Софья. Софи. Соня. Сонечка

Николай нередко уезжал по делам из Лысых Гор, это была не первая их разлука с Соней за последние годы. И тем не менее это был первый раз, когда отсутствовала именно она, то есть давиться пустотой дома нужно было именно ему. Он ждал её, а не она его! Надежды Сони, обряженные тревогами, выдавали свою мечтательную натуру, смягчая голый колючий пейзаж вокруг. Безжизненные скрипучие ветки с истончёнными солнечным светом контурами казались мягкими как моток шерсти, из которого будут прясть нитки, и больше бы подошли началу марта, дразнящему теплом, нежели впивающемуся в зиму ноябрю. Когда Соня думала о том, что знает Николая лучше всех, это не было лишь бахвальством влюблённой женщины, которая хочет содержать свои чувства к возлюбленному на определённой высоте, отделяющей его от всех остальных привязанностей, так что Соня не ожидала от кузена ни бурных проявлений тоски, ни печально-томных взглядов ― ах, как мне было плохо без тебя! ― ни смущенно-порывистых рукопожатий, но тому подобных жестов, не подобающих её грозному идолу. Признаков нежности к себе с его стороны она, впрочем, не искала уже давно. Да и слишком суров, сдержан был Николай, чтобы питать к кому-то как бы внесуставную нежность: старушка-мать, дочка, память о почившей жене ― вот и те, для кого у него была припасена теплота. Ей же достаточно было того, чтобы он с облегчением встретил её, чтобы он хотя бы ощущал, ежели не понимал, что между его жизнью с Соней и жизни без неё лежит целый океан мелких неурядиц и самых никчёмных переживаний. Ничто в поведении графа Ростова не выдавало того, что он придавал хоть какое-то значение своим обещаниям жениться на ней ― казалось, обязанность помнить об их романе он полностью передал своей жене. Во время болезни, унёсшей её жизнь и впервые сделавшей княжну Марью, ко всеобщему удивлению, по-настоящему красивой, её ревность в последний раз вспыхнула ярким пламенем, чтобы окончательно погаснуть. Перед самой своей кончиной, когда никто уже не сомневался, что дни её сочтены, она стала как-то странно ласкова с Соней и даже многозначительно сказала свое предшественнице и, как она считала, преемнице, что ежели ей уготовано вечное блаженство рядом со Всевышним, то пускай и они, оставшиеся на грешной земле, тоже будут счастливы. Второй раз их обвенчало заблуждение одного заезжего купца, не разобравшегося в том, кем является Соня хозяину дома, и поблагодарившую в присутствии Николая его любезную супругу за радушный приём, даром, что настоящая графиня Ростова уже второй год покоилась в земле. ― Софья Александровна моя троюродная сестра, ― бесстрастно поправил Николай их гостя-дурака. Или виной была не глупость этого дельца, а то, что они на самом деле напоминали мужа и жену? Никогда они не обсуждали этот инцидент, да и вообще их помолвка была запретной темой. Причина этого крылась не в плохой памяти, а в данном ними негласном обете молчания: так убийцы не станут постоянно судачить о закопанном ними в неглубокой могиле трупе, и всё же их жертва, от которой остался только скелет в истлевших лохмотьях, будет вечно связывать их. Напрасно однако Соня выгадывала, какова вероятность того, что они обменяться хоть одним взглядом с кузеном на крыльце, если к нему бросится Наташа и мать, а к ней мальчики ― по словам Демьяна, Николай Ильич изволили кататься верхом и обещался воротиться к обеду, и так как принимать семейный парад было некому, вся приветственная церемония получилась по-детски вертлявой и шустрой: заплаканный Илюша запрыгнул Соне на шею, графиня перецеловала в лоб внуков и удалилась к себе немного отдохнуть, а Наташа заявила, что умрёт с голоду до обеда, и помчалась вместе с Митей искать себе пропитания на кухне. ― Что случилось? Что тебя так расстроило? ― погладила Соня по спине Илюшу, самозабвенно вытиравшего слёзы её рукавом. ― А мы ему сказали, что вы сегодня возвращаетесь, и он почему-то себе вообразил, что проснётся, а вы уже дома, хотя вот папа вообще думал, что вы уже потемну