Улица 69

Какузу поднес ко рту остывший и крайне малоаппетитный кусок пиццы – по крайней мере, ему, как малоимущему, еда из школьной столовки доставалась бесплатно, – когда напротив приземлилась какая-то девчонка. Какузу покривил душой, мысленно назвав ее «какой-то» – он отлично запоминал людей. Это была та клуша, которой он помог донести альбомы с газетными вырезками на прошлой неделе. Какузу огляделся по сторонам. Свободных мест не осталось? Но столы тут и там пустовали. Какузу с неудовольствием вернулся к задубевшей пицце и созерцанию девчонки, которая заерзала под его взглядом. – Не против, если я посижу здесь? – спросила она, храбрясь изо всех сил. Какузу, вообще-то, был против, но ее нервозность его позабавила. Он равнодушно дернул плечом и вгрызся в пиццу. Тесто напоминало коросту, а пепперони утопала в жире. Хотелось передернуться, но Какузу стойко проглотил все, что было во рту, и запил яблочным соком. – Меня зовут Рут, – представилась девчонка, протянув руку поверх подносов. Какузу ответил на рукопожатие. Он до сих пор не догонял, к чему вести великосветские разговоры, если можно молча пожрать и свалить на все четыре стороны, но не хотел грубить. Девчонка не сделала ничего плохого. Разве что украла свободное время Какузу, которое он мог бы потратить более полезным образом. Например, делая восхитительное ничего. – Какузу, – сказал он. – Да. – Рут вспыхнула. – Я знаю. Какузу нахмурился. – Откуда? – Ты вроде как местная знаменитость. – Она снова заерзала. Какузу хотел спросить, чем так прославился, но передумал. Имелись некоторые соображения. Тут, например, не у всякого увидишь рожу в шрамах. – О тебе писали в газетах, – добавила Рут, стушевавшись. – Об аварии. – Ну конечно, – буркнул Какузу. Он это уже проходил и, честно говоря, надеялся, что стал для любопытных вчерашним днем. Да, авария. У лесовоза на серпантине порвалось крепление, и бревна полетели в ехавший следом за ним автомобиль, где находилась семья Какузу. Да, его родители погибли, потому что сидели спереди. Да, Какузу уцелел, потому что дремал, лежа на заднем сидении. Одно из бревен на полной скорости пробило лобовое стекло, прошло через тело отца Какузу, спинку его сидения, и вылезло с другой стороны, практически над Какузу, пропахав ему по лицу. Другое бревно прилетело в центр автомобиля, протаранив его насквозь, и заточило Какузу под собой, как в клетке. Да, он спал в момент аварии, и проснулся от резкого торможения, громких звуков и боли. В последний момент отец попытался сдать вбок, чтобы не слететь с трассы в пустоту. Автомобиль врезался в заграждение и встал, на него посыпался грубо обработанный лес, и в тот момент, когда это происходило, в сумятице, грохоте, жжении, развернувшемся в один момент чувстве клаустрофобии и неизбежности финала, Какузу думал только об одном: автомобиль взорвется, автомобиль наверняка взорвется. Он довольно скоро сообразил, что матери и отца больше нет. Он пытался звать их, но почти не мог шевелиться. Рот ужасно болел. Это не сильно волновало Какузу: он был на сто процентов уверен, что у автомобиля повредило бензобак, и взрыв неминуем. Так потянулись минуты в ожидании смерти. Какузу был последним. Он пытался сдвинуться, пытался просунуть руку и открыть дверь, но оставался заключен в свою крохотную тюрьму из бревен, глубоко вошедших в спинку сидения прямо над ним. Только чудом Какузу не разделил судьбу отца. Кроме того, он не знал, что случилось с матерью (позже он выяснит, что ее изрезало стеклом, а тупой конец бревна размозжил ей череп). В самом начале ему казалось, будто он слышал ее всхлипы, но это, скорее, было дикой игрой воображения. Затем молчание длилось, и длилось, и длилось. Остался только звук сердца, лихорадочного частящего при полном отсутствии каких-либо действий. За пределами этого – ничего. Снаружи ветер шевелил листву и траву, но Какузу не слышал его за неумолимым молотом своего сердца. Он пролежал так несколько часов. Это была непопулярная дорога в гористой местности. Они воспользовались ею, потому что сбились с пути – навигатор потерял связь и начал водить кругами. Тогда отец Какузу предложил последовать за лесовозом, потому что его водитель наверняка знал, куда ехать. Никто бы и не подумал, что это решение будет стоить ему – им всем – жизни. Когда следующий, кому выпало на долю воспользоваться этой дорогой, вызвал полицию, и на место наконец прибыл шериф, никому и в голову не пришло искать выживших. Какузу чудом заметили, и потребовалось еще больше времени, чтобы освободить его из заточения. – Ну парень, ну везучий сукин сын! – то и дело приговаривал шериф, пока бревно над головой Какузу спиливали вручную, чтобы не причинить дополнительных увечий по неосторожности и не сыпать искрами на месте потенциальной утечки бензина. Какузу совсем не считал себя везучим. Он страдал от обезвоживания, хотел в туалет; застывшая на лице кровавая корка горела и невыносимо чесалась. Он знал, что родителей больше нет, и ничто никогда не будет как прежде. В голову лезли мысли о похоронах, которые кому-то придется организовывать, о бумагах и наследовании, об опеке над ним, которую предложат нелюбимой бабке как единственному оставшемуся члену семьи. Рутинность этих размышлений утомляла Какузу. Он чувствовал себя сонным, будто бы слегка поддатым. Полицейские, хлопотавшие над ним, были уверены, что у него шок, но ему всегда представлялось, что шок – это как-то иначе, резко и веско, как тишина после взрыва. Какузу был скорее… утомлен. Не испытывал радости по поводу своего освобождения. Он не испытывал абсолютно ничего. Скорая помощь забрала его вертолетом в ближайший госпиталь. Он не знал, как работает система оповещений; вероятно, какой-то оголтелый местный репортеришка мониторил полицейскую волну. Когда Какузу доставили в больницу, газетчики уже топтались снизу. Врачи и полицейские сдерживали их натиск довольно долго, не давали им подняться в палату, но потом Какузу выписали, и эта падаль обрушилась на него со всем своим бесцеремонным любопытством. Он никогда не соглашался на беседы с журналистами – не вчера родился. Проблема заключалась в том, что безмолвные попытки ускользнуть от прессы мало