***
Злоба меня лютая гложет, Разум судьбу понять не может; Против меня Восстала сущность моя. «Король и Шут»
Лес становился все гуще с каждым шагом. Чем дальше Миша шел, тем больше был шанс потеряться из зоны видимости. Он перепрыгивал через массивные корни деревьев, резко сворачивая направо, и за ним снова гнались. Он не мог спокойно отдохнуть, всегда бежал куда-то, убегал от кого-то, от себя, от опасности, от страха. Сейчас он бежал, и вообще не понятно было, от чего. Он не рассматривал этого охотника, но видел его и чувствовал, что это не человек Андрея. Они пахли по-другому. Миша знал всех охотников, но этот был явно не из их числа. Любой человек бы уже отчаялся и потерял бы Мишу из виду, но этот охотник даже не выглядел усталым. Он дышал почти в затылок. Адреналин кипел в его крови, а воздух заполнил легкие. Его единственная мысль — бежать, бежать, бежать. Ничего хорошего не ожидалось бы, если бы его догнали. Он пытался ускориться, но чуть-чуть, и он упал бы. Сильно хотелось просто полежать, отдохнуть, поговорить с Князем, а не бежать. Чем дальше он бежал, тем больше понимал, что его не отпустят. Этот охотник был невероятно быстр. Даже не человек, как Миша. Горшок это понимал. Он также знал, что ему не помогут. Его инстинкт самосохранения и бьющееся сердце гнали его вперед. Он резко повернул, чтобы его не догнали, но манёвр не свершился – очень быстро снова были у него на хвосте. Если бы Лева хотел, он бы уже догнал Горшка. Они продумали план. Не полностью, потому что, опять же, Лева был оружием. Но у него был шанс использовать свои возможности. Нельзя было убивать жертву, это они поняли быстро. Тогда пришлось быть изобретательным. Поймать оборотня и дать Леве укусить его было нельзя. Могло произойти что угодно. Нельзя было пить кровь своей жертвы, как бы сильно ни хотелось, он повторял это себе снова и снова. И тогда Шура придумал свой план, надежный, как швейцарские часы. Задача Левы была просто подвести жертву к нужному месту. Сейчас приходилось гнаться и утомлять оборотня. Он был жив, быстр и, видимо, умен. На поворотах приходилось тормозить и догонять. Если бы силы были равны, Лева бы давно потерял его. Но он видел его, чувствовал. Для Миши это была игра на выживание, а для Левы — обычная догонялка, но с трудностями. Цель убегала в совершенно неправильном направлении. Горшок постоянно сворачивал, надеясь отделаться. Люди, которые хотят убить, не могут быть быстрее тех, кто хочет жить. Но это были не люди. Лева чуть не заблудился в лесу, а Миша бежал, как будто знал дорогу наизусть. Он видел и понимал каждое дерево, зная, когда и куда повернуть. Шура ждал. Лева был уверен, что он уже готов. Шура всегда был готов. Он был гением своего дела. Однако была одна проблема — как поймать и оглушить оборотня. Это было не так просто. Ударить его головой было бы наилегчайшим способом, но в лесу и во время бега это было очень трудно. Их единственный шанс — вымотать его до потери сознания. Как долго это займет, да и возможно ли вообще? Солнце начинало закатываться, им придется двигаться в темноте. Их навыки ориентирования были хороши в любое время. Время шло слишком быстро. Он не был к этому готов. Было неясно, насколько он важен для них. Тело начало ломить, и он остановился. Его одежда рвалась, швы расходились, и на их месте появлялись новые дыры. Кости казались ломающимися и снова срастающимися. Кожу жгло, голова пульсировала и кружилась. Это была полная перестройка организма. Шура быстро сообразил, что делать. Лева привел его именно туда, куда надо было, как бы трудно это тому не далось. Тяжелые серебряные цепи заковали тело Горшка. Он хватался за голову, пытаясь овладеть собой. Кандалы закрывались на его руках. Серебро сковывало его, удерживая. Удерживать оборотня было сложно. Зверь метался, пытаясь вырваться, он уже не контролировал свое тело. Лева хватался и старался удержать другую часть его тела. Тело Миши было в муках. Что бы ни происходило, это было хуже, чем можно было представить. Боль была адская, его руки и ноги были