***
Следующий час проходит у Изуку не менее скучно и не менее беспокойно: из стороны в сторону он ходил по комнате, сосредоточенно бормоча себе под нос что-то невнятное и зацикливаясь лишь на одном… и далеко не самым утешительном. В конце концов, каждый раз, когда Всесильный уходил в поход, принц не мог не волноваться, воображая порой самые страшные сценарии в голове и всеми силами надеясь, чтобы ни один из них не сбылся. И, должно быть, они не сбудутся и на сей раз. Однако Тошинори предстояло отправиться в одно из наиболее долгих за последние несколько лет приключение: по предварительным расчётам, если всё пройдёт хорошо, он вернётся в королевство через две или приблизительно через две с половиной недели, за которые юноша непременно сойдёт с ума… что, конечно же, утрировано. Нет, он всенепременно найдёт себе занятие или даже добровольно попросит маму нанять дополнительно несколько учителей, чтобы загрузить свою голову и все мысли чем угодно, но только не постоянным страхом за Яги, за его жизнь, за его здоровье… за него всего. Тем не менее, сейчас Мидория элементарно не мог не думать о нём и не смотреть в окно… ах, кажется, войско уже начало потихоньку собираться на центральной улице — судя по доносящемуся до слуха юноши шуму и гаму, а также по цоканью копыт запряжённых и готовых вот-вот отправиться в путь лошадей. А если присмотреться к толпе… «Уже пора!» — растеряно проносится в мыслях у Изуку, прежде чем ему взбредёт в голову бездумно сорваться со своего места с изрядно помятым, неподобающим для принца видом, однако это самое последнее, что его волнует, когда чуть погодя, запыхавшись, он догоняет облачённого в рыцарские доспехи и невероятно хмурого Тошинори, раздающего приказы своему войску. И, конечно же, Мидории стоит подождать, и конечно же, ему вообще не нужно было сюда приходить, чтобы, во всяком случае, не мешаться и не путаться под ногами в прямом смысле этой фразы, учитывая его невысокий рост. Тем не менее, иначе он тоже не может, и именно поэтому… все предрассудки в сторону. Набрав в лёгкие как можно больше воздуха и резко закашлявшись от того, насколько тот холодный; юный принц снова бежит, неуклюже маневрируя между прохожими, недовольно на него ворчащими в столь хмурый и безрадостный день; где-то на половине своего пути останавливаясь, чтобы между попытками восстановить дыхание выкрикнуть: — П-постой! Яги замирает, точно вкопанный, крупно вздрагивая и стоя в таком положении пару мгновений — должно быть, пытается понять, не померещилось ли ему это… и когда понимает, что нет, оборачивается со странными эмоциями на лице: со смесью радостью и облегчения за вуалью серьёзности и шока вместе с тем. — Что ты… — бормочет он, пытаясь подобрать слова, что на холоде получалось с трудом. Впрочем, завидев то, как юношу едва не столкнул на землю какой-то проходимец, рыцарь решает отложить разглагольствования на потом, подбегая к дрожащему от мороза… и, ради всего святого, ужасно легко одетому Изуку; и непроизвольно хмурясь. Потому что Мидория, скованный холодом, способен лишь слабо улыбнуться и, по крайней мере, попытаться помахать рукой Всесильному, что, увы безуспешно: снегопад, казалось, бушует не только снаружи, но и на душе, замораживая даже изнутри… о чём он только думал?! — Мой мальчик, — шепчет Тошинори, отбросив уважительное обращение: несмотря на то, что они на публике, сейчас такая мелочь не имела ни малейшего смысла: всё то, что волновало его в данный момент, это дрожащие руки юноши с болезненно бледной кожей и контрастирующими на фоне этого красными пальцами, — что ты здесь делаешь? Почему ты так легко одет?! От его повышенного тона голоса Изуку дрожит лишь сильнее, стыдливо опуская голову — совсем как провинившийся