помогали. Ничто не способно было заткнуть рты тех, кто планировал нажиться на чужой трагедии. – Если тебе некомфортно, поговорим о чем-нибудь другом! – подхватилась Рут, заметив, как углубляются складки между бровей Какузу. – Прости! Я совсем не хотела… «Интеллект как у птички», – со скукой подумал Какузу. Не хотела она! Наверняка очень хотела. Все мечтали выковырять из него хоть какие-нибудь подробности произошедшего и в тайне посмаковать, тихонько обсудить с подружками или поделиться вечером с родственниками за просмотром телешоу. Такова природа людей. Их притягивает все отвратительное и пугающее, но лучшая беда, конечно, та, что случилась не с тобой, а с соседом. – Бли-ин, как неловко… – продолжала бормотать Рут. – Честно, я не собиралась тебя расстроить… Просто хотела поговорить. Я ведь упоминала, что рисую для школьной газеты? Какузу чудом не закатил глаза. Если ему сейчас предложат «поделиться ранее не опубликованными подробностями» аварии, он огреет эту курицу подносом. (Но, скорее всего, нет, потому что акты агрессии по отношению к сверстникам заносят в личные дела, а с такой пометкой плакало его поступление.) – Видел новый номер? – Внезапно дурацкая газета «Кресцент Хайтс» оказалась развернутой перед Какузу, а длинный палец Рут с непропорционально коротким ногтем указывал на одну из иллюстраций. – Это я нарисовала! Стоило отдать ей должное – с точки зрения техники рисовала она неплохо. По крайней мере, на вкус Какузу. Лица выглядели весьма реалистично. С другой стороны, он не фанател от такого стиля: густых мазков угля или крайне мягкого карандаша, ломаных линий, драматичных персонажей, далеких от любых представлений о красоте. Что-то такое с радостью опубликовал бы на своих страницах «Шарли Эбдо». – Очень… – От Какузу явно ждали какой-то реакции, и оттого он слегка потерялся. – …мило. – Да? Спасибо. Из-за учебы у меня немного времени рисовать, но я стараюсь… Вечно ношу с собой блокнот для набросков, вдруг выпадет минутка… – Блокнот тут же очутился на столе напротив Какузу. Тот предположил, что достали его не просто так, и начал медленно перелистывать страницы. Те же уголь и очень мягкий карандаш, сильный нажим, драматичные некрасивые люди. Какузу узнал в некоторых из них своих одноклассников, но в реальности те были посимпатичней. Значит, стиль. Странное видение автора. На этот раз он удержался от комплимента. Повисла неуютная пауза, которую Рут немедленно поторопилась заполнить собой. – Я хочу стать профессиональной художницей. Иллюстрировать книги. – Ну так вперед. – Какузу все никак не мог выкупить, что именно она продавала. – Я тут подумала… – Рут нервно взлохматила волосы, зачесав их назад. Движение чем-то напомнило Хидана. – У тебя очень интересное лицо. Я бы хотела порисовать тебя, если ты не против… и если у тебя найдется время… – За сколько? – уточнил Какузу без всякой задней мысли. Пока он искал себе подработку, не раз натыкался на объявления арт-колледжей: те вечно набирали моделей, но им требовался кто-то с опытом, свободный в середине дня. Какузу не подходил ни по одному из параметров. Он понимал, с такой-то рожей его вряд ли бы взяли, хотя он видел студенческие работы. На них встречались люди всех возрастов, форм и пропорций. Видимо, считалось, что рисовать моделей, не подходящих под общепризнанный идеал красоты, даже интересней. Рут вспыхнула, как красная лампочка над дверью в операционную. – А? До Какузу запоздало дошло, что она предлагала ему попозировать забесплатно. По-дружески (хотя они не были друзьями, он всего лишь помог ей донести сраные альбомы). Его слегка уязвила мысль о том, что кто-то думал, будто у него есть время на такие глупости. Он учился, работал, готовился к поступлению, вел какой-никакой быт вместе с Хиданом… В свободное время он хотел просто отдыхать и заниматься тем, что доставляло ему удовольствие. Позирование перед вечно мямлящей девицей, у которой на шее болталась подвеска в виде лезвия, сюда не входило. – Ладно, забей, – поспешил бросить он, схватил поднос с остатками своей трапезы и собрался было уйти, как Рут подскочила с места, вытянув руки вперед. – Погоди! Прости, я… Я не подумала. Да. Ты прав. Быть моделью – непростая работа. Я заплачу! Какузу притормозил. Деньги! Просто так! За стояние в одной позе! – Слушаю. – Голос не выдал его заинтересованности. – Не знаю, сколько стоит работа модели, но могу посмотреть в Интернете, – Рут достала смартфон. – Сейчас, подожди… Где-то двадцать-двадцать пять долларов в час? – Пятьдесят, и мы договорились. Девушка бросила на него потрясенный взгляд, но почему-то кивнула. Долю секунды Какузу чувствовал себя полным дерьмом («Она попросила меня как друга»), но затем подумал о том, как бы распорядился лишними пятьюдесятью долларами. Он бы купил что-то для Хидана. Новые джинсы, к примеру. В комиссионке «Вэлью Вилладж» иногда встречались настоящие сокровища – с фирменной этикеткой, не ношенные. Или, в крайнем случае, можно все спустить на нормальную пиццу – с сырным бортиком из «Пицца Хат» – и пиво. Они редко брали готовую еду… Хидана бы это определенно порадовало. – Хорошо. Тогда… Ты свободен сегодня после школы? – спросила Рут. Какузу был свободен. – Можем пойти ко мне. Я живу с тетей, ее до вечера не будет дома… Вот это уже звучало подозрительно. Какузу не боялся за свою безопасность, но не до конца отдуплял, зачем ему идти домой к малознакомой девчонке. Плюс, заплатят ли ему за время в пути? Вряд ли. – Или мы просто найдем свободный кабинет, – подсказал Какузу. Рут немного подрастеряла энтузиазм. – Да, или так. – Встретимся в три. – С этими словами Какузу удалился. По дороге на следующий урок – историю – Какузу сделал мысленную зарубку написать Хидану, что сегодня задержится, и почти сразу забыл о своем намерении. Какие-то придурки играли в кабинете губкой в псевдо-бейсбол, за что весь класс получил нагоняй. Кроме того, Какузу был очень занят, без конца прикидывая, на что хватит пятидесяти долларов. Жаль, одни и те же деньги нельзя потратить несколько раз. Когда последний урок закончился, Какузу спустился на первый этаж, встал у шкафчиков – как раз там, где встретил Рут в первый раз, – и принялся ждать. Вскоре