Что-нибудь придумают

Сначала дайте ей научиться дышать, а потом спрашивайте: – Что? Если бы Цунаде ответила, Сакура всё равно ничего бы не услышала – уши заложило, но звук цокающего по столешнице ногтя она слышит отчётливо. Этот звук – единственное, что она может воспринимать. – Засранец, – бормочет Цунаде в сторону и злобно косится на Какаши. Какаши игнорирует её взгляд. – Райкаге… – Засранец? – повторяет Сакура с мелким, истеричным смешком. – Нет… Но и это тоже… Здорово, что ты пытаешься шутить. Райкаге требует вашего ареста. Он… кхм… Он считает, что вы представляете опасность международного характера. В общем, он считает вас потенциальными международными террористами. Ладно, минуту назад Сакура ещё умела дышать. А вот теперь, кажется, совсем всё. – Кем? – она сейчас расхохочется, тут от истерики до злобы разгон в одну секунду. – Тебе не послышалось, – отвечает Цунаде. – Они считают, что из-за силы, которую вы получили, и нашего незнания, что происходило всё это время, пока вы были здесь вдвоём, вы можете быть склонны к действиям, угрожающим мировой безопасности. Можете, например, вернуть Бесконечное Цукуёми, если вам что-то не понравится, или нарушить мировой порядок, напасть на слабую страну, что угодно. – Мы? – она переспрашивает. – Мы с ним? Мы вдвоём? Те, кто снимал Цукуёми и спасал мир?! Цунаде слабо кивает. Цунаде бы ни за что не призналась, что сама подаётся назад от ненормального горящего взгляда ученицы, вжимается в спинку кресла и чувствует гадкую, чужеродную энергию, пышущую от Сакуры. – Да какого чёрта?! Что с ним не так? Что с ними не так? И что теперь? Мы будем так сидеть и терпеть эти необоснованные обвинения? С какой стати? Или может вы нас вообще арестуете? – Всё не так просто, – пытается Цунаде. – Подождите, – Какаши наконец подаёт голос, – пускай она успокоится. – А ты? Ты, значит, знал, что они там что-то себе напридумывали и молчал? – Всё не так просто, – он копирует Цунаде, копирует слабую идиотскую улыбку, тут же тупится, дрогнув от её реакции – Сакура отворачивается, сжимает в кулаке до хруста ткани юбку на коленях и слишком громко дышит. Они молчат долгие оглушительные минуты – Сакура больше не считает тиканье секундных стрелок. Душит злость вместе с гордостью, упирающиеся в стенки горла, давит ногтями вспотевшую ладонь и чувствует, как неприятно чешется кость изнутри в правой руке. – Потенциальная опасность – не повод для ареста, – говорит она, унимая зуд в зубах. – Нет никаких доказательств, что мы склонны к таким… действиям. – Нет. Но есть другие – вы пересекли границы шести стран, не имея на руках заказа. У вас не было никакого права находиться в странах Земли, Воды, Травы, Дождя, Горячих Источников и Медведя. Что ж, Сакура может с этим согласиться. – И причём здесь Райкаге? Нас не было в стране Облака. Пускай тогда Цучикаге, Мизукаге и остальные выдвигают обвинения, а не этот… – Они и выдвигают. Не все, но… Райкаге направил им предложение, Мизукаге прислала нам информацию, – Цунаде теперь подталкивает свиток ей, – ей жаль, но она вынуждена согласиться. – Почему? – Сакура недоверчиво тянет руку, спрашивает быстрее, чем успевает прочитать. – Райкаге предложил финансирование Туману. – А что он предложил Цучикаге? – спрашивает Какаши. – Без понятия. Цучикаге с нами ничем не поделился, но я уверена, что первым делом Эй говорил с Ооноки и только потом с Мей. Дела у нас, откровенно говоря, хуже некуда. Они считают вас потенциальными террористами, боятся силы, что вы получили: твоего Риннегана и твоей чакры, Сакура. Помимо прочего, у Камня и Тумана есть весомый повод требовать вашего ареста и, как минимум, допроса из-за незаконного пересечения их границ. Пока других требований нет, пока они просят… Пока они просят их арестовать, продержать в тюрьме неизвестно сколько суток, впустить в Коноху какую-то комиссию, собранную из представителей Камня, Облака и Тумана, которая их допросит и вынесет заключение, склонны ли Какаши Хатаке и Сакура Харуно к действиям, угрожающим безопасности мира, и в случае, если комиссия вынесет утвердительное решение, назначить им