щенок; но, вовремя кое-что вспомнив, переменяется в лице: теперь за чувством вины стоит некоторые смущение и уверенность вместе с тем: — Это… не так важно! Я пришёл для того, чтобы… Яги прерывает его на половине фразы, категорически качая головой, прежде чем поймать обмороженные руки Изуку, в защитном жесте бережно накрыв их своими, большими и куда более тёплыми, не обращая ни малейшего внимания на вопросительные взгляды воинов и проходящих мимо зевак: только не тогда, когда в его голове срабатывает лишь одна мысль. Защитить Мидорию, согреть его. Убедиться, что он в безопасности, что с ним всё в полном порядке, что ему никто и ничего не угрожает — и это главное, самое-самое главное среди сотни бессмысленных вещей во всём мире, сводящимся для Тошинори к его до абсурда безрассудному принцу… К такому же, как и он сам. Потому что вместо того, чтобы закончить построение войска и поторопиться, Яги отчаянно растирает холодные ладони Изуку, в конце концов и вовсе безо всяких раздумий стягивая с себя рыцарскую накидку, чтобы укрыть ей продрогшего юношу, вздыхая с облегчением и игнорируя все услышанные возражения. Это не так важно, да и к тому же — Тошинори найдёт, чем согреться… или же купит еще одну накидку у торговца в дороге — полная чепуха, бессмыслица. Потому что если с его накидкой Мидории будет хоть немного спокойнее и легче пережить расставание и надвигающийся холод, всё остальное не имеет смысла, значимости… как и то, что о них сейчас подумают другие. — Спасибо, — еле слышно говорит Изуку, сдаваясь — всё равно спорить с Яги бесполезно; и на крошечный миг прикрывает глаза, когда тепло накидки внезапно напоминает тёплые и нежные, бережные объятия рыцаря, — а… я пришёл, чтобы б-благословить т-тебя н-на уд-дачу! Всесильный одаривает его удивлённым, непонимающим взглядом: он думал, что случилось что-то невероятно серьёзное — судя по тому, как принц спешил до него добраться… нет-нет-нет! Раз Мидория здесь, значит, для него это действительно важно — и для Тошинори тоже. — П-поэтому, — продолжает молодой человек с заиканием и с ярко-красными, румяными щеками — теперь уже далеко не от холода… определённо точно не от этого, — н-наклонись. Вопросительно выгнув бровь, Тошинори пожимает плечами, игнорируя калейдоскоп странных мыслей, крутящихся в тот момент в голове; и беспрекословно делает то, что говорит ему принц, сгибаясь почти что пополам, дабы соответствовать росту Изуку… и даже в такой позиции он всё равно над ним возвышается. И Яги, собираясь что-то спросить или из любопытства поинтересоваться, что задумал юноша, и не нужна ли ему в этой затее помощь; в конце концов беззвучно то открывает, то закрывает рот, с пылающими красными от смущения впалыми щеками решив промолчать… Потому что в тот же самый момент Мидория, привстав на носочках, оставляет на его острой скуле несколько застенчивый и торопливый поцелуй, согревая лицо своим теплым дыханием, прежде чем дрожащим от эмоций и неловкости ситуации голосом выпалить: — Я… я б-благословляю т-тебя н-на уд-дачу в эт-том походе! И… б-береги с-себя и в-возвращайся п-поскорее! И когда Тошинори хочет сказать хоть что-нибудь, с румянцем до самых кончиков ушей, способным, казалось, обогреть даже всё королевство; стоя на главной улице… посреди своих подчинённых — воинов, во все глаза смотрящих на столь странную и личную картину; в конце концов единственное, на что он способен — в ответ застенчиво прикоснуться губами к тыльной стороне ладони не менее смущённого Изуку, нежно качая головой. — Конечно, мой принц, конечно. Я сделаю всё, что в моих силах… и даже выйду за рамки своих возможностей! Чтобы вернуться к тебе как можно скорее. Мидория кивает и… точно невзначай передаёт ему кое-что в руку, более чем