появилась и она, суетливо поправляя сумку с учебниками. – Как уроки? – Как всегда, – ответил Какузу. Не сговариваясь, они синхронно зашагали по коридору против толпы, стремившейся к выходу. Кое-кто поглядывал на них с любопытством и тем самым сальным «пониманием», с которым тихоню-заучку подталкивают на вечеринке пригласить на танец капитана футбольной команды. Какузу это не понравилось. Его необъяснимо раздражало, что кто-то мог всерьез поверить, будто он подбивает клинья к Рут. Однажды перед физкультурой к Какузу подкатила Эмильена, чирлидерша номер два всея их школы, и медовым голосом осведомилась, какие девчонки ему нравятся. Неподалеку, похихикивая, мялась ее свита. Какузу напрягся. С его-то исполосованной рожей вернее всего было предположить, что полученный ответ использовали бы, чтобы издеваться над ним до самого выпускного, особенно если бы он запнулся или ляпнул что-то глупое. Но он не запнулся. «Высокие блондинки с маленькой грудью». Лицо Эмильены как-то сползло – вероятно, потому что она не была ни высокой, ни светловолосой, ни, на худой конец, плоской. У Рут по сравнению с ней имелось одно несомненное преимущество – формами она напоминала доску. Что, впрочем, не добавляло ей ни грамма привлекательности в глазах Какузу. Большая часть классных комнат успела опустеть. Рут и Какузу заняли первую попавшуюся. Со стен смотрели портреты Марка Твена и Джека Лондона, а сбоку от доски красовался постер с цитатой Хемингуэя: «Нет более верного друга, чем книга». Кабинет литературы. Рут бросила сумку на одну из парт, достала пенал и блокнот для скетчей, затем – батончик мюсли. – Будешь? – бесхитростно спросила она, протянув батончик Какузу. Он покачал головой. – Нет, спасибо. Давай начнем. У меня дела вечером. Как мне встать? Рут призадумалась. – Может, пока просто… в пол-оборота? Я сделаю несколько набросков, а ты посмотришь и скажешь, что нравится. – Нравиться должно тебе, а не мне, – заметил Какузу. Он не был уверен, что хочет видеть себя в той драматичной стилизованной форме, какую приобретал любой в мире творчества Рут. – Тогда уж – нравиться должно нам, – уточнила девушка, сдобрив слова милой улыбкой. Наверное, кто-то другой в этот момент ощутил бы теплоту и подумал о сближении, о том, как трогательно начало новой дружбы. Кто-то, но не Какузу. Его неприятно царапнуло внезапное «нам», хотя никаких «их» не существовало. Цепляться к словам было мелочно и глупо, но Какузу будто заклинило на этом маленьком местоимении. Рут использовала его, чтобы расположить Какузу к себе, позволить ему испытать сопричастность. Людям нравилось быть элементами чего-то – групп, объединений, мифических «них». В основном нравилось. Но только не Какузу. Пересилив себя, он проигнорировал реплику Рут, и та погрузилась в рисование. Как и договаривались, она сосредоточилась на скетчах, прося Какузу менять позу каждые десять-пятнадцать минут. Весьма удачно. Какузу впервые работал моделью. К его неприятному удивлению, тело начинало уставать и неметь практически сразу, как он замирал. Кто знал, что сохранять неподвижность настолько трудно? Теперь Какузу задавался вопросом, как натурщики в колледже выстаивали многочасовые сессии. Это же безумие! Настоящая пытка. Неудивительно, что в объявлениях искали кого-то с опытом. Способного терпеливо сносить боль, скуку и дергающиеся от напряжения конечности. – Все в порядке? – спросила Рут, подняв взгляд от блокнота. – Не думал, что будет так трудно, – с неудовольствием признался Какузу. – Руки затекают? Всегда можно сделать передышку! – Ты удивишься, как часто они мне понадобятся. Рут снова улыбнулась: – Мой преподаватель по рисованию говорит, именно естественные позы сложнее всего держать. Когда кто-то берется за большой проект, модель сначала просят порепетировать позу, чтобы узнать, реально ли в ней проводить по несколько часов в день. – Почему бы просто не сделать фото? – фыркнул Какузу. – Люди видят мир не так, как он выглядит на снимках, – с энтузиазмом принялась объяснять Рут. – Ты замечал, что на фотографиях и передний, и задний план одинаково детализированы? Перспектива воспринимается иначе. Забывшись, Какузу пожал плечами. Он никогда об этом не думал. – Я не особенно интересуюсь искусством, – заметил он, чувствуя, что должен что-то сказать. – Да? А что тебе интересно? «Деньги. Хидан. Дотянуть до совершеннолетия». Видимо, Какузу слишком долго прикидывал, как наиболее безопасно и исчерпывающе удовлетворить любопытство Рут. Девушка вновь озадачила его вопросом: – Кем ты хочешь стать? Ну, когда закончишь школу? О, Какузу точно знал, кем он хочет стать. – Инженером-нефтяником. – Ух ты, круто! – Рут восхитилась так искренне, будто он заявил, что намерен стать новым мессией. – Потому что любишь химию? «Нет. Потому что это приносит бабло», – раздражение Какузу все крепло. Раньше Рут бесила его безотчетно, из-за туповатой благостности. Славные были времена. Близкое общение позволило ему выяснить, что ее незамороченное восприятие держалось на непозволительной, непробиваемо-детской наивности. Какая разница, кто что любит? Во главе угла стоит выживание, а для него необходимы ресурсы. Когда-то ради пропитания охотились на дичь, теперь – на доллары, что в разы труднее. Какузу не верил в интерес, а также в способности, талант и прочее говно, которое внушают доверчивым дуракам. Он искренне верил: при наличии упорства и некоторого количества серого вещества в черепной коробке кто угодно способен добиться результатов в чем угодно. При этом Какузу был чертовски прагматичен. Он в принципе отвергал понятие «недостойного». Если бы проституция могла приносить экспоненциально возрастающий доход на протяжении всей жизни, не несла вреда здоровью, дарила стабильность и гарантировала страховое покрытие, Какузу занялся бы ей без зазрения совести. Но покуда существовали сферы занятости, которые разом давали все – и определенный статус, и неуклонно растущие зарплаты, и другие приятные бонусы, – ему не нужно было думать о том, как бы продать свое тело. Он собирался торговать мозгами. По крайней мере, тем, на что они способны в потенциале. Какузу не собирался объяснять все это Рут. Он вообще не любил