приедете. Ну вот Илья теперь весь день хлюпает носом, ― снисходительно улыбнулся младшему брату Андрей. Выражение его губ не переменилось, когда он поглядел на Соню, но высокомерная доброта в его глазах вдруг пожухла и обнажила какую-то стыдливую грусть: ― Тётенька, уговорите господина Десаля не жаловаться папе на меня, пожалуйста, пусть он сам меня ругает. ― За что ругать? ― увы, даже если Андрей сам хотел в чём-то покаяться, каждой новой подробностью он жадничал. ― Я сегодня должен был отвечать ему главу, я сказал, что не перевёл её. Он велел мне тогда читать эту «Ундину» вслух, чтобы он исправлял мои ошибки, а я отказался. ― Почему? ― Потому что это книжка для барышень, ― с отчаянием протянул Андрей, сгребая орехи, которые протянула ему вернувшаяся с кухни сестра. – Вот, для Наташи, например. Господин Десаль разобиделся и пообещал пожаловаться на меня. ― Хорошо, я попрошу месье Десаля не говорить твоему отцу, а ты прочтёшь «Ундину» и попросишь прощения у своего учителя, ― назидательно сказала Соня, спуская на пол Илюшу, тоже соблазнённого трофеями Наташи и Мити. ― Тётенька, ну там одни охи-вздохи, ― поморщился Андрей, ― одна интрига, на ком женится этот остолоп Гульдбранд: на болотной капризнице или на такой же капризнице-герцогини. ― Ты и не должен восхищаться этой книгой, ― серьёзно заявила Соня, хотя её и совсем некстати позабавил пересказ племянника и уничижительное название охи-вздохи для сентиментального жанра, ― господин Десаль учит тебя не искусству аффектации, а немецкому. Раз ты просишь, то я сделаю так, чтобы твой папенька не узнал о твоём поведении, но не проси у меня разрешения дерзить твоему гувернёру. ― Ладно, ― без всяких препирательств согласился с ней Андрей, хотя раньше его послушность трескалась, будто тонкая корка льда на озере, под весом его упрямого чувства справедливости, ― но пожалуйста, поговорите с господином Десалем поскорее, а то папа в последние дни сам не свой… Не знаю, в чём дело, но под горячую руку мне бы не хотелось попасться. Сам не свой. Это был просто оборот речи, Андрюша ведь мог дать и какое-то другое имя состоянию своего отца, но колдовское «не свой», впадавшее в эфемерное «мой», разукрасило румянцем застенчивого ликования всё время до обеда, беседу с месье Десалем, переодевание в домашнее платье и недолгое вызволение солдатика Мити из плена щели в полу. Значит, сам не свой ― не принадлежит сам себе, значит, он был раздражителен, скучен без неё. Быть может, эта прогулка имеет те же причины, что и слёзы Илюши, пусть даже дитя проницательней в своей тоске, нежели взрослый в досаде… Сам не свой ― пока до неё днём, ночью ли оставалось не больше половины коридора, не больше одной лестницы, пока их разделял только стук в дверь или комнатная девушка, передававшая, что он ищет её или она ищет его, ему думалось, что он принадлежит сам себе, но вот она уехала, и он ощутил, что не вполне единолично владеет собой. Что ж, она привезла ему гостинец из Москвы, привезла ему часть себя, так вероломно ею похищенную, а взамен он должен будет лишь просветлеть, когда он увидит её. Разочарование ― извечная болезнь, приковывающая к земле, как человека к постели, слишком высоко взмывшую фантазию ― не поспело за более ретивыми опасениями Сони, что у её кузена есть куда более серьёзный повод для огорчений, чем их короткое путешествие. Всего мгновение до того, как Николай обернулся самой любезностью, весело расспрашивал о Москве, о Мелюковых, на его лице была выписана ничем неприкрытая злоба, и если бы он вдруг не начинал хмурить брови, якобы слушая рассказ дочери, если бы вилка в его руке вдруг не замирала над тарелкой, словно жаренная рыба приводила его в замешательство, Соня бы решила, что ей померещилось. ― Дороги, верно, совсем дрянь, раскисли после всех этих дождей, ― повернулся он к Соне, зная, что нужно что-нибудь спросить и у неё. ― Долго вы добирались, Софья? Сперва Соню немного задевало это обращение: вместо мурлыкающего Софи, нежного и простенького, будто пенные цветы