Сказание Яха о скорбящей луне

«Коль нужен тебе покой, Прячься скорее за мной. Солнце, отбрось же сей страх. Я найду тебя даже во снах.»

      – Мы не… – Тадла не даёт охотнику договорить, прикусывает его нижнюю губу и углубляет поцелуй. Дыхание сбивается, как только он ощущает, что расстояние между их телами сокращается донельзя: она прижимается к нему, довольно щурится и скользит руками по торсу мужчины. Прохлада женских пальцев заставляет вздрогнуть, покрыться мурашками. Легкая ласка ноготками снизу вверх едва ощутима, но и этого достаточно для того, чтобы поколебать выдержку, казалось бы, выносливого воина. Его сердце бьется быстро, слишком быстро, она не должна понять, что… Что? Важно ли это сейчас?       Амен и не заметил, как ладони сами собой смяли ткань дорогого причудливого халата на талии и упругое тело под ним, заставив её хохотнуть – щекотно. На несколько мгновений они останавливаются, Тадла нехотя отстраняется, смотрит прямо в его глаза, Амен теряется в этом взгляде, но отчего-то испытывает лишь покой и высшую степень довольства, какого прежде не испытывал и, уверен, не испытает.       – Мы не?.. – мужчина прерывает уточняющий вопрос, коротко целует, а затем ещё, ещё и ещё…       Покои наложницы наполняет неестественный для полуденного солнца тёмный золотисто-алеющий свет. Но ни он, ни она, похоже, не замечают перемен. Тадла отступает, Амен делает шаг вперед. Одновременно. Медленно. Не спеша. Так, будто движения изучены очень давно, будто не было людей, знающих друг друга лучше, чем они. Его руки все еще на женской талии, её – на мужских плечах. Бережно придерживая, помня о болезненности шрамов, как о своих собственных, охотник укладывает наложницу правителя Египта на спину. С минуту любуется ей взглядом холодных светлых глаз, скрывающих многовековую тоску и скорбь, радость встречи и горечь прощания, силится запечатлеть, высечь этот образ не в памяти, но в плетении судьбы. Совсем как в сказании. Сказании ли?       Пальцы утопают в зыбучих песках шелковистых волос. Десятками маленьких прикосновений влажных губ к нежной коже Амен перемещается сначала к уголку её рта, затем к щеке и по ней к виску. В каждом из касаний – мелодия его нежных, скромных и ничего не ожидающих взамен теплых чувств, сливающаяся с песней её прерывистого дыхания, смущённого смеха. Запах жасмина – «хранителя тайн» на коже, кажется, сводит с ума напоминанием.       – Аш-Шамс, – приглушенный стон срывается с языка охотника непроизвольно, вместе с, казалось бы, позабытым навсегда, но таким родным именем. Слышал ли он это чужеземное слово прежде? Знал ли, сколь многая сила теперь принадлежит ему? Удивительно, взгляд янтарных глаз становится ещё мягче, лучистей и благодарнее. