Сказание Яха о скорбящей луне

Всё же бывает жестока Воля богов, может, рока. Не ведая нужд иль горя, Поёт и песок, и море.

      Из конюшен доносилось лошадиное ржание и голоса мужчин, обсуждавших события прошлых дней. Амен в компании нескольких охотников из его отряда стоял у входа, опёршись о стену, наблюдал за вороным конём, который усложнял работу бедного конюха, не давая себя почистить. Он то и дело намеревался укусить мужчину за ухо, недовольно фыркал и топал передним копытом, всем своим видом показывая неприязнь.       – Непокорный какой, чей? – с интересом спрашивает один из охотников.       – А то ты не знаешь, – раздражённо отвечает разогнувшийся слуга, вытирая проступившую испарину со лба той же ветошью, которой чистил спину коня, – Только у одного человека в Египте может быть такой строптивый зверь.       – Неужто багрового пса животинка? Давненько его не было видно, я подумал, помер дикарь. – с усмешкой говорит такой же верный пёс.       – Ага, как же, помрёт он, – тряпка полетела в ведро, – Явился в полдень, на ходу соскочил, поводья мне в руки. Слово не дал вставить и сам ничего не сказал, как зыркнет своими глазами. Видел бы ты их! Уж было думал, что по мою душу явился, убьёт на месте.       – А есть за что? – Амен раздражённо бросает фразу, скрещивает руки на груди, наконец-то решив вступить в разговор. – Повелителю служит, его волю несёт. Тяжело это.       Пристыженный, конюх тут же умолкает, поднимает ведро и направляется в сторону выхода, но не достигает цели. Врезается в человека, завернувшего из-за угла, падает, расплескав содержимое тары на землю и на вошедшего. Все напряглись. Черные облачения, скрывающие каждый участок кожи; куфия, позволяющая видеть только пристальный колючий взгляд – Каратель. Лёгок на помине. Увидеть его так близко – настоящая удача. Заминка длилась мгновение. Придя в себя, охотники поприветствовали кивком головы, и только слуга, не успевший подняться, с ужасом пытался понять по глазам, что сделает с ним «дикий зверь».       – Г-господин! У меня есть запасная одежда! – пискнул он от испуга, зажмурил глаза, вытягивая руку, чтобы защититься в том случае, если воин достанет клинок. Спасло бы это несчастного? Одному Осирису известно.       Но уже в следующую секунду, конюх обнаружил себя живым и здоровым, стоящим на ногах – Каратель рывком поднял его, снял кожаный мешочек, висевший на поясе, и с задумчивостью мудреца принялся перебирать монеты. Отсчитав несколько, силой разжал остолбеневшему мужчине руку и вложил «плату», не проронив ни слова.       – Ну, дела. Столько живет в Египте, а считать не научился, – прыснул Тизиан, шепча под нос, Амен пихнул его в бок – Каратель всё слышал, хоть и не находился слишком близко: метнул пронзительный острый, как джамбия, покоящаяся за пазухой, взгляд на болтливого охотника, прищурился то ли в презрении, то ли стараясь разглядеть... Но дальнейших действий не последовало. Он шумно выдохнул, опустив плечи, и направился к коню. Тот приветливо ткнулся мордой в протянутую ладонь хозяина. Страннейший, непредсказуемый тип! Однако после увиденного Амен лишь больше зауважал его: похоже, наёмника и впрямь ничто не интересовало, кроме воли несу-бити. Сдержанный, справедливый и понимающий. Так думал не только он.       Пусть многие из именитых воинов и посмеивались над неграмотностью представителя дикого народа пустыни, но не было человека, который ставил под сомнение его уровень владения холодным оружием. Каждый хотел сойтись с ним в дружеском поединке, чтобы набраться опыта, но, несомненно, никто не желал стать его целью. Ловкий, как сервал, Каратель не позволял уйти от возмездия правителя Египта, ведь его ум и тело были заточены для одной-единственной цели: рубить, резать, колоть. И он рубил, резал, колол... По той же причине круг его общения при дворе ограничивался действующим эпистатом и фараоном. У него не было ни семьи, ни имени, ни лица. Безмолвная тень, наблюдавшая за кипящей жизнью со стороны; багровый пёс, стороживший покой дворца.       – Г-господин, – наконец, дрожащим голосом заговорил конюх, оправляясь от испуга и пряча монеты в карманы шароваров. Похоже, лишь сейчас ему стало по-настоящему стыдно перед человеком, которого он поносил и который сейчас проявил к нему доброту и милосердие, – простите меня!       – Оставь это, я тороплюсь. – рыкнул юноша? Охотники оторопели, впервые услышав голос несущего волю льва, он был слишком моложавым для столь грозного мужчины, нарочито низким. Если за куфиёй скрывался ребенок, что такого пришлось пережить ему, чтобы прослыть убийцей еретиков, отъявленных негодяев, бунтовщиков и всех, кто жаждал скрыться от взора правосудия? А если женщина? Подобная мысль, мелькнувшая в голове, пробуждала интерес. Не только у Амена. До Египта доходили слухи о матриархальном укладе жизни некоторых племён пустынников. Пусть многие из мужчин и выражали явное неодобрение к такому порядку вещей, в самых потаённых уголках души каждый из них так или иначе желал однажды увидеть властную женщину, способную подчинить того, кто сильнее. С другой стороны, всё могло оказаться куда проще: мало ли на свете мужчин с высоким тембром голоса? Переглянувшись, охотники снова вернули взгляд к грациозному животному и его хозяину. Каратель наспех застегивал ремни на присмиревшем, что удивляло, коне. Быстро покончив, заскочил на него так легко и умело, как не смог бы ни один египетский воин. Может, у кочевников это в крови. Всадник нервно сжал поводья, ударил коня пятками в бока, направляя в сторону выхода. Поравнявшись с охотниками, учтиво кивнул на прощание и задержал взгляд на одном из них.       