ANIMAL CORPSE

Я взял себе имя из какой-то песни, название которой уже не помню. Мое имя означает «один день». Долгое время я предполагал, что мое имя родилось из-за травмы Наны, или же моей собственной… Но теперь я вспомнил, господин Чимин, что я сам взял себе это имя. Ночь была такой же холодной, как и тот день, с неба все так же падал снег, но таять не успевал. Чужой голос был очень уставшим и дрожал, будто человек, говорящий со мной, был крошечным. Он умолял дать ему возможность умереть хотя бы на один день. Конечно, когда я открыл глаза, то оказался под незнакомым мне мужчиной, который небрежно вошел в меня, будто ненавидел всей душой. Так я думал. Ведь кто насилует того, кого любит? Именно в тот момент неизвестный, голос которого я слышал, хотел умереть хотя бы на день, хотел перестать чувствовать весь этот страх и боль. Было ясно, что его разум ломается, и что нельзя было допустить, чтобы Нана продолжала терпеть это все за него. Позже я понял, что тот мужчина, который истязал меня, будто мое тело не чувствовало боли, был моим отцом. Просыпаясь, я чувствовал, что мышцы моего лица полностью расслаблены, и понемногу я начал понимать, что происходит. Я до сих пор не могу понять лишь то, как, будучи тогда семилетним ребенком, я смог так быстро осознать эту ситуацию. Я сразу же смирился с тем, что бороться и плакать бесполезно. Несмотря на то, что мои щеки были влажными, а голова немного болела из-за того, что кто-то плакал вместо меня, я позволял всему этому происходить, лишь надеясь, что это закончится как можно скорее. Возможно, скоро. Та самая песня играла снаружи, и я мог видеть через окно, как снежинки падали с ночного неба. В этой песне рассказывалось о мужской любви, которая длилась один день. Мелодия была красивой, теплой и сбивчиво успокаивающей. Мне понравилось, как он ласково произнес мое имя… «Хару…» И я думал, что ни один другой человек на Земле больше не произнесет мое имя так, как это было в песне, и как произнес его наш брат. А потом появились вы. — Господин Чимин… — говорю я, глядя вам в глаза; в те глаза, которые научили меня понимать эмоции, и которые сами уже не могли выражать абсолютно ничего. — Вы помните… как мы познакомились? Снег тогда еще не шел, как сейчас, но было холодно. Прогнозировались ливни, температура упала до девяти градусов по Цельсию, хотя по ощущениям было намного холоднее. Юнги оставил записку, в которой сообщил всем, кто захочет взять на какое-то время контроль над телом, что нам нужно забрать кое-какие документы в ближайшем полицейском участке. Поскольку я был тогда главным, я за ними и пошел. Я даже не взглянул на конверт, ведь вы встали у меня на пути. Я немного приврал, когда сказал, что не видел ее до этого момента. На самом деле я видел ее раньше в мясной лавке, когда был в сознании одновременно с Юнги или Безымянным, даже если сам не контролировал тело. Поскольку наши родители умерли, мне редко хотелось быть ведущим одному. Мне больше нравилось быть зрителем, но время от времени я отделялся от других, делая вид, что рассматриваю находившийся посреди дороги между полицейским участком и мясной лавкой парк. Девочка по имени Чеён обычно шла через него, потому что это был самый короткий путь к школе, так что я не удивился, увидев, как она проходит мимо. Это должно было однажды случиться… Если бы это был не я, это был бы кто-то другой. Она уже знала это лицо, потому что, когда мы нечаянно столкнулись, ее губы произнесли имя Юнги. Раньше мы не общались напрямую, хотя я тогда даже не заметил той детали, что Юнги ни разу до этого не называл ей своего имени. Раньше я откликался на имя «Юнги», чтобы никто не счел меня ненормальным. Мы все откликались на это имя, поэтому тогда я посмотрел вам прямо в глаза и произнес его тихо, очень мягко, но идеально слышно. — Юнги… — пробормотала она, и ветер унес звук ее голоса. У нее была рана на лице, возле губы, и красная отметина под глазом. Я распознал признаки насилия, когда посмотрел на нее, но что-то меня неожиданно зацепило… Это была ее улыбка. — О, мясник… Какой приятный сюрприз! Я не ответил с таким же энтузиазмом. Честно говоря, я даже не мог притвориться. Я вовсе потерял эту способность, поскольку мне больше не приходилось притворяться трупом, на котором мой