пожизненный срок – это всё Сакура узнала из свитка, пропустив слова Цунаде мимо ушей. – Охренеть… – Да, примерно так я бы это всё и описала, – цокает Цунаде, недовольно на неё смотря. – Не выражайся. – Простите. – Сакура тупит взгляд, быстро скользит им по Какаши – и это он читал с таким спокойным лицом? – А если откажемся, что тогда? Они нам угрожают? Угрожают войной? Или как?.. – Официально – нет. Ничем не угрожают. Но Эй не идиот, он прекрасно знает, что Мизукаге нам рассказала всё, что знает. И наверняка это поощряет. – Простой психологизм, да, Сакура знает. – Хочет, чтобы мы сами додумали, что с нами будет в случае отказа, а слухи… Слухи разные ходят. Есть информация, что перед началом войны Цучикаге перевёл около двадцати процентов шиноби в состав АНБУ, оставленный для охраны деревни, всех подряд: джонинов, чунинов, генинов, без разбора. – Достоверная? – спрашивает Какаши. – Источник наш. Есть подозрение, что Цучикаге хотел, чтобы мы об этом узнали, – представили, что нас ждёт, в случае военного конфликта – у нас-то такого запаса нет. – А от Тумана? – Ничего. Если предполагать, что новой войны не избежать, страна Воды наверняка откажется в ней участвовать, у неё другой мотив – деньги. – Значит, угроза не в силе, – решает Какаши. – Да, с учётом того, что у Конохи есть вы – одна печать и здравствуй, новое Цукуёми. Но есть и другая информация… Райкаге склоняет страну Горячих Источников встать на его сторону и разорвать наши договорённости по заказам, в связи с невозможностью их исполнения. Они пока думают, Райкаге также предложил им финансовую помощь с восстановлением пострадавших деревень. – Сильно мы ему насолили, – Какаши давит усмешку, чешет лоб. – Какой убыток? – Восемь процентов заказов, в основном ранг «Д» и «Ц». Других было мало. С ними же пропадает скидка на услуги онсенов и рёканов в курортных зонах и поставки лечебных грязей. Не смертельно, но неприятно. – Что остальные? Страна Травы и Дождя? – Пара джонинов страны Травы у меня как раз была, когда пришли эти новости. Заключали новый договор на поставку лекарств, им ничего не предлагали, но они откажутся – уж совсем на невыгодных условиях мы заключили контракт – даймё соизволил раскошелиться на лекарства. Дождь молчит, им не до этого, Эй слишком принципиален, чтобы предлагать сотрудничество такой стране. – Без поддержки других государств он не решится ввязываться в военный конфликт. Кроме Ивагакуре и разрушенной Югакуре у него больше нет союзников, Кири в расчёт не берём. Что тогда остаётся у Райкаге? – Слабоумие… – бурчит Сакура. – Не без этого, – Цунаде опять подтверждает и опять цокает. – Полагаю, просто хочет избавиться от Риннегана и по пути прихватить наши заказы в стране Горячих Источников. – Изощрённые у него методы, – Какаши хмыкает в подставленную ладонь. – Но мотив логичен. – Если он хочет, чтобы мы уничтожили Риннеган, неужели нельзя об этом просто попросить и не выдвигать нам эти необоснованные обвинения? – Если просто попросить, – говорит Цунаде, – Коноха откажется. – А ты? Тебе плевать? – Сакура поворачивается к Какаши, он чешет шею и мнёт складки маски. – Какие варианты? – Какаши игнорирует, смотрит на Цунаде; едва унявшаяся, штурмующая злость опять принимается за своё. – Отказаться и нарваться на конфликт или согласиться на предложение и сделать, как они хотят. – Компромисс? – В случаях, когда шиноби отсутствует в деревне больше шести месяцев, допрос службой дознания является стандартной процедурой. Технически, вы, конечно, не покидали Коноху на такой срок, но и в то же время никому не докладывали о своих действиях, контактах и перемещениях, так что ваша ситуация подходит под этот протокол. Что касается ареста… Официального повода для вашего ареста у Конохи нет, пересечение границ – основание для ареста в других странах, а не нашей. Но это, конечно, если только вы не хотите ни в чём сознаться… – Тут умником быть не нужно – Сакура тут же смотрит на Какаши, никак себя не контролируя. – Но даже если и хотите, пока Коноха не посчитает, что вы действительно заслуживаете такого наказания, держать вас под арестом