Миледи.

      Гарри, ученик Фалкона, Дитя Боли, Белый Алмаз. Всё это имена юнца, когда-то давно умершего от болевого шока и воскресшего только, чтобы умереть вновь. Это случилось ещё в нулевую эпоху, когда были живы все основатели, когда ещё не было и слуха о Доме.       Грэй ждала его, сжав в руке кинжал. Хороший клинок. Добротный. Они заказали по одному для каждого. Каждый называется «Атам». Это имя дано в честь мифического ножа, которым работают ведьмы, колдуны и те, кто хотел бы извести их. По слухам, они созданы из небесного железа и могут как дарить силу, так её и забирать. У них клинки были обычными, не несущими магии, но название прилипло само. Наверное, их собственное нечеловеческое существо этого хотело. Они должны были только сейчас начать собираться, но она отправила их раньше.       Чуть ходила по комнате, создавая шумы, шуршала оставленной чистой бумагой. Гарри стоит в самом низу, сейчас он крадётся по ступенькам вверх. Вот он преодалел первый пролетел, теперь второй. Сейчас она даже слышит его шаги. Затих. Затаился у двери. Она сама выскакивает на лестничную площадку и лезвия звякают, на пару мгновений встретившись прежде, чем каждому лишь оцарапать плечо противника. — Подлец! — Плутовка! — Неужели ты думаешь, что клинок убьёт меня? — Я ничем от тебя не отличен! — Да, только слаб духом!       Они кружат по комнате, скидывая в центр одеяла, подушки, стулья, нагромождая целую кучу, словно каждый ждал, что противник вот-вот кинется напрямую. Нужно продержать его здесь ещё час. Она ускоряется, заходя справа и практически прыгает на врага, зажимая рукоять обеими ладонями. Гарри уклоняется, но получает мелкий шрам у самого глаза, яростно вскрикивает и замахивается своим клинком, но тоже не может попасть, проходит мимо неё несколько шагов и резко разворачивается, встречая новый удар. У обоих ужасно дрожат пальцы, в целом кисти. Одинаковые по цвету глаза с гневом смотрят вперёд. Он не выдерживает первым и отталкивает её ногой, сам отходя к кровати, после бережно проходя по ней и так сдвигаясь к двери. — Ты дерëшься почти как мужчина, Мышь. — Ты тоже, Боль. — Она усмехается от его реакции и снова атакует, на этот раз сшибая противника на пол. Нож пригвоздил рубаху к полу, а руки вновь вцепились в шею. Сейчас никто не оттащит её, но и он уже не задохнётся. В иступлении Грэй царапает Гарри ногтями, соскребает кожу, чуть морщится от выступившей крови и сама рычит, прикладывая всё больше силы, пока он лишь пытается затормозить её движения. Наконец ему приходит идея толкнуть врага обеими ногами, вскочить и побежать, зажимая ужасную рану, но не останавливаться и не оглядываться, даже, когда шаги послышались по первому пролëту.       Человек бы пытался кричать, потом быстро бы умер от болевого шока, но, даже, если и нет, то не смог бы так бодро бежать, петляя по дворам и переулкам. Он не человек. Он гораздо выше. Свобода! Какая свобода! Гарри ненавидел. Ненавидел себя за то, что был влюблён в смерть. В ощущение отчаяния, боли и животного страха. В само испытание предела. Он ненавидел Грэй, но благодарил её тысячи и миллионы раз, когда она снова и снова проверяла его, давила до новой страшной черты, на пару сантиметров оставляя висеть над клетью с Цербером. Питомец Аида уже рычит и брызжет в лицо человека кровавой пеной, но дотянуться не может ни одной из трёх страшных, увесистых морд. Грэй держала Гарри за шкирку и медленно толкала к самой решётке, так медленно, что казалось, будто движения и нет, но это не так. О, милые свидетили с улиц, по волоску, но он приближался. Однажды чудовище дотянется и откусит его голову, но не сегодня.       