***
В тот день произошло первое крупное потрясение. Озарение, выбившее почву из-под ног. Жизненный урок, пройденный через синяки и удары под дых. Предостерегал каждый. Но никто не уберёг. Насколько хрупки славные мгновения спокойствия. Насколько хрупка человеческая судьба… Развернувшись, Ида резво шагнула вперёд и понеслась. Со всех ног понеслась, спотыкаясь на мокрой от утренней росы траве. Задыхалась, жадно глотала воздух ртом. Кислорода катастрофически не хватало. Рассвет был тихим. В глаза с издёвкой ударил солнечный луч. Крепко зажмурившись, она падала и в спешке подымалась, цеплялась голыми руками за влажную землю, марала ладони вязкой грязью. Куда она бежала? А главное — зачем? Разве за ними кто-то гнался? — Да какого хрена я вообще здесь делаю?.. Что я здесь делаю?! — бесцельно шептала она в пустоту. Что они здесь забыли?! Она побежала потому, что Райнер побежал. Бертольд побежал потому, что побежала она. Марсель не побежал, потому что был мёртв. Мёртв… В голове, точно заевшая пластинка, крутилось очевидное, и верить не хотелось до последнего. В памяти отпечаталось скорбное лицо Марселя. Этого не должно было случиться. Не должно... Неужели их всех ждёт такая же участь? Бесславная смерть на земле дьяволов, в богом забытой глуши. Но чего им бояться? Ведь они — почётные марлийцы, носители титанической силы. А там, за Стенами, всего лишь островные выродки. С ними они расправятся в два счёта и более таких проколов не допустят! Вернутся в Либерио с победой, станут жить припеваючи... Ведь так оно и будет? Но Зубастый, похоже, утерян навсегда. Марсель погиб исключительно по их вине. Погиб из-за трусости товарищей. Покойся с миром, Галлиард. — Райнер! — хрипло прокричала Ида, отчего мигом закашлялась. Остановилась, постучала кулаком по груди. Опрометью огляделась. Погони не было; титан остался позади. Приближался Бертольд. В поле гулял ветер, заглушая частые всхлипы Райнера. — Ну ты даёшь, Райнер... — тяжело выдохнула Ида, подойдя ближе. Рухнула на траву подле него. Схватилась за голову: предсмертная физиономия Марселя промелькнула перед глазами. Когда-нибудь привидится в ночной бессознанке. — Ты… Ты в порядке? Не задело?.. — Не знаю... — обессиленно пробормотал он. Плевался, опорожнял желудок. — Я... Простите меня. Я так испугался… И… — Это мы поняли… Ида уткнулась носом в колени, и её взгляд заволокла неуютная темнота. В темноте лицо почившего Галлиарда исказилось, состроив жуткую гримасу. Иде хотелось рыдать. Выть от ужаса, рвать траву и биться в истерике — что угодно, лишь бы не оставаться наедине с мыслями, лишь бы не слышать фантомного треска костей… Окатило студёным холодом, и тело Иды окоченело. Застучали зубы. — Что нам теперь делать?.. — вопросил Бертольд. Его тонкие губы заметно подрагивали: то ли от страха, то ли от пробежки в освежающую прохладу. — Не знаю, — тихонько бросила Ида, зарывшись в рукотворный панцирь с головой. — Ничего не знаю... Мы все, все до единого… здесь помрём! Он… умер, мать вашу… Он умер, Бертольд! А мы — за ним! — Может быть, нам стоит... вернуться? — опасливо предложил Бертольд, игнорируя эмоциональные всплески Хольцер. Он был единственным, кто твёрдо стоял на ногах — или хотя бы делал вид. Но значило ли это, что он мог так же здраво рассуждать? — Да ты что?.. — заскулила Ида упавшим голосом. Уставилась на Гувера с безжизненностью фарфоровой куклы. — И что... что мы им скажем, по-твоему, а?! — Мы продолжим операцию! — встрепенулся доселе молчаливый Райнер. Вскочил на ноги, переменившись в лице. Его жалобных завываний и след простыл. — Думайте что хотите, но домой... домой мы не вернёмся. Я так решил. — Ты? Решил?.. — медленно подняла голову Ида. — Да ты что, Райнер?! Кто ты такой, чтобы решать за нас всех?! В лидеры заделаться хочешь?! Ну ты удумал! Нет уж… Ты понимаешь, в какую задницу мы вообще влипли?! — Понимаю! И что ты тогда предлагаешь делать?! — пронёсся эхом отчаянный вопль Брауна. — Добровольно пойти на смерть?! Сейчас у нас хотя бы есть шанс всё исправить... с Марселем или без него. — Райнер, но.... — Нет, он прав, — неожиданно согласилась Ида, на корню пересекая сомнения Бертольда. Быстро рассудила: прощаться с жизнью ей пока не суждено. Нельзя. — Мы не можем просто так вернуться с пустыми руками и заявить, что потеряли зубастого. Нас просто… сожрут… Ты понимаешь, Бертольд?.. Нас… съедят. Передадут тем, кто