разжевывать. Если человек понимает – прекрасно, если нет – разве это не его проблемы? Рут хотела существовать в мире вдохновения, предназначения и других бессмысленных существительных. Такие как она верят, что станут популярными художниками, даже спустя десятилетия однообразного рисования бэкграундов за копейки, пока усталость и разочарование не загонят их в петлю. А все почему? Потому что детские мечты – для детей, а взрослым необходимы планы. Например, как заработать на дом, три автомобиля и достойную старость, если начинаешь с абсолютного нуля. – Да, типа того, – буркнул Какузу. – Я вот совсем не понимаю химию, – пожаловалась Рут. – Точные науки – не мое. Какузу забеспокоился, что она, воспользовавшись моментом, попросит подтянуть ей химию, но ее унесло в другие дали: – То ли дело философия! Или, например, антропология! Или психология! Если бы я не собиралась поступать на изобразительное искусство, то занялась бы чем-нибудь таким… – Чем именно? – уточнил Какузу, и далеко не из интереса. Его не оставляло чувство, что девушка мешает котлеты с мухами. – Если ты выберешь специализацией философию, то станешь максимум ее преподавателем в университете. Если антропологию, то получишь должность государственного служащего по делам о сохранении культурного наследия. С психологом тоже все понятно – добро пожаловать в консультирование несчастных за дешево. Потому что психологи не имеют права выписывать фарму, а значит, бесполезны. Наверное, он переборщил. Рут вновь уставилась на него, растерянно приоткрыв рот. – Неправда! Я много занималась со школьным психологом после того, как папы с мамой не стало. Она здорово помогла! – Ну, повезло тебе. Повисла неловкая пауза. Рут буравила взглядом свой блокнот, Какузу принялся сосредоточенно рассматривать плакат про верного друга-книгу. С его-то подходом к общению, других друзей ему не светило. Ну, не считая Хидана, но тот не являлся другом в полном смысле этого слова. Он был… просто Хиданом. Человеком с ветром в голове и потрясной задницей, способным осадить Какузу, когда его начинало нести. И разговоры с ним не требовали усилий, не то что с Рут. Хидан не отличался тонкой душевной организацией. Это еще надо было постараться, чтобы его задеть. – Прости, – тихо выговорила девушка. – Я не хотела… Какузу, хоть убей, не допирал, за что она просила прощения. За то, что снова подняла тему смерти родителей? Так ведь и она оказалась сиротой, оттого, видимо, и жила с теткой. А вот Какузу козлил на протяжении всей беседы, потому что… Да хрен знает, почему. То ли у него проблемы с социализацией, то ли он реальный кусок говна. То ли ему на долю не выпадало болтать с девчонкой, которая смотрела бы на него как на гребаного пророка, а это как-то обескураживало. – Все нормально, – с усилием выдавил Какузу. – Это мне надо извиняться. Можешь изучать что хочешь и стать кем хочешь. И психологи не бесполезные. Наверно. Его неуклюжие слова заставили щеки Рут порозоветь, и она захихикала, прикрывая рот ладонью. Какузу зачем-то представил эту сцену как эпизод из ситкома про школу: вот Рут смеется, ее длинная челка покачивается перед лицом, и она аккуратно заправляет ее за ухо, а после поднимает глаза на киношного Какузу – и его сердце замирает, ведь ничего милее он в жизни не видел. На экранную картинку, разумеется, наложен розоватый фильтр. А то и вовсе радужный. Немного озадаченный странной фантазией, Какузу прислушался к себе. Что он чувствовал? В основном, голод. И шея конкретно затекла. – Если ты не ненавидишь меня за мой глупый язык, можно я попрошу еще кое о чем? – Рут продолжила неотвратимо краснеть, и Какузу стало совсем не по себе. – Попозируешь мне без верха? Прям минутку. Хочу потренировать анатомию… Какузу пожал плечами. – Ладно. Просьба, конечно, была такая себе. Если в класс заглянет кто-то из учителей, объяснить, что тут происходит, будет непросто. А с другой стороны, почему непросто? Вон, у Рут блокнот, на парте разложена целая куча арт-прибамбасов, и никто не снимает ни с кого трусы. Все прилично! К тому же час почти закончился. Сейчас Рут по-быстрому набросает голые соски Какузу, отдаст ему заветный полтинник, и придет пора валить на все четыре стороны, что Какузу и сделает с неиссякаемым энтузиазмом. А там – здравствуй, пицца. Восемьдесят пять процентов за то, что с беконом и грибами. И сырным бортиком, разумеется. Хидан не ел края пиццы, если внутри не было начинки, считал это издевательством, и никакой соус не помогал его переубедить. – Если не трудно, распустишь волосы? – попросила Рут. – И голову чуть-чуть вправо. Стянув футболку, Какузу безропотно выполнил все пожелания. Нагота его не смущала. Раздеваться в школе было стремновато, но пуританскими нравами тут никто не отличался. Если на переменах можно самозабвенно сосаться, надрачивая член своего парня прямо через джинсы, то и за позирование топлесс ничего не будет. По крайней мере, Какузу так считал. Рут закончила последний рисунок довольно быстро. Какое-то время она изучала его, наклоняя голову так и сяк, а затем удовлетворенно выдохнула: – Показать? Вновь одевшись, Какузу кивнул. Учитывая стиль Рут, он не то чтобы сгорал от нетерпения. Какузу со всеми шрамами и так не красавец. На бумаге, в черном жирном карандаше он представлял свое лицо еще уродливей, но вышло на удивление гармонично. Рисунок и походил, и не походил на Какузу. Парня на нем с легкостью можно было счесть привлекательным, и Какузу ощутил замешательство от осознания того, что смотрит на себя. Вернее, на улучшенную, более прилизанную версию себя. Если бы он выглядел как-то так, Хидан бы наверняка относился к нему по-другому. – Ну как? – полюбопытствовала Рут. – Круто, – признал Какузу. – Можно сфотографировать? Девушка просияла. – Конечно! Тебе правда нравится?! Какузу и сам был изумлен не меньше. Вот, блин, и стиль «Шарли Эбдо». Впрочем, все остальные наброски с ним не особенно удались. Когда Какузу сделал снимок рисунка, Рут убрала блокнот, пенал, после чего достала старомодный кошелек с вышивкой. – Вот. – Она быстро сунула Какузу полтинник. – Спасибо. Было очень… Очень. – Тебе спасибо, – откликнулся Какузу, запихивая сложенную вчетверо купюру в карман. – С