отец мог практиковать некрофилию. — Добрый день, — вежливо поздоровался я. В отличие от меня, Юнги не был таким вежливым, но я не мог забыть свои старые привычки. Наш брат всегда говорил, что людям нравится, когда им оказывают любезность. И несмотря на то, что ему тоже было трудно испытывать эмоции, он хорошо притворялся и умел защитить себя в социальной сфере. Она смахнула слезу. Может быть, она сделала это неосознанно, но если она и правда плакала, то я не понимал, почему она делает это на улице. Мой брат также научил меня, что людям нравится, когда о них заботятся. Он сказал, что это нечто, называемое «сочувствием», похоже на доброту или вежливость, возможно, что-то более глубокое. И приняв во внимание его учение, я осмелился спросить… — Ты в порядке? — но на самом деле мне было все равно. Я не знал ее достаточно хорошо, а даже если бы и знал, не думаю, что понимание того, что она в беде, вызвало бы у меня те эмоции, которые испытал бы нормальный человек. Она прикоснулась к своей щеке и сделала непонятный для меня жест глазами и губами. Это было похоже на боль, но на карточках с изображениями эмоций, которые были у меня дома, этого жеста я не видел. Я попытался разобраться в чужой мимике, внимательно наблюдая за ее лицом, но меня смутило то, что она улыбалась. Почему она это делала? Кто-то ударил ее, и так сильно, что остался след на коже и пошла кровь. Так почему же она улыбалась? Что-то показалось ей смешным? — Со мной все в порядке, спасибо за беспокойство, — сказала она, но это была ложь. Я не понимал ее чувства, поэтому не мог волноваться за нее. Я просто кивнул. У меня было ощущение, что она мне лжет, но чужие проблемы меня не волновали. Я попрощался с той же любезностью, с которой и поздоровался, а затем попытался уйти, но меня остановил ее голос. — Подожди! — она схватила меня за руку, но эта хватка вызвала во мне неприятное воспоминание, и мне пришлось отпрянуть от ее. Выражение моего лица не изменилось. Я знал, что какие-то чувства заставляли меня думать, что это воспоминание было неприятным, но оно было об отце, так что оно и не могло быть хорошим. — Ой, прости… Я тебя обидела? Я покачал головой. — Я не люблю, когда меня трогают… Вот и все, — она как будто поняла меня. — Тебе что-то нужно от меня? — Я хотела узнать, все ли в порядке. Ты выглядишь не таким, как вчера. — Разве? — У тебя будто взгляд другой. — Как ты смогла заметить такое? — я не хотел говорить это вслух, но эта мысль все же слетела с моих губ. — Поскольку у тебя красивая внешность, я часто смотрю тебе в глаза, — призналась она, все еще улыбаясь. — Прости, я знаю, что мне не следует говорить тебе такие вещи… Мы не знаем друг друга. — Ты права, — тотчас же ответил я, не меняясь в лице, так как ее комплимент ничего во мне не вызвал и, по-видимому, застал ее врасплох. — Мы не знаем друг друга. Теперь я должен вернуться домой. Это был наш первый разговор. После этого я не разговаривал с ней лицом к лицу, это произошло намного позже, прямо перед тем, как все стало сложнее для Юнги и для всех нас. Вы помните, господин Чимин, как звезды сияли на небе, когда вы объясняли мне, что такое «беспокойство»? Даже несмотря на то, что хозяином тела был не я, я был в сознании. Я ничего не говорил, мое присутствие всегда было незаметным, хотя Юнги часто говорил, что я его голос разума. Его глазами я мог видеть вас. Я мог видеть вас каждый день, а также был свидетелем того, как проявлялись чувства Юнги к вам… Но я этого не понимал. Я просто не понимал, почему это было так важно для Юнги. Безымянный думал, что он одержим, и Юнги время от времени признавал это, но я не мог понять, что за чувство он испытывал. В тот момент я думал, что это любовь. Юнги много говорил о любви. Он говорил, что все, что сделал или был готов сделать, было во имя любви. Мой отец тоже говорил о любви, когда насиловал меня, однако, хоть у меня были определенные ограничения в понимании человеческих эмоций, я осознавал, что любовь, как к Юнги, так и к моему отцу, Безымянному, Хэппи и даже к моему брату — это разные понятия, но, как ни странно, вся эта любовь в какой-то степени причиняет боль. Если из любви к вам Юнги пришлось кого-то убить, это была боль. Если из любви к нам нашему отцу приходилось нас насиловать, это