тысячелистника, Соня это грубоватое Софья в дань приличиям и спокойствию его жены, но он так и не решился погрести это имя под могильной плитой её отчества, и теперь ей даже нравилось, когда Николай так её звал. В конце концов, ей опротивел статус старой девы даже не тем, что у неё не было мужа, а тем, что она считалась как бы перезревшей старой девочкой, но никак не молодой женщиной, словно все ожидали от неё, что она будет соревноваться с дебютантками, обряжаться в розовый тюль, глупо кокетничать, как она не кокетничала и в пятнадцать лет, и не признается в том, что ей через полторы недели исполнится тридцать шесть и под страхом четвертования; а между тем бархатистое, шершавое Софья, которое словно требовало, чтобы его произносили только с придыханием, чуть более низким голосом, подходило только взрослой даме. ― Нет, не слишком, дороги немного приморозило, такой уж грязи не было. А ваша прогулка удалась, Николя? ― как бы невзначай поинтересовалась Соня, отмечая лишние морщины на его лице, всегда у него появлявшиеся, если он сердился. ― Да, удалась, ― отчеканил он, но как бы споткнувшись о собственную грубость, куда учтивей и мягче прибавил: ― Переживал, что дождь начнётся, а даже солнце показалось ненадолго. Становилось ли её Николя хоть немного легче на душе, когда его печали опять повисали на ней пудовыми кандалами, или от беспокойства не было никакого толку? Соня предпочитала верить в то, что берёт на себя хоть треть его грусти, как какой-нибудь волшебный амулет, всё равно её настроение всякий раз бросалось в погоню за его печалью. Уложив с мадмуазель Луизой младших детей спать и выслушав весьма комичный перепев второй части «Ундины», которым её развлекал уже немного сонный Андрей, она отправилась в гостиную полистать хозяйственные книги, и стоило ей увлечься составлением списка для Кузьмы, послезавтра ехавшего в город ― пожалуй, уже пора закупить кое-что к Рождеству, Безуховы в этом году не собирались гостить в Лысых Горах, но праздник есть праздник и в домашнем кругу ― в дверях показался Николай, не то нарочно искавший кузину, не то случайно столкнувшийся с ней. ― Вы не устали с дороги? ― и сам как-то устало задал он вопрос, подойдя к Соне и кладя ладонь на край её стола. ― Отнюдь, да мне уж совсем немного осталось, ― кивнула она на свои записи. ― Отнюдь? Хотя с вами ведь была только Наташа, она бойкая, конечно, но если учесть, что обычно вам приходится выносить шума в четыре раза больше, я не удивлюсь, если тряска в карете показалась вам отдыхом, ― засмеялся он. Так странно, когда он хохотал, ей казалось, что вся его суровость, неулыбчивость просто обман зрения, и он по-прежнему её бесшабашный красавец-кузен. ― Вас что-то беспокоит, Николя? ― тихо молвила Соня, когда досада доела его смех. ― Нет, вовсе нет, ― отошёл Николай от неё на несколько шагов, словно с трёх футов она не могла догадаться, что он врёт. ― Я только хотел сказать вам, что мне написал Николенька, он обещался приехать двадцать пятого, посмотрим, так ли уж он пунктуален, но распорядитесь, пожалуйста… ― Конечно, завтра этим займусь. Николенька приедет один? – с надеждой уточнила Соня, кладя руку туда же, где только что лежала ладонь Николая. Она ещё чувствовала тепло от его прикосновения, пожалуй, это было почти рукопожатие. ― Один, а с кем, по-вашему, он должен был приехать? ― вдруг насторожился Николай, будто страшившийся услышать от Сони, что его племянник выкрал из Варшавы цесаревича. ― Андрей вам что-то говорил? Они, насколько мне известно, дружны. ― Дружны, насколько могут быть дружны взрослый юноша и ребёнок вдвое младше его, ― с улыбкой пожала плечами Соня, пользовавшаяся всякой лазейкой в беседе с Николаем, чтобы совсем по-родительски поворковать о детях. ― Николенька хороший молодой человек, порядочный, так что едва ли мне стоит контролировать их переписку, разве чтобы позлить Андрюшу, но он как-то упоминал, что у его кузена есть несколько не друзей, но приятелей. Я полагала, он может кого-то пригласить, но если нет, то и