любви и отношений. Когда-то давно он смотрел видео, чтобы просто узнать, как это бывает, и оно его не вдохновило. Даже не возбудило толком: обычные механические действия, толчки, долгая подготовка. Но сейчас, когда, прижимая его к стене и поглаживая ладонью возбуждённый член, Джин имитирует толчки, Тэхён готов взорваться. Ему хочется большего, хоть немного избавиться от одежды, впервые согласиться на непосредственный контакт кожи с кожей, потому что горячо до невозможности.        Он тихо и рвано стонет, закрывает рот рукой, чтобы не выдавать больше подобных звуков, но напор Сокджина сносит всякие рамки. Он хватается за брюки Тэхёна, тянет их вниз, позволяя упасть в ноги, а сам восхищённо разглядывает Тэ, едва стоящего ровно. Тот прижимается щекой к стенке, краснеет, словно помидор, и, смущаясь ещё сильнее, выгибается в пояснице. Если Джину нравится смотреть, пусть смотрит, только прекратит изводить его. Плоть с влажной головкой жмётся к животу и ткани футболки, такие прикосновения его раздражают, и Тэхён ворчливо зовёт куратора:        — Долго пялиться будешь или уже сделаешь хоть что-то? — Сокджин позади только усмехается, устраивая ладони на его ягодицах и чуть сжимая, разводит их.        Его горячий поцелуй приходится на заднюю сторону шеи, и Тэ не специально упирается обнажённым задом в его пах, ощущая так, насколько кожа чувствительна. Джин же скользит ладонью по животу под футболкой, пока не добирается до сочащегося смазкой члена и не обхватывает его, ласково оглаживая.        — Да не тяни ты, сделай хоть что-то, — нетерпеливо и даже раздражённо шепчет Тэхён, уже сходя с ума от давящего возбуждения, тянущего низ живота и скапливающего напряжение в плоти.        Сокджин, покрывая его позвонки на шее поцелуями, вдруг убирает руки ненадолго, а после Тэ чувствует настолько непривычное прикосновения, что его передёргивает и покрывает гусиной кожей чуть ли не до пяток.        — Ноги плотнее, Тэ, — отрывисто шепчет Джин сзади в самое ухо, и Тэхён послушно стискивает бедра, ощущая, как зажимает чужой член между ними. — Ещё.        Тэ пересиливает дрожь и сжимает ноги ещё сильнее, а сам дрожаще выдыхает, ощущая, как это горячо. Джин обхватывает основание его члена и проводит по всей длине, останавливаясь у головки и размазывая каплю выступившей из уретры смазки. Дыхание сбивается окончательно, стоит Сокджину двинуться. Тэхёну странно, он никогда такого не чувствовал, не видел, и то, как скользит между его бёдер плоть, задевая мошонку слегка, сначала кажется чем-то странным. Пока Сокджин не выдыхает горячо ему в ухо и не вжимает в стенку грудью, не прекращая размеренно двигать по возбуждению Кима ладонью.        Тут уже не до странностей, в голове появляются совершенно похабные мысли: ему бы хотелось увидеть, как Джин с ним это делает. Возбуждаясь ещё больше и позволяя Сокджину продолжать толкаться между бёдрами, Тэхён тихо и сквозь зубы скулит, когда кулак, двигающийся с определённым ритмом по его плоти, ускоряется. Низ живота кажется каменным, Тэ зажмуривается, позволяя себе отдаться новым для него ощущениям, концентрируется, как скользит между ляжками возбуждение Джина и сдерживается, чтобы не кончить. Но не выходит: манипуляции Сокджина доводят его до оргазма, когда куратор задерживает движения на головке, чуть ускоряясь. Тэ всхлипывает, пачкая его пальцы семенем, кожа становится ещё чувствительнее и, кажется, полыхает, пока Джин, тихо и судорожно дыша в ухо Тэхёну, ускоряется.        Тот же ощущает себя ватным. Хочется упасть и спать, долго спать, но он не может пока. Сокджин низковато стонет, коротко, быстро себя затыкая, и кончает, измазывая бёдра Тэхёна белёсыми каплями. Это выглядит… интересно. В тусклом свете почти не разглядеть, но Тэ видит, как капли стекают по его коже. Джин утыкается в его затылок лбом и старается выровнять дыхание, а у Кима появляется некая доля тревожности в груди.        