Созвездие Энару

От перенасыщения кислородом кружится голова. За спиной Намджун слышит глухие шокированные возгласы — он не один решил, что их везут на обмен. Разочарование грозится поглотить его целиком, сковывая похлеще парализатора, а осознание медленно оседает внутри — он не вернется домой в ближайшее время, а возможно и никогда. Его запихнули на чужую планету — их всех, Намджун окидывает беглым взглядом других пленных. И почему он решил, что вернется на Вирион? Почему позволил надежде теплиться внутри? Теперь он настолько раздавлен реальностью, что не в силах пошевелиться. Конвоиры перенаправляют их с трапа шаттла на борт военного автобуса и размещают в креслах, ремни которых сразу же перекрещивают их тела. Сопровождает их группа энарийцев в светло-серой форме — новые тюремщики, так как прежние возвращаются в опустевший шаттл и быстро уносятся обратно ввысь. Намджун скрипит зубами. Бежать с планеты гораздо сложнее, чем в космосе, там хоть можно угнать космолет, а простой планетный транспорт не приспособлен к выходу в атмосферу. Он не знает, где оказался, и может только предполагать, куда и зачем их перевозят. Скорее всего, в тюрьму. Если бы собирались казнить, давно бы выкинули в открытый космос или всадили заряд плазмы из бластера. Возможно, так было бы лучше. Он бы предпочел, чтобы чертов шаттл взорвался по пути, чем ступать на чужую планету — незнакомую и странную, с розовато-желтым небом и обилием растительности. Автобус тем временем поднимается в воздух и начинает свое движение, и ничего не остается, как смотреть из окна. Все здесь радикально отличается от привычного и знакомого, начиная с ландшафта и заканчивая строениями. Он даже не сразу понимает, что на ярусах гигантских деревьев прячутся дома — округлой формы с такими же круглыми окнами. Намджун родился в космосе на станции, но он не раз бывал на планете Гантра и знаком с ее жизнью и архитектурой — строгой и утилитарной, с преобладанием металла и пластика. Здесь же, куда ни глянь, простирается обилие зеленого: стволы деревьев покрывает какой-то мох, дома увиты плющом, лианами и цветами. Они пролетают над цветущими полями всевозможных оттенков, над отдельно стоящими домами и целыми городами. Он оглядывается на своих сосозвездников, на лицах которых написано обреченное отчаяние. Они сидят в тишине, так как любые разговоры и перешептывания конвоиры быстро пресекают. Сердце тяжелеет в груди. Он так ошибся. Решил, что возвращается домой, а в итоге теперь так далеко от Вириона, как никогда. Разрешил себе надеяться — глупо и безрассудно, чтобы так обмануться. Медленно он приходит к мысли, что переговоры об обмене пленными провалились, по-другому объяснить происходящее никак нельзя. А может, Намджун холодеет, их вообще не было. Возможно, никто даже не знает, что они в плену. Отец не знает, что он жив. Чонгук не знает. От нахлынувшего отчаяния Намджун закашливается, давясь воздухом. Горло сдавливает и шкрябает, легкие будто полосует лазерами, на глаза выступают слезы — он задыхается. В следующий момент один из конвоиров подносит к его лицу бутылку с водой, но Намджун демонстративно отворачивается. Он дышит носом, тяжело и прерывисто, продолжает кашлять, но приступ постепенно проходит и отпускает его. Энариец поджимает губы и плескает ему водой в лицо. Намджун трясет головой, промаргиваясь и отплевываясь, и невольно сглатывает прохладные живительные капли, смачивая сдавленное саднящее горло. Энариец как ни в чем не бывало продолжает движение по проходу, а Намджун прожигает его спину взглядом, грубо выругивается под нос и снова отворачивается к окну. Злость помогает справиться с горечью и собраться с силами. Ситуация, в которой он оказался, неподвластна ему, но он сделает все возможное, чтобы бежать. Он проверяет на прочность ремни, но быстро понимает, что без лазера не обойтись, его торс буквально прикован к спинке кресла. Идея захватить автобус ему нравится, но ремни слишком прочные, а псионики следят за каждым шагом, а возможно и мыслью. На всякий случай Намджун вспоминает старые популярные песни и напевает их в голове. Он сомневается, что на планете такие же сильные телепаты, как Каратель, но подстраховаться не помешает. Придется ждать приземления. Пленных в автобусе около дюжины и Намджун решает, что у него получится пересилить воздействие, если чужое внимание будет отвлечено на других. Там внизу он сможет скрыться в ближайших густых зарослях, богатая флора планеты пойдет ему только на руку. Вода на лице высыхает, немного освежая его. Намджун потный и грязный, в потертой замызганной форме, но приходится терпеть, хотя он с огромным удовольствием нырнул бы в любой водоем из тех, что виднеются внизу — синие реки и прозрачные озера, пруды и фонтаны. Оттенок воды слишком напоминает ему о ясно-синих глазах Карателя. Ким Сокджин не выходит у него из головы, Намджун винит его во всех своих бедах. Очевидно, что ту операцию, где его захватили в плен, спланировал именно он, только такой извращенный ум способен на такую подлость вместо открытого честного боя. Намджун корит себя, ведь чувствовал, что что-то не так, и жалеет, что не настоял на осторожности. Конечно, главная ответственность лежит на капитане патрульной смены, но что с ним стало — только космосу известно. Намджун надеется, что вирионцы возьмут реванш и нанесут ответный удар по зарвавшимся энарийцам. Жаль, что сам он не скоро снова окажется в бою. Если он выживет, если выберется отсюда… Намджун все бы отдал, чтобы вернуться в кресло навигатора, почувствовать себя нужным, настоящим бойцом Вириона. Автобус приближается к огромному зданию с круглым куполом и идет на снижение, на скорости влетая в подземный гараж, двери которого тут же начинают закрываться. Намджун злится — его идея сбежать и скрыться провалилась на глазах. Здание, где они оказались, не похоже с виду на тюрьму, но кто знает энарийские порядки. Вирион в целях содержания пленных использует космическую станцию, построенную на месте разрушенной Дюны. Туда отправляют всех захваченных энарийцев и периодически руководство тюрьмы устраивает показательные казни. Здесь же он не знает, что его ждет. Он совсем ничего не знает про Энару, кроме их языка, так как курс разведки он прошел совсем базовый и поверхностный. Намджун не чувствует страха или волнения, только бесконечную усталость и раздражение. Он никогда не думал, что попадет в тюрьму, даже о такой возможности не задумывался, а оказалось зря. Автобус приземляется, и он выжидает, когда