возможно только одни сутки, пока не будет доказано, что необходимо продлить эту меру пресечения. Если доказательств предоставлено не будет, и если никто из совета старших джонинов не запросит продление ареста, вопрос о продлении решает уже Хокаге. Вот наш компромисс – мы вас арестовываем формально и формально допрашиваем, а уже потом будем разбираться с этой их комиссией. – Сколько у нас времени? – Ответ им нужен сегодня. – Понятно. – Он недолго смотрит в пол, вновь поправляет складки маски на шее, проводит пальцами по кончикам волос, поднимается на ноги и отодвигает стопой кресло. – Что ж… Как капитан седьмой команды… или того, что от неё осталось, прошу вас, Хокаге-сама, считать меня ответственным или виновным за все действия и нарушения, что мы допустили или предприняли с десятого октября прошлого года по двадцать третье апреля этого года. В том числе: нарушения границ частной собственности, кражу личного имущества, злоупотребления служебными полномочиями, нарушения государственной тайны, неоднократное незаконное пересечение границ других государств, получение тайной информации в пределах границ другого государства, незаконное проникновение на территорию мест особого государственного назначения, кражу государственного имущества, использование запретной техники… Он говорит. Бесконечно долго говорит. Говорит, говорит и говорит. Сначала, когда он только встал, Сакура хотела его остановить, спросить, что он делает, что он собирается сделать, в чём собирается признаться, но так и застывает, открыв рот, когда он перечисляет, сухим юридическим языком перечисляет все их преступления, и не может повернуть головы, не может посмотреть на Цунаде, не может попросить его остановиться, и с каждым словом, с каждым новым признанием, Сакура слышит, с каким глухим стуком внутри проваливается её сердце. – Также, как капитана седьмой команды, прошу считать меня виновным за нарушение внутреннего кодекса шиноби, а именно: окончательном развале команды, допущением внутреннего конфликта, что привёл к смерти одного члена команды, неоднократном бездействии в моменты, когда другим товарищам угрожала опасность или возможность смерти, пренебрежением кодексом и морали шиноби, употреблением запрещенных для шиноби веществ, допущением морального вреда для членов команды, недостаточном оказании помощи членам команды или товарищам, бездействии или неоднократной недостаточной поддержки в моменты, когда члену команды была необходима моральная помощь, допущением разрушительного настроения между членам команды, нарушением ценностей воли Огня, сомнением в ценностях воли Огня… Он продолжает говорить. Сердце Сакуры продолжает падать, валиться, проваливаться, хотя ниже уже некуда – оно в её желудке, расползается по кишкам, сводит живот глухой судорогой. – А также в нарушении личных отношений, установленных кодексом шиноби, между членами команды. Где-то там оно и останавливается. Останавливается вместе с пониманием, в чём он признался, что рассказал Цунаде. – В каком смысле? – Цунаде, правда, не понимает – подаётся вперёд, привстаёт со стула, вдавливается телом в край стола и может убить одним взглядом. – Какие отношения ты нарушил, Хатаке?! – Какаши? – Сакура давит писк в себя, скрежетом отъезжает на стуле назад, стараясь не попасть под раздачу, хочет утянуть его за собой, хватается пальцами за его ладонь. – Всё нормально, Сакура, – он убеждает, пускай и не ясно кого – Цунаде сейчас лопнет от злости, сама она лопнет то ли от страха, то ли от возмущения – вот так прямо, открыто, ничего с ней не обсудив, ни о чём не поговорив. – Всё нормально?! Да ты издеваешься? А ты не хотел поговорить сначала со мной?! Это только наше дело, какие отношения между нами были нарушены… – Сакура, выйди. Сакуре не послышалось – это говорит Цунаде – взглядом показывает на дверь, держит злость и холодное убийство в полыхающих глазах. – Цунаде-сама? – Выйди, я сказала. Через сколько секунд она оказалась в коридоре не посчитает ни сама Сакура, ни Цунаде, из последних сил удушающая ярость, ни Какаши, замерший столбом. – Так что там за отношения ты