справится с задачей лучше! И мы… мы… Ида прикрыла рот рукой. Воображение нарисовало гниющего в титаническом животе Марселя. Он томился в кипятке, разлагался в наваристом супе из потрохов — насыщенный томатный бульон. Свежий… Отпустило Иду не сразу. Ребристая кора дуба больно давила на покрывшуюся холодным потом спину. Рот наполнился вязкой слюной; жевательные мышцы ослабли до точечных коликов под языком. Она была готова наблевать в кусты вслед за Райнером — только бы полегче стало, только бы суметь задышать полной грудью… — Решено, — кивнул Райнер, отряхнувшись. Напустил маску спокойствия и уверенности. Дёрганые движения утаить не удалось. — Тогда нам стоит выдвигаться прямо сейчас. Нечего тут стоять. Напоследок Ида обернулась. Слабая тень надежды промелькнула в её глазах... и вскоре рассеялась. Взгляд побледнел. Потух, растеряв привычный блеск. — Прости нас. Пожалуйста, прости… — всхлипывала она. Кулаки непроизвольно сжались. Грязевой мазут окрасил пальцы густой кровью.***
— А что нас ждёт после смерти? — Не знаю. Титанический рай? — позади раздался едва уловимый смешок. — Пф… Бредятина. Ничто нас там не ждёт. И никто. — Не рано ли о таком задумываться? Ещё вся жизнь впереди! — У кого-то — да, а кому-то повезло меньше… — Вы это о чём?.. — Ида протёрла глаза, но картинка чётче не стала: серые пятна на белом полотне суетились, переговаривались, и различить их роли было возможно лишь по голосам. — Зачем вообще обсуждать такое?.. — Как это «зачем»?! — изумился кто-то с ломаным мальчишеским голосом. — Сплошные страсти кругом творятся… Надо быть готовым ко всему! Верно, ребята? Коллектив поддакивал. Ида почувствовала укор. — Но зачем готовиться к смерти? — непонимающе спросила она, всем телом ощущая, как толпа препарирует её взглядом. — Ну как «зачем»?.. — Тут мальчишка и вовсе дар речи потерял — удивился бестолковости Хольцер. — Марсель же умер, — подхватил кто-то из них. Девочка с меланхоличным голосом преподнесла новость на блюдечке — столь же обыденно, как и приготовленный наскоро ужин. — И ты когда-нибудь умрёшь. — И все мы, — нараспев вторила толпа. — Для нас смерть — это лишь начало новой жизни. Понимаешь, Ида? Хор голосов набатом трезвонил в ушах, шнырял по комнате громогласным эхом. Ида надрывно вопила, но свист не умолкал. Черепную коробку разрывало. Опухшее горло сжимала невидимая рука: в глотке роились жужжащие паразиты, терзая пищевод и голосовые связки. Ида истошно сипела и брыкалась, но никто не помогал: некому. Тени водили хороводы, перешёптывались. Неизменным оставался лейтмотив и всё та же скверная песнь, вселявшая первобытный ужас. Неживые голоса-пустышки выли и мычали: то был натуральный звериный рёв, без намёка на человеческое. — Марсель, Марсель, Марсель, Марсель!..***
Очнувшись в ледяном поту, Ида услыхала крик. Протяжный, звонкий и непозволительно близкий, будто кто-то заорал ей на ухо. Это был её собственный, исполненный безысходности, вопль. Реальность Ида осознала не сразу. — Ида. Ида! Ты в порядке? По голове точно колотушкой вдарили — склонившиеся над Идой силуэты расплывались в поломанной действительности, сливались с нечётким фоном. — Нет… — шёпотом выдавила из себя Ида. Грудную клетку сдавливало от острой нехватки кислорода. В зале образовалась парная: спёртый воздух нещадно и мучительно душил. Мозг размяк до состояния жидкой кашицы, иссохший без подпитки. — Ты не одна такая, — заметил Бертольд. — Вон, ребята недалеко от нас. Кто-то из них в таком же состоянии проснулся минут десять назад. Громко было… — Я не слышала… Можно воды, пожалуйста?.. Осушив стакан до последней капли, Хольцер свалилась обратно на пол. Приятный холодок прошёлся вдоль тела. Свежая вода плескалась в желудке, остужая разогретые до температуры кипения внутренности. Ида мимолётом вспомнила, с какой жадностью она пила после тренировок. Будто отголоски прошлой, давно забытой жизни настигали… И недели с тех пор не прошло. Иде стало немного лучше. Бертольд молчал, и тягостную молчаливость эту нельзя было сравнить с привычной немногословностью. Аура скорбной сдержанности повисла над ним, зазвенела выразительней любых речей. Райнер изменился. Образ никчёмного кадета, который Ида запомнила с малых лет, рассыпался в труху. Прах старого Райнера Брауна они развеяли над кровавой Сигансиной, в день падения Стены. Райнера, того самого, Ида не увидит больше никогда.