ремни расстегнутся, но и тут его ждет разочарование — конвоиры выводят пленных по одному, передавая встречающей группе энарийцев. Он вытягивает шею, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи, но обзор закрывают кресла и чужие спины. Когда подходит его очередь, Намджун тянется к оружию на чужом поясе, но ему сковывают руки, а потом ведут под дулом бластера к выходу. Он сразу же видит остальных пленных вирионцев, выстроившихся в ряд, помятых и потерянных, но ему не дают толком оглядеться по сторонам и толкают в сторону тюремщиков. — Имя? — спрашивает один из них, совсем молодой, с планшетом и стилусом в руках. — Чон Намджун, — отвечает конвоир. — Тот самый? — прищуривается другой, постарше, с бластером наперевес. — Так точно. — Адмиральский выродок, — с ненавистью цедит энариец, зыркая исподлобья. — Дерьма кусок! — хрипит Намджун, передергивая плечами, и пытается кинуться вперед, не думая о последствиях. Энариец нехорошо усмехается и подходит ближе, утыкая холодное дуло бластера Намджуну в шею — так, что дергается кадык. — Я мог бы прямо сейчас убить тебя, урод, но такие, как ты, не заслуживают быстрой смерти, — шипит он. — Кванхо! К делу! — парня осаживает энариец постарше, по виду главный из всех. Кванхо фыркает и встает сзади Намджуна, резко дергает его за воротник, запрокидывая голову, и что-то цепляет ему на шею. Намджун не успевает опомниться, как слышит тихий щелчок. В следующую секунду его отпускают. Ни следа пси-контроля, и даже фиксирующие его руки эластичные стяжки падают на пол. Он пошатывается и спотыкается, чуть не падая на колени, под насмешливые взгляды энарийцев. Ослепленный яростью он бросается на них, чтобы вцепиться Кванхо в горло, в мыслях уже раздирая чужое лицо в кровь, но ничего не происходит. Он остается на месте. Намджун распахивает глаза. Пробует сделать шаг, ноги слушаются его, он свободно двигается. Однако стоит только попытаться рвануться в сторону энарийцев, тело не подчиняется и замирает. Руки взлетают к шее, пальцы нащупывают тонкий металлический обруч, обхватывающий его горло. Они нацепили на него чертов ошейник! Энарийцы наблюдают за его реакцией и ухмыляются. — Добро пожаловать в тюрьму, — с саркастичным презрением произносит старший. — В шеренгу его! Намджун обессиленно рычит, а над ним только смеются и отправляют к остальным вирионцам. Хочется материться, но слова застревают в горле и он мысленно посылает всевозможные ругательства и проклятия, однако никто даже бровью не ведет. Унижение захлестывает его с головой, ведь из него сделали безвольное животное с помощью какого-то контролирующего ошейника. Намджун бесится от бессилия. Кровь пульсирует в голове, все тело колотит дрожью, напряжение копится без возможности выпустить его. Он весь как оголенный нерв, трепещущий и болезненный. Его соратники в шеренге выглядят не лучше, они морщатся и кривятся, кто-то ослабленно замученно стонет, кто-то издает грудной рык. Возможности ругаться их лишили, но эмоции проявляются как могут. Намджун наблюдает, как последний вирионец покидает автобус и присоединяется к ним. Чужое солнце за стеклом купола будто насмехается. У него свободны руки и ноги, но он чувствует, что с каждым шагом в сторону ворот, куда их ведут тюремщики, все дальше и дальше удаляется от свободы. 💫 Все следующие дни сливаются в один — беспросветно серый, как новая тюремная форма, выданная Намджуну в качестве одежды. Поначалу он наивно думает, что будет проводить время в тюремной камере — одиночной или общей — в полумраке и тишине, предаваясь тяжелым мыслям, но опять ошибается. Пленных размещают в одном помещении — огромной безликой казарме, заполненной трехэтажными койками. Ему достается верхняя и каждый вечер он еле забирается на нее, валясь с ног от усталости. Встречают их около сотни других заключенных с безжизненными глазами и изможденными лицами. Страшно представить, что он тоже станет таким. От них Намджун узнает, что они не просто в тюрьме, а на закрытом предприятии, где пленных используют в качестве бесплатной рабочей силы. Купольное здание — завод по производству удобрений, будто зеленой планете не хватает растительности. Теперь каждый день с утра до вечера он работает как проклятый, таскает тяжеленные мешки, нагружает и возит тележки-платформы. Каждому выдают одинаковую форму — темно-серый комбинезон, под который надевается белье и белая майка. К концу дня она вся пропитана потом. Намджун мучается от невозможности принять душ, тюремщики экономят воду на заключенных и после работы загоняют их в кабинки для процедуры обеззараживания — быстрого химического спрея, очищающего тело. Кожа после этого жутко чешется и зудит, а волосы пушатся как солома. Намджун привык стричься коротко, сбривать отрастающую длину каждые две недели, но теперь волосы медленно отрастают и торчат в разные стороны. Он постоянно касается их ладонью, ерошит жесткий ёжик и еще больше бесится. Пребывание в тюрьме доставляет сплошной дискомфорт. Некоторым заключенным легче — они следят за автоматикой и производством, действуют как операторы, но Намджуна сразу же определяют в чернорабочие. Тяжелая работа изматывает его похлеще любой тренировки. Намджун честно не понимает, для чего планете столько удобрений. Увиденное буйство красок и растительности и так кажется чрезмерным. На Гантре такого нет, он помнит только поля и пастбища для животных ферм за пределами жилых зон, города же всегда были строго утилитарными, что уж говорить о космической станции и военной базе, где царил металл и строгость форм. Энарийцы и их планета настолько чужды ему, что просто невыносимо. Намджун скучает по своей жизни: по привычному распорядку дня и тренировкам, по хорошей еде и работе, патрулям и навигационным расчетам. Скучает по брату так сильно, что невозможно дышать. Намджун застрял здесь и рискует больше никогда не увидеть Чонгука — пропустить его взросление, дни рождения, первую любовь. Осознание, что его не будет рядом в эти моменты, просто рвет изнутри, превращая сердце в кровавые ошметки. Намджуну тяжело общаться с другими заключенными — знакомыми пилотами и теми, кто здесь уже давно. Ему все время кажется, что они чего-то ждут от него, будто он больше знает о ходе войны. Намджун такой же пленный и толком не в курсе планов отца. Многие из вирионцев подавлены и это чувствуется в разговоре, но есть и те, кто искренне надеется на скорую победу Вириона и то, что их освободят. Намджун не может быть таким оптимистичным. Пси-способности