Она так быстро бежала от самой себя,
Что не заметила, как вернулась в точку отсчёта.
День первый
Грязно-серые корпуса школы и купол проглядывают сквозь густые ели. Их макушки лениво покачиваются от ветра, а нижние ветви сохраняют покой и безмятежность. Закатное солнце слепит глаза, и я надеваю очки от Chanel. Вдалеке слышны голоса птиц. Когда они стихают, то единственным звуком остаётся приятное урчание мотора миникупера. «Не украденного, а одолженного на время», — проговариваю, подобно мантре, у себя в голове я. Радио издаёт потрескивающие звуки, и я его отключаю, нервно барабаня по рулю в ожидании, когда передо мной откроют врата в тартар. Последний мой опыт преподавания закончился несколько лет назад, и это не похоже на езду на велосипеде. Совсем. Кажется, что как только я выйду перед толпой подростков, то тут же забуду все накопленные годами знания. Соберись, Джо! Ты выдержала десятки званых ужинов с самыми чопорными людьми Лондона. Уж с их миниатюрными версиями ты справишься. Наконец, ставни дистанционно передо мной распахиваются, и я нажимаю на педаль газа, а затем сбрасываю скорость, чтобы рассмотреть территорию. Впереди появляется трёхъярусное здание округлой формы с геометрически выверенными линиями, напоминающее Бодлианскую библиотеку Оксфордского университета. На каждом ярусе, кроме первого, по кругу расположены высокие арочные окна. Первый этаж отделан грубо отесанным камнем с симметричными выступами и нишами, а второй, словно материнские руки, обвивает колоннада с парными колоннами. Наверху величественно взгромоздился купол с фонарём, внутри которого сидит птица, похожая на ту, что врезалась в моё лобовое стекло. Она следит за происходящим внизу, подобно стражу, и я поёживаюсь, бросая беглый взгляд на бардачок. Справа и слева от библиотеки зеркально стоят два трёхэтажных здания. Вспоминаю красочный разворот брошюры и делаю вывод, что это женский и мужской корпуса общежития. Скромная светская готика из серого камня лишена помпезности и излишеств, а по плоской, как у замка, крыши от земли поднимается ковёр из лиан. Я сворачиваю вправо, огибая библиотеку, и торможу у входа, по всей видимости, в лекторий. Он представляет из себя вытянутое сооружение с акцентами витражными окнами со второго по третий этаж, раскинутыми по всему периметру, и броским входом. Ни идеально выверенных клумб, ни фонтанов. Лишь ухоженные без фанатизма лужайки, островки облагороженных кустов и дикие ели, чьи пушистые лапы могли бы укрыть собой несколько метров земли. Я глушу мотор, поднимаю с коврика выпавшую из сумки завалявшуюся сигарету и выхожу. Из-за угла лектория появляется компания учеников. Рыжеволосая девушка возвышается над остальными словно башня. Её короткая юбка стоит на обрыве благопристойности и норовит подлететь при каждом дуновении ветра. Судя по тому, как она жмётся к парню в белой рубашке со съехавшим вбок галстуком, они пара (или ей этого очень хочется). Развязная походка и взъерошенные волосы парня выглядят нарочито небрежно. Завидев меня, он щетинится точно пёс, почуявший чужака на своей земле, а после похабно ухмыляется. Мальчишки. Облокотившись на дверь машины, я продолжаю глазеть на них. В Бёрнхеме получают дополнительное образование [1], и этот факт меня несказанно радует. Вряд ли бы я смогла справиться с неудержимой энергией детей. Впрочем, не могу сказать, что готова столкнуться с пубертатом подростков. Сразу за парой тащится сутулый парнишка в твидовом пиджаке из шотландского лишайника. Чёрные слегка сальные пряди обрамляют угловатое лицо. В его руках два