удовлетворённый ответом и своим поступком: теперь уж точно можно отправиться обратно в свои покои, зная, что Всесильный, гм, благословлён на удачный поход… что юноша и делает, одарив рыцаря не менее беспокойной, но теперь отдающей нотками удовлетворения улыбкой; и после направившись по своим делам, прекрасно зная кое-что очень и очень важное. Яги всегда сдерживает свои обещания. И потому… с ним всё будет хорошо, верно? Он всенепременно вернётся обратно, по крайней мере, живым и относительно здоровым. А Изуку… будет с нетерпением его ждать и верить в лучшее, несмотря ни на что — и это главное. Главнее всего на свете… в том числе и возмущённых криков из толпы: — Нам тоже нужно благословение от принца! Кто бы это ни сказал, ему явно не поздоровится. Потому что Тошинори одаривает его настолько свирепым и холодным одновременно взглядом, что и без того морозный день начинает казаться и вовсе ледяным… но, к счастью для того безумца, рыцарь обнаруживает в своей ладони то, что передал ему Мидория, внезапно улыбаясь. Глядя на небольшой платочек с неумело вышитым нитками, но при всём этом невероятно очаровательно улыбающимся зайцем, машущим ему своей весьма кривой лапой, Яги точно знает, что поход пройдёт хорошо, когда у него есть теперь столь мощный оберег.***
Всё время в ожидании возвращения Тошинори и его войска из похода… проходит в тревоге и суматохе вместе с тем: с одной стороны, юноша, конечно же, пытался переключиться на что-то другое, с головой окунувшись в учёбу и во всё, что угодно, но только не в свои далеко не самые радостные мысли. С другой стороны, вспоминая всё то хорошее, что происходило между ними, вспоминая все весёлые моменты абсолютной радости и счастья, что-то тёмное и неприятное, такое же холодное, как и все эти морозные дни, закручивалось узлом в его животе, вызывая не то ностальгию, не то странное предчувствие чего-то нехорошего. Что, если однажды их мгновения счастья закончатся раз и навсегда, оставшись в далёком прошлом без надежды и возможности на будущее? Что, если… ах, нет-нет-нет! Не время и не место таким тошнотворно-унылым мыслям — да и к тому же, периодически Изуку всё-таки получал от рыцаря письма, в которых он писал, что всё идёт относительно хорошо, не отклоняясь от изначального плана. Вот только… уже неделю Всесильный не выходил на связь, что не было чем-то странным: он наверняка был слишком занят для этого; однако не могло не настораживать и не усугублять тоску и чувство тревоги, обуревавшие Мидорию с головой. А когда рыцарь так и не вернулся к первоначально запланированному сроку… несмотря на то, что Инко и Бакуго всячески пытались его отвлечь, разве что каждый по-разному; Изуку ни капли не становилось легче, да и чего таить: во взгляде мамы и его друга, казалось, читались схожие эмоции, переживания… Раз даже Каччан, несмотря на свою внешнюю сердитость и вид крайне важного и грубого, постоянно кусающегося ежа; который день подряд ходил понурым, огрызаясь сильнее прежнего и всё чаще и чаще погружаясь в свои мысли, сводящиеся так или иначе к одному. Впрочем, к сожалению — или к счастью, совсем скоро ситуация разрешается, пусть и не совсем так, как хотелось бы, когда посреди ночи войско, протрубив в горн и тем самым объявив о своём присутствии, наконец-то возвращается… вот только Яги почему-то не идёт впереди всех, гордо неся знамя в руках, как это было обычно — нет. И как только Мидория, так и не сумевший уснуть за ночь хоть на крошечное мгновение, узнаёт, где находится рыцарь, утром он бездумно и безумно несётся туда со всех ног, бесконечно надеясь на лучшее, но реалистично готовясь к худшему…***