противника — не шутка, он это теперь знает по собственному опыту, и пока не найдется способ борьбы с воздействием, обе стороны продолжат держаться на равных. Вириону нужен прорыв, новое оружие или данные о вражеской базе. Намджун просто не может давать себе пустые надежды. Больше нет. Кормят их два раза в день — утром и вечером, надсмотрщики загоняют их в столовую, как послушное стадо, где каждый берет уже нагруженный поднос. Еда Намджуну откровенно не нравится. Помимо биомассы их пичкают всевозможной зеленью, проростками и овощами в разных вариациях — сырыми, тушеными и квашеными. Он даже отказаться от еды не может, ошейник не позволяет, так что приходится давиться травой. Намджун с превеликой радостью скинул бы поднос на пол, а еще лучше припечатал в лицо Кванхо, который устроил ему «теплое» приветствие в первый день. Все надзиратели относятся к нему с предубеждением, а некоторые и с открытой ненавистью. Они знают, кто он, чей он сын и какую роль играл в войне. Подвиги Намджуна предшествуют ему, его имя и происхождение не дают ему поблажек и снисхождений, не то чтобы он жаждал их. Может, не он лично открывал огонь, но он убивал, способствовал уничтожению энарийцев, находясь на месте навигатора, и не жалеет об этом. Он чувствует ответную ненависть, пылающую огненной стеной, которую ничто не способно погасить. Кан Кванхо вызывает ее одним своим видом — бледным вытянутым лицом и водянистыми глазами. Неприязнь эта абсолютно взаимна. Энариец выделяет его из всех пленных и буквально прохода не дает, так и старается задеть, зная, что Намджун не может ответить, отпускает грубые замечания и грязно оскорбляет, пока начальство не видит, специально мешает работать, опрокидывая тележки, которые Намджун с трудом нагружал. Из-за ошейника он ничего не может сделать в ответ, даже послать, и способен только в яростном бессилии сжимать кулаки и мысленно материться. Намджун всей душой ненавидит ошейник и все, что он означает. Шею каждого заключенного сковывает аналогичный аксессуар, тонкий невзрачный ободок из светлого металла, не причиняющий физического неудобства, только моральное. Как Намджун ни пытался содрать его, раздирая кожу ногтями, не нашел ни замка, ни стыка соединения. Металл кажется слитным, невесомо обхватывая его шею. После очередной смены, процедуры очистки и жалкого ужина Намджун сидит в казарме на полу, прислонившись к стене. Многие уже спят, измученные тяжелым трудом, но некоторые тоже устраиваются на полу, разбившись на группы, переговариваются и даже во что-то играют, споря на щелбаны. Намджун теребит пальцами ошейник, прощупывая каждый миллиметр, когда к нему подходит один из пленных, мужчина в возрасте с мешками под запавшими глазами. — Это бесполезно, — сообщает он, усаживаясь со стоном рядом. — Эту хрень могут снять только они. На последнем слове он делает акцент, с презрением выплевывая его. — Я не могу найти место соединения, — говорит Намджун, прекращая свое занятие и обхватывая руками колени. — Без ультразвука никак, нужен специальный прибор, — объясняет мужчина. — Ты возможно видел, такая маленькая указка. — Значит, надо эту штуку как-то достать. Намджун действительно замечал небольшие тонкие брелки на поясах надзирателей, только вот добраться до них было сложнее, чем до дома. Свобода недостижимо маячила перед глазами, еще больше раздразнивая пленных. — Если бы все было так просто… — вздыхает мужчина. — Ты наверняка уже понял принцип действия ошейника? — Блокирует сигналы мозга и не дает напасть на них? — Намджун делится умозаключением, к которому пришел за эти дни. — Напасть и даже слова против них сказать, все верно. Малейшее ругательство сразу же фильтруется. Намджун мрачно кивает. — Я ругаюсь мысленно, пусть слушают, раз лезут в голову. Мужчина усмехается в ответ. — Псионики на планете не такие сильные, как военные, с которыми мы сталкивались в бою. Они с большой вероятностью даже не слышат тебя. — Серьезно? Я не знал, — Намджун с интересом разворачивается к заключенному. — Пока здесь торчу, приноровился подслушивать чужие разговоры, вот и научился кой-чему. — Давно вы здесь? — Третий год уж как. Намджун шумно выдыхает, невидяще уставившись перед собой. Он злится, потому что ничего не может исправить. Внезапно представляет, что проведет в тюрьме еще год и два, неизвестно сколько, и его начинает трясти от тихого бешенства. — Это не самое страшное, — продолжает его собеседник. — Ошейник, он ведь не только на энарийцев работает. — Что вы имеете в виду? — Попробуй придушить меня, — спокойно предлагает мужчина. — Что? — Намджун раскрывает рот. — Некоторые из наших… — мужчина глухо закашливается, — они пытались покончить со всем. И не смогли. — Это значит… — Сами себе мы тоже навредить не можем, даже если захотим. Намджун распахивает глаза. До этого момента он даже не задумывался о самоубийстве, мысли не допускал, но в какой-то мере способен понять тех, кто уже давно в плену и не в силах больше выносить это. Только получается, что и этого выбора их лишили. Он хочет выругаться, но слова застревают в горле, поэтому он стискивает зубы и шумно выдыхает через нос. Вирионец видит его реакцию и с пониманием кивает. Намджун продолжает тихо переговариваться с ним, узнает о местных порядках, пока не раздается сигнал ко сну. Теперь он знает, что они находятся в самом сердце Энару, на планете Эон. Бежать отсюда невозможно, ошейник контролирует каждый шаг, не давая даже в сторону свернуть. Они могут передвигаться, работать, есть и спать, но покинуть здание или вступить в схватку с тюремщиками физически не способны. Осознание всей ситуации наполняет горьким отчаянием. До этого момента подсознательно он почему-то продолжал думать, что выберется отсюда, но теперь понимает, как глупы подобные иллюзии. Намджун чувствует, как медленно начинает сходить с ума. Дни сливаются в один, бесконечный, без малейшей надежды на горизонте. Он устает от тяжелой физической работы, плохо спит, слышит по ночам кашель и болезненные стоны пленных. Держаться получается все хуже и хуже, как и избегать повышенного внимания со стороны одного назойливого энарийца. В его смены приходится сложней всего. Ближе к концу рабочего дня Намджун останавливается, чтобы передохнуть и вытереть потный лоб рукавом, когда слышит уже опротивевший голос. — Что вздыхаешь, а? Пошевеливайся, Чон, ты не на курорте, — Кванхо приближается, показным жестом оглаживая бластер на поясе. Намджун игнорирует его и продолжает путь, толкая нагруженную тележку-платформу