тобой приятно иметь дело. Он был простым человеком: ему нравилось иметь дела со всеми, кто обещал ему деньги, а потом честно их давал. Рут отчаянно зарделась. – Да?.. Э. Здорово. Спасибо. – Кажется, она хотела добавить что-то, но замешкалась. У Какузу не было времени ждать, пока Рут соберется с мыслями. – Увидимся, – бросил он, подхватил рюкзак и ушел. В первые несколько минут, пока Какузу брел по знакомым до боли школьным коридорам, его преследовало чувство, будто он сделал что-то не так. Словно от него хотели чего-то вполне определенного, а он все испортил. Но сколько Какузу ни углублялся в свои последние воспоминания, вычисляя, где мог напортачить, ответа не было. Он снова обидел Рут? Если да, то чем? Да какая, блин, разница. Он становился мнительным. Смутное, недооформленное ощущение проеба некоторое время витало поблизости, но к тому моменту, как Какузу сел на поезд, растворилось без следа. У Хидана был выходной, поэтому Какузу нашел его у трейлера. Он, в комбинезоне на голое тело, валялся в шезлонге, вытянув ноги и раздвинув их в стороны. – Эй, – не очень-то дружелюбно начал он при виде Какузу, прикрыв глаза рукой на манер козырька. – Куда ты пропал? Клянусь, с минуты на минуту я бы решил, что тебя спиздили! – Кто? – Какузу скинул рюкзак на островок сухой травы у второго шезлонга. – А я ебу? Людей то и дело похищают, – недовольно проворчал Хидан. – Никогда больше меня так не пугай. Какузу устало покачал головой. Серьезно? – Ты даже не написал, чтобы проверить, как я. – Ну так и ты мне не написал! – Хидан подобрал ноги и уселся по-человечески. – А я не хотел тебя доставать. Вдруг ты с кем-то ебешься? Какузу опустился в шезлонг напротив. Пластик раскалился на солнце и грел зад сквозь джинсу. – Ни с кем я не ебался. Одна девочка из школы попросила попозировать для рисунка. Я согласился. Хидан по-птичьи склонил голову. – Так-так. Девочка из школы? А вот тут поподробнее. – Его губы сложились в пошловатую ухмылку, которая безумно ему шла. Какузу не мог отвести от нее взгляда. Блядь, губы Хидана сами по себе были произведением искусства. Такие чувственные. Какузу мог бы вечно изучать их изгибы и подбирать определения цвету, навевающему мысли о лепестках розовой мальвы и клубничном муссе. А ведь он не был поэтом! Все, что лезло ему в голову, плавало на поверхности. – Было бы что рассказывать, – вздохнул Какузу, – да ты уже все знаешь. Та девочка – художница. И она мне заплатила. Хочешь посмотреть, что у нее получилось? – Спрашиваешь! – Хидан немедленно перебрался к нему и сел вплотную, притираясь плечом и бедром. Какузу обдало его запахом, который звучал на солнце гуще и теплее. Невообразимо хорошо. У Какузу начало вставать. Больше всего на свете ему хотелось повернуть голову, обхватить лицо Хидана ладонями и засунуть язык в его восхитительный рот. Он почти чувствовал привкус его слюны, горчащей после недавнего джойнта. Потребовалось задержать дыхание, чтобы немного проредить безумие. Сосредоточиться на реальности. На том, какое солнце горячее, а воздух – невыносимо тяжелый, переполненный влагой. Какузу вытащил айфон, стараясь думать о простых вещах: его весе, размере, гладкости пластикового чехла и немного съехавшей набок защитной пленке, которую давно следовало переклеить. Это помогло вырваться из нездоровых грез. Частично восстановив самообладание, Какузу открыл фотографию рисунка и продемонстрировал Хидану. Тот отобрал у него телефон, какое-то время разглядывал снимок, приложив палец к губам, после чего присвистнул: – Не проеби свой шанс, чувак. – Какой шанс? – не понял Какузу. – Она тебя хочет. При всем своем долбоебизме Хидан обладал одной уникальной чертой – иногда он бил не в бровь, а в глаз, вообще не целясь, и каждый раз, когда это случалось, Какузу не знал, как реагировать. Этот случай не стал исключением. Попадание Хидана в яблочко было настолько очевидным, что Какузу переклинило. Мысленно он промотал всю историю знакомства с Рут, от первого эпизода до последнего, выискивая доказательства свежесостряпанной Хиданом теории, и, черт возьми, их были сотни. Все сходилось! То, как Рут краснела, и запиналась, и задавала нелепые вопросы, и извинялась на пустом месте… И, что самое идиотское, Какузу все это замечал. Именно поэтому он испытывал неловкость рядом с ней. Поэтому ему доставляли почти физический дискомфорт ее восхищенные взгляды. Он чувствовал, что нравится Рут, хотя совершенно не хотел ей нравиться. Интерес такого рода должен был польстить Какузу, поднять его самооценку, но он отчего-то ощущал себя человеком, по глупости шагнувшим в болото. Блин, понятно же, что там топь, зачем в нее лезть, когда ищешь путь на гору? – Ничего она меня не хочет, – заявил Какузу из чистого упрямства. – Ей просто нужны модели. Хидан повернулся к нему. Весь его облик лучился весельем. – Или хуй, на котором удастся отменно попрыгать. Учитывая, что Рут явно не располагала обширным опытом по части муток, она скорее искала кого-то для трогательного хождения за ручку и совместного просмотра сериалов. Но Какузу решил не вдаваться в детали. – Что, даже не скажешь: «Она не такая»? – поддел Хидан. Он точно видел Какузу насквозь. В лиловых глазах бесновались черти, и Какузу вновь поймал себя на том, как хотел бы засосать его – да хоть чтобы положить конец этому дурацкому разговору. – Я без понятия, какая она, – заметил Какузу, стараясь, чтобы в тон не просачивалось раздражение. – Говорил с ней раза два. Она предложила попозировать, я согласился за пятьдесят баксов. Если все это затевалось ради секса, то мне такое не интересно. Хидан цокнул языком. – Ну ты и кретин, я прямо хуею. Часто тебе предлагают поебушки? – Не особо. – Вот именно! Соглашайся. Впендюрь ей по самые помидоры. Какузу моментально преисполнился желанием впендюрить ему – во всех смыслах. Сначала хорошенько въебать по пустой серебристой башке, а после – опрокинуть Хидана на траву и навалиться сверху. Мысли о сексе с Рут, да что там, просто о голой Рут вызывали оторопь. Наготу привыкли преподносить как что-то запретное и возбуждающее, забывая о том, что это самый естественный вид на свете, обыденный, безыскусный и нелепый. Человеческое тело смешно. Одежда