была боль. Если ради любви ко всем нам Безымянный был готов убить его, это была боль. Если из любви к Юнги Хэппи перерезал бы ему вены с намерением спасти душу, это была любовь… А если из-за любви наш брат умер, пытаясь нас убить, это тоже была боль. Все было болью. В тот раз я не заставлял Безымянного отступить, но когда происходит переключение, ничто не может этому помешать. Как я и обещал вам, господин Чимин, я проигнорировал призывы Безымянного о помощи, когда он был в сознании и терпел боль. Когда я рассказал вам о том, что я понял о любви, вы в какой-то части согласились со мной, и пока мы говорили о себе в течение тех восемнадцати потерянных дней, вы обещали мне, что покажете мне любовь, отличительную от той, которую знал я, потому что… Если одни любят больно, то другие нет. В тот раз вы спросили меня о чем-то, о чем я долго не прекращал думать… Любил ли я других? Может быть, да. Возможно, я любил их, но не знал, как это выразить. Но вы сказали мне, что можете научить меня другому виду любви, такому, который не причинит боли, но сначала все равно придется страдать. Честно говоря, мне не нравилась мысль о том, что вы сломаете мне лодыжки, но вы были правы насчет Безымянного или того, кто взял бы на себя инициативу: они сбегут. Они не смогли бы понять нашего плана быть любимыми в будущем. Когда я сел на кровати и обнаружил, что связан, вам не потребовалось много времени, чтобы войти в комнату. Вы казались серьезным, и поскольку вы не выражали ни единой эмоции на своем лице, я не мог догадаться о ваших чувствах. — Господин Чимин, — позвал я вас, и затем выражение вашего лица стало мягче, а взгляд резко изменился, когда вы улыбнулись мне. — Доброе утро, — сказали мне вы более спокойно. Вы подошли, освободили меня от пут, а затем подкатили инвалидную коляску к кровати, на которую я с вашей же помощью и сел. — Что хочешь на завтрак? Я сделаю то, что ты хочешь. — Блинчики с медом. — О! А еще это любимый завтрак Наны. Я улыбнулся, когда услышал ее имя. Когда я вспоминал Нану, то часто улыбался. Вы сказали мне, что она сделала меня счастливым. Возможно, это было правдой. В конце концов, я был ее утешителем… и одновременно ее опекуном. Второй раз мы встретились во время школьного мероприятия. Он снова взял на себя инициативу, а на следующий день ему хотелось кое-что сделать, но он не дал Юнги знать, что именно. В итоге он отступил назад в самый разгар мероприятия, потому что у него началась гипервентиляция, и он был на грани потери сознания. Чеён подошла к нам в момент диссоциации и мало-помалу она стала появляться в моем поле зрения… Несмотря на испуганный вид и беспорядочное поведение, она все равно видела Юнги, совершенно спокойного и более сдержанного. Она коснулась моего плеча и тихо спросила: — Ты в порядке? Я кивнул с улыбкой, пытаясь вести себя с ней так, как вел бы Юнги. В этот момент вы подошли ко мне с улыбкой на лице. Я не умел определять намерения людей по их жестам, однако понимал, что эта улыбка была странной… Как бы мне ее описать? Юнги говорил, что иногда вы кажетесь зловещим. Возможно, тот раз был одним из таких. — Мясник! Уже уходишь? — по вашему голосу у меня не сложилось впечатление, что вы притворяетесь, или я просто не понял намека. В ответ я лишь вежливо кивнул. — Не хочешь еще шашлыка? Я секунду смотрел вам в глаза, а затем, не раздумывая, взял вилку и откусил кусок мяса. Пока я пробовал его на вкус, у меня в голове возникла мысль… Этот расчлененный человек лежал когда-то на столе мясника, а его мозги, внутренности и все части его тела были выставлены на витрине холодильника. Я знал, что вы купили мясо этого человека, поэтому посмотрел на ребра, которые были на вертеле, и, не раздумывая, попробовал и печень… Выражение вашего лица немного изменилось, оно стало серьезным, хотя я не понимал почему. — Нравится ли тебе семейная атмосфера? — Да, — ответил я. Если бы вы знали что-нибудь об этом мясе, возможно, мое поведение вас бы озадачило. Однако, господин Чимин, я был не против съесть это мясо. Я знал, что этот человек был плохим, что он причинил боль нам с вами… Я ничего не чувствовал по этому поводу. Я стоял со спокойным выражением лица, глядя на тарелку, на вас, а затем на гриль и людей, которые едят человеческое мясо… И