в сторону склада. — Что молчишь? Сказать нечего? Ах, да, ты же не можешь, — скалится парень. — И папаша тебе ничем не поможет. Он не отстает и идет следом через высокие раздвижные двери складского помещения, где царит прохлада и тишина. — Тебя бросили, кинули как последний мусор, — ехидно насмехается Кванхо и ставит ногу на платформу, останавливая ее. — Дай пройти, — ледяным тоном цедит Намджун, резко разворачиваясь и напрягая грудные мышцы. — Ты просто ничтожество, Чон! Если бы мне не было так противно, я бы приказал тебе отсосать, только чтобы увидеть, как ты ползаешь на коленях. Намджун набирает воздух в легкие и открывает рот, чтобы осечься на полуслове. «Так и думал, что ты гомик, мудила! Только попробуй, я перекушу твой маленький член!» — мысленно ругается он, сверкая глазами. Кванхо продолжает пялиться на него бессмысленным взглядом, и Намджун с внезапным весельем понимает, что заключенный вирионец был прав, парень даже не слышит его мысли. Телепат из него никудышный, не ровня Карателю. — Что? Что ты лыбишься, тварь? — Догадайся! — Сука! — лицо Кванхо багровеет от гнева. Выпучив бледные глаза, он хватает с пояса лазер, быстрым нажатием выпускает тонкое световое лезвие, замахивается и полосует Намджуна по плечу, заставляя зашипеть. Серая ткань формы плавится и дымится, а кожа под ней вздувается и пузырится от ожога. Намджун стискивает зубы от резкой боли и отшатывается назад, так как может только уклоняться от новых ударов. По физической подготовке и боевым навыкам Намджун в разы превосходит его, но усталость последних дней берет свое, и энариец еще пару раз задевает его форму, не касаясь кожи. Парень настроен решительно. От серьезных травм Намджуна спасает заглянувший на склад старший надзиратель. При виде его Кванхо тут же прячет лазер, принимая деловой вид, и прикрикивает на Намджуна, чтобы поторапливался. Весь остаток смены он злобно косится, но не приближается. Каждую третью неделю группу заключенных по списку отправляют на работы на песчаный карьер, где добывают незнакомые кристаллы, отсеивая их от песка. Пленных доставляют туда на автобусе и размещают в бараках. Сначала кажется, что это отличная возможность для того, чтобы сбежать, но ошейник не позволяет покинуть пределы карьера, незримой силой останавливая на полпути. Каким-то неведомым образом имя Намджуна оказывается в списке чаще, чем положено, и он уже вторую неделю подряд работает под открытым небом. Карьер находится недалеко от завода и представляет собой огромную песчаную воронку, на дне которой работает крупная техника, а по периметру выстроены металлические переходные мостики и площадки, огороженные перилами. Они многоуровневые и соединены такими же металлическими лестницами и пандусами. Самое дно карьера зияет внизу как пропасть, но Намджун даже не смотрит туда и отстраненно грузит отсеянный дробилками песок и перевозит его по мостикам в шахту отработки. Вокруг, в какую сторону ни глянь, только белый песок, искрящийся бликами под палящим солнцем. В карьере жарко, как в пустыне, и на удивление поблизости нет ни одного дерева, которыми изобилует планета. Намджун работает в майке, повязав рукава комбинезона вокруг пояса. Кожа быстро покрывается золотистым загаром, а заживающий лазерный порез на плече стягивает и саднит. Пот течет по нему ручьем, мышцы наливаются напряженной усталостью, а глаза слепит чужое солнце. — Держи, — Намджун слышит скрипучий голос и разворачивается, разгибая спину и утирая майкой лицо. Незнакомый вирионец протягивает ему бутылку воды и Намджун с хриплыми словами благодарности принимает ее, жадно присасываясь к горлышку, а остатки выливает на голову, чтобы немного освежиться. Только утолив жажду, он понимает, что не так. На вирионце не темная тюремная форма, как ему изначально показалось из-за яркого солнца, а светлая, как у всех надзирателей. А еще, Намджун шокированно открывает рот, на нем нет ошейника. Это действительно вирионец, с темными волосами, тронутыми проседью, и черными глазами, но он свободен. Намджун не может поверить своим глазам. Он оглядывает пожилого мужчину с ног до головы, форму надсмотрщика, натянутую на полном животе, парализатор на поясе и рядом брелок с той самой ультразвуковой указкой, контролирующей ошейник. Намджун вытягивает руку, указывая на нее. — Помогите мне, снимите, — дрожащими пальцами он хватается за шею. — Прости, мальчик мой, но я не могу, — вздыхает старик. Он отходит в тень под навес над площадкой и Намджун, оставив тачку, следует за ним. — Вы же… Вы один из нас! Как? Я не понимаю, — растерянно спрашивает он и садится рядом на скамью, по которой старик похлопывает приглашающим жестом. — Я уже давно не считаю себя вирионцем, — после небольшой паузы объясняет он. — Когда началась война, я жил и работал здесь, а моя жена ждала третьего ребенка. Эмпат, как и она. Я не мог вернуться, да и не хотел. — Такого быть не может… — бормочет Намджун. Это просто немыслимо — создать семью с кем-то из энарийцев, добровольно связать себя с ними. — Значит, никого из энарийцев, живших в то время на Вирионе, не осталось? — с грустью спрашивает мужчина. — Брат моей жены тогда уехал учиться по обмену в университет и пропал. — Что вы несете? На Вирионе никогда не было энарийцев! — с раздражением восклицает Намджун. Старик с жалостью смотрит на него. — Ты слишком молод, чтобы помнить об этом, мой мальчик. — Вы врете! Вы предатель! — кричит Намджун, его колотит крупной дрожью от злости. Старик вздыхает, опуская плечи. — Отдохни здесь, — указывает он на навес, укрывающий площадку. — Ты устал, я запишу тебе смену, как отработанную. — Не нужно! — Намджун вскакивает с места, сжимает кулаки и с ненавистью смотрит в чужое лицо, испещренное морщинами. Глаза у него добрые, голос мягкий, но все, что он говорит, просто не может быть правдой. Этот старик просто выжил из ума. Предал родное созвездие еще двадцать лет назад, присягнув на верность врагу. Намджун разворачивается и резко хватает пустую тачку, после чего спускается на ярус ниже за очередной грудой блестящего белоснежного песка. Он черпает его, внутренне закипая от гнева, пока солнце безжалостно палит голову и спину. На других ярусах — ниже и выше — работают другие заключенные, двигаются механически, как роботы, а внизу гудит тяжелая техника, насосы и погрузчики. Пропасть кажется далекой и темной, как черная дыра. От усталости его немного ведет, голова идет кругом от неожиданного знакомства. Намджун не знает, как относиться к этому