портфеля и женская сумка. Короткие ноги в не по размеру больших брюках еле-еле поспевают за остальными. Он до того худощавый, что ещё немного, и послышится бряцанье костей. Колонну замыкает на вид совсем юная девушка, похожая на меланхоличную белокурую куклу. Такая могла бы украшать витрину антикварного магазина или стать любимой игрушкой для ребёнка из аристократичной семьи. Она закутана в несколько слоёв одежды — блузка, кардиган, жакет — а длинная клетчатая юбка цвета мха, как в Ведьмином лесу графства Девон, слегка прикрывает раскрасневшиеся коленки. — Меня подождите, бастарды! — кричит им ярко ряженный темнокожий парень, выскочивший из-за угла. Тот ученик, что продолжает мне ухмыляться, не оборачиваясь, поднимает кулак в воздух и показывает отстающему средний палец. — Прости и отсоси, Давит! — надрывно выкрикивает он хриплым голосом. — Исусе кровь, Áртур! Я ждал, когда ты попросишь! — нагоняет их Давит и по-приятельски закидывает руку тому на шею, чем будто брызгает лимонным соком в лицо девушке у соседнего плеча. Та натужно смеётся. — Когда-нибудь мадам и её верная собачка застукают тебя, — произносит та так воодушевлённо, что создаётся впечатление, будто это её сокровенная мечта, — и тогда тебя выпрут в третий раз. — У огня горячее всего. Я рисковый. — Давит подмигивает ей: — А тебе бы остудить задницу. Твой тёмный принц, Дафна, только твой. Дафна складывает пальцы в когтистую лапу и шипит на Давита. Все трое смеются. Местный принц, которого, судя по всему, зовут Áртур, тормозит друзей взмахом ладони. Все, кроме молчаливой девушки позади остальных, останавливаются. Та бросает на меня взгляд исподлобья, пинает камень на пути и проходит мимо. Никто её не останавливает. Я пытаюсь зажечь сигарету, но зажигалка годится мне разве что в бабки и в очередной раз даёт осечку. Áртур высвобождается из руки Давита и подходит ко мне. Он достаёт из кармана брюк спички и следом вытягивает из торчащей пачки сигарету, после чего зажимает её между мизинцем и безымянным пальцем. Затем прикрывает коробок ладонью от усилившегося ветра, чиркает с опытом бывалого и поджигает сигарету. Я вздёргиваю бровь, понимая, что парень нарочно не предложил прикурить. Что за малолетний наглец? — Проблемы с огнём, леди? Клубок дыма прилетает мне в лицо. Я даже не моргаю. — С одна тысяча пятьсот сорок второго [2], — невозмутимо парирую я. Áртур задумывается, убирая спички назад, и, когда до него доходит, по-ребячески хохочет. — Вы — новая преподавательница по классической литературе? — Его указательный палец взлетает в воздух: — Нет, нет! Постойте. Люблю женщин с загадкой. — Áртур! — напоминает о себе Дафна, схватив его за рукав. — Опоздаем до закрытия столовой. Умираю с голоду. Áртур же на её слова не реагирует. Вместо этого он обращается ко мне: — Припарковать вашу тачку? Я киваю на карман его брюк, где уже успела разглядеть дамскую марку Vogue. — Обязательно. Сразу после того, как ты вырастишь из мамкиных сигарет. Он закашливается, и я выпячиваю нижнюю губу. — Дыши, малыш. Áртур бросает сигарету на неасфальтированную дорогу и тушит окурок носком туфли. — Пытаюсь бросить, — уже без былой щеголеватости отвечает он. Дафна обхватывает его за предплечье, тем самым заявляя свои права, и прожигает меня взглядом львицы. Я молчу. Пристыженный Áртур оставляет меня в покое и неохотно уходит с компанией. Из салона доносится звонок. На территории школы ученикам пользоваться техникой запрещалось — одна из садистских мер воспитания, которая обещает сделать из ребёнка возвышенного интеллектуала, а не раба