поскольку мой брат научил меня, что вежливость важна, я просто подарил вам улыбку. Мою лучшую улыбку… Однако заметив, что выражение моего лица не совместимо с набором вежливого поведения, которое я знал, я подумал, что улыбаться у меня получается не всегда. Я преклоняю колени рядом с вами, перед вашей головой, лежащей на снегу. Отражения в ваших глазах уже давно стерлись, и при этом яркость ваших зрачков была украдена. Интересно, что такого прекрасного в небе, которое грозит приближающейся метелью? Мне кажется ироничным то, что именно оно стало свидетелем нашего последнего момента вместе, господин Чимин. Я наклоняюсь к вам, но не могу коснуться ваших губ своими. Мы целовались так много раз в прошлом, даже если вы целовали не меня, вкус ваших губ задерживался на моей коже. Я ласкаю холодную, потерявшую цвет кожу. Она стала синей, немного фиолетовой и тоже бледной. Вы теперь тоже труп, каким был когда-то я. Я чувствую так много вещей, которые не могу объяснить, но я больше не слышу голоса, объясняющего мне, почему я продолжаю прикладывать ухо к вашей груди, надеясь услышать биение вашего сердца. Раньше я бы сказал себе, что это надежда, однако я почти слышу ваш мягкий голос, рассказывающий мне, как работают эмоции, господин Чимин… Это чувство больше напоминает мне «беспокойство». Моя грудь горит, дыхание прерывистое, а глаза наполняются слезами. Мое тело дрожит, хотя я не чувствую рук: они уже начинают менять цвет от холода и назойливого снега, который вот-вот нас похоронит. Даже сейчас я все еще не понимаю мира, которого больше нет, ведь мы перестали существовать. Я хочу сказать, что люблю вас, что скучаю по вам, тоскую и мечтаю. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я преследую вас в своих фантазиях, потому что реальность без вас бессмысленна. Я хочу быть Юнги, когда я с вами, хочу чувствовать и узнать, почему единственным чувством, которое я смог распознать, когда был с вами, было беспокойство. В конце концов, я погибаю рядом с вами, не в силах продолжать идти. Возможно, мне просто нужно время, чтобы отдохнуть, но я скорее отдамся новой жизни, чем смерти, потому что смерть — это вы… И вы так далеки от того, чтобы обнять меня… «Хару…» — я слышу ваш голос и улыбаюсь. Я смотрю на вас, ожидая, что вы тоже посмотрите на меня в ответ, но ваши глаза продолжают смотреть в облачное небо. — Откуда вы узнали, что это я, господин Чимин? — спрашиваю вас я. Мой взгляд с нетерпением ждет ответа. — Потому что я всегда узнавал моего милого Хару. Хару, которого я люблю. И ты это знаешь, верно? Даже если ты ничего не чувствуешь, даже если ты не испытываешь ко мне ничего, я чувствую тебя, поэтому знаю, когда ты со мной. Я всегда буду чувствовать вас обоих… Я продолжаю улыбаться, ощущая… «что-то» из-за ваших слов. — Вы действительно любите меня, господин Чимин? Раньше я много думал об этом, когда не мог быть с вами… С тех пор, как Юнги-хен решил нас разлучить, я не переставал искать ваши следы везде среди всех, кого встречал, — я приближаю свою руку к вашей. — Теперь мы сможем быть вместе всегда, надо только оставаться там, где ты есть… и ждать… — говорите вы мне, и я, конечно, подчиняюсь приказу. Я знаю, что если я останусь рядом с вами, однажды я смогу понять свои чувства и узнать обо всех эмоциях, которые существуют… Что ж, когда я с вами, мне не нужно быть трупом или чьим-то опекуном… Потому что вы здесь, чтобы защитить меня, как в тот день, когда умерла Чеён. Был уже вечер, около шести часов, когда в мясной лавке появилась девушка Чеён. Она несла свой красный рюкзак с брелоком Пикачу. Она вошла с улыбкой, и я из вежливости подарил ей такую же. — Добрый день, Юнги! — поприветствовала она меня. — Добрый день, — ответил я. Она достала из рюкзака брошюру и начала говорить со мной о чем-то, чего я не понимал, так как не обращал особого внимания. Выглянув из магазина, я увидел вас на другой стороне улицы. Вы держали в руке портфель и стояли, наблюдая за нами. Когда проехала машина, вы перешли дорогу и направились в магазин. — …поэтому я записалась на прием в эту клинику. — Хм? — на этих словах я пришел в себя, и поскольку девушка не закрыла дверь, когда вошла, звонок не предупредил о вашем визите. — Я бы хотела, чтобы ты сопровождал меня, — сказала