нарушил? Цунаде садится обратно. Удивительно, даже спокойно. Удивительно, но она даже не выглядит так, будто хочет его убить. Какаши знает её секрет – она спрятала его в последнем ящике стола и уже какой день не может до него добраться. Зато добирается сейчас, глушит две стопки подряд, откидывается на спинку стула и чешет лоб. – Вам прямо сказать? – Не хочу слышать. Престарелый идиот. – Спасибо. – Долбанный извращенец. – Премного благодарен, Цунаде-сама. – Ничем не лучше Джирайи. Она выпивает ещё одну стопку. Потом выведет чакрой – старая, знакомая процедура. Персональная физиотерапия. – Мне стоит беспокоиться? – спрашивает она после. – Нет. – Какаши ведёт бровью. – Стоит тебе что-нибудь оторвать? – Не думаю. Цунаде хмыкает, долго смотрит на горлышко бутылки, думает, в конце концов наливает ещё одну стопку. – Ладно, я всякое могу понять, но если бы я и Сарутоби-сенсей... Какаши чуть не заржал. – Не смешите, Цунаде-сама. – Честное слово, размозжила бы твою голову об стол, пол и стены одновременно, но она мне ещё нужна. – Спасибо за доверие. Клянусь честно служить Конохе. – Уж постарайся. – Как дела у старейшин? – Ну, – Цунаде хлопает ящиком стола, прерывается, замолкая, когда смотрит на дверь, вслушивается в шорох по коридору, – когда они услышали о твоём Риннегане и требовании Райкаге, со здоровьем у них стало всё в порядке – мигом с футонов подскочили. – Понятно. Искренне рад за крепкое здоровье Господина Хомура и Госпожи Кохару. – И я. Очень рада. Они, задержавшись в тишине, усмехаются, глушат смешки в подставленных ладонях, зависают в коллективном молчании и щелканье секундных стрелок. – Они не отдадут Риннеган, да? – Такую силу? Ни в коем случае. – На решение старейшин можно повлиять? Нам с вами? Совету джонинов? Даймё? – Даймё?.. Интересный выбор. Нет. Не думаю. Даймё не может распоряжаться силами и дзюцу, которые использует Коноха. – А если, например, чисто случайно… чисто теоретически… я, по дороге домой, наткнусь на какой-нибудь сук… Ну, знаете, как бывает: случайно подвернул ногу, оступился, не доглядел чего в темноте… И, ох, какая жалость, прямо в Риннеган. – Даже не думай. – Травматично, да, но что поделаешь? Зато все проблемы мигом решим. – У меня со старейшинами своя партия, твой Риннеган в ней главный участник. – Поделитесь? Цунаде молчит, опять сканирует, даже прикусывает ноготь большого пальца. – Если Райкаге и Совет пяти стран постараются и примут коллективное решение об уничтожении Риннегана, у старейшин не останется выбора. Особенно, когда я предложу альтернативу. Какаши думает недолго: – Орочимару? – Свобода Орочимару. Чтобы мы пошли на такой уступок – уничтожение последнего доудзюцу клана Учиха – мы будем вынуждены что-то требовать взамен. Как минимум, возможность провести над ним суд в Конохе без участия других стран, пусть он и признан международным террористом. А когда старейшины лишатся Риннегана, то согласятся даже на свободу Орочимару. Какаши молча кивает, замолкает, думает обо всех ходах, что должен сделать, что должна сделать Цунаде. Небо за окном давно сереет слабыми сумерками. Никаких белых ночей – всё ровно по расписанию. Где-то внизу, на первом этаже, ещё чувствуется чакра Сакуры – стоит, ждёт. Конечно, ждёт. – Пока меня не было, успели ли за эти пару часов восстановить защитный барьер у восточной стены? – спрашивает он – барьер в том секторе разрушило во время зимних снегопадов. – Нет, конечно. – Посты так же на самом видном месте? – Разумеется, – подтверждает Цунаде. – Зато канализацию на севере так и не смогли починить. Она выходит в карьер за холмами, сам, наверное, знаешь. Весной и летом вонь там жуткая, но сейчас чисто – полгода же не работала, и неизвестно сколько ещё не будет работать. – А куда приводит? – Да прямо к нам под нос. За парком. – Охрана? – Разумеется. – И сколько человек проникло в Коноху за сегодня через эту канализацию? – Четверо. – Всех нашли? – Только одного. У меня двадцать девять сенсоров. Двадцать в госпитале отслеживают потоки чакры и консультируют ирьёнинов. Еще четверо отдыхают после дневной смены, один стоит на воротах, один – у