скованы. Он просто расслабился и упал. Старался не попасть под прямые лунные лучи. Его тело было обессиленным. Он упал, полностью сдавшись. Голова отключилась. Тело снова человеческое, хрупкое и слабое по сравнению с тем, что было мгновение назад. Лёва придерживает заказ и ощущает, насколько превосходит его физически. Достаточно чуть сильнее надавить, чтобы услышать гадкий хруст костей. Они чем-то напоминают ветки, так и манящие перекусить их зубами. Нет, это не кости так манят, а голод, что не даёт успокоиться хотя бы на секунду. В животе Лёвы что-то рычит, скребётся и старается захватить разум, чтобы убить всех присутствующих. Правда, чеснок на шее (точнее, самообладание) позволяют выполнять работу. Она сейчас важнее всего, после неё последует столь желанная награда в виде огромной коровьей туши. Её сердце большое, мягкое и нежное, им удастся насытиться на неделю вперёд. Что тут можно говорить о целой корове? Её удастся либо грамотно растянуть, либо уничтожить за короткое время, набив брюхо до отвала. Тогда появится шанс не есть в ближайший месяц и строить из себя человека, а не сходить с ума из-за наличия сырого мяса в повозке. Лёва легко тащит оборотня в сторону привала, искоса глядит на Шуру и ждёт реакции от того. Он тяжело дышит, поправляет выбившиеся из тугого хвоста пряди волос и бормочет нечто неразборчивое себе под нос. Кажется, он подсчитывает, сколько ещё серебра понадобится, чтобы держать оборотня в вялом состоянии, но при этом не лишить жизни и не отпугнуть заказчика. — Сможешь его донести до клетки? — Шура откашливается и кивает в сторону места, где располагается привал. Клетку с собой в лес тащить не стали, потому придётся нести оборотня самостоятельно. Лёва не горит желанием заниматься этим, но покорно кивает, потому что уже предвкушает. Насколько мягким будет коровье мясо, насколько приятно будет вновь жить без мыслей о голоде, насколько сладко будет звучать похвала от Шуры, когда заказчик заберёт своего облезлого оборотня. Шура в знак одобрения и похвалы хлопает «главное оружие» по спине. Лёва, на секунду перестав думать о мясе, издаёт довольный мяукающий звук и выдавливает из себя улыбку. Да… Он — Лёва — на многое готов пойти, чтобы почувствовать себя важным и настоящим для кого-то, особенно для Шуры. Он когда-то давно оказался единственным, кто не отвернулся из-за приобретённого статуса вампира, стал опорой, подарил поддержку и помог направить силы на благое дело. Разве плохо то, что Лёва ловит нечисть, опасную для окружающих, и при этом ей является? Возможно, отчасти подобное – лицемерие, но волнуют этические вопросы мало. Мораль не прокормит, не убережёт и не подарит тепло, она может лишь сгубить. А за своё существование Лёва отчаянно держится руками и ногами, потому и выполняет приказы Шуры. Тот говорит, что перед большой охотой желательно не есть, чтобы всю силу направить на заказ. Подобное мало устраивает, но приходится мириться.***
В клетке тесно, неудобно и холодно. Прутья покрыты тонким слоем серебра, отчего прикосновения к ним напоминают пытку. Почему же только напоминают? Это и есть самая настоящая мучительная пытка — сидеть взаперти, слышать, как тебя обсуждают, словно товар, и понимать, что твои дни сочтены. Невероятно глупая смерть получается, а избежать её физически невозможно. Миша лежит на пыльном полу (?) и наблюдает за охотниками. Их шестеро, все они пируют, отмечая удачную охоту. Ничего необычного, но в глаза бросается тот, кто с жадностью уплетает коровью ногу. Слышится довольное звериное чавканье, видно, как по подбородку стекает кровь, смешанная со слюнями, а зрачки сузились, как у домашнего кота, поймавшего мышь. Как же унизительно. Гордость Миши растоптали в пух и прах, оставив вместо неё пыль. А как иначе, когда поймали и заперли бывшие конкуренты? Совсем-совсем недавно Миша плевался на «Би-2», говорил, что они жулики, ведь физически невозможно с такой скоростью и в таком объёме ловить нечисть. Ну кто мог тогда подумать, что у «Би-2» главным секретным оружием является «ручной» вампир. Он