В действительности всё оказывается… не настолько плохо, но и не так уж и радостно: Тошинори жив, что самое главное, но глядя на него, забинтованного едва ли не от кончиков пальцев на ногах до головы — пусть это и несколько утрировано; Изуку не мог не вздрогнуть. На тонкой и обманчиво хрупкой груди рыцаря тугая повязка, огибающая всё туловище и проходящее через его острое плечо; уродливые сине-жёлтые синяки на его тонкой и нездорово бледной коже, кровоподтёки почти что по всему телу и ещё одна повязка на рассечённой надбровной дуге. Но, по крайней мере, он приходит в сознание уже к утру, и как только это происходит, принц, несмотря на возражения Исцеляющей Девочки и несмотря на её угрозы в виде клюшки, прорывается к Яги с одним лишь желанием, с одной только мыслью: защитить его во что бы то ни стало, забрать его боль настолько, насколько возможно и… Абсолютно не пытаясь скрыть свои слёзы, почти болезненно осторожно, точно Тошинори мог вот-вот сломаться даже от крошечного вздоха юноши, даже просто от воздуха; Мидория прижимается к его здоровому боку и без раздумий зарывается своим носом в шею, плача навзрыд долго-долго и отчаянно, когда тугой узел тревоги наконец-то развязывается. Потому что они здесь, они оба здесь, снова вместе, снова друг у друга в тепле и безопасности — а значит, смогут справиться с любыми невзгодами, что бы ни случилось, что бы ни произошло, поборов любую боль, поборов любую хворь и непогоду — даже самый холодный, даже самый промёрзлый день, обнимаясь до отчаяния крепче, ближе, нежнее, между выходом и каждым вздохом шепча такое пустяковое на первый взгляд, но безумно значимое для них двоих, в этом бесконечном мгновении: — Я здесь, слышишь?! Я здесь, я с тобой, и… Больше не будет больно и плохо, сегодня не кончится никогда — в этом Изуку уверен наверняка, от начала и до конца жизни, сжимая в своих крошечных руках Яги как спасательный круг, как свой единственный и самый-самый надёжный оплот среди моря грядущих изменений, бушующих волн тревожности и неспешно надвигающейся бури — но всё потом; только не сейчас, когда… Всё то единственное, что имеет значение в это мгновение — лишь они сами, их рваное от беспрерывного плача дыхание и до сумасбродного громко-громко бьющееся сердце, вот-вот готовое загнанным в клетку зверьком выбраться из грудной клетки на свободу… даже если отчаяние наконец-то отступает, сменяясь ровным и спокойным чувством. Чувством того, что всё непременно наладится: может, не сегодня, может не через неделю-две… но это обязательно произойдёт. Потому что они есть друг у друга и друг для друга, потому что они смогут пройти через всё вместе.***
И боль… в самом деле постепенно отступает — не сразу и не так скоро, как хотелось бы, но уже перестаёт быть такой невыносимой, скрываясь за вуалью обуревавших их чувств, эмоций и слов, которые хочется… нет, даже не так: которые нужно сказать, но раз за разом они застревают комом в горле, перекрывая дыхание, перекрывая всякую возможно думать, слышать, видеть, в конце концов оставляя только одно. Странную и непривычную тишину, когда мыслей в голове одновременно бесконечно много и бесконечно мало до той степени, что трудно зацепиться хотя бы за какую-то; но вместе с тем… они молчат в понимании понятного лишь им двоим, потому что Мидория не слеп и не глуп, чтобы не заметить очевидного, сложив в голове такие элементарные вещи. Но он хочет их отрицать… или, скорее, лишь оттягивать их принятие, не до конца понимая, куда текут реки, что будет дальше, что ждёт их в далёком и недалёком будущем, потому что… казалось, за прошедший месяц Тошинори устал сильнее, чем за всю жизнь и… несмотря на то, что правда рядом, она — открыто и ясно лежит перед глазами, Изуку отказывается в неё верить до последнего, даже если своими сухими, искусанными от напряжения губами рыцарь еле слышно шепчет, боясь неосторожными словами случайно разрушить тишину: — Я… я больше не такой сильный, как раньше. И прежним не буду. Никогда. Мидория вздрагивает, серьёзно хмурясь и морща лоб — и Яги хочет сболтнуть что-то вроде того, что юному принцу негоже морщиться, но… не может, завороженный уверенностью, ярким и сжигающим всё на своём пути огнём, горящим в лесных и бездонных зелёных чащах его глаз. — Ты прав, — соглашается Изуку, склоняя голову чуть набок в каком-то даже снисходительном жесте на грани… тупой ноющей боли, распространяющейся по крови, по всему телу в тот же миг после услышанного, — ты больше никогда не будешь прежним, но… выслушай меня. Тошинори поднимает на него глаза в нерешительности, не привыкший видеть юношу настолько серьёзным, настолько хмурым — совсем как грозовая туча, когда за окном бушует снежная буря, но от резкого и острого взгляда, полыхающего жаром, любой лёд в тот же миг тает, испаряясь в воздухе; и в этот момент Мидория жёстко, но удивительно нежно вместе с тем обхватывает его лицо своими крошечными ладонями, отрицательно качая головой. — Но это не означает, — продолжает он со вздохом, практически на одном дыхании, говоря приглушённо, точно раскрывая Яги тайну всего мироздания, — что ты становишься хуже или лучше своей прошлой версии, ведь… сила — не только снаружи, это не только мускулы, понимаешь? Сила — это… про силу духа, силу воли — внутреннюю силу. Сила — способность пережить всё то, что преподносит тебе жизнь, сила — способность даже в самых отвратительных ситуация оставаться человеком, и… сила бывает разной, и от тебя, лишь от тебя зависит, в какую сторону ты изменишься. Только… запомни, пожалуйста, одно. Раз и навсегда. Разве что то, что говорит Изуку — куда важнее тайны мироздания — по крайней мере, старого мира, когда для Тошинори он открывает новый, непривычный, о существовании которого рыцарь не знал и даже не подозревал никогда ранее… и это мир, в котором для того, чтобы быть нужным, достаточно только… — Жить, — и в эти слова принц вкладывает особенно много смысла, очерчивая нежно и трепетно впалые черты лица Яги, по-настоящему удивлённого, замершего в ожидании услышать продолжение скрываемой от него годами тайны, — единственное, что нужно для того, чтобы действительно близкие люди тебя любили… просто жить, просто быть, понимаешь? От того, что ты стал менее или более сильным, для них ты не будешь менее и более любимым, менее или более важным… ты всегда будешь самым любимым, самым нужным, самым важным для тех, кто любит тебя по-настоящему, и для этих людей тебе не нужно пытаться сорвать звезду с неба, броситься со всего размаху в огонь, пожертвовать своей жизнью… потому что они уже любят и будут любить тебя, несмотря ни на что, и самое-самое важное для них — чтобы ты только был жив, чтобы ты только просто был. И потому… я прошу тебя только об одном на свете… нет, даже не так: умоляю об этом. В тот бесконечный и крошечный вместе с тем миг Яги кажется, что в ярких изумрудных глазах напротив отражается целая бездна ослепительно сверкающих звёзд, способных осветить, должно быть, даже самую заблудшую душу, поделившись с ней хотя бы толикой своего света, своего сияния и… — Живи. Пожалуйста, живи ради меня, ради всех тех, кто тебя искренне любит, но… в первую очередь — для себя самого… живи. Только живи, ладно? …сглатывая ком, обвивший его горло колючими острыми шипами, когда Мидория слепо притворяется, что сквозь волны темноты не видит слёз отчаяния, слёз боли всего мира, заключившегося в этих кристально чистых голубых глазах его рыцаря… рыцаря с терновым венцом, несправедливо одетым на его голову. Потому что он не должен нести тяжесть грехов всего человечества в одиночку, как и держать весь небосвод в