Она знала, куда он бежит и сама не торопилась. Сейчас испанский корабль, должно быть, уже поднялся с якоря и теперь плавно покидает порт, чтобы в море взять курс на родину. Они с Гарри не догонят их уже никогда, даже если приложат все силы, включая и нечеловеческое. Единственные европейские корабли это судно одного из множества княжеств на северо-восточном побережье, а другой — их собственной страны, направленный для продления торговых соглашений. Грэй знала, что может понять всю сложную цепочку политических связей, но ей сейчас хотелось больше вогнать всё же оба кинжала в тело врага и растоптать его камень в пыль.       Их взгляды встретились на пристани и она сорвалась через толпу к нему, но промахнулась, оцарапав молодому мужчине скулу. Гарри затормозил только на секунду, чтобы проверить, почему болит самый краешек ушной раковины. Его тоже прорезали, благо, неглубоко. Хорошее лезвие. Такая заточка… Но он даже не мечтает вернуть свой кинжал, продолжая бежать. Она убьёт его, если догонит. Она не должна этого сделать, ведь он видел свою смерть. Она была иной. Было холодно, он замёрз. Он? Разве он? Здесь не холодно, в любом случае, он умрёт не в этом месте. — Эй! Э-э-эй! — Он несколько раз взмахнул рукой, чувствуя, как шея болит всё меньше и дышать становится легче. Когда на отходящем корабле его заметили, Гарри вцепился в брошенный канат и с незнакомой раньше силой, лëгкостью, начал взбираться, хотя верёвку и покачивало от любого движения.       Грэй остановилась на на последней доске, провожая беглеца и английский флаг, трепещущий над мачтой. Он уходит. Она знает куда. К Дому. Их Дому. Они все ещё встретятся под одной крышей, это будет шумное действие, а она там будет хозяйкой. Его она больше не увидит, это она тоже знает и не из-за пореза. О, нет. Это ерунда. Просто он нарушит заповедь. В Бостоне Грэй осталась одна, отчуждённая от друзей, сородичей. Ближайший корабль в ту сторону будет через две недели, а пока нужно прийти в себя. Навести порядок в комнате. Они все ещё встретятся. Но никто не узнает её.       Она думала об этом и вечером и на следующее утро. Ночью ей снова снился лес. Там не было птиц и зверей. Там только плавно шёл олень. Запрокинув рогатую голову, он горделиво выступал по тропе, подергивая ушами. Она смотрела за ним, провожала взглядом, но он так и не остановился рядом с ней. Не заметил. Её для него не существовало. Он остановился перед кем-то другим там, вдалеке, кивнул медленно, плавно, а потом сорвался и исчез. И она видела, как приходит зима, слышала, как в звенящем морозе кто-то поёт. Красиво, но печально, с трудом. Треск. Она открыла глаза, когда кто-то закричал. Грэй ещё долго слышала этот крик. И другие, плач детей. Женщин. Мужской крик. Хриплый и отчаянный, был последним. Этот лес принесёт боль и страдания многим. В нём прольется много крови и слез. Зияющей чёрной раной будут стоять деревья среди снега. И вот почтальон мчится по огромной дуге, лишь бы не быть рядом. И она смотрит за этим беглецом через хрустальный шар, кто-то помогает ей настраивать артефакт. В съëмной комнате пыльно и пусто. Когда сидишь одна, всё равно нет отзвуков, потому что тонкие стены пропускают голоса из чужих помещений. Слышно как по коридорам и лестнице ходят соседи. Кто-то что-то готовит внизу. Рыба. Девушка хорошо чувствует запах. Гарри жив. Сейчас он жив и празднует это на корабле, плывущем к чужой земле. Она никогда не увидит его живым. Она вообще больше не увидит его лицо. Она слышит, как плачет младенец, надрываясь в своей колыбели и ей почему-то думается, что крик раздаётся только в её голове. Словно сон ещё продолжается. Сосед за стеной кашляет. Это новая страшная болезнь, которой не видели раньше. Это чума.       Грэй отдала свои деньги почти полностью бежавшим друзьям и сама уплыть не могла. Не думала, что понадобится. И теперь она могла видеть страшное действо: больные, почесывающиеся крысы бегали по городским улицам, разносили смерть, упадок и материнский плач. Странное дело, болезнь всегда оставляла одного. Избранного. Чтобы он наблюдал, как умирают все, кого он любил. Вот скачет лошадь, летит подобно стреле. В седле уставший мужчина, жмущий к сердцу маленького мальчика. Они спешат в лес, чтобы скрыться от тлетворного влияния города, чтобы в чистой деревне или по пути найти лекаря. Они вступят в тенистую границу к вечеру. Отец останется один. Она не могла сказать откуда, но она знает. У мальчика жар. Он запечëт его изнутри.       