же один из лидеров группы, которого никто и не думает выгонять. Чавканье действует на нервы. Руки ушами закрыть невозможно из-за кандалов, высасывающих силы. Или же раздражает несправедливость? Наверное, всё-таки она. Мише больно видеть, как Лёву тискают, как с ним едят чуть ли не из одной тарелки, как в нём видят не монстра, а такого же человека. Обида бурлит и кусает особенно сильно, когда Шура ласково поправляет волосы Лёвы, целует того в макушку и не платится за это жизнью. Вместо этого он — Лёва — «мурлычет», трётся испачканной щекой о плечо спутника и тоже не получает за подобное. Нечестно и несправедливо. Мишу никогда так не ласкали, не тискали и не глядели на него столь любящим взглядом. Андрей обычно щипал, смотрел с лёгкой насмешкой, а обнимал лишь в порыве сильнейших эмоций. Иных нежностей не водилось. Их необходимость сделалась ясной излишне поздно, когда ничего исправить не было и малейшего шанса. Оттого и обида гложет… Она играет с душой, униженной и растоптанной. Слёзы на глазах наворачиваются и душат. — И не стыдно тебе, Лёва? — шипит Миша, привлекает внимание охотников и про себя усмехается. — А почему должно быть стыдно? — Лёва лениво приподнимает бровь и демонстративно откусывает мясо от ноги коровы. — Да потому что ты своих же убиваешь, а с «пищей» за одним столом сидишь! — сплёвывает Миша, стремясь выплеснуть скопившуюся злобу. — Сидишь, ренегат хренов, и живёшь на деньги от убитых собратьев! — Я бы на твоём месте молчал, — Лёва демонстративно вынул пистолет из-за пазухи. — В конце концов, именно у меня пистолет с серебряными пулями. Мне ничего не стоит сделать из твоего брюха решето. Заказчик просил оставить тебя живым, но про сохранность твоей сранной шкуры ничего не говорил. Либо молчи, либо готовься истекать кровью и страдать ещё больше. Мы теперь не на равных, я не стану терпеть скотского отношения к себе, — короткая пауза: Лёва откусывает мясо, шумно-шумно жуёт его, а после проглатывает. — Я больше не буду терпеть тебя, Горшок. Мне никто не помешает откусить твою ногу и сожрать её на твоих глазах. Опять же… Твоя «целостность» цену не увеличит. — Да ты только языком чесать и умеешь! — признавать уязвимость и абсолютную слабость перед старым врагом не даёт гордость. Она отчаянно застилает глаза, что дарит призрачную уверенность, будто он — Миша — и Лёва по-прежнему равны, как охотник и охотник, а не как охотник и добыча. Называться ей невыносимо тошно и унизительно, чего не принимает самолюбие Миши, его остатки самоуважения и уверенности в себе. — Смотри, Горшок! — Лёва быстрым движением руки спускает курок. Раздаётся оглушительный выстрел, и Мише становится по-настоящему страшно. Пуля попадает куда-то в стену, Мишу не задевает. Это пока в него не выстрелили, он ходит по тонкому льду, трескающемуся от каждого неверного вздоха. — В следующий раз прострелю тебе колени, понятно? — Лёва издаёт рычащий звук, но затихает, почувствовав на плече ладонь Шуры. Дальше Миша лежал молча. Лежал и старался смириться с мыслью, что ничего хорошего его не ждет, если ждет вообще что-то. Хотелось оказаться в страшном сне, и вот сейчас он проснется рядом с теплым Князем. Эта мысль уже даже боли особо не причиняла. В организме включился режим сохранения нервной системы. Смысл бояться неизбежного? Миша постарался лечь так, чтобы не прикасаться к клетке и отдохнуть спокойно. Спать хотелось, он устал слишком, его все вымотало. Только спать невозможно. Слишком страшно, слишком безнадежно. Он мучается, вертится, слышит голоса, а слезы от бездействия только наворачиваются. Для Би-2 это было даже хорошо. Спокойствие. Эта погоня их тоже вымотала. Это было трудно, но хорошо спланировано. Командная работа, каждый занимается тем, что умеет лучше всего. А то, что жертва узнала о их небольшом секрете, для них не представляло никакой опасности. Если его заказали, то заказчик просто хотел бы убить его сам. Оборотня никто не сохранит, слишком опасно для людей. Сонную и уставшую тушку перетащить легко. Он уже точно никуда не рыпнется. Ему