человеку. Презирать? Ненавидеть? Старик первый, кто проявил по отношению к нему доброту и заботу с тех пор, как Намджун попал в плен. Однако видеть сосозвездника в чужой форме настолько дико, что его охватывает внутренний диссонанс. Он никак не может прийти в себя и прокручивает в голове диалог со старым вирионцем, если его еще можно так назвать, не может до конца поверить увиденному и чужим словам. Если бы он только мог выхватить у него указку и снять проклятый ошейник… Он глубоко задумывается, уходит в себя, пока везет тяжелую тачку с просеянным песком по мостику. Не смотрит по сторонам, забыв про окружающий мир, когда перекрытия под ним начинают подрагивать и трястись. Намджун пошатывается, теряя равновесие, и сразу же отпускает тачку, которая катится по пандусу вниз, врезается в ограждение с глухим звуком и проваливается вместе с обрушивающимся металлом в песчаную пропасть. Сердце колотится, отсчитывая бешеный пульс. Намджун хватается за перила, потные руки скользят по гладкому покрытию, а мостик под ним продолжает дрожать. Эта дрожь передается в ноги, но он не останавливается, крепко держится и пятится назад. Совсем близко за ним укрепленная площадка, и он шаг за шагом приближается к ней. За спиной раздается шорох и скрип, чужие приближающиеся шаги, но Намджун не успевает обернуться — перекрытия под ногами не выдерживают, и он срывается вниз, в самый последний момент цепляясь за край нижней поддерживающей конструкцию балки. Намджун прерывисто дышит, упрямо хватается за горячий металл и призывает все силы, чтобы подтянуться. Он снова слышит шаги и думает, что старик заметил аварию и пришел на помощь. Пот застилает глаза, руки трясутся и вибрируют от напряжения. В следующий момент светлый ботинок с силой наступает ему на пальцы, заставляя разжать хватку. Намджун падает. Последнее, что он видит, это небо и солнце, и белый песок, поглощающий все. 💫 После серии долгих совещаний с маршалом и кропотливой аналитической работы Сокджин с командой возвращается на передовую. Его боевой крейсер Пророк присоединяется к другим под командованием линкора, которым руководит генерал Пак. Они держатся неподалеку от границы, рассредоточив силы, а на патрулирование отправляются невидимые истребители, каждый из которых управляется двумя пилотами. Они сменяют друг друга, находясь в ментальной связке, и пока один пилотирует, второй поддерживает невидимое поле вокруг. Чем меньше размер космолета, тем проще держать его в одиночку, на линкоре и крейсерах над этим работают десятки псиоников посменно. Они вынуждены действовать осторожно и идти на такие меры, чтобы избежать бессмысленных потерь, ведь вирионский космофлот значительно превосходит их по численности. На одного псионика приходится свыше дюжины вражеских пилотов, именно поэтому в каждом бою так важна грамотная стратегия. По приказу маршала они держат оборонительную позицию и не спешат нападать первыми. Отслеживают движение вирионских патрулей, пресекают их попытки пересечь границу, при необходимости вступая в бой. Пока что все атаки удается сдерживать. Они расходятся ничьей, избежав потерь. Несмотря на занятость, Сокджин находит время, чтобы поддерживать связь с Тэхёном. Тот теперь гораздо увереннее в своем положении и часто пишет или звонит первый, делится своими фото в кресле пилота и новыми достижениями. Он продолжает соревноваться с Чимином, снова и снова обходя его по полетным тестам, в то время как Пак берет верх по другим предметам, в том числе аналитике, которую преподает директор Мин. Тот сдержал свое обещание и поставил парней в ментальную связку работать вместе. Они постоянно спорят и выясняют отношения, но больше не дерутся, так как теперь открыты и уязвимы друг перед другом, и любая боль или обида делится на двоих. Тэхён не замолкает насчет Чимина, постоянно упоминая в разговоре, и в голову начинают закрадываться подозрения. — У нас даже получилось создать невидимое поле, представляешь, правда, Чимин сам виноват, что отпустил концентрацию, — Тэхён оживленно рассказывает вечером после занятий, пока Джин перед сном работает у себя в комнате с картами звездного неба. Он только недавно вернулся с дежурства, после того, как его сменил в главной кабине командор Ли. Тэхён лежит на кровати на животе, и на экране комма видно, как он болтает ногами, сверкая голыми пятками. Он выглядит лучше, волосы медленно отрастают и красиво обрамляют лицо, даже уши уже не кажутся такими большими. На нем майка без рукавов и Сокджину кажется, что руки парня выглядят не такими тощими, как прежде. — Молодец, — хвалит он, и Тэхён расплывается в широкой, почти квадратной улыбке. — Завтра попробуем снова, я уверен, у меня получится лучше, чем у Чимина. — Уж не нравится ли тебе он? — Джин сощуривается, прямо спрашивая о своих подозрениях. — Хён! — Тэхён тут же морщит нос и делает возмущенное лицо. — Ты что, это же Пак! Он просто заноза в заднице, а еще заставляет называть себя хёном. — Ну, он старше тебя, это логично. — Он все еще придурок. Хотя его брат даже ничего… — Тэхён прикусывает губу. Джин немного знаком со старшим сыном генерала Пака, Соджуном, и вполне может признать его привлекательность. — Значит, ты ни с кем не встречаешься? — уточняет он. — Не, — усмехается Тэхён. — Один парень звал на свидание, но я отказался. Мне не понравился его ментальный фон, а еще показалось, что он больше заинтересован в моем родстве, — он делает пальцами кавычки, — с тобой, чем во мне. Улыбался мне в лицо, а сам даже симпатию толком не испытывал, так, немного похоти и азарт. Я не представляю, как ты справляешься, если слышишь каждую мысль вокруг. — Поэтому я ни с кем и не встречаюсь, — смеется Сокджин, и Тэхён фыркает. — Но это не значит, что ты не сможешь встретить того, кто тебе понравится. И да, на будущее, не забудь про смазку. Тэхён тут же густо краснеет, но кивает. Сокджин отдыхает душой, когда так свободно болтает с ним. Парень полностью открылся, да и ему самому не нужно что-либо скрывать и контролировать себя. Долгие годы он жил исключительно войной, просыпался и засыпал, погруженный в военные планы, а часто вообще не мог заснуть и возвращался ночью в кабину управления, меряя ее шагами. Сокджин всегда за все переживает, пытается просчитать каждый шаг, но это не всегда удается. К удивлению, появление Тэхёна в его жизни помогает. Если после разговоров с родителями он всегда чувствовал муторную горечь и вину, то после общения с Тэхёном наоборот полон умиротворения. Они прощаются, обещая