Странно всё это было. Столь медленно копить деньги. Наверное, проблема была в том, что она одна. Она сама виновата, что осталась одна. Это было больно: знать. Она сама отправила их подальше, сама отвергла предложение пойти вместе. Знала. Знала, что должна именно так и поступить. Понимала, что больше никогда их не увидит. А ведь можно было отплыть с ними! Можно было? Вероятно, она тратила на эти мысли уж слишком много времени, потому что деньги копились с каждым днём всё медленнее. Когда она наконец взошла на корабль, отправляющийся к востоку, ответа на вопрос, зачем ей туда уже не было. Прошло слишком много лет. Изменилось если не всё, то многое. Узнают ли её они? Живы ли они?       «Элира, ты всё ещё ждёшь меня?» — Если раньше она назвала бы себя девушкой, то сегодня, уходя из комнаты и смотря в мутное зеркало, она увидела женщину. Не старую, даже не зрелую, но женщину. Сколько лет прошло? О, она и не считала. Она знала, что много, потому что ей пришлось несколько раз менять комнату и пару раз уезжать ненадолго в пригород, потому что на неё начинали коситься и вкрадчиво спрашивать, какой косметикой она пользуется. Так Грэй поняла, что больше не стареет или, во всяком случае, стареет неестественно медленно по мнению окружающих. С этим нужно осторожно. Это повышало шансы узнать друзей при встрече, может, они не сильно изменились? — Миледи! Миледи, стойте! — Мальчишка машет руками, глупо улыбаясь, когда она оборачивается. Его самого раздражает эта глупая стрижка, но мать всегда только так и щелкала — зажимая шатенистые пряди сына под горшком. Кажется, она излечила их от чумы и дала иммунитет с помощью своей крови. Они давали ей бесплатно жить в их милом домишке последние несколько лет. Это позволило ей купить более прочное и немного более изящное платье. Мальчик подрос, а она и не заметила. — Что-то забыл, Калеб? — Я отпросился у матери плыть с Вами, Миледи! — И он горделиво продемонстрировал ей свою походную сумку. Похожа на её, только меньше. — Исключено. — Но- — Мне не нужен ребёнок рядом, к тому же такой болезный. Плавание займёт несколько месяцев, да с тобой успеет случиться тысяча несчастий. — Но Вам ведь понадобится паж, Миледи. Дальний путь в одиночку — большое испытание даже для мужчины, а уж для женщины это раза в три сложнее.       Ещё один. Он нравился ей больше, когда просил мать поменять лучину у своей постели вечером. Он едва мог держать глаза открытыми. Чёрная смерть. Какое точное название: всё тело становится белым, потом на нём проступают тёмные вены, а последними появляются чёрные от натуги бубоны — воспалённые лимфатические узлы. Человек темнеет от них, пока ослабленный мечется в горячке. Это не лечится. Люди только могут выработать иммунитет, если повезёт. У Калеба умерла оба старших брата, племянник и сестра с молодым мужем. У матери был иммунитет, отец уехал в другой город, что с ним до сих пор неизвестно, но жена говорила о двух вариантах и ни один её не прельщал: либо он мёртв, либо нашёл себе молодую любовницу. Калеб должен был умереть, а следом и она. Не от болезни, но от горя. Чувствительные женщины вроде неё всегда умирают, когда теряют всю семью. Может, она отпустила мальчика только потому, что уже стара и думает, что скоро отправится к детям в любом случае. Грэй отдала ему, его племянникам и жёнам братьев свою кровь и те за короткий срок приобрели стойкий иммунитет. Разумеется, матрона доверяла своё выжившее дитя этому «ангелу с небес». О, если бы она знала, откуда Грэй, она бы вырвала себе все волосы. Однако, слуга был бы полезен. Как минимум, его можно будет занять бытовыми вопросами, вроде уборки или переноса вещей. — Бог с тобой, дитя, уговорил, но чтобы ни писка, когда пожалеешь о своём решении. — Вы хотели сказать «если»?       