Резиденции, двоих я трогать не собираюсь, один достался тебе. Всех найдём, не переживай. – Понятно. Они опять замолкают. Цунаде думает, что четырьмя стопками сегодня не обойдётся. Естественно, не обойдётся. – Как бы это теперь объяснить Сакуре… – Сакура на мне, – вставляет Какаши. – Даже не думайте её в это втягивать. Цунаде отрывается от мыслей о саке, смотрит, пристально смотрит. Знает уже – Сакура – его единственная мотивация идти на такое. Идти, чтобы её, Сакуру, не трогали и оставили в покое. Не зря же устроил спектакль с сознаниями и признаниями. – У вас три часа. В двенадцать жду. Будем вас арестовывать, – она криво усмехается, сама поверить в такое не может – арест новых, единственных героев мира, надо же. Какаши кивает, поднимается со стула, отвешивает формальный поклон. – Какаши, – Цунаде останавливает перед самым выходом, – честно: опасения Райкаге обоснованы? Насчёт повторного наложения Бесконечного Цукуёми? Какаши без понятия, как ответить. Отвечает, как она попросила: – Не знаю. Возможно. – Ты уж постарайся. – Что смогу, Цунаде-сама. Цунаде без понятия, сколько стопок ей нужно сегодня. Какаши без понятия, что делать, когда видит Сакуру в коридоре у кофейного автомата. В мусорке рядом пять пластиковых стаканчиков – кроме неё эту дрянь пить здесь больше некому. Сакура без понятия, что сделать первым делом: спросить, наброситься на шею или просто, по-агрессивному, с кулаками наброситься. – Мда-уж, – ничего из этого – ведёт носом и недовольно отворачивается, высказывает возмущение в пустоту коридора: – нас правда собираются арестовывать? – Собираются, – кивает Какаши, – для допроса, ты сама слышала, не более суток. Обычно, если нет повода беспокоиться, после таких допросов отпускают ещё раньше. Чистая формальность. – Но потом приедет эта их комиссия, и тогда уже будет всё по-настоящему. – Не обязательно. – И ты не собираешься ничего с этим делать? – С чего ты решила? – С чего я решила? Шутишь, что ли?! Ты только что во всём признался Цунаде, там за одно применение запретной техники светит не меньше десяти лет и полного отстранения от должности! Ты даже генином не будешь! Отправят в тюрьму, а после вышвырнут из Конохи. С чего я решила… Тоже мне, само благородие и честность! – Не накручивай. – Не накручивай?.. – Погоди… – Просто поверить не могу! Как у них вообще наглости хватило обвинять нас в таком?! Как смелости вообще хватило обвинять нас в таком?! А если мне это вправду не понравится?! Если я действительно захочу вернуть Бесконечное Цукуёми! Сейчас ей хочется перевернуть несчастную скамью у стены, вбить в холодный бетон, туда же следом лбом приложиться, вдавить разгорячённую злую плоть, с звонким хрустом вылететь в окно – недалеко – под ним сладко воняют под апрельской жарой зелёные кусты – Сакура держится, Сакура ходит по коридору, режет его тремя шагами, режет ладони отросшими ногтями, вгоняет в кожу до белеющих лунок. Какаши… О нём она забыла: здесь есть только она и её чистая, обнажённая злость. Какаши стоит в углу и представляется ей смутной фигурой в ветхих трещинах правильного мира. Какаши – кто-то максимально близкий и невозможно далёкий. То ли впритык, что чувствуешь жар кожи, то ли так далеко, что едва вспомнишь, как он выглядит, как держит руки в карманах, как подаётся головой вперёд, как жжёт тёмным взглядом и как сжимает челюсть, когда. Злится. Она оступается, скрипит доской пола, под весом та продавливается ниже, стонет ещё, серый свет уличных фонарей полощет по окнам, выгибает в угловатых тенях. Кажется, если она протянет ему руку, зажмёт в своём кулаке его указательный и средний палец, он не просто выдернет её назад. Он ударит в ответ. – Успокоилась? – скрипит, жжёт, полощет, сквозит – так правильно, потому что так невозможно разговаривать, это что угодно, только не голос. Какаши растирает маску вверх по скуле, держит голову прямо – уже что-то – скоро и руки в карманы вернёт, и расслабит челюсть, и позовёт уплетать клубничное мороженое, и назовёт её… впрочем, никак он её не называл, редкое «извращенка» не считается. – Больше ничего не хочу слышать о