связаться при следующей возможности, но Сокджин не успевает отложить комм, как он снова загорается в руке. Имя на экране сразу же заставляет отбросить сонливость и внутренне собраться. — Джунки-я? — Радары засекли скопление вирионских космолетов недалеко от нас, — отчитывается командор Ли. — Сейчас буду. От сна не остается и следа. За считанные секунды Сокджин натягивает форму, цепляет на пояс оружие и торопится в главную кабину управления, по пути встречая других офицеров с тревогой на заспанных лицах. Он блокирует рой чужих мыслей, чтобы не отвлекаться на них, и уверенно заходит в округлую кабину, где обычно в это время тихо и спокойно, но сейчас кипит работа. Одни офицеры сверяют данных с мигающих радаров, другие по каналу связи передают срочный сигнал на линкор. Пришедшие с ним пилоты присоединяются к остальным и мгновенно включаются в работу. Сокджин направляется к Джунки, который что-то обсуждает с капитаном. — Ситуация? — Вирионцы пересекли границу и подбили наши истребители, перехватывая сигнал. Их космолеты скоро будут здесь. Генерал Ли обещал выслать подмогу, — Джунки отдает честь и четко рапортует. Сокджин кивает. Им не впервой в одиночку встречать вражеские атаки, силы Энару слишком рассредоточены. Успеют они продержаться до прибытия подкрепления или нет — неизвестно, но бежать и прятаться они не станут. Мысль о погибших пилотах подбитых истребителей поддерживает его решимость. — Отправить фрегаты и истребители по обоим флангам, пусть выжидают под прикрытием, — командует он. — Все ракеты привести в боевую готовность и активировать защитную броню. Офицеры и пилоты бросаются выполнять распоряжения, капитан занимает место у штурвала, а штурмовики располагаются за пультом управления оружием. На всех лицах застывает суровая решимость. Командор Ли встает рядом с Джином, вглядываясь в панорамный иллюминатор. Еще с академии они попадали в передряги вместе, поэтому после телепатического обмена в знак поддержки они готовятся к бою. Вирионский флот приближается на глазах, и через несколько мгновений наступает хаос. В атаке участвуют три мощных крейсера и множество мелких фрегатов, которые налетают выстроенными группами и открывают огонь. Только умелое маневрирование капитана помогает Пророку избежать попадания крупных снарядов. — Серьезно подготовились, — мрачно замечает Джунки. Сокджин только кивает и следит за ходом боя. Он держит концентрацию на пределе, отдает распоряжения мелким космолетам и те вступают в сражение, обстреливая истребители противника. Вирионцы нападают, сменяя друг друга, пока команда Пророка отстреливается и обороняется. Все понимают, что если силовое поле и броня будут подбиты, им конец. Защита пока держится, но еще с десяток крупных залпов, и обшивка, и двигатели окажутся под угрозой. Благодаря умелым выверенным действиям офицеров, им удается подбить один из трех крейсеров противника, нанося точное попадание криоплазменными ракетами. Два оставшихся в ответ усиливают атаку и ведут непрекращающийся обстрел, из-за чего начинаются перебои в питании, силовое поле дрожит и рискует дать сбой. Свет прерывисто моргает, приборные панели под управлением команды мигают и щелкают. Сокджин глубоко дышит и отдает приказ за приказом, пока Джунки по телепатической связи держит его в курсе ускользающих от внимания деталей. Они обороняются, как могут, но силы явно неравны. — Линкор на подлете! — кричит один из связистов. — Сам генерал Пак прибыл на помощь! Офицеры, воодушевившись новостью, находят второе дыхание. Обреченность сменяется надеждой. Через несколько мгновений мощный массивный линкор выходит из гиперпрыжка, сверкая огнями, и быстро приближается. — Вирионцы уходят! — раздаются оживленные возгласы. Это действительно так. При виде линкора противник прекращает обстрел и готовится отступить. На преследование вирионцев отправляется несколько космолетов, но те уходят в гиперпрыжок, оставляя только подбитый покинутый крейсер. Джунки ярко улыбается, а Сокджин выдыхает. Если бы не вовремя пришедшая подмога, они были бы на волоске. Пережить такую внезапную атаку — большая удача, и все это понимают. Энарийцы поздравляют друг друга, некоторые даже обнимаются, главную кабину наполняет шум разговоров и мыслей. Сокджин собирается подойти к панели связи и поблагодарить команду линкора за своевременную помощь, но останавливается на полпути. Он прислушивается к потоку чужих мыслей, выцепляя то, что его насторожило. Незнакомый ментальный фон, закрытый и напряженный. Он разворачивается и находит взглядом незнакомого энарийца, только что зашедшего в кабину. В царящей суматохе никто не обращает на него внимания. Его мысли мутные и нечеткие, и это внушает опасение с первой же секунды. Будто в замедленной съемке энариец вскидывает бластер и направляет прямо на него. Сокджин даже не успевает среагировать, как время ускоряет ход. Он пошатывается и чувствует во рту привкус крови. Грудь на секунду немеет, а потом взрывается раздирающей агонией. Сокджин смотрит в светлые глаза предателя, и последнее, что он слышит, прежде чем рухнуть замертво, это чужая громкая мысль: «Адмирал Чон передает привет». 💫 — Хён… Сокджин слышит жалобный голос словно издалека, тот зовет его так настойчиво, что все внутри отзывается и рвется к поверхности, сбрасывая оцепенение и мрак. Он силится открыть глаза, но они будто склеены, ресницы не хотят разлепляться. Раздается тихий вздох. Сокджин борется сам с собой и ускользающим сознанием, пытаясь вспомнить, кто он и почему ему так невыносимо больно. «Пожалуйста, вернись». Тэхён. Внезапно понимает он. Голос Тэхёна и его мысли, громкие и трепетные, они помогают сконцентрироваться и дают стимул и направление. «Значит, я все-таки жив?» — мелькает первая оформленная мысль, а за ней удивление и сомнение. В этот же момент он слышит, как Тэхён громко охает. — Я чувствую тебя, хён! Я здесь, я слышу! — в голосе и мыслях сквозит ликующая радость. Сокджин пытается улыбнуться. Все тело пульсирует, будто по венам вместо крови течет огонь, но при этом от сковывающей слабости ощущается онемевшим. — Тэ… — он шелестит губами, выдыхая чужое имя. — Сейчас! Тэхён подносит к его рту трубочку, и Сокджин делает несколько глотков сладкой витаминной воды. Она ощущается внутри спасительной прохладой и приносит облегчение, хоть и всего на секунду. Он делает усилие и все-таки приоткрывает глаза. Сначала все плывет, как в тумане, но медленно обретает форму. В приглушенном свете ночных ламп над ним наклоняется Тэхён — взъерошенный, с красными опухшими глазами и искусанными губами. Хочется подбодрить его, но говорить сложно, язык кажется неповоротливым и чужим. — Где? — Сокджин умудряется выдавить. — Медотсек на станции Рассвет, — хрипло отвечает Тэхён. — Тебя доставили в капсуле, медики говорили, что шансов мало, но я верил. Я знал, что ты выкарабкаешься! Голос у него срывается, а в голубых глазах читаются неподдельные эмоции. Тэхён по-настоящему переживает за него. Он напуган и наполнен глубокой привязанностью, как к самому близкому человеку, которого он так боялся потерять. Осознание этого почему-то больше всего помогает собраться с силами. Сокджин приподнимает уголки губ в слабой улыбке, и Тэхён мягко сжимает его пальцы, поглаживая ладонь. Немного осмотревшись по сторонам, Джин понимает, что они находятся в одиночном медбоксе. Оборудование мерно вибрирует, к нему тянутся тонкие трубки с сияющей жидкостью, подключенные к груди. Там концентрируется источник боли. — Сколько я был без сознания? — тихо спрашивает он. — Ты был в коме почти месяц, — сообщает Тэхён и садится на край кровати, не отпуская его руку. — Никто не знал, проснешься ли ты вообще, и какие будут последствия. Но ты ведь помнишь меня? Месяц. Так надолго выпасть из реальности кажется невозможным, но если присмотреться к Тэхёну, заметно, как отросли его волосы, бликующие серебром в мягком свете. Джин ошарашенно моргает, а потом кивает в согласии. Он прекрасно помнит все — нападение и последние мысли убийцы. Кажется, он был близок к смерти как никогда. На этот раз адмирал Чон обошел его. — Что с предателем? — спрашивает он. — Не было никакого предателя. Это был вирионский диверсант, он мертв. Это многое объясняет. Немыслимо, что кто-то из своих мог перейти на сторону врага. Сокджину хочется выспросить все подробности, чтобы проанализировать, но он все еще слишком слаб. Голова начинает нещадно раскалываться, внимание расфокусируется, глаза слипаются, и он снова возвращается в небытие. В течение нескольких следующих дней он приходит в себя урывками, с каждым разом все дольше оставаясь в сознании. Его осматривают врачи, проводят нужные тесты, после чего отключают от трубок и перевязывают торс. Сокджин впервые видит последствия ранения — жуткого вида черное пятно с зеленоватым отливом по краям, расплывающееся в районе сердца, как гигантская клякса. Он ощущает себя так, будто побывал в открытом космосе и вернулся из мертвых. Собственно, почти так и было. Ему повезло, что выстрел был только один, второй точно стал бы смертельным. Тэхён навещает его каждый день после занятий, а еще заглядывает обеспокоенный Джунки, и от них Сокджин постепенно узнает все детали и восстанавливает картину случившегося. Вирионцы специально спланировали атаку на их крейсер, чтобы отвлечь внимание. Их диверсант занял захваченный энарийский истребитель, надел снятую с убитого пилота форму и светлые линзы, а также изменил цвет волос. В суматохе боя, пользуясь царящим хаосом, он беспрепятственно проник на Пророк. Никто даже не заподозрил подвоха и не услышал в нем врага, так как его разум закрывали от ментального вторжения блокирующие браслеты, новая вирионская разработка. На них стояла программа самоуничтожения, но ученые в научном отсеке все равно уже начали исследовать оплавившиеся остатки. Целью нападавшего был Сокджин. Вирионцы намеревались убрать его с помощью мастерски спланированной операции, и это почти удалось. С простым ранением медики легко справились бы, но в снаряде, поразившем Джина, содержался опаснейший яд, действие которого было чрезвычайно сложно остановить и обратить. Только своевременные действия дежурных медиков, поместивших его в лечебную капсулу на борту, помогли замедлить молниеносное распространение яда и поражение тканей. Прямо в капсуле его перенаправили на Рассвет, где местные профессионалы и гении медицины боролись за его жизнь. Несмотря на неутешительные прогнозы, он выжил, хоть и провел в коме несколько долгих недель. Это отнюдь не первое ранение Сокджина, но первое настолько серьезное, сделавшее его совершенно беспомощным. Ежедневно он борется со слабостью, но безуспешно. Голова непрерывно ноет, как от телепатической перегрузки, а медикаменты и обезболивающие оставляют его сонливым и заторможенным. Состояние, противоположное привычному, и это совершенно удручает. Он устал от усталости, большую часть дня и ночи он спит, а все остальное время ощущает себя вялым и разбитым. Рана будто живет своей жизнью — то вспыхивает огненной болью, то леденеет, а иногда кажется, что под почерневшей кожей под повязкой что-то ползает. Однако боль не сравнится с радостью, что он все еще жив, а рядом те, кому не все равно. Тэхён, Джунки, команда Пророка и даже директор Мин — эти визиты поддерживают его. — Твои родители тоже прилетали, — рассказывает Тэхён. — Все первую неделю от тебя не отходили. — Познакомился с ними? — Вроде как, — Тэхён пожимает плечами. — Твоя мама все время плакала, а отец молчал. Злился на тебя, на самом деле, и очень сильно. — Это не новость, — Сокджин невесело усмехается. Минсок и Ина практически не покидают планету, так как плохо переносят космические полеты. Он удивлен, что они прилетали, учитывая их отношение к его службе. — Очень тяжелые эмоции, мне было сложно даже близко подходить, — продолжает Тэхён. — Я приходил к тебе по ночам, врач разрешил, чтобы не сталкиваться лишний раз. — Правильно, — кивает Сокджин. Он знает, что должен позвонить родным, но медлит и оттягивает разговор, как может, так как не в состоянии сейчас выслушивать холодное: «Я же тебе говорил». Тэхён помогает ему приподняться на кровати, поправляет подушку, а потом устраивает на коленях поднос с едой. Первые дни аппетита у Джина не было, он нехотя пил густые восстанавливающие смеси и бульоны, а сейчас в его рацион постепенно возвращаются продукты — пока что в виде протертых пюре из разных овощей. — Как успехи в академии? — он интересуется, переводя тему. — С практикой все отлично, скоро будет первый экзамен на получение летной лицензии и значка пилота четвертого ранга. Легкотня. — Что насчет теории? Тэхён закатывает глаза и морщит нос. — Это к Паку. Мне скучно читать учебники, от них только клонит в сон. Сокджин смеется, но тут же кривится и хватается за грудь, где расцветает огненная пульсация. — Все хорошо, — отмахивается он от Тэхёна, но безуспешно, парень прекрасно чувствует его боль, однако Джин продолжает разговор как ни чем не бывало. — Курс псионики тебе не