она. — Я не хочу делать аборт в одиночку… — Аборт? — повторили вы, и Чеён быстро обернулась, услышав ваш голос, а затем побледнела. — Про-профессор…? — Что это значит? Я думал, что хуже быть уже не может. Что-то выпало из ее рук, а на лице появилось удивленное выражение. Чеён выглядела испуганной. Она поднесла ладони к губам, а слезы затуманили ее зрение, и в тот момент, пока я был парализован, наблюдая за этой ситуацией, господин Ким вышел из подсобки, услышав то, что не должен был. — Что, черт возьми, здесь происходит? — тон его голоса был серьезен и спокоен, что меня смутило, потому что выражение его лица говорило об обратном. Он посмотрел на Чеён, а потом на меня… Я никогда не видел у него такого взгляда, но он не был мне незнаком: это был тот самый взгляд, которым часто и нечестиво одаривал меня отец. — Скажи мне, ублюдок проклятый, сукин ты сын! — он толкнул меня. — Что ты наделал?! Зачем тебе сопровождать ее в клинику для абортов?! Я перевел на вас взгляд, но вас уже не было. Моей самой большой ошибкой было потерять концентрацию, потерять из виду те большие руки, которые схватили меня за шею и яростно ударили лицом об стол. Последнее, что я услышал, прежде чем потерять сознание, был крик Чеён. Затем мой разум решил перенестись в место, которое я хорошо знал: в мой старый дом. Я будто снова проснулся в своей комнате, чувствуя боль во всем теле. Я открыл дверь и вышел в коридор. Я пошел на кухню, затем осмотрел другие комнаты и ванную, но когда добрался до гостиной, мне предстала картина, где отец издевается над моим телом. Я ничего не почувствовал, когда увидел, как он снова проник в меня, но мое тело отреагировало на это воспоминание. Меня начало трясти, я начал плакать и кричать. Именно в таком порядке. Мое тело разрушалось перед этим воспоминанием. Я упал на колени и свернулся калачиком на полу, желая, чтобы вся эта запутанная ситуация прекратилась. Я несколько раз кричал в воздух, чтобы все остановилось, однако единственная мысль, которая у меня была, когда я вновь переживал насилие, заключалась в том, чтобы кто-нибудь убил моего отца. Затем я открыл глаза, вокруг было абсолютно тихо. Мое дыхание нормализовалось, но когда я понял, что оказался посреди бойни, был ошеломлен. Я посмотрел на свои окровавленные руки. В одной из них я держал оружие — окровавленный нож, который я уронил, осознав ситуацию. Я диссоциировался, отделился от своего тела и реальности, и в этот момент все в моей жизни изменилось навсегда. — Черт… — я услышал позади себя господина Кима, и, повернувшись, увидел, как он собирался напасть на меня с кухонным топором. Выражение его лица было сердитым. Я лишь прикрыл голову и крепко зажмурил глаза, чтобы принять смертельный удар, однако вы забрались ему на спину и ударили ножом в плечо. Господин Ким даже не закричал, и затем вы умелыми и быстрыми движениями перерезали сухожилия на его лодыжках, в результате чего он упал на землю. Господин Ким сильно ударился головой, хотя все еще был в сознании. Он пытался напасть на вас, но вы схватили его за голову и жестоко впечатали череп в землю. Кровь, хлынувшая из открытых ран, окрасила ваше лицо крошечными красными каплями. После этого вы сели на тело господина Кима, уставший и все еще держащий в руках нож. Вы стерли рукой кровь с лица. Ваши движения казались нервными, но не испуганными. Ваш вид был не таким, как тот, который я видел раньше, и на шее у вас был след, словно до этого вас душили. — Что случилось? — спросил я. Вы не ответили, а просто посмотрели вниз, на что-то, что было позади меня. Я искал взглядом то, за чем вы наблюдали, и обнаружил позади себя труп Чеён. Она лежала лицом вниз, и под ней была огромная лужа крови. В ее взгляде было выражение ужаса, но оно было тусклым, а единственная слеза все еще текла по ее щеке. — О… Нет… — пробормотал я, стоя на коленях рядом с ее телом и тщетно ища пульс, которого больше не было. — Но что…? Что случилось? — Не трогай ее, — властно сказали вы, и тон вашего голоса напугал меня. — Оставь ее там. Иди домой. Я избавлюсь от тел. — Нo… Вы улыбнулись, указав на следы удушения на своей шее, и сказали: — Не волнуйся, у меня есть план. Я о тебе позабочусь… Ведь мне еще надо держать голову. Это был первый раз, когда меня кто-то защитил.