не дали даже шанс, это самое обидное. Это слишком больно. Он уже не уверен, это голова кружится, это он падает в обморок или это обычный сон. Из одной клетки кинули в другую, на тело нацепили кандалы. На запястьях оставались яркие красные полоски. Кожа болела, но это казалось такой мелочью. Так уже без разницы. Перед глазами плыл весь мир, а глаз начал дергаться. Есть уже даже не хотелось. Хотелось попить. Тошнит. Больно. По всему телу, особенно в районе сердца. Какое-то обречённое чувство. От него не сбежать. Больно в руках и ногах. Болит голова, кружится сильно. Сейчас упадет куда-то. Спать хотелось, но нормально, не так. Хоть уже и без разницы. Жить не хотелось. Лучше просто умереть, чем терпеть это. Как в плену, хотя почему «как» – он в плену. Они продают его смерть. Лучше бы там убили, сразу, кровь всю выпили. Буквально. Вырубало на ходу. Слишком много бега, слишком мало сна. Тело не вывозило, ни медвежье, ни человеческое. Он с этим сделать ничего не может. Просто вырубается на земле. Становится чуть лучше. Он то пытается уснуть, то просыпается. Он уже потерялся, где реальный мир, а где просто сны, галлюцинации, мечты. Но он все ещё жив. К счастью или сожалению. И эта мысль сводит с ума. Они оттягивают неизбежное. Он чувствует смерть каким-то шестым чувством, сквозь сон слышит родной голос. Слишком родной. Осознание накрывает с головой. Андрей. Приехал. Приехал, чтобы добить. Горшок не понимает, сколько времени прошло, он не ориентируется никак. Ощущение страха так и не отпускало, больно стало вдвойне. Ладно, тот кошмар был не концом, даже не развязкой, это было только начало. Он не думал, что будет скучать по времени, когда бежал по лесу, но нет, он скучает. А голос все с кем-то договаривался, поругивался. Горшок дальше не слушал. Глаза снова слиплись. Может, это всё же сон. — Тебе не стоит просто так тратить пули, — Шура говорит спокойно, чётко, но слова звучат как стремление пристыдить. — Мы, конечно, не бедствуем, но стены не выдержат, если ты продолжишь так делать. — Он иначе бы не успокоился и продолжил бы орать, — парирует Лёва и, взяв салфетку, вытирает лицо от крови. Голод затих, отступил назад, но чисто вампирская жадность требует большего — съедения всей туши коровы и заодно противного оборотня. Он и раньше действовал на нервы из-за привычки напиваться и нести на весь мир разного рода бред, включающий в себя «мнение эксперта». Оно нередко касалось и других охотников. В их число входил и Лёва, плохо переносящий критику от кого-то, кроме Шуры. На самом деле, Горшок никогда не критиковал, он просто словесно поливал помоями, строя из себя «единственного настоящего охотника, работающего ради безопасности людей, а не ради денег». В тайне ото всех Лёва мечтал поставить Горшка на колени, унизить его и показать, что тот ничего не стоит, что он не более, чем простой хвастун без разума, что заслуживал лишь смерти. — В Макса ты почему-то не стреляешь, а орёт он похлеще лисы, — отчеканивает Шура. — Прекрати оправдываться и просто пообещай, что так больше не будешь. Ты уже достаточно унизил этого Горшка. Дальше идёт избиение лежачего. Либо на равных с ним дерись, либо успокойся и приводи себя в порядок, а то скоро заказчик приедет. Не хочу, чтобы он увидел твои клыки, и потом… Сам понимаешь… Кивок в ответ. Естественно Лёва всё прекрасно понимал: он неглупый, сообразительный и жутко злопамятный. Он хранит в памяти те моменты, когда попадался людям и был вынужден их убивать, чтобы они не убили его. Стыдно это и мерзко. Оно горчит на корне языка, отдаётся болезненным узлом в животе (кажется, это кишки так связывались) и давит на совесть. Возможно, это вызвано не стыдом, не рамками морали, а любовью к человеку, сделавшему так много для комфорта и безопасности. — Давай, приводи себя в порядок. Ты, конечно, мне любым нравишься, но остальные… — Шура грустно усмехается и быстро целует Лёву куда-то в щёку, чем вызывает очередную порцию мурчащих звуков. Миша, наблюдающий за этим сквозь туман бреда и усталости, завистливо фыркает.***