прогресса. По крайней мере, так сказано в буклете. Наивные. Я открываю дверь, хватаю телефон и отпускаю пару бранных слов при виде имени на экране. — Привет, Áльберт, — как можно невиннее восклицаю я, принимая входящий. — Ты украла мою машину! Отстраняю ухо от оглушительного крика и с опаской возвращаю назад. — Одолжила. — Лилиан! Ненавижу, когда меня так называют, и он это знает. — Не драматизируй. Сочтёмся на том, что это моральный ущерб за твои измены. — У нас были свободные отношения. — У тебя были свободные отношения. — Джо, давай всё обсудим? Возвращайся в Лондон. Зачем тебе эта школа для избалованных отпрысков? Обдумай ещё раз предложение моей матери. Прошу тебя. Это ведь благотворительность… — Галереи — это прекрасно, Áльберт, но я не отличу Моне от Мане, не говоря уж о неоплачиваемой работе. — Ты умная и быстро учишься. И тебе не нужно будет беспокоиться о деньгах, когда мы поженимся. — Верно. Только об имидже прилежной леди, закрывающей глаза на блуд мужа. Альберт молчит. Я уже решаю отключиться, как он прокашливается и продолжает: — И как ты планируешь оплачивать свои потребности на зарплату педагога? — Деньгами, Áльберт. Деньгами. — Он прав: зарплаты здесь хоть и выше среднего, но они и в прыжке не дотягивают до моего нынешнего уровня жизни. — Возможно, пойду в эскорт. В конце концов, мне не привыкать, что жизнь меня постоянно тра… — Мисс Дюпон? Я оглядываюсь. В паре метров стоит пышная женщина не сильно старше пятидесяти со сложенными под грудью в замок руками. На шеи красуется вышитый белый воротничок с бусинами. В руках у неё записная книжка и связка ключей. Маленькие птичьи глаза оценивающе водят по мне, как детектор, и я ощущаю себя той дёрганной дамочкой в аэропорту, которая провозит в заднице запрещёнку. — Отключаюсь, — ставлю перед фактом бывшего. — Кольцо вышлю DHL. То есть ты его вряд ли получишь. Альберт пытается что-то сказать, но я смахиваю разговор, подобно назойливому насекомому. — Да, это я, — обращаюсь к женщине. — А вы — Офелия Блант? Секретарь? — Зовите меня просто мадам Офелия, душенька. Еле сдерживаюсь от язвительного выпада на приторность: — Как вам будет комфортнее. — Садовник перенесёт ваши вещи в женский корпус и отгонит автомобиль, — мадам Офелия машет кому-то позади меня, и я оборачиваюсь. Худощавый мужчина с проседью волосах увлечённо копошится возле кустов и не обращает на нас никакого внимания. Всё это время он был там, а я и не заметила… — Томас! — зовёт она его. — Отвлекись уже от сорняков! — А? — отзывается Томас. — Иду-иду! — И пожара не заметит, — бурчит мадам Офелия, приглаживая платье. Томас отряхивает перчатки, измазанные в траве и грунте, вытирает тыльной стороной руки вспотевший лоб и направляется к нам. — З-з-десь! — встаёт он по стойке смирно, отдавая честь и слегка заикаясь. — Помоги новому педагогу с вещами и поставь машину на стоянку. — Рад услужить п-прекрасным леди! — щербатая улыбка одаривает нас теплотой, и я замечаю смущение мадам Офелии. — Сию минуту. Передаю ему ключи и стучу по корпусу машины обручальным кольцом. — Сумка в багажнике, а на заднем сиденье — стопка книг, переноска с котом и гримуар. Он не любит, когда его трогают. — А как зовут оч-ч-чаровательного недотрогу? — У гримуара нет имени. — Я улыбаюсь собственному остроумию, но повисает неловкое молчание. Приходится прочесать горло, прежде чем продолжить: — Базилик. Кота зовут Базилик. Он может казаться злым. Поверьте, вам не кажется. Томас открывает заднюю дверь и игриво тянется к решётке. С той стороны раздаётся шипение, и Базилик пару раз