повредит, поможет лучше понять всю специфику эмпатии. — Займусь, — Тэхён вздыхает с несчастным видом, но тут же заразительно улыбается, отчего Джину становится лучше. Ему быстро надоедает постельный режим и уже не терпится вернуться на Немо. Ступить на командный мостик или в зал совещаний, окунуться в гущу событий, оставляя ранение позади. Джунки регулярно снабжает его новостями с фронта, рассказывает, как после той атаки налеты противника участились, а патрули удвоились. Сокджин всеми мыслями уже там и прямо спрашивает, когда сможет вернуться к активной службе, однако лечащий врач перечеркивает все его планы. — Боюсь, это невозможно, полковник Ким, — качает он головой. — Вас ждет долгое восстановление. С чужими словами приходит мгновенное опустошение. Сокджин пытается спорить, просит маршала Квона вмешаться и надавить на врача, но тот строго запрещает ему возвращаться до полного выздоровления. Разочарование растет с каждым днем. Он не привык болеть, не привык ничего не делать, и теперь мучается от серого однообразия. Собирает все новости и военные сводки, следит за ходом событий, но это совсем не то, что самому принимать участие и активно руководить. Вместо этого его дни заполнены всевозможными процедурами, благодаря которым, по крайней мере, он уже может самостоятельно вставать. Тэхён навещает его каждый день и всеми силами подбадривает, чувствуя растущую апатию. Он с легкостью может вызвать у Джина улыбку и помочь хоть ненадолго забыть обо всем. Пару раз приходит и Юнги, чья строгая поддержка и кажущееся безразличие помогают принять неизбежное. После долгих пререканий врач выписывает ему направление в военный госпиталь, и с тяжелым сердцем Сокджин отправляется на Эон. Родители встречают его на космовокзале, чтобы подбросить до места. Никаких теплых приветствий, подобно тем, что наблюдаются вокруг, только слезливые объятия матери и кивок отца. Сокджин так долго не видел их вживую, не слышал фонового потока мыслей, который в детстве ощущался таким родным, что теперь не знает, как себя с ними вести. Минсок ведет машину и всю дорогу отчитывает его, как подростка, пока мать до посинения сжимает его ладонь и мысленно осуждает. Сокджин же молчит с непроницаемым лицом. Он плохо перенес краткий перелет, и не хочется это признавать, но врач был прав — в космос ему еще рано. По мере поездки ему становится хуже, боль расползается по всему телу, пульсирует в висках, сжимает грудную клетку, и он считает минуты до прибытия, мечтая остаться в тишине. — Надеюсь, теперь ты образумишься, — говорит Минсок на прощание, высаживая Сокджина у ворот. Здание госпиталя прячется среди деревьев и находится довольно далеко от родительского дома — те живут в пригороде, и Сокджин думает, что это к лучшему. Они не смогут часто навещать его. Ина предлагает проводить его и помочь разместиться, но Сокджин отрицательно качает головой, после чего снова оказывается в ее мягких объятиях. Мать еле достает ему до плеч и старается не давить, чтобы не причинить боль. Сокджин вздыхает. В глубине души он любит ее и прекрасно слышит, что это взаимно. Только вот их понятия и представления о том, что это значит, разнятся кардинально. Он обещает написать и провожает взглядом отлетающую машину, после чего переступает через порог, где его уже встречают сотрудники госпиталя. Он натягивает вежливую улыбку, пряча головную боль, и подтверждает заранее отправленные врачом документы. После необходимых формальностей Сокджина провожают в выделенную ему личную палату, и он заходит в нее, как в тюремную камеру. Там уютно и светло, а за открытым круглым окном слышно пение птиц и шелест листвы — давно забытые звуки. Он отбрасывает на кресло сумку с вещами, не в настроении ее разбирать, переставляет цветочный горшок с прикроватной тумбочки на подоконник и выглядывает из окна на открывающуюся территорию. Госпиталь совмещен с санаторием и оснащен множеством мест для отдыха, включая огромный сад и парк. Сказочное место, будто с картинки, но не для него. Сокджин тяжело вздыхает и переодевается в гражданскую одежду — простые мягкие штаны и свободную кофту с длинным рукавом, морщась в процессе от болевых ощущений и с сожалением вспоминая об удобной военной форме. Он сильно вымотан после перелета и честно пытается отдыхать, однако делать в палате совершенно нечего — заснуть не получается, а в просмотре развлекательных программ, которые потоком идут на инфопанели в углу, он незаинтересован. Новости тоже не радуют, здесь больше говорят о том, что происходит на планете, от громкой аварии на заводе, причина которой до сих пор не установлена, до конкурса на самую большую тыкву, поэтому Сокджин отключает эфир и покидает палату. Он спускается на прозрачном лифте вниз и выходит во двор, откуда в разные стороны ведут мощеные светлым камнем дорожки, а куда ни глянь цветут клумбы и зеленеет газон. Двигаться все еще тяжело, сразу же появляется одышка и шум в голове, поэтому Джин медленно бредет и глубоко вдыхает свежий воздух. Он совсем отличается от фильтрованного кислорода космолета, такой резкий и насыщенный, что на каждом вдохе трепещут ноздри. По пути ему попадаются сотрудники госпиталя и другие пациенты — кто-то в беседке с книгой, кто-то прямо на траве целой группой устраивает пикник и оживленно беседует, но встречаются и одинокие пациенты, с несчастным видом сидящие в стороне и проецирующие запрет приближаться. Сокджин идет дальше по направлению к парку, намереваясь осмотреть всю территорию, несмотря на усиливающуюся слабость и дискомфорт в груди. Он упрямо шагает вдоль кустов и деревьев, пока голова не начинает кружиться всерьез. Джин пошатывается и опускается на ближайшую скамейку. Перед глазами пляшут черные точки, а сердце учащенно колотится, будто он только что бежал, а не прогуливался. Дыхание медленно восстанавливается, пульс успокаивается, и только тогда Джин оглядывается по сторонам. Сначала ему кажется, что он во сне. А может вообще все еще в коме, потому что человек, сидящий рядом с ним, просто не может быть здесь. Темные волосы отросли и теперь нелепо торчат во все стороны, лицо заострилось, выделяя скулы и подбородок. На шее блестит блокирующий обруч, мощные плечи натягивают больничную одежду. Он все еще крупный, но почему-то выглядит хрупким, будто за прошедшее время растерял всего себя. Даже чужая ненависть не такая яркая и жгучая, как Джин помнит. Темные глаза совсем тусклые, но в них он видит ответное узнавание и проблески прежнего пламени. — Чон Намджун?