славно. Взгляд Николая застыл на огне в камине, словно он выучился, как предсказывать так тяготившее его будущее по кульбитам пламени, прочтя какой-то ветхий фолиант в библиотеке тестя. Соня не стала вновь спрашивать, что его гложет: обыкновенно он сам охотно жаловался ей на все свои невзгоды, и его молчание означало лишь то, что пока у него не получается хоть немного распутать свой гнев или страх, разобрать его на отдельные слова. Возможно, она своим тайным свиданием с их московским домом разворошила в нём какую-то туманную тоску, ему могло что-то приснится, или он мог просто ни с того ни с сего угораздить в обманчиво мягкие лапы прошлого, которое всегда пускает в ход когти, если попробовать освободиться из его объятий, прежде чем оно само захочет отпустить своего пленника ― всё это слишком трудно заточить в клетку обыденных слов, потому Николай, верно, и мучил её своим молчанием. ― У него невеста, ― пригвоздил он Соню, уже желавшую встать рядом с ним, обратно к креслу. ― Увидел её на танцах в имении деда, и его осенило, что он любил её всегда. ― Она полька? ― Николая почти оскорбляла сама идея глубоко погружения в историю рода Болконских, но неужели он забыл, что матушка самого Николеньки была немкой? ― Наполовину, по матери, а отец князь, герой войны, погиб при Бородине! ― с издевательской восторженностью перечислил Николай. ― Да шут с ним, я бы расцеловал того, кто сказал бы мне, что пассия Николеньки чистокровная шляхтянка, а про панну Курагину мне привиделось! ― Постойте, вы уверены, что она дочь именно… ― Да! Да, Софья, вы же хотели спросить о князе Анатоле? Да, она его дочь, если у меня не помутился рассудок. Взгляните сами, ― вручил ей измятое письмо Николай, будто выхвативший его у трепетавшего воздуха над огнём. ― Вот здесь, ― согнулся он над Соней и ткнул пальцем в середину листа. – Здесь. Прихотливый почерк Николеньки неровно змеился по бумаге, свернувшись в достаточно разборчивое «Ольга Анатольевна». Как жаль, что эти воротнички на платьях не делают такими же высокими и большими, как настоящие горгеры, обхватывающие болезненно-липкие шеи испанской знати в позапрошлом веке, и как жаль, что горничная выгладила именно это платье, а не то серое без горла. ― И здесь, ― куда-то ей в скулу. Словно поцелуй. «Панна Курагина», ― загадочно клубились чернила у самого его ногтя. Перед тем, как изумиться этому совпадению и собственному удивлению ― и почему она мнила Анатоля бездетным, если у него была жена, что необычного в том, что у него есть дочь? ― Соня обратила внимание на это вальяжное, как-то особенно нежно выписанное «панна», будто Николенька сперва сделал эскиз этого слова карандашом, а потом сверху разрисовал его акварелью. Панной Ростовой, пожалуй, было бы приятней быть, чем слишком звонкой для её возраста мадмуазель Ростовой. ― Дата свадьбы уже назначена? Николенька просит вашего благословления? ― Что вы, Софья, ― отмахнулся Николай, немного поутихнув или просто решив, что бушевать, когда он мог разглядеть даже небольшой затянувшийся шрам от серёжек на ухе Сони, так близко они были, невежливо. ― Они помолвлены? ― настаивала Соня. ― Дед Ольги и её мать уже дали своё согласие на этот брак? ― Об этом ни строчки, но он называет её своей невестой, ― пробормотал Николай, не способный снизойти до самых важных деталей, хотя именно мелкие подробности определяли, насколько опасно положение. ― Мало нам горя сделал этот мерзавец Курагин, но взяли черти его душу, так нам ещё родниться с его дочуркой… ― Анатоля почти полтора десятилетия нет в живых, и всё же его зашибли не в пьяной драке, ― словно для порядка заметила Соня, как если бы её собеседником был кто-то из детей. ― Получается, он безгрешный теперь? Перемазался собственной кровью, так считайте, мироточит как икона, ― хмыкнул Николай. ― А его сестра? Она ведь не за отечество погибла, о ней-то хоть я могу сказать, что в сравнении с ней любая сводня и её подопечные святые? Едва ли Соня была лучшего мнение о почившей графине Безуховой, однако тираду Николая