маскирует недостатки, особенности и просто странные выдумки природы, а без нее все скатывается в русскую рулетку, где вместо пуль – гормоны. Иногда выстреливает, и не важно, кто как выглядит, каков на вкус и чем пахнет. Более желанного любовника не найти! А бывает, что и не выстреливает. Поднапрягшись, Какузу мог представить Рут без одежды, но в той части, где его хуй должен был откликнуться на это определенным образом, фантазия начинала буксовать. Не потому ли, что для русской рулетки в барабан заряжают всего один патрон, а Какузу уже вынес себе мозг в предыдущем раунде? Его сладкая смерть смотрела на него самыми красивыми глазами на свете. – Обед в свой выходной ты, конечно, не приготовил, – заметил Какузу, отнюдь не изящно переводя тему. – Конечно! – всхохотнул Хидан. – Зато я позаимствовал у Грега машинку для стрижки. Снимешь мне затылок? Хочу крутой андеркат. – Это вообще не имеет отношения к еде. – Да-а, зато имеет отношение к тому, что я ждал тебя! А еще мне наконец отдали мою долю чаевых, поэтому я приглашаю тебя в «Костко» на самое трехдолларовое свидание в истории. Сердце Какузу пропустило удар. На какую-то очень долгую секунду ему показалось, будто оно вообще больше никогда не запустится, что Хидан его окончательно сломал, и это будет самым лучшим, что с ним случилось, потому что сгинет он в прекрасных иллюзиях. – Не шути про такое, – из последних сил попытался защититься Какузу. Голос звучал ужасно, низко и хрипло, будто его перед этим сутки пытали. – Про что? – Про свидание. – Не бойся, твой невинности ничего не угрожает, солнышко, – промурлыкал Хидан. – Просто хотел сказать, что плачу за жрачку. – Как щедро с твоей стороны. Вместо ответа Хидан послал воздушный поцелуй. «Короче, это не свидание», – подвел итог мрачный внутренний голос Какузу, которому все всегда было ясно наперед. За что именно он отвечал во внутренней иерархии, было не совсем понятно: то ли за проницательность, то ли за негатив и закидывание всех вокруг говном. На этот раз к нему не присоединился его слезливый напарник, который всех жалел. Ну, что ж. Свидание это или нет, но пора заняться делом. Лет в четырнадцать Какузу довелось подстригать отца триммером. Тогда ему казалось, это плевое дело, как два пальца обоссать. Отец не елозил, не ждал чудес и сам поставил насадку для необходимой длины. Хидан… Хидан просто припер от Грега инструмент без инструкции вместе с комплектом непонятных гребней. Какузу не представлял, какой из них для чего, и полез в Интернет на поиски подсказок. Через статьи на сайтах про стрижку и бритье приходилось прорываться с боем: видимо, после их прочтения у простака-обывателя должна была сформироваться идея, что с триммером не справиться в одиночку, и впереди одна дорога – в барбершоп. Замаячившие на подступах траты вдохнули в Какузу сил. Он понял, что готов. Когда доверчиво подставленная голова Хидана оказалась перед ним, во рту у Какузу пересохло. Он бесконечно смотрел, как светлые волосы блестят, отражая солнечный свет, и капля по капле забывал, зачем он тут. Рука с машинкой сама собой обмякла, опускаясь. Другая, свободная, напротив, поднялась и зарылась в длинноватые, почти невесомые пряди, из-под которых виднелась шея Хидана, розоватая, сильная, но в то же время какая-то беспомощная. Какузу умирал от желания нагнуться и зарыться носом в волосы Хидана, вдыхая так глубоко, будто он задался целью поглотить весь кислород на земле, а потом опустить лицо ещё ниже, чтобы мокро поцеловать туда, где проступал аккуратный позвонок. После этого он бы, наверное, окончательно озверел и по-животному впился зубами в Хиданов загривок – ему чертовски нравилось, когда в порно кто-то входил в партнёра, прикусывая его за холку. Вот только Хидан был немного чересчур одет для такого развития событий и ждал, когда его постригут. – Ты мне там чё, массаж головы делаешь? – рассмеялся он, когда рука Какузу в его волосах стала вести себя слишком уж по-хозяйски. – Не, – нехотя протянул Какузу. Звуки собственного голоса все портили. – Прикидываю, как бы тебя обкорнать, чтоб ты больше никогда меня об этом не просил. – Блин, ты так заморачиваешься из-за всего! Даже если ты побреешь меня налысо, я буду не уродливей Эминема. Так что клади толстенный хуй на перфекционизм и стриги давай! «Да будь ты мужиком!» – принялся подбивать непонятно к чему мерзкий внутренний голос. Какузу не настолько поехал, чтобы пытаться выяснить у собственных выдумок, что они имеют в виду, поэтому занялся тем, на чем настаивал Хидан. Это разительно отличалось от подравнивания висков отцу, волосы которого были как толстенная черная леска. Какузу будто наводил марафет Леди Озера, прекрасной белокурой фее, с той только разницей, что на ее месте был вполне себе реальный человеческий мужик, время от времени отпускавший шутки-самосмейки, а потом по-идиотски угоравший над ними. Какузу в такие моменты фыркал, чтобы не сойти за тупого. Сам-то он едва дышал. Безумно боялся накосячить: срезать Хидану что-то не то или начать его откровенно лапать. Таилось в этом что-то несправедливое: чьи угодно притязания укладывали Хидана в кровать нагишом с широко раздвинутыми ногами, но в случае с Какузу все было слишком неопределенно… Если он проебется, и Хидан его отбреет, начнется полная срань. Придется, наверное, свалить, чтобы избежать неловкости и разнообразных пиздецов, а как закончить школу, будучи бездомным, Какузу не представлял. Тратить на жилье деньги, по центу откладываемые на поступление, он не собирался, но вся ситуация в связке подводила его к любому из парадоксов, где следствие определяло причину. Иными словами, ни при каких обстоятельствах не стоило многозначительно прикасаться к Хидану, ведь будущее Какузу держалось на их добрососедских отношениях... И это было дьявольски нечестно. Почему долбанная Рут не могла оказаться хотя бы вполовину такой же привлекательной, забавной и соблазнительной? Почему она не родилась похожей на Хидана хотя бы самую капельку? Или, если уж на то пошло, почему Хидан не мог учиться с Какузу в одной школе? Тогда бы Какузу позвал его к себе, чтобы позаниматься физикой, химией, чем угодно, и тогда... На этой мысли он снова