Сказание Яха о скорбящей луне

И он был не прочь познать Любви пламенеющей страсть. Но против воли богов Не борются в доме львов.

      – Любите её? – какой самонадеянный тон. Что он должен ответить? Менес был бы счастлив прямо сейчас позвать охрану, отдать приказ схватить, казнить предателя, нарушившего воинский устав, но эта женщина… Впервые попросила о чём-то. И просила она за него. Повелители всегда должны сдерживать обещания, да? Потому Менес сохранит Амену жизнь, но только в этот раз…       Звучание имени дикарки давно похоронено под песчаными дюнами других событий, совершенно обыденных, не стоящих того, чтобы хранить их. Каждое пиршество в честь дня рождения, восшествие на трон, расположение войск, предсказания жрецов о процветании… Всё, что угодно, но не то, что когда-то казалось бесценным. А знал ли он её настоящее имя? Слишком много раз солнце всходило и заходило, Нил то разливался, то иссыхал; одних людей при дворце сменяли другие, кто-то умирал, кто-то рождался.       В любом случае теперь это не столь важно, ведь Менес не только нарёк её, но и сумел обуздать непокорное дикое пламя души, склонить голову дочери человека, которым восхищался и который так бесславно оставил Египет в самый нужный момент. Тем не менее мужчина осознавал, что добровольно остаётся пленником заблуждений, и в этой маленькой лжи самому себе был покой. Помнила ли Санера их первую встречу? Вряд ли. Зато он хранил каждое воспоминание, потому что… Любил её? Нет. Ненавидел.       Дворцовый благоухающий сад, напевающая странную песенку девочка гарцует среди цветов, крутится вокруг своей оси, будто дикая пчёлка. В тот день он принял Санеру за мальчишку из-за несуразной короткой стрижки и одежд, заметно отличающихся от тех, что он видел на девочках знатных семей. Менес знал, человек перед ним – чадо Тафукта, потому возомнил, что, если не родитель, так ребёнок поддастся ему, побоится победить будущего правителя. Да, несомненно, он старше, но разница в росте и весе была не столь велика, а значит, всё по-честному. Бросил вызов и встретил непонимание. Похоже, на египетском диалекте несостоявшийся соперник не говорил. Однако стоило замахнуться кулаком, как ответный удар опередил стремление принца указать чужаку на его место. Схватившись за ушибленный нос, будущий фараон попятился и упал; «мальчик» же с шипением растирал костяшки правой руки, нанёсшей победоносный выпад. Похоже, оба испытали неудовольствие от исхода. Сдержав подступившие от боли слёзы, Менес встал, горделиво и с долей презрения глянул на противника и встретил точно такой же взгляд в свою сторону. Все остальные ровесники при дворце позволяли себе смотреть так лишь в его спину, а этот дикарь своих чувств не скрывал. Казалось, оба готовы снова сойтись друг с другом в драке, чтобы определить победителя, но Тафукт прервал их. Бесшумные появления мужчины не могли не пугать, всегда оставляли после ухода странное ощущение присутствия.       – Эль-эб ! – гнев на лице при виде родителя сменился искренней радостью, и только сейчас, заострив, наконец, внимание на голосе, Менес понял, что бросил вызов девчонке. Сначала ему стало стыдно и совестно, но очень скоро эти чувства вытеснило привычное раздражение. Как она посмела? Кто знал, что эта безобидная стычка зажжёт столь сильное пламя в душе юноши, которое он, быть может, пронесёт до конца своей жизни.       Он помнил первый после столь долгой разлуки вечер, отведённый им. Исполнение пророчества, восторг от предвкушения принадлежности девушки ему одному, дурманили, кружили голову ничуть не хуже вина. Менес сделает её своей, как было предсказано. Может, даже в ту же ночь. И Тафукт – храбрый воин, противящийся неизбежности судьбы, – больше не станет помехой. Так упорно прятал дочь в пустыне среди дикарей столько лет, наивно полагая, что сможет уберечь её, спасти от воли богов. Ничтожный предатель.       Отчего-то несу-бити был уверен в том, что девушка будет вырываться, кричать, попытается сбежать. И тогда-то он одержит долгожданную победу, свершит маленькую месть, которую лелеял всё это время. Момент истины. Пока массивные двери тронного зала открывает дворцовая охрана, Менес сжимает подлокотник, с трудом сдерживая кипящую волну торжества. Однако… Зажатая меж двух крепких мужчин – воинов, отправленных на поиски Тафукта, дикарка делает слишком неподобающие своему статусу тяжелые шаги, после каждого из них вздрагивает, закусывает губу до крови, хвост безвольно волочится за хозяйкой по полу. Один из сопровождающих хватает её под локоть и швыряет вперед, к ногам повелителя.       Лёгкий приз не доставляет желаемого удовольствия. Азарт ведомой лишь ему одному игры угасает, пока Менесу докладывают о произошедшем в деревне, хождение из стороны в сторону не помогает сдержать любопытный взгляд, который то и дело находит девушку. Слипшиеся волосы, измазанное в крови лицо. Изорванная ткань рубахи прилипла к спине, от видимых сквозь прорехи ран останутся шрамы. Отвращение. Это ли не напоминание последствий тщетных попыток идти против высшей воли? Объявлять себя победителем слишком рано, правитель всех земель должен проявить милосердие к этой жалкой простушке, дать ей немного ласки и доброты, чтобы после вернуть сторицей принадлежащее ему по праву.       