возмущённо ударяет лапой по металлу. — Ой, — отпрыгивает садовник. — Пожалуй, не стану дразнить судьбу. Я хмыкаю. — Что ж. Пройдёмте, — подзывает меня мадам Офелия. — Провожу вас до кабинета директора и расскажу немного о колледже. Киваю, и мы направляемся ко входу в самое крупное и помпезное здание — в лекторий. — При въезде на территорию вы, должно быть, сразу обратили внимание на нашу библиотеку, круглое сооружение и сердце Бёрнхема. По бокам от него — женский и мужской корпуса. В каждом из них есть душевые, уборные, а также комнаты для персонала. Мадам Офелия сопровождает рассказ активной жестикуляцией и акцентами с придыханием. Мы поднимаемся по ступенькам вверх, и нас встречает широкий портал, над которым высечена на латыни надпись: «Обучая, учимся.» По обе стороны от него расходятся открытые каменные коридоры. Их отделяют от улицы незастеклённые стрельчатые окна со строгими колоннами. В таких закоулках любит гулять осенний ветер и приносить с собой шелест опадающих листьев. В глубине арочного пространства распахивается дверь с коваными элементами, и из неё выбегает парочка радостных учениц. Они приветствуют скорее мадам Офелию, чем меня, и удаляется поскорее прочь. — Здесь происходит таинство знаний, — почти шёпотом сообщает мне секретарь. И уже громче добавляет: — Слева находятся учебные кабинеты и аудитории для девушек, справа — для юношей. Ученики воспрещается ступать на чужую зону, дабы не подслушать лишнего. Педагоги же могут передвигаться свободно при условии, что в их расписании стоит занятие. Остальным сотрудникам дозволено находиться и там, и там только в сопровождении директора, секретаря, то есть меня, инквизитора или представителей римской курии, будь то папский легат, нунций или… — Она возносит ладони к небу: — Да хоть сам папа римский! Поняла, душенька? — Да, мадам. «Так точно, мадам», — думаю уже про себя. Внутри неприветливое каменное сооружение выглядит не менее впечатляюще. Высокий потолочный свод украшен готическими лиернами — соединениями, напоминающими звёзды. Через розу с витражными вставками на другом конце зала проникают последние предзакатные лучи солнца. Они проходят сквозь цветные витражи и яркими бликами играют на стенах и длинных рядах скамеек из тёмной, почти багровой, древесины. — У нас не храм, но есть свой хор. На празднование Бельтайна принято приглашать родителей, перед которыми дети традиционно исполняют парочку песен. В остальном главный зал служит скорее местом всеобщих собраний. Пока я завороженно рассматриваю следы истории, мы продвигаемся меж скамей в дальнюю часть. Ученики изредка появляются в поле моего зрения, как фантомы, и исчезают. — Поскольку вы прибыли через две недели после начала осеннего триместра, придётся подстраиваться под уже имеющееся расписание. — Я пытаюсь объяснить, что приехала на освободившуюся вакансию, но попытка перебить мадам — тщетна. Проще оторвать англичанина от телевизора в сезон Уимблдона или отобрать угощение у ребенка в Самайн. — Большинство педагогов, — продолжает она триаду, — уезжает после рабочего дня домой. Приятно знать, что я теперь буду не одна жить в стенах общежития. В нём много пустых комнат — сможете выбрать любую. Хотя я бы вам посоветовала разместиться в самой дальней части, докуда не доносится девичий шум. Мадам Офелия изящно взмахивает руками, будто руководит невидимым оркестром: — К женскому корпусу примыкает оранжерея. За ней присматривает Томас, но основное дежурство на девочках. Приглядывайте, чтобы они не загубили мои цветы. И ещё у нас запрещено выращивать