вляпался в факт, что ему негде жить, потому он и ютится в трейлере со взрослым Хиданом. Очередные завихрения парадокса про яйцо и курицу. Дерьмо! Несмотря на внутренние терзания Какузу, андеркат получился вполне сносным. Хидан потрогал шею и затылок, проверяя, что да как, отряхнул плечи от волос и с широченной улыбкой вынес вердикт: – Круто! Теперь прохладненько… – Он хитро сузил глаза, фиксируя взгляд на Какузу. – Хочешь, и тебе висок сбреем? Какузу мог поспорить на тысячу долларов или даже на свой мизинец – Хидан никогда никого не стриг. Становиться жертвой его экспериментов не хотелось. – Нет. – Да ладно, – Хидан во мгновение ока очутился рядом, прилепился сбоку, и горячо выдохнул Какузу в ухо: – Ты будешь секси… – Последнее слово он произнес с придыханием. Секс. Да, он сказал почти это. Не суть. От одного звука можно было обкончаться. Какузу со всей силы прикусил кончик языка. Держаться! Держаться! Но маленький генерал его внутренней армии, отдающий приказы направо и налево, заранее проиграл. – Только один висок, – услышал он неуверенное признание собственной капитуляции. Сегодня Какузу уже размышлял о неосторожном шаге в топь. Что ж, вот где находилось реальное болото, и Какузу круто в него влип. По самые гланды. – Слева или справа? – Справа. Хидан усадил его. Снял резинку с хвоста Какузу, обстоятельно расчесал волосы. Весьма профессионально отделил ту часть, которую собирался сбрить. Повезло, что Какузу ни с кем не поспорил ни на косарь, ни на свой мизинец, а то проиграл бы, и с треском. Сильные, но осторожные пальцы наклонили его голову набок. Включилась машинка. Какузу рефлекторно дернулся, сам не зная, отчего. Он весь был натянут, как струна. Сильнее всего напряжение отзывалось в члене и яйцах. Хидан придерживал голову Какузу, ведя триммером над ухом, его живот прижимался к спине Какузу, а тот всеми силами умолял свое тупое тело не кончить ненароком. Пиздец. Если это случится, от стыда он расщепится на молекулы. К счастью, Хидан быстро отстранился. Когда между их телами установился отрезвляющий буфер в виде прослойки воздуха, Какузу почувствовал некое облегчение. Отмучился. Это было слишком. Почти на грани. Но он, несомненно, сохранит последние воспоминания в разделе «Для дрочки – позорное», чтобы вернуться к ним с хуем в руке. Напоследок Хидан зачем-то принялся заплетать волосы Какузу в косу. Останавливать его не было сил. Хидан прикасался к Какузу, уделял ему внимание, находился рядом. Теплые пальцы аккуратно переплетали его волосы. Как Какузу в здравом уме мог положить этому конец? Его сердце долбилось изнутри в ребра, как бы напоминая, что оно не вечное, и Какузу, странному мазохисту, пора перестать издеваться над собой, но кого волновало мнение какой-то мышцы? Закрепив снизу косу резинкой, Хидан неплотно сжал ее в кулаке и так провел по ней от основания до самого конца. Какузу обратился в соляной столб. – Ну вот и все, – резюмировал Хидан. – А теперь – в «Костко». «Костко» находился сравнительно недалеко от трейлерного парка – в десяти минутах езды на автобусе и получасе неторопливой ходьбы. Маршрут, конечно, нельзя было назвать привлекательным или хоть сколько-нибудь достойным внимания. В основном он пролегал мимо полей, не засеянных ничем полезным, и опоясывающих их трасс. Лишь под конец начиналось что-то вроде одноэтажного торгового района со всеми его характерными атрибутами: «Сабвеем», «Вендиз» и «Старбаксом», на подъездной дорожке которого неизменно собиралась очередь. – Когда я стану богатым и знаменитым, приглашу тебя сюда, – пообещал Хидан, кивнув на вывеску с зеленой сиреной. – На чашку кофе по цене пачки зерен? – хмыкнул Какузу. Если бы он стал богатым, то привел бы Хидана в один из тех ресторанов, куда бронируют столы за месяц, а то и за полгода. В своих самых отчаянных мечтах он любил представлять, как привозит его туда на роскошном автомобиле – статусном черном «Бентли» или алой «Мазерати», похожей на конфетку, – да и сам он выглядит как красивый мужчина, а не как подросток, которого укусил за зад жестокий мир. В этом ресторане, сидя под королевской люстрой-канделябром в пять этажей, они бы ели омлет с лобстером, который за дополнительные сто двадцать долларов заботливо украсят ложкой черной икры. Может быть, Какузу пошел бы дальше, отказавшись от мещанского омлета. Только черная икра и шампанское. Он бы кормил Хидана с ложечки, а тот бы кривился и ныл, что ему не по вкусу рыбье говно. Его захватывающие фантазии о Хидане и несметной череде нулей на банковском счету слегка попортила реальность. В «Костко», как и всегда, было людно, особенно на фуд-корте. Просто удивительно, как народ любил навернуть отвратительного промасленного хавчика после долгого трудового дня. Хидан попытался сделать заказ в терминале самообслуживания, но тачскрин откликался на прикосновения с великой неохотой. После нескольких минут бесплодной борьбы пришлось все-таки присоединиться к тем, кто ждал аудиенции у кассира. Хвост очереди причудливо завивался: определить, кто и куда стоял, было практически невозможно. – Кстати, ты в курсе, что в «Костко» продают гробы? – ни с того ни с сего поведал Хидан. – Я на сайте видел. – Удобно, – оценил Какузу. – А я о чем говорю! Все в одном месте! Тут, кстати, и бекон дешевый. И картофельный салат просто заебись. Пресловутый картофельный салат, плавающий в кислой майонезной заправке, входил в топ-десять любимых блюд Хидана. На вкус Какузу, мало что могло сравниться с ним по блевотности. И да, уксуса туда вливали столько, будто надеялись законсервировать его на века. Пропотев и основательно устав, Хидан и Какузу кое-как протолкались к кассиру – полноватой филлиппинке. – Мне хот-дог с самой длинной и толстой сосиской, какая у вас есть, – с ходу огорошил ее Хидан. – А мой друг, – он указал на Какузу, – вроде как по девочкам, поэтому пусть сам решает. – То же, что ему, – бросил Какузу из-за плеча Хидана. Получив свертки с хот-догами и пустые бумажные стаканы, которые шли в довесок к заказу, они отправились к небольшой станции с кетчупом, горчицей, салфетками и автоматами с газировкой. Какузу выбрал колу без сахара. Хидан последовательно наполнил свой стакан из всех