Он ждёт, пока Сокджин вытрет руки и его ноги, неловко помнётся у кровати. А после оказывается в его руках. Джин крепко прижимает Тэ к себе и медленно поглаживает по пояснице, уткнувшись носом в щëку. Тэхён же жмурится и тихо дышит.        — Проведёшь меня? — спрашивает Тэ нерешительно, словно что-то между ними не так.        Сокджин не смотрит ему в глаза. Почему? Раньше зрительный контакт был обязательным фактором их общения, с самой первой минуты, когда только повстречались. И после часто пересекались взглядами, но почему сейчас иначе? Что не так?        — Конечно, — изгибает губы в улыбке тот, но всё ещё не смотрит. Тэ нахмуривается, и не может понять, в чём дело, но следует за Джином из, как он понимает, комнаты куратора.        Они молчат. Сокджин что-то нажимает на индикаторе, и камеры снова ненадолго выключаются, чтобы дать им время быстро добраться до комнат испытуемых. Тэхён ощущает ужасающее напряжение от того, какая атмосфера между ними виснет, несмотря на то, как Джин держит его осторожно за руку. В голове назойливой мухой вертится: «Что-то не так».        Уже возле общей комнаты, Джин останавливается, и уже Тэ настойчиво пытается поймать его взгляд, но получает только мягкий поцелуй. Почти целомудренный, через секунды становящийся лавой между ними, пока куратор всё не обрывает. Их зрачки сталкиваются, и тревога усиливается, разливается ядом в душе Тэхёна, но пока не позволяет себя опознать или найти причин.        В радужках, кажущихся чёрными, плещется… печаль? Тэ не может понять до конца, словно там дикий коктейль, а Джин планомерно от него закрывается.        — До завтра? — вдруг дерёт Ким пересохшую глотку, а Сокджин только кивает и целует его в последний раз.        Тревога растёт, набирается мыслями, будто снежный ком, пока Тэхён поднимается обратно в свою комнату. И это впервые в жизни, когда он совсем ничего не понимает и не знает, что делать дальше.

***

       Чимин не знает, что ему делать. Близится время выбора, и в этот раз кажется, что сделать его попросту невозможно, ибо нет вариантов. За неделю пребывания в тренировочном доме, Чимин ни с кем по-настоящему не сблизился, кроме Тэхёна, да и тот ему скорее друг, нежели родственная душа. Мысли о том, что у него нет соулмейта, почему-то начинают угнетать Чимина, и даже рисование не вызывает таких же ярких эмоций, как раньше. Картине остались считанные штрихи, но у Пака рука не поднимается её закончить.        Он лежит на кровати, не двигаясь, и просто смотрит на прикрытое простынёй творение. Что ему делать? Как быть в последний день эксперимента? Он ведь не может сказать, что его тянет, чёрт бы побрал, к единственному существу, которое родственной душой его быть не способно. И это даже, по сути, не существо, ведь Ииоас — компьютер. Тот самый, который должен определить степень совместимости, но никак в голове Чимина не усваивающийся только лишь машиной.        Чимин видит, что в нём есть нечто особенное, не поддающееся ни логике, ни математике, ни здравомыслию. По мере общения с Ииоас, Пак понимает, что у того, кажется, есть чувства. Но это попросту невозможно, как машина может обладать человеческими эмоциями? Однако отринуть эти пагубные размышления не получается. Чимин переворачивается на другой бок и вздыхает, прикрывая глаза. Ему тяжело, он не понимает, как должен поступить и что сказать.        Сияние замечает даже из-под прикрытых век, когда в комнате появляется голограмма. Тот приходит в такие моменты, в которые душа Чимина находится в раздрае вселенского масштаба, словно травит и лечит её одновременно.        — Чимин? — зовёт Ииоас, вынуждая Пака поднять голову и взглянуть на него.        — Для чего ты приходишь? — тихо спрашивает он, садясь на постели.        — Твоё эмоциональное состояние нестабильно. Я могу позвать твоего куратора, чтобы вы разобрались в корне проблемы, — выдаёт механический голос, а взгляд Чимина скользит по полупрозрачной фигуре.        Извечный белый костюм, никаких лишних движений, дёрганий лица и всего, что присуще живым людям из крови и плоти. Не может он вызывать внутри Чимина такую бурю, правда же? Может, он просто сошёл с ума? Это ненормально, так не бывает.        