На это она только закатила глаза и пропустила его первым на помост, только отдавая контролёру сумму и за мальчика. Вид у мужчины напомнил сытого кота под солнцем. Свободные места есть, а дополнительные деньги — это всегда хорошо и приятно. Калебу стало плохо через неделю. Беднягу укачивало, тошнило. Он не успевал даже частично переварить баланду, которую пассажирам раздавал кок. была большая, охраны много. Судно было одним из торговой триады, потому особого дискомфорта не было. Только чума, разумеется. — А нас не выгонят, шеф? — Карантин. Слово Испанское. Сорок дней в порту, подождут, пока самые больные либо умрут, либо слягут так, что не сойдут на берег. — Карантин не так работает, капитан. — Серая леди поклонилась ему, высказывая так свои извинения за вторжение без спроса в мужской разговор. Им нравится, когда их гнева боятся. Ему тоже понравилось и он кивнул, позволяя ей продолжать. — Люди сказывают, сир, что стоит им увидеть среди нас заражённых, как тут же мы будем вынуждены возвращаться в море ни с чем. — Беда, миледи, я на грани болезни, ребята не больны, но крысы… О… И старый Стефан, что плывёт с нами распростроняет миазмы по всему чëртову трюму. Плыть нам ещё месяца два… Не сказывают ли люди… — После этой фразы он многозначительно подмигнул и после кашлянул. — Как нам сделаться для германов здоровыми? Хоть бы на вид. — То совершенно нетрудно, сир. — Женщина кивает ему и улыбается. Мягко, спокойно, словно бы любовно, но особых тëплых чувств в её глазах нет. Только какая-то неясная искра. В последствии, когда будет откровенно говоря поздно, люди скажут, что с самого начала им эта ухмылка не понравилась, что был в ней страшный дух, словно в одержимой самим Дьяволом. Будут причитать, что предупреждали капитана, что гнали ведьму, что верить ей ни в коем случае было нельзя. Сейчас же, на палубе, разморенные дневным зноем и работой в свою смену они смотрели на неё с собачьей преданностью. Женщина на корабле — это беда, потому как вдали от своих жëн и невест мужчины теряют всякое благоразумие. — Но, увы, я не могу работать бесплатно. — Мы разделим с вами прибыль, Миледи. — И капитан пересел так, что теперь казался стоящим на одном колене. Красная грубая рука шершавыми пальцами обхватила нежную бледную ладонь, а следом смоченные спиртом жаркие губы покрыли хрупкие холодные костяшки не самым приятным поцелуем. — Только будь не слишком алчна. Учти, бюджет не бесконечен. — Деньги! — Грэй освободилась от его хватки и в великом возмущении подëрнула плечами. Всегда только деньги… И что мне, одинокой женщине, делать с этими железками, добрые люди? Что? Купить себе мужа?       На секунду ей померещилось, что острые их кадыки медлительно проползли вниз, а потом резко вернулись в прежнее положение. Они ждали и были готовы на всё. Конечно, им сейчас хотелось бы одной просьбы. Особенно капитану, он не был в родном городе уже четвёртый год. Сейчас она поднимет руку, даже не станет командовать, а они сядут, сложат мозолистые кулаки у грудей и высунут языки, стремясь первыми получить кость. — Вы ведь сильные… Уважаемые мужчины. Могу ли я надеяться на покровительство вашего братства в городе? Мне только бы обеспечить себя домом на время и не больше. — О, конечно! Конечно, миледи! — Молодые и не слишком матросы заголдели на разные голоса, яростно кивая и потрясая засаленными бородами. У того, что левее прочих даже милые усы. Должно быть, такая завивка станет модной. — Германы те ещё проходимцы! Цену заломят… Руки распустят! Мы им эти руки засунем…       Грэй прищурилась и заметила, что Калеб насмешливо прикрывает рот рукой. Смышлёный юноша, ему ещё рано быть настолько ведомым. Увы, однажды и он будет готов выть при виде порхающих ресниц. — Благодарю… Благодарю, милые сэры, вы мне очень поможете… А пока, займёмся вашими неудобствами с болезнью…