кранов поочередно, а потом убежал караулить только что освободившийся стол. Проверив, что он уселся с комфортом, Какузу неторопливо полил свой хот-дог соусами. – До хуя повезло! – поделился с ним Хидан, когда Какузу приблизился к столу. – В это время тут битком. Жопу опустить некуда. Он был прав – многие перекусывали, стоя рядом со своими перегруженными тележками. Какузу с долей любопытства разглядывал, что покупали люди: гигантские упаковки пасты и соуса болоньезе, замотанные в полиэтилен, пачки туалетной бумаги неудобоваримых размеров, пятикилограммовые банки арахисовый пасты и прочие изыски, достойные Гаргантюа. – Интересно, за сколько они это сжирают? – Он проводил глазами очередную тележку, из которой росла гора хлама. – За неделю, – ответил Хидан, не задумываясь. – Видал, какие они жирные?! – Он с аппетитом вгрызся в свой хот-дог, и Какузу на мгновенье отвел глаза из-за непрошенных сравнений, хлынувших в голову. Впрочем, он тут же заклеймил себя трусом и уставился на Хидана изо всех сил, то есть слегка маниакально. Без сомнения, он выглядел нелепо. «Просто успокойся и ешь», – подсказал внутренний голос, непонятно, который. Тихонько выдохнув, Какузу надкусил хот-дог. Булка липла к зубам, горчица оказалась кислой, а сосиска в основном состояла из жира, но все это купил Хидан на собственные деньги, поэтому у Какузу не было выбора. Не из вежливости, нет, – Хидан не моргнул бы, даже если бы он с матами швырнул отвратительное угощение в сторону мусорки. Но Какузу ни за что бы так не поступил. «Ты смешон», – прозвучало из недр его мозга, и на этот раз он абсолютно точно знал, чье это мнение. Честно говоря, он был с ним солидарен. «В следующий раз позову Хидана в «Старбакс». Сам, – поклялся Какузу. – А то когда он станет богатым и знаменитым?..» – Пришлешь мне свой портрет? – спросил вдруг Хидан как бы между делом. – Зачем? – удивился Какузу. – Понятно же, чтобы поставить его на твой звонок. А ты что подумал? Люди ходили вокруг них с тележками, покупками, двухметровыми чеками, коробками наггетсов и ноющими, расхристанными детьми. Помещение «Костко» наполняли крики, громыхание и прочий гвалт, но Какузу почти не слышал ничего из этого. Он просто… смотрел. Его сладкая смерть вся измазалась кетчупом. «Действительно, о чем еще можно было подумать?» – позубоскалила темная половина Какузу. Тому ничего не оставалось, кроме как внутренне пришикнуть на нее. И без того все хуево.

*** *** ***

Какузу распахнул глаза в ночь. Секунда – и он понял, что проснулся слишком рано, задолго до будильника. Еще секунда – и он разобрал, что его разбудило. Сбивчивое громкое дыхание, где выдохи иногда превращались в сдавленные стоны. Какузу сжал зубы, чувствуя, как вздуваются желваки. Прислушался. Хидан снова приволок кого-то? Вечер они провели вдвоем, и когда отправились спать, он тоже был один. И как это Хидан протащил кого-то настолько незаметно? Какузу теряет слух? Видать, скоро мимо него легион промарширует, а он продолжит дрыхнуть. Потребовалось несколько мучительных мгновений, заполненных биением сердца и затаенным дыханием, чтобы определить, что Хидан один. Здравомыслие требовало позволить ему и дальше наслаждаться одиночеством, но Какузу уже слез с постели. Не сказать, что он испытывал любопытство. Любопытство – это о развлечении себя; обывательское желание засунуть нос, куда не просят. Какузу… Он чувствовал: если он сейчас же, немедленно не увидит Хидана, то не сможет заснуть до утра или вообще никогда. Его внутренности будто хорошенько приправили чили и поставили вариться на сильном огне. Его обжигало. Он изнемогал. Сквозь щель в неплотно задвинутой перегородке между спальным отсеком и кухней Какузу увидел Хидана, лежащего ничком на простыне и буравящего свою задницу всеми пятью пальцами разом. Воздух вокруг начал раскаляться. Или это происходило с Какузу? У него наверняка подскочила температура. Кислорода стало не хватать. Хидан вынул пальцы из ануса, завозился, потянулся вбок – со своего места Какузу не видел, к чему, а сместиться или отодвинуть перегородку чуть больше он не мог, – подкатил к себе бутылек смазки. Выплеснул ее почему-то на тыльную сторону ладони, принялся размазывать. Какузу поморщился, почти не дыша. Он не понимал, что сейчас произойдет. Хидан сжал руку. Изогнулся и принялся осторожно, круговыми движениями, ввинчивать ее в себя. Смотреть на его сведенные лопатки, опаловую в свете ночника кожу и идеально-круглые ягодицы, между которыми протискивался целый кулак, было невыносимо. Еще невыносимее было слышать его стоны сквозь сомкнутые губы. Он пытался быть тихим, но проебывался снова и снова. Если бы все происходило во сне, или в порно, или в безумном современном романе очень откровенного автора, Какузу бы просто отодвинул эту сраную перегородку, зашел в спальню и, отстранив руку Хидана, засадил бы ему сам. Без слов. Если Хидан хотел кулак, он получил бы кулак. У Какузу тот всяко покрупнее. Он бы засунул его в тесное нутро, задвигал бы им, имитируя фрикции, раздалбывая, а после резко выдернул, чтобы заставить внезапно опустевшее очко яростно сокращаться. Затем Какузу припал бы ртом к восхитительно растянутой, припухшей дырке и вылизывал бы ее внутри и снаружи, пока Хидан не кончил. Какузу не представлял, что способен фантазировать об этом, что в его мозгу вообще водятся такие мысли, и вот – его ошпарило ими, и теперь он просто умирал, потому что трахающий себя кулаком Хидан случился с ним не во сне и не в мире вымысла. Он был настоящим, черт возьми. Лежал на своей засранной кровати в конце забытого всеми богами трейлера, дико надрачивая себе подсунутой под живот рукой и трахая себя в жопу. И он оставался преступно красивым, делая это. И Какузу восхищался каждым крохотным звуком, который у него вырывался. Он бы без раздумий отдал душу дьяволу за позволение наброситься на Хидана, овладеть им, ебать без роздыха – и не потерять его после, не положить всему конец по неосторожности. Аккуратно нащупав ступней пол, Какузу сделал один бесшумный шаг назад, а следом еще один, ненавидя себя при этом. Он по-прежнему оставался рыцарем – или идиотом, – и реальное позволение ему требовалось вовсе не от дьявола.