Менес помнил первую ночь, когда хотел овладеть ей. Теперь Санера – наложница, и никто из мужчин не имеет над ней большей власти, чем он. Едва уловимый запах роз, исходящий от всякой женщины перед ночью посещения правителем, на нежной коже; полупрозрачные ткани изящного платья, так удачно подчеркнувшие красоту груди, талии и бёдер; лёгкий макияж, делающий взгляд более выразительным. Слуги, как и всегда, постарались на славу. Пожалуй, в таком свете девушка ещё больше походила на Баст, и это не могло не тешить мужского самолюбия. Не важно, кто перед ним, человек, джинн или богиня, теперь она принадлежит ему.       Сгорая от нетерпения, повелитель толкает наложницу на кровать, нависает над ней и грубо целует, больно сжимая щёки пальцами. Жест остаётся безответным, что вызывает злость. С ещё большим остервенением мужчина впивается свободной рукой в бедро Санеры, желая подмять неподатливое тело, он знает – останутся синяки, но хоть какой-то отклик знаменовал бы очередную из множества, хоть и маленькую, но победу, а значит, оно того стоит. Тишина. Ни всхлипа, ни стона. Ничего. Отстранившись, Менес впервые находит глаза девушки, силясь отыскать в них ответ, но и они молчаливы. Безучастный, немигающий взгляд устремлён прямо на него, как и в день их первой встречи, но в нём нет ни гордости, ни презрения, которых он ждал все эти годы.       – Да что с тобой такое?! – мужчина не спрашивает, рычит, будто уязвлённый лев.       – Прикажите мне. – слабый бесцветный голос. Невыносимо. Пощёчина в отчаянной попытке увидеть человека, которого больше нет. Наложница тянется рукой к красному пятну, расползающемуся по щеке, потирает кожу с непониманием. Фараон резко поднимается, хватает халат, в котором явился, и стремительно покидает покои.       Он так хотел взять её, хотел, но не смог. Могло бы всё сложиться иначе, прояви наместник богов с самого начала должное уважение, мягкость и нежность по отношению к ней – своей пленнице? Одному Шаи известно.       Воспоминания о дальнейших пяти годах, связанные с Санерой, путались. Не от того ли, что каждый день и каждая ночь рядом с ней так странно походили друг на друга? Вот она танцует перед ним в одеждах родных земель; неумело играет на гимбри мелодии, что не отзываются в нем так сильно, как хотелось; впервые переводит сказания и легенды для него одного; гладит после изнуряющей битвы, утешает после поражений. Каждое из этих действий лишь исполнение приказа, в них не было тепла, как и искренности. Но отчего-то за каждый акт проявления, пусть и фальшивого, внимания несу-бити одаривал дикарку самыми разными вещами. Так его Ка достигала блаженного покоя.       – Если не обвинишь их в клевете, покинешь дворец, умрёшь, – с отчаянием Менес по-прежнему грубо хватает Санеру, направившуюся к колеснице, – Пророчество…       – О, хёбби , – даже эти совершенно безразличные слова, сказанные столь холодно, кажутся высшей, выстраданной наградой, её свободная рука скользит по щеке фараона непривычно нежно, безвольно, будто тряпичная, падает. – Раз такова воля богов, кто я такая, чтобы перечить?       И он отпустил. Дальше сердце Менеса лишь кровоточило, страдало столь сильно, что ни победы в сражениях, ни лучшие вина и яства, ни другие наложницы, не были способны ослабить боль. Санера… Нужна лишь просьба. Вернуться? Если бы она обмолвись об этом в одном из посланий, в тот же день он собственноручно казнил бы всех, кто посмел опорочить её имя, чтобы они могли быть рядом. Стать единственной госпожой во дворце? Он согласен и на это.       Одержимость, что граничит с безумием. Жажда мести за детский проступок и предательство Тафукта давно потеряли всякую значимость. Теперь всё, чего он так страстно желал, видеть Санеру рядом гордой женщиной, способной поставить на колени даже его, а если хоть на мгновение в её глазах полыхнёт толика любви к нему, фараон – посланный богами человек, точно сойдёт с ума, с наслаждением предаст их, лишь бы согреться в лучах Алого Солнца.       И чтобы сдержать этот пожар чувств, Менес каждый раз прибегал к последнему лекарству – напоминанию о том, что в мире есть нечто неподвластное ему. Судьба. Пророчество. В котором им всё же не суждено быть вместе. Песчинка за песчинкой её время утекает, его осталось предательски мало. Дикий шипастый цветок, взращенный на бесплодной почве пустыни. Столь прекрасный, распустившийся в безлунную ночь и странно желающий увянуть к рассвету.       – Люблю? – обстоятельства раз за разом вынуждают врать самому себе. Как же он мог вновь позабыть: иной порядок вещей непростительно глуп для человека, вершащего не свою, судьбу целого народа. Что его, что её личное счастье недопустимы. Лишь рокочущий смех способен скрыть неприглядную жалкую, но истинную природу человеческой сущности правителя. – Ты ведь далеко не глуп, Амен…