белладонну, барбарис и другие сомнительные растения. Иногда девочки втихаря излишне густо высаживают можжевельник. Позволяйте им. Пускай тренируются, пока под присмотром. — Тренируются? — я практически вырываю право слова, словно я изголодавшийся по куску мяса хищник. — Любовные зелья, — поясняет она. — Баловство. Наши юноши нуждаются в отработке навыков не меньше девушек. Один раз потеряют рассудок, на второй уже не позволят себя одурманить. Я удивлённо распахиваю глаза. — Похоже, вы не занимаете чью-либо сторону, будучи ведьмой. — Ох! Эта школа направлена на то, чтобы ведьмы и инквизиторы разглядели друг в друге прежде всего людей. Если я стану вести себя предвзято, это отразится на качестве образования. — Значит, вас не смущает такое соседство? Она излишне широко улыбается. — Вовсе нет, потому что за тридцать лет работы я вижу результат. Ненависть между нами снизилась. — А не помешает ли подобная близость инквизиторам выполнять свою будущую работу? — Душенька, нас обвиняли в этом со времён основания. А всё потому, что первый камень заложила ведьма. Поговаривали разное. Будто ковены Лондона объединились, чтобы создать место, которому суждено надломить хрупкое равновесие. Прошло больше ста лет, а колледж всё ещё крепко стоит на земле. — Мадам Офелия неодобрительно качает головой. — Клятые сплетники. Они постоянно забывают, что сам папа римский одобрил строительство. Относитесь и вы к этому, как исследовательскому проекту — эксперименту, затянувшемся на века. — Хорошо, — я поджимаю губы и добавляю: — Постараюсь. Я солгала бы, если сказала, что у меня нет предвзятости к этому месту. — А вас кто учил, душенька? Миссис Торн не позволяет читать досье персонала никому, кроме неё. Охраняет их, подобно орлице над гнездом с яйцами. У нас ценят приватность. Раздумываю, стоит ли оголять душу. Выбираю рискнуть, потому что не могу быть уверена, что мадам Офелия действительно не знакома с моим прошлым. Не хотелось бы попасться на такой глупости. — Меня учила мама. Она умерла несколько лет назад. Лучше сделать выпад первой, чем ждать, когда уколют исподтишка. — Ох, какая же я неосторожная! Прошу меня простить. Ведь до меня доходили слухи. — Похоже, она прекрасно осведомлена, кто я… — То-то фамилия знакомая. — Мадам пробует слово на языке: — Дюпон. Об этой трагедии писали в газете: «Аделин Дюпон, выдающаяся лондонская жрица, трагически погибла при пожаре в своем особняке». Столько пересудов было! Очень вам сочувствую. Я кошусь на неё: благие намерения, выстилающие дорогу в ад. — Иногда пожар просто пожар, а люди никогда не перестанут злословить. На моих последних словах Мадам Офелия приглаживает и непослушные кудряшки и поправляет воротник платья. Я же оттягиваю юбку-карандаш вниз, боясь показать сокрытое. — И то верно! — не сразу соглашается секретарь, и это промедление в ответе вешает на мою грудную клетку камень. Мы доходим до другого конца зала и замедляем шаг. Там, где обычно располагается алтарь, возвышается стена. Когда я огибаю её, то натыкаюсь на нишу, которая, к моему ошеломлению, скрывает в себе лифт. Мадам Офелия довольно хмыкает, нажимая на кнопку. — Никогда не устану от созерцания реакций новичков. Двери перед нами распахиваются после звонкого «дзинь». Мы заходим и отправляемся на третий, последний, этаж. Несмотря на заключение пожарных и сведениях о душевном состоянии матери, вокруг нашей семьи по-прежнему бродили нелепые домыслы. Они, как призраки прошлого, стучались в моё настоящее, заставляя проживать тот день снова и снова. Мне хочется сказать, что я выше россказней. Хочется