она встретила глубоким вздохом. С самого детства она гордилась тем, что её благосклонность досталось именно месье Ростову, чьи пороки она мысленно вплетала в его добродетели. Говорят, портреты и статуи плохи тем, что не могут передать движений натурщика, толку же тогда долго изучать характер, если яснее всего человека описывают его стремления к другому человеку? Возлюбленному или возлюбленной даришь не столько сердце, сколько своё достоинство: если предмет твоей страсти упал, то ты падаешь вместе с ним ― крылья не могут рухнуть без птицы. И вспоминая Николеньку, на которого у неё не хватало любви, но чьё расположение и доверие ей невероятно льстило, она не хотела признавать, что такой чуткий, умный юноша мог полюбить пустую испорченную особу только за золотые волосы и румяные пальчики. ― Вряд ли графиня Элен хоть раз видела свою племянницу, к тому же она умерла, когда той не могло быть больше трёх. Сомневаюсь в том, что Ольга точное переиздание своей тёти, но если это и так, то мы пока даже не знаем, понимает ли она, что она уже чья-то невеста. Николенька очень юн, он впервые серьёзно увлечён, и ему достаточно услышать от этой девушки, что она будет плакать, если он погибнет, чтобы возомнить, что однажды они поженятся, а предложение, помолвка, объявление о помолвке будут казаться ему самой несусветной пошлостью. Пока он не приехал и не сказал большего, нет смысла делать какие-либо выводы, ― степенно подытожила Соня, возвращая письмо Николаю. ― Вы расспросите Николеньку? ― с огромным опозданием повеселел Николай в точности, как мечтала утром Соня. ― Вы только спросите, он сам всё с восторгом разболтает. Намекните как-то, подтолкните его к мысли, что небогатые провинциалки всегда охотятся на состоятельных женихов из числа офицеров стоящего рядом с их городишкой полка, что он ещё слишком молод для женитьбы, что не мешало бы повременить, о Курагиных ему расскажите, о том, что Анатоль притворялся холостяком, о побеге… ― Но я скомпрометирую этим рассказом Наташу, тем более она тогда была невестой князя Андрея. Какое я право имею с ним сплетничать? ― возмутилась Соня, хотя отказывать она не собиралась, она лишь желала, чтобы Николай точно понимал, о чём он её просит, дабы потом эта услуга не ставилась ей в упрёк. ― Наталья уже замужем, ей эта история ничем не повредит. Даже хорошо, что Курагин хотел соблазнить её, когда она была помолвлена с отцом Николеньки, даже хорошо. Уверен, князь Андрей бы запретил ему жениться сейчас даже на куда более подходящей девушке. И вы не будете сплетничать, вы ему глаза откроете, пусть знает, по чьему ребёнку он сходит с ума, и сам всё решает. Кроме вас, некому, не надо скромничать: будь его воля, он бы всегда держался за вашу юбку. Не отказывайтесь, прошу вас, не нужно этого преувеличенного чистоплюйства. Лучше у Николеньки будет хорошая жена и родственница, в которой он разочаровался, нежели идеальный образ Наташи и это отродье в жёнах, ― ну что здесь возразить? ― Как бы ему не стало жаль эту девушку, а жалость мало отличается от нежности, ― задумчиво изрекла Соня, и это приступ скепсиса означал, что Николай полностью её убедил следовать его плану. ― Слава Богу, ― обрадовался он. ― Совсем забыл, письмо! Оно адресовано к нам всем, так что можете без зазрения совести прочесть, ― послание Николеньки вновь очутилось в руках Сони. Прямо из моря изящных каракуль к ней подпрыгнуло, как волны или дельфины, несколько слов, и ей вдруг захотелось спрятать эту депешу под хозяйственные книги и списки для Имя. Конечно, ничего дурного в намереньях Николая не было и быть не могло ― кто как не дядя обязан вмешаться и удержать этого мальчика от неразумного шага, если он круглый сирота? ― но всё же это простодушное письмо составляло какой-то неприятный контраст с небольшой интригой, которую они затевали, так можно удовольствием бродить по лесу в это время года, пока не наткнёшься на какое-то обезумевшее дерево с мертворождёнными восковыми почками, напоминающее, насколько приятней тут летом.