Но лицо Ииоас снова мерцает бликами, привлекая внимание к красивому разрезу глаз, к носу и чувственным губам. Чимин знает, что если голограмма заговорит, можно увидеть чуть выступающие передние зубы. Очень мило выглядящие. Интересно, какая у него улыбка? В момент, когда безраздельно счастлив, что нет сил сдерживать чувства, и губы сами собой обнажают белые зубы так сильно, насколько это возможно? Но Ииоас никогда так улыбнуться не сможет. Чимин понимает, что в его репертуаре всего несколько запрограммированных выражений, которые привили ему создатели.        Ииоас — машина. Стальная коробка, датчики и провода, спрятанная глубоко в здании тренировочного дома. Он не имеет души, лишь алгоритмы, механизмы и коды. Ииоас — не человек. Тогда почему в сердце так тянет и болит от одного его вида? Чимин не замечает, в какой момент его нижняя губа начинает дрожать.        — Почему ты не можешь быть реальным? — вырывается из горла, а фигура Ииоас подёргивается помехами, взгляд только немного меняется, но так незначительно, что за пеленой подкатывающих слёз Пак и не замечает.        Он резко встаёт с койки и, обойдя проекцию, приближается к стене. Хватается за край простыни. Знает, что рисунок готов, и остались лишь капли в море, но показывать его уже можно. Пусть и не собирался, тянет укрывающую картину ткань на себя, и ждёт, не оборачиваясь, пока Ииоас взглянет. Тот никак не отвечает, но Чимин чувствует — смотрит. Изучает, сканирует, запоминает и исследует. А у самого такой невыносимый комок в глотке стоит, что дышать нечем. Он смотреть не может почему-то после завершения картины, однако силой заставляет себя поднять глаза на то, что создал собственными руками не на холсте, а на стене.        Взгляд пробегается по синим оттенкам, по тёмному, усыпанному мелкими точками звёзд фону. По чужой фигуре, продолжающей так терзать его нутро, что невыносимо. От неё, одетой в белый костюм строгого кроя, исходит синеватое свечение, которое на картине кажется закономерными, оно окутывает плечи призрачным туманом, обхватывает полупрозрачные ладони и тёмные волосы.        Голова направлена чуть вверх, словно он старается рассмотреть звёздное небо, которое его окружает. Оно ненастоящее даже здесь — цифровое, как то, что создал Ииоас для него в «брюхе», и маленькие точки звёзд падают с полотна, разбиваясь о немилосердность судьбы, а после рассеиваются, создавая то самое сияние, окутывающее фигуру. Они сливаются, переходя оттенками и создавая профиль изображённого, рисуют его, как рисовал картину Чимин. Расслабленное выражение лица, чуть прикрытые веки, делающие взгляд мечтательным. Венчает всё улыбка, которой Чимин никогда не видел, но сумел нафантазировать, не зная, такая ли она была бы в действительности, будь тот, кого он рисовал, живым.        Он нарисовал Ииоас. Да, таким, каким видит сам, быть может, больше прибавляя воображением, но оставляя особенную прелесть в его лице. Взгляд мерцает, исходит помехами, словно синими всполохами падающих цифровых звёзд. Правая рука вытянута, а на кончике пальца сидит большая голубая Морфо. Не такая маленькая, какие показывал ему искусственный интеллект, гораздо больше, натуральнее, но тоже сотканная из синего света.        Чимин больше не может смотреть на собственную картину, отводит взгляд, понимая, что та причиняет ещё больше неприятных ощущений. Теперь, когда он как-то иначе на неё взглянул, не может больше отрицать: у него нет родственной души. По крайней мере среди тех, кого можно считать людьми.        Переводит расстроенный взгляд на Ииоас, который продолжает рассматривать рисунок, двигая сверкающими зрачками резко, как и подобает машине. Однако выражение лица проекции неожиданно изменяется. Оно выглядит расстроенным, рассерженным, несчастным. Лампочка над головой Чимина начинает сверкать, а после искрит и лопается, вынуждая того вскрикнуть. Загорается ночник, хотя Пак даже не прикасается к нему, Ииоас же возвращает себе прежнюю невозмутимость.        — Это очень красиво, — выдаёт он, поворачиваясь к Паку. — Прежде меня никто не рисовал.        А Чимину этого ответа недостаточно, потому он опускает голову. Этого мало. Ему нужно объяснение, почему всё происходит именно так? Почему его судорожно тянет в сторону того, кто стоит, полупрозрачно мелькая на фоне белого света лампы у койки? Чимин вздыхает и уходит обратно к постели, валится бессильно и не может смотреть на картину, потому что на ней Ииоас чудится ему настоящим. Проекция тут же оказывается рядом и стоит у кровати, но сил Паку не хватает, даже чтобы поднять взгляд.        — Тебе так важно, чтобы я был настоящим? — тихо и ровно спрашивает искусственный интеллект.        — Да, — вяло отвечает Чимин. — Важно.        — Почему? — снова задаёт вопрос Ииоас, но Чимин на него не отвечает, а только отворачивается к стенке. Синее сияние мерцает за спиной ещё немного, прежде чем исчезает и в комнате остаётся только белый свет ночника.        Остаток ночи Чимин проводит без сна, так и ворочаясь по подушке. Ему странно было видеть выражение лица Ииоас таким — грустным, почти отчаянным, было ли вообще такое у проекции когда-либо? Смыкает глаза в очередной раз, хотя за окном уже брезжит рассвет девятого дня проекта «Соулмейт». Предпоследние сутки перед тем, как ему придётся принять решение и хоть немного разобраться с собой.

***

       Юнги не просто на взводе. Он в панике. И пусть это не проявляется никак на его лице, Мин понимает — ещё чуть-чуть и он начнёт кричать от безысходности. Он всегда был хорош в математике в школе, а после в университете, щёлкал задачки и уравнения, словно семечки, не важно, какой они были сложности, но эта, кажется ему не по зубам. Дано: двое парней с равными шансами. Один нежный и воздушный словно пёрышко, ласковый, словно кот, с которым Юнги нравится проводить время из-за его спокойного и умиротворённого характера. Он красивый, грациозный, привлекательный, сексуальный. Второй элемент задачки — сильный, волевой мужчина, который заставляет нутро Юнги дрожать одним лишь взглядом. Намджун — каменная стена, за которой можно с лёгкостью спрятаться от любых невзгод. Он смешливый, активный и обаятельный. Высокий, мощный, сексуальный. И как Юнги должен найти неизвестную переменную, если условия равны? Нет ни единой загвоздки, чтобы выбрать между ними, а это, на минуточку, вводит его в неслабый ступор.        Юнги размышляет уже который день, а время неумолимо заканчивается, и решение так и остаётся безобразно далеко от него. Если выберет Уёна — будет жалеть о том, что потерял Намджуна. Если выберет Намджуна — пожалеет, ведь потеряет Уёна. И как спрашивается?.. Юнги никогда не имел привычки грязно ругаться, но сейчас, стоя в ванной перед небольшим зеркалом на уровне лица, вспоминает самые нечестивые выражения, которые когда-либо слышал.        Ах, если бы выбор не усложняли эти двое не только своим существованием, но и тем, что каждый настойчиво пытается склонить Мина на свою сторону! Жить бы было ужасающе легче. Однако жизнь вообще штука подлая и скользкая, когда дело касается принятия стороны, так что никто упрощать существование Мин Юнги не собирается. И вот, на девятый день эксперимента, когда они должны разыграть для наставников пьесу, как завершение испытаний, а после отправиться в последний раз спать под крышей тренировочного дома, Юнги не находит себе места.        У него главная роль в пьесе. А ещё в противостоянии двух сердец его собственному. Исход пьесы ясен — Ромео должен умереть, а что делать с его персональным спектаклем? Юнги в ступоре, он не знает. Потому терпеливо выдыхает, вытирает влажное после умывания лицо и покидает ванную. Если бы только был кто-то, кто смог бы подсказать Юнги, что делать дальше. Порой ему кажется, что его обманули: в детстве представлялось, будто взрослые всё-всё знают, что они уверены в каждом своём шаге и следуют по намеченному пути, однако когда Юнги и сам оказался взрослым, вот тут перед ним выросла стена. Он от слова совсем не знал, что делает, как и почему, куда нужно идти, и совершал всё на риск самому себе. И теперь поступает так же. Вот и складывается ощущение, будто его обманули в чём-то, чего-то не дали, не обеспечили той самой взрослой уверенностью, так сейчас необходимой.        