О, знал бы Каратель, чего будет стоить ему секунда промедления, которой он воспользовался, чтобы разглядеть знакомое нетипично бледное лицо! Брови Амена приподнялись сначала от удивления, затем от осознания. Янтарные хищные глаза лишь скользнули по нему, но и этого хватило с лихвой. Если добавить сурьмы на брови, малахитовые тени на веки и изящные линии стрелок, то… Санера? Всадник мотнул головой – осознал промах или спешил покинуть это место? Конь, будто почувствовав опасность, заржал и быстро набрал ход, унося хозяина прочь.       – Эй, неужто наш благословлённый богами будущий эпистат испугался? – Тизиан по-дружески закинул руку Амену на плечо, подтрунивая. Похоже, уход Карателя заставил всех вздохнуть с облегчением и вернуться к пустой болтовне, но только не его. С какой стати наложнице, получающей желаемое по щелчку пальцев, выполнять такую грязную работу? Или Каратель мог быть её братом. Поэтому она смиренно живёт на чужбине и терпит насмешки? Заложница обстоятельств, не имеющая власти над собственной жизнью. Сострадание незнакомому человеку, пленнику его Родины, оставляет горький осадок на сердце, заставляет вспомнить о наставнике, внезапно исчезнувшем шесть лет назад.       – Ничего подобного. Я задумался. – Амен отвечает с трудом, но честно, вываливать всё нагора не спешит, очевидную колкость старается игнорировать. Как его и учили. Пусть смеются, сейчас ему не до этого. Вереница случайностей приоткрывает перед ним завесу тайны, даёт шанс найти адресата обещания, данного много лет назад и почти забытого.       – …даже пообещать готов? Горячий у тебя норов, абель, – не воспринял всерьёз. Как всегда. Смех наставника смутил юношу, еле стоявшего на ногах. Тяжелое дыхание, скользкое от пота тело. Но он не готов сдаться, а потому, собрав последние силы, вновь бежит на отвернувшегося мужчину, желая застать врасплох.       – Обещаю! – срывается на крик Амен перед тем, как совершить решающий удар древком, служившим заменой настоящему орудию. Пусть они и были почти одного роста, но разница в весе и боевом опыте была слишком велика. Наставник в последний момент хватает его за нарамник. Одно точное движение, и ученик уже лежит на спине.       – «Не ведая нужд иль горя, поёт и песок, и море…», – протяжно запевает мужчина, поднимая дорожную сумку.       – Учитель… Останьтесь… Так повелитель приказал… – юноша с трудом переворачивается и медленно встаёт, опираясь на древко. Ему стыдно за откровенную манипуляцию, ставшую последним аргументом для того, чтобы удержать наёмника. Он должен, обязан достучаться. Ответом вновь становится задорный смех.       – Амен-Амен… – наставник неодобрительно качает головой, но по-прежнему тепло улыбается, – Как я могу остаться, когда моё сердце там, оно зовёт меня домой. Когда-нибудь ты поймёшь…       – Опять это серьезное лицо… Расслабься и не отрицай очевидного, я и сам уже был готов отправиться прямиком на суд Осириса. Ну и слух у него! – продолжал докапываться сослуживец, – А эта одежда, как ему только не жарко?       – Пожалуй, жарко. – без особого интереса отвечает Амен, предаваясь воспоминаниям. Сожаление о том, что ему не хватило сил в тот день, чтобы остановить мужчину, подарившего шанс (тогда ещё юноше) стать кем-то значимым, всё ещё не прошло. Надежда и вера помогали лечить горькое чувство внутри: наставник жив, счастлив где-то там, далеко за линией горизонта, куда каждый вечер уходит алое солнце; когда-нибудь он вернется, чтобы дать нерадивому ученику последний бой, и тогда… Амен не проиграет.       Снаружи послышался нежный девичий смех – служанки несли обещанное угощение. Они буквально впорхнули в конюшню, каждая держала в одной руке свёрток с едой, в другой кувшин с молоком. Завидев их, молодые охотники сначала умолкли, затем с напускной серьезностью принялись обсуждать свои «подвиги», не стыдясь приукрашать те или иные моменты. Кто-то даже невзначай поиграл мускулами. Всё для того, чтобы милые девы уделили больше внимания.       – Дядюшка, где он? Каратель ведь ещё не уехал? – вопреки ожиданиям воинов, вниманием окружили не их, а бедного конюха. Они без остановки осыпали его вопросами, и после каждого ответа их тон становился лишь разочарованнее. Сегодня явно не его день. – Ты же обещал! О-бе-щал!       – Что за балаган вы устроили?! Раскудахтались тут, – никто не заметил, когда вошёл эпистат, но громогласный голос командующего услышал каждый. Гомон мгновенно стих. Охотники вытянулись по струнке. – Амен, за мной.