своих руках, сгибаясь под его тяжестью… иначе для чего, в конце концов, у него есть они? Люди, переживающие за него и любящие Тошинори ничуть не меньше Изуку… и так же, как и он, сорвавшиеся к нему на всех парах. Это и Инко, которая всегда говорила ему беречь себя, это и Бакуго, который, быть может, не так многословен и не так эмоционален; это также и Исцеляющая Девочка… все те, кто обнимают его невероятно крепко, невероятно нежно, осторожно и любяще, держась за него как за свой спасательный круг, за самое-самое ценное в мире… в их личном мире. И даже если кто-то не смог сюда прийти и навестить Яги, поддержать его своим присутствием, они всё равно неизменно с ним, неизменно рядом, в сердцах и душах, воспоминаниях, не бросая его ни на мгновение, ни на долю секунды… потому что он бесконечно дорог им всем, бесконечно важен и любимым, несмотря ни на что — и уж тем более независимо от его силы — не самое главное в жизни. Ведь главнее всего на свете именно то, что все его близкие здесь для того, чтобы не позволить Тошинори снова пройти через всю боль, через все страдания и восстановление в одиночку — нет. Только не тогда, когда они все есть друг у друга — и не важно, насколько эти люди порой разные…***
…со временем внезапно начавшаяся буря стихает окончательно, оставляя после себя лишь лёгкий флёр… странного спокойствия, уверенности в том, что сколько бы раз вверх дном не переворачивался мир, кое-что остаётся неизменным — любовь и почти щемящая нежность, чувство важности, своей ценности, от которых приятно покалывает душу. Потому что держа в руках всех самых близких, всех своих самых драгоценных людей, Яги и сам на сей раз чувствует себя… совершенно иным человеком, полным радости, полным чувств и эмоций… полным надежд и, самое главное — жизни, трепещущей в его бьющемся на громкости форте-фортиссимо сердце. Несмотря на то, что к ночи он остаётся лишь с юным принцем, обнимаясь с ним беспечно и бесконечно ласково, бесконечно близко, крепко, нежно, Тошинори понимает, что этого ему достаточно… что это уже есть всё, что ему нужно, что ему важно и что им любимо — любимей всего на свете, ведь… Даже если гаснет звон последнего слога, даже если его силы уйдут однажды раз и навсегда, теперь лучше всех во всём мире Яги знает, что больше не будет больно и плохо, сегодня не кончится никогда — между выдохом каждым и вздохом с неба летит звезда… дарующая новую, неугасимую надежду на то, что теперь всё будет иначе… что больше никогда ему не будет одиноко. И Мидория, оставляющий бережный, едва ощутимый — точно крошечный взмах крыльев бабочки; поцелуй на его рассечённой надбровной дуге, шепча что-то невероятно сладкое, утешительное; самое главное тому подтверждение, которое вскоре от усталости сворачивается вокруг него клубком и засыпает со спокойной, умиротворённой улыбкой на лице. Всё, на что способен в то мгновение Тошинори — растерянно улыбнуться, прежде чем, недолго думая, подвинуться на кровати — к счастью, она достаточно просторная для того, чтобы на ней относительно комфортно смогли поместиться два человека; и накрыть Изуку своим одеялом, несмотря на здравые мысли о том, что… Конечно, ему стоило потрясти за плечо юного принца и отправить в покои, но разбудить его сейчас, такого сонного и счастливого, казалось и вовсе чем-то невозможным — как и перестать улыбаться, осторожно, напоминая огромного дракона, сворачиваясь вокруг своего главного сокровища со странными, однако непременно хорошими предчувствиями. Предчувствиями того, что каким бы ни был следующий день, каким бы ни было грядущее будущее, всё будет замечательно, порой и вовсе лучше прежнего. А если и нет — вместе они непременно со всем справятся, и даже сама судьба не помешает им это сделать.