Ничего не попишешь. Глянув, что на его лице не отображается ужасное отчаяние, Юнги переодевается в костюм для пьесы и вздыхает. Предпоследний день. Завтра они крайний раз общаются друг с другом, чтобы вечером сделать решающие шаги к завершению эксперимента. Юнги не знает, как именно будет проходить процедура, но ему кажется, что волнительно для всех, ведь две группы отобранных людей обозначат: будет ли Ииоас и дальше существовать, будет ли помогать людям искать родственные души, соединяя их навеки. «Навеки ли?» — рождается в голове Мина вопрос.        Он медленно спускается к быстро организованной сцене в общей комнате, замечает, как ребята суетятся, подготавливая всё необходимое для спектакля, а кураторы ещё не прибыли. Ему везёт: Намджун и Уён слишком заняты тем, что оттачивают свои реплики, а вот поникший Чимин, сидящий на диване без движения, привлекает его внимание. Юнги приближается к Паку и осторожно садится рядом. Тот выглядит уставшим, даже измученным, однако это состояние не похоже на то, как обычно выглядит Чимин после ночного рисования, о котором знают все участники. Он смотрится… несчастным? Юнги тяжело осознать чужие эмоции, когда внутри него тоже витает и бушует столько всего непонятного.        — Всё хорошо? — тихо спрашивает он, вырывая Чимина из глубокой задумчивости. Тот флегматично рассматривает Юнги и лишь коротко кивает.        Видимо, не хочет делиться переживаниями. Сцена готова, актёры настроились на игру, свет настроен, Ииоас в углу помещения следит за тем, как «труппа» прячется за своеобразными кулисами из белых плотных занавесок, сдёрнутых с окон. Он мановением руки открывает дверь, впуская взволнованных наставников, которые тоже со вчерашнего дня ждали, когда участники смогут сыграть произведение. Юнги чувствует первую волну дрожи и переживаний, но держится молодцом.        Первый акт оканчивается хорошо, осталось ещё три. Юнги проговаривает мысленно реплики, а после подбирается весь, когда настаёт его время выходить на «сцену». Сама из себя «сцена» представляет лишь пространство общей комнаты перед диванами, на котором расставлен самодельный и предоставленный Ииоас реквизит. Отчасти теперь Юнги понимает Чимина и то, о чём он говорил ему однажды, когда они обсуждали нарисованную им картину в общей комнате: искусство всегда будет жить. В сердцах людей, на бумаге, на устах. Картины будут висеть в галереях, чтобы люди могли смотреть на них и восхищаться. Музыка будет пробуждать в душах волнующий трепет или яркую искристую смешинку, а быть может, капельку грусти. Скульптуры будут изображать людей, а книги — передавать истории и чувства. Юнги нравится быть причастным ко всему этому.        Они с Чимином выходят на «сцену», но отыгрывание пьесы идёт туго. Чимин выглядит измученным, что напрягает Мина, даже забывает свои реплики, отчего взгляд его куратора становится всё более напряжённым, но к концу второго акта берёт себя в руки. Третий тоже идёт, как по маслу: ребята заканчивают пьесу смертью главного героя Юнги, рыдающего над ним Чимина, а после встречаются с бурными овациями наставников. Кто-то даже свистит.        И Мин не успевает толком поговорить со всеми, как с двух сторон его обхватывают и уволакивают куда-то, едва ли не приподнимая над землёй. Ему казалось, что он в безвыходном положении, когда не мог принять решение относительно двух своих предполагаемых соулмейтов! Смех да и только. В действительности Мин чувствует себя мышкой, загнанной в ловушку, когда Уён и Намджун заталкивают его в комнату последнего и закрывают за собой дверь. И что-то подсказывает: разговор и всё за ним следующее будут тяжелы для Мина. Наверное, даже тяжелее, чем выбор университета в семнадцать лет.