возвращении Цукуёми. Поняла? – Сакура зависает, один раз кивает головой, возвращает её к плечам. – Отлично. Теперь ты пойдёшь домой, всё объяснишь родителям и через два с половиной часа выйдешь из дома, ответишь на все вопросы и будешь делать вид, будто ничего не происходит. Остальное – моя забота. Твоя – госпиталь, помощь пострадавшим и совершенное – запомни, Сакура, – совершенное безразличие ко всему, что тут происходит. Никому ничего не рассказываешь, даже не думаешь никому угрожать возвращением Цукуёми, а если вдруг увидишь Райкаге, Мизукаге или Цучикаге, кланяешься в пол, как положено куноичи твоего ранга. – (Он мог бы поклясться, что услышал скрип её зубов). – Я всё улажу. Встретимся в одиннадцать, я зайду за тобой. Она то ли готова на себя молиться, то ли зарыться в землю с головой, когда он проходит мимо, а она не может так отпустить, не может заткнуться, не может задавить смешок в груди: – Это каким, интересно, образом? Какаши тормозит, пока поворачивается, задевает её плечом – мажет шершавой тканью по её белой коже. Сакура знает, как язвить и быть уязвлённой одновременно – это потому что следом за глубоким вздохом, ей на макушку прилетает его ладонь, взбивает волосы у затылка и легко, невесомо хлопает: – Тебе бы познакомиться с Абэ из архива. – Чего? – Самый старый действующий шиноби в деревне! Ранг у него, правда, так себе, после пятидесяти ему перестали давать миссии, но пристроили в архиве. Так он за свою жизнь столько дряни повидал, застал, поучаствовал, перечитал, что теперь и бровью не поведёт, пронесись от неё кунай в одном рин. Сама выдержка и спокойствие. Нужно было тебя ему на обучение отдавать, а не истеричке-алкоголичке и старому дураку. Ты всё ещё не сдержана для куноичи, ты вспыльчива, агрессивна и горделива. Как мы только не доглядели. Как я только не доглядел. Сакура не отвечает, давится его разочарованием и отступает. – Буду ждать через два с половиной часа, – он напоминает, отстраняется и расплывается тенью в ночном коридоре. Никаких белых ночей. Какаши ждёт её через два с половиной часа на заборе детской площадки в двух кварталах от её дома. Сидит там, курит, спустив маску до подбородка и качает ногой. За эти два часа – с половиной – Сакура успевает погрузиться, захлебнуться, утонуть в его финальном разочаровании. Это первое, что она услышала, встретив его в дверях Академии шесть лет назад. Это последнее, что она запомнила, попрощавшись с ним два часа назад. Она опускается рядом, жмёт ягодицы под неудобной цепью забора, смотрит на каких-то мошек, крутящихся под самым фонарём, безразлично поджимает губы – уцелели, удивительно – не знает, как сказать: – И… что? – И что? – Какаши переспрашивает. – Что ты собираешься делать? Он хмыкает, перетирает между пальцами фильтр сигареты, затягивается до треска и шумно выдыхает. – Зависит от того, что они потребуют. Не недооценивай Коноху. Если мы идём на уступки, это не значит, что мы проигрываем. Ты видела – пламя горит по-разному. – Это не слишком большие уступки? Если они позволяют себе такое, позволяют себе нас обвинять, когда мы их от смерти, от забвения спасли, не значит ли это, что если мы поддадимся, они посчитают нас слабыми? – Если они так решат, то они полные дураки, – Какаши чему-то улыбается, отправляет бычок щелчком пальцев в мусорку, поднимается, протягивает ей тёплую сухую ладонь, тянет на себя. Успокаивает. Он отпускает её тут же, как только Сакура встаёт на ноги, встаёт, чуть ли не носом упираясь ему в грудь. Не отходит. – Ты на меня злишься? Она видит, как двигается под маской его челюсть, в какую черноту превращаются его глаза. Зря спросила. – Жутко. Жутко. Дайте ей остановиться и подумать. – Я бы с тобой сейчас переспала. Он молчит. Зря сказала. – У нас есть полчаса, – добавляет следом. – У нас нет получаса, – Какаши отвечает тут же. – Тут густой лес. – Я просто злюсь на тебя. Я не перестал тебя уважать. – О… а то есть, когда?.. – Это другое, не путай. Там никого не было. – Тут тоже никого нет. – Чувствую пятерых минимум. – Чего? – Сакура не понимает. По дороге к штабу АНБУ – допрашивать их будут там – Какаши объясняет: за ним следят, сегодня в Коноху проникло четверо лазутчиков; они это или нет, он определить не может, пока сидел один и ждал её, почувствовал чью-то знакомую чакру, наверное, кто-то из АНБУ – Цунаде приставила; за Сакурой тоже будут следить, не сразу и, вероятно, недолго, но будут. А это не опасно? Оставлять такие проходы, через которые может пройти, кто угодно? – Не опасно – назад вернуться этим же путём они уже не смогут, а тому, кто их отправил (Какаши ставит на Райкаге), придётся объясняться перед Цунаде. А что им делать сейчас? – Пока сократить контакты до минимума, если Райкаге опасается повторного наложения Цукуёми, которое вернуть они могут только вдвоём, то можно ненадолго ему подыграть. И отвечай на всё честно. Это он говорит ей перед самым входом. Хотя отвечать ни на что особо не приходится. Их проводят по длинному, тёмному коридору, встречающий боец АНБУ кланяется Какаши, говорит «Какаши-сэмпай» и пропускает их вперёд, Сакура держится к нему плечом и ни на шаг не отступает. Где-то в закутке у них забирают вещи: её пояс, сандалии, резинку для волос, монетки, фантики конфет из глубины карманов. У Какаши только хитай-ате, пачка сигарет с втиснутой внутрь зажигалкой, ключи от квартиры и обувь. Никто ничего не спрашивает и ни о чём не говорит. Она заминается один раз – когда охранник открывает дверь пустой камеры, пропускает Какаши, а её ведёт вперёд. Какаши кивает напоследок. Через двадцать минут она слышит голос Цунаде: – А Сакура где? – Дальше, Цунаде-сама. – Зачем дальше? Пересади в эту. Лязгают ключи, тучная тень всплывает в темноте. Её пересаживают в камеру прямо рядом с Какаши, Цунаде уже ждёт её там. – Ну? Ты как? В порядке? – Да, Цунаде-шишо. – Ничего, не переживай. Чай хочешь? – От Цунаде пахнет забродившими сливами, кабинетом и мягкой женской кожей. – Не хочу. – А ты, Какаши? – Нет. Сакура поднимает голову, шуршит юбкой по койке – в темноте видно только его длинные голени и ноги в белых таби, что им тут выдали. – Ну смотрите сами. Голодные? Тень за прутьями невнятно ведёт головой. Сакура вторит ей и подаётся назад – с забродившими сливами Цунаде переборщила. – Ну ладно. Сколько нужно? – Час? Я думаю, – отвечает Какаши. – Час так час. – Цунаде хлопает ладонями себе по коленям, поднимается на ноги, задерживается на секунду, хлопнув Сакуру по плечу и сказав тихое «не переживай», а после выходит из камеры, шумно зазывает громилу у входа в сектор за собой. Тот возмущается, говорит: «Цунаде-сама, разве так можно?» Цунаде-сама всё можно. – Чего это с ней? – Сакура удивлённо провожает спину наставницы. – Перебрала. – Это я поняла. Но она и пьяная так себя не ведёт. В смысле, её вот этот чай, покушать – не волнуйся – не переживай, это как-то… по-мамски, что ли. – М-да, не помню, когда Цунаде в последний раз предлагала мне чай. Они тихо смеются, из его камеры влажно, по-чёрному блестят глаза. – Зачем нам час? – спрашивает Сакура. – Поговорить. Мне нужно тебе всё рассказать. В других местах небезопасно. – Небезопасно? – не понимает Сакура. – Но мы же только что разговаривали на улице? – Мне нужно всё тебе рассказать. Всё, понимаешь? Это не то, что можно услышать на улице. Мы обсуждали это с Цунаде, когда она тебя выгнала. – Есть что-то ещё? Помимо нашего ареста? – Как сказать… Помимо нашего ареста есть мой мотив, есть мотив Цунаде и старейшин, есть собственные амбиции Конохи. – Я не понимаю. Он начинает сначала: почему Райкаге боится Риннегана, почему у Саске, несмотря на всё, что он сделал, и всё, через что ему пришлось бы пройти, выживи он, не стали бы удалять Риннеган, а у него – Какаши – будут требовать, даже отрасти он крылья и улети куда-нибудь на Луну. Сакура может не согласиться, в конце концов, это всего лишь его теория, и им никогда не узнать, как было бы на самом деле, выживи Саске: удалось бы им вытащить его из тюрьмы, ушёл бы он из Конохи, остался со своими глазами, начал восстанавливать свой клан и обелять имя Учиха, – они никогда не узнают. Какаши знает одно – никто бы не считал Саске полноценным ниндзя Конохи, никто бы не считал, что Риннеган