гордо вздёрнуть подбородок и выпрямить спину. И всё же… Я по-прежнему продолжаю слышать её истошный крик: в свистящем ветре, в сигналящих машинах и кошмарах, которые приходят почти каждую ночь. Как бы я ни пыталась отпустить мёртвенно бледную ладонь воспоминаний, она всё ещё крепко сжимала меня костлявыми пальцами. Тело матери предано земле, а сплетни… О, сплетни живее всех живых! Куда хитрее поступил отец: забрал все наши сбережения и сбежал из страны. «Дзинь» оповещает о прибытии. — Все кабинеты педагогов имеют табличку, как и ваш. От лифта — налево и прямо по коридору. Мы же заворачиваем вправо. Холодные каменные стены украшены портретами людей, оставивших отпечаток на истории магических искусств. Под каждым закреплена позолоченная табличка с именем и годами жизни: основоположник церемониальной магии, Генрих Корнелий Агриппа; Анна Кингсмфорд, английская антививисекционистка и феминистка, оказавшая большое влияние на «Орден Золотой Зари»; Уильям Уинн Уэсткотт — один из трёх основоположников лондонского «Орден Золотой Зари». Алистер Кроули — выходец из «Орден Золотой Зари» и пророк Телемы. Дион Форчун — член ложи «Альфа и Омега», оккультистка, экспериментирующая с трансовым медиумизмом; Джеральд Гарднер — отец современной Вики. Портреты разбросаны хаотично, и их так много, что я не успеваю их рассматривать. Не все из учений являются признанными, а что-то и вовсе граничит с бредом. Так в ведьминском сообществе прослеживается неприкрытый скептицизм к астрологии. Несмотря на это, мы по-прежнему рассчитываем время проведения ритуалов по планетарным часам, тянущим корни из Древнего Египта. Алхимия и вовсе не что иное, как моветон в любом приличном магическом обществе. На двери табличка: «Эдвина Торн. Директор». — Покину вас, — мадам Офелия похлопывает меня по лопаткам. — Мой кабинет в другой стороне. Если понадоблюсь, вы всегда можете найти меня там или в библиотеке. Она разворачивается и уходит, оставляя меня один на один с, возможно, самым безрассудным решением в моей жизни. Когда звук шагов секретаря практически теряется в коридорах, я решительно стучу в дверь. — Войдите, мисс Дюпон. И я вхожу, предварительно разгладив несуществующие складки на одежде. Кабинет крохотный или кажется таковым из-за нагромождений шкафов, забитых книгами, и витрин с ритуальными принадлежностями и предметами искусства. Чувствую слегка спёртый, смешанный с пылью, запах старины и аромат скошенной травы. На винтажном прилавке с бронзовыми ручками-кольцами потрескивает свеча. Одинокое стрельчатое окно слабо пропускает закатных лучей из-за закрывающих его густых ветвей. Массивный стол из благородной породы дерева завален бумагами, рукописями и письмами. Тусклая лампа из последних сил отбивает у тьмы женщину, сгорбившуюся за ноутбуком. Она, такая миниатюрная, походит на принцессу, заточённую в башне так долго, что седина пробилась в её чёрных волосах, точно сама смерть пригласила её на последний танец. — Добрый вечер, — произношу я. — Присаживайтесь. Как ваши первые впечатления? Сажусь в кресло, обитое красным бархатом, и улыбаюсь. — Успела познакомиться с… — Я запинаюсь. — С очаровательными учениками. А ещё по пути к вам об моё стекло самоубилась птица, и меня чуть не снёс хетчбэк, торопившийся уехать подальше от колледжа. Эдвина Торн снимает очки, ставит локти на столешницу и скрещивает пальцы. Её чернее ночи глаза будто выворачивают изнутри, и я сдерживаю желание поёрзать. — У коллеги, на чьё место вы прибыли, случились неотложные дела. Ей пришлось срочно покинуть Бёрнхем. Прошу прощения