***

       Тэхёна напрягло, что он не смог разглядеть Сокджина среди наставников, сидящих на диване и наблюдающих за пьесой. В представление он почти не вдавался, полностью погрузившись в мысли о том, что произошло между ним и Джином вчера, как им быть с тем, что тот незаконно ввёл свои данные, куда податься и спрятаться от неминуемых проблем. Едва высидев до конца представления, Тэ потерянно хлопал ребятам, всё стараясь высмотреть Сокджина, но не мог: то его дёргал кто-то из ребят помочь, то Чимин почти растянулся на полу со страдальческим видом, споткнувшись о коробки, то после кураторы уже разбрелись по комнатам для консультаций. И после, когда ждал своей очереди, отчего-то ощущал тонну напряжения, но охарактеризовать её не мог.        Ииоас появляется перед ним резко, сидящим в кресле, и оповещает, что настала его очередь говорить с куратором. Тэ едва не подпрыгивает, летит в помещение, надеясь потребовать от Джина объяснения в том, почему его не было на пьесе.        Однако когда хватается за ручку, уже вздрагивает от плохого предчувствия, замирает, но всё-таки толкает створку, входя в помещение. И застывает, видя в кресле куратора совершенно другого человека. Этот мужчина консультирует Юнги, и Тэхён совершенно не помнит, как его зовут. Недоумённо прищурившись, Ким подходит ближе, но в кресло не садится, а буравит мужчину взглядом.        — Здравствуйте, Тэхён, — кивает тот на сидение, но Ким продолжает игнорировать этот жест и стоять, вцепившись в спинку кресла пальцами.        — Где Сокджин? — тихо спрашивает он, чувствуя, как тревога захлёстывает его всё сильнее.        — Вам лучше присесть, тогда я всё объясню, — вздыхает устало наставник, но не его, а чужой. Это не его Джин, вечно грызущий сладкую конфету и подшучивающий над ним во время консультаций.        — Почему резко сменяются кураторы? Я привык к одному наставнику, не готов говорить с другим, — резко и холодно проговаривает Тэхён, сжавшись, но всё же присев на самый край кресла.        — Понимаю ваше недоумение, — кивает мужчина, смежив ненадолго веки. — Но привыкнуть придётся. Тем более, что это лишь на сегодня, ведь завтра — конец эксперимента.        Тэхён поджимает губы и чует откровенную беду. Ему не нравится защитная поза этого человека — скрещенные ноги и сцепленные пальцы. Ему не нравится, что тот по-прежнему недоговаривает что-то, словно тянет время и испытывает терпение.        — Где Джин? — взволнованно спрашивает он, совершенно от тревожности забывшись и назвав куратора сокращённым именем. Чем-то личным, что принадлежит только им.        — Мне жаль, Тэхён, — упрямо смотрит мужчина ему в глаза. — Но Ким Сокджин больше не является вашим куратором и участником проекта. Он больше не относится к штату учёных, создавших Ииоас, его имя будет стёрто из всех документов. За пренебрежение рабочими обязанностями, сближение с участником эксперимента. За незаконное внесение данных в базу и вмешательство в систему работы Ииоас.        Внутри Тэ что-то обрывается и ухает вниз с ужасной силой. Оно разбивается, вынуждая от шока распахнуть пошире глаза.        — Что?        — Ким Сокджин уволен, — поясняет снова куратор Юнги, вынуждая Тэхёна начать трястись от шока.