полностью принадлежит Конохе, Саске – полностью принадлежит деревне и будет предан ей до самого конца; а вот его – Какаши – таким считали всегда и будут считать, он предан деревне, несмотря ни на что, и теперь Риннеган – её главное оружие. Это понимают и старейшины, которые не разрешат просто так уничтожить доудзюцу, понимает он и Цунаде. Упоминает роль старейшин и мотив Цунаде, её альтернативу, на которую Сакура только открывает рот и вспоминает ещё про Кабуто. Что ж, Кабуто тоже может хорошо послужить Конохе. Конечно, никто в здравом уме, если у них всё получится, не даст им полную волю и свободу, но и никто в здравом уме не откажется от двух гениальных мозгов. А потом переходит к ней и её роли – ей нельзя выказывать неуважение, нельзя проявлять агрессию, нельзя перечить и с кем-то ругаться, никак нельзя проявлять свой негативный настрой и желательно вообще затолкать своё эго куда подальше, какой бы мир она там не спасала – потому что пока она молчит, на неё смотрят второпланово. Никто не знает, кто такая Сакура Харуно и на что она способна. Её видели на поля боя, но уже давным-давно забыли, может, кто-то вспомнит, как она спасла брата Казекаге, но то было в Песке – Песка здесь нет. И кому-то может взбрести в голову, что легче её просто убрать, чем возиться и выслушивать её угрозы, а его, Какаши, рядом может не быть. – Сейчас я могу защитить тебя только манипуляциями. – Он давно подошёл к железным прутьям, она умудрилась через них ткнуться ему лбом в грудь, у Какаши получилось поцеловать её в макушку, обнять за спину. – Даже не знаю, стоит ли обозначать такую нашу связь. – Связь? То есть, это не отношения? – Она задирает затылок, отпускает край его водолазки из своей руки. – Ты правда хочешь это обсуждать сейчас? – Я хотела это обсудить, когда пришла к тебе. – Хорошо. – Что «хорошо»? – Давай это будут «отношения». – А мои родители? – Должны быть безгранично счастливы за свою дочь. – Какой ты дурак. – Рад стараться. Через тринадцать минут её забирают на допрос. Она забывает про своё волнение, забывает про страх и обиженную гордость. Сложнее помнить, когда первым ей задают вопрос: «как дела?» Она не понимает, что отвечать, пока боец АНБУ не представляется и раскрывает свою личность – он из клана Абураме, жуками никогда управлять не умел – Шино – твой одноклассник, да? Да. Хочешь чай? Не хочет. Начинает медленно рассказывать с самого начала, через двадцать минут приносят чай, она съедает одну конфету и охотнее болтает о том, как воскрешали Обито Учиха. Она обходит всё неугодное: постоянные скачки настроения, сериалы до поздней ночи, новогоднюю ночь, салюты посреди спящей тихой Конохи, смутное, странное нежелание никуда не ходить и ничего не делать, не упоминает, как они жили вдвоём. АНБУ не спрашивает и уточняющих вопросов не задаёт. Когда он уходит, Сакура ждёт ещё минут пятнадцать, пока не появляется Цунаде с приказом о её освобождении, просит подпись на бумажке с допросом и говорит, что она свободна. А Какаши? А Какаши уже уснул, вытянувшись во весь рост на твёрдой койке. Сакура сжимает холодное железо, переминаясь у двери камеры в своих сандалиях, и тихо его зовёт. – Меня отпускают, – она говорит, когда он подходит ближе. Надзирательно сбоку стоит тучный АНБУ и ждёт. – Хорошо. – Он улыбается, проводит ей рукой по волосам. – Какаши-сан! – возмущаются рядом. – Не положено, всё-таки. – Кто там? – спрашивает он у неё. – Я его не вижу. – Тот же, что встречал. На медведя похож. – Медведь-сан, – обращается к нему Какаши, – идите-ка вы в задницу. Медведь-сан грузно хохочет и больше не обращает на них внимания. Из штаба она выходит, непонятно чему улыбаясь, бредёт по улицам, млеющим в слабом рассвете, ни на что не обращает внимания, зная, что за ней присматривают, и думает, через пустоту в груди думает, что всё не так уж плохо. Что со всем можно разобраться, со всем можно справиться, и самое страшное и одинокое уже позади, а надежда на хоть какой-то свет в будущем никогда не умирала. Думает ровно до следующей полуночи, когда отпускают Какаши, и вспоминает – Коноха никогда не знала белых ночей.