за неприятный инцидент. Вы не пострадали? — Пострадали моё достоинство и Burberry. — Burberry? Это ваш питомец? Я оглядываю её пиджак с налипшими на него шерстью и безвкусицей. Похоже, директора не волновал имидж, а люксовые бренды стояли на ровне с обсценной лексикой. — Нет. Это жакет… — Миссис Торн смотрит на меня как на умалишённую, и мне начинает казаться, что она уже жалеет о принятии меня на работу. Я отмахиваюсь: — Пустяки! Итак… Позвольте спросить. Перед тем, как согласиться, я навела о вас кое-какие справки. — Она улыбается так, словно поняла, что я всего лишь воспользовалась поисковиком. — О вас достаточно мало информации, и в основном она сводится к восхваляющим эпитетам и броским эвфемизмам. Не сочтите мои слова недостойными вашего предложения, и всё же мне интересно… Почему я? Поймите правильно, не то чтобы я не ценила свои навыки. — Вы выросли в аристократической семье, окончили философский факультет Оксфорда, несколько лет преподавали классическую литературу при Кембридже, успешно помогли в расследовании нескольких дел с магическими преступлениями и укрепили позиции своего ковена, что даже мой собственный ядовито плевался слюной от зависти при упоминании фамилии «Дюпон». Мне продолжить перечислять регалии? — Вы описали события до того, как моя мать погибла при пожаре и ковен стал меня сторониться. — И что с ним стало? Сдал позиции. — Директор поводит плечом и облокачивается на спинку. — Меня мало волнуют сплетни. Я верю фактам. И вы — ценный ресурс. Не сочтите за обесценивание ваших человеческих качеств. Меня задевают её слова, но виду я не подаю. «Сдал позиции»? Моя сестра, новая жрица, делает всё возможное, что достать наш ковен из задницы. И при всех свалившихся репутационных проблемах, неплохо с этим справляется. А финансовые трудности — явление временное. — Благодарю за вашу непредвзятость. Мы обмениваемся сухими кивками. Она достаёт из-под завалов лист бумаги и протягивает мне: — Ваше расписание на триместр. Знаю, что вы не решились подписать договор на весь учебный год, однако я надеюсь, что вы передумаете. Я открываю рот, чтобы ответить, но звонок стационарного телефона прерывает меня. Директор извиняется одними губами и поднимает трубку. — Эдвина Торн. Слушаю. — Её брови сводятся сильнее с каждым предложением. Я пытаюсь разобрать слова, но это напоминает попытку поймать волну радиоприёмника посреди дремучего леса. — Вы уверены? — Ответ явно не радужный, потому что миссис Торн сжимает провод до побелевших суставов и бросает на меня тревожный взгляд. Один из тех, который не сулит ничего хорошего. – Приводите в действие протокол и не допускайте паники. Скоро комендантский час. У нас есть время до утра. Она кладёт трубку и ещё какое-то время отрешённо в неё вглядывается. — Произошёл инцидент. — Директор поднимает глаза, и теперь я вижу борозды морщинок, залегающие вокруг них. Мы обе вздрагиваем, когда чёрная птица влетает в окно и оставляет на стекле потрескавшуюся паутинку со следами крови. Сердце колотится в ушах, и я до боли сжимаю подлокотники кресла. — Похоже, ваши навыки окажутся как нельзя кстати. [1] В Англии несколько ступеней образования: начальное (условно дети от 5 до 11 лет), среднее (11–16), дополнительное образование (16–18) и высшее (18+). Обычно дополнительное образование получают в течение двух лет и за это время учитывают углубленно изучаемые предметы, необязательные для поступления в университет. [2] В 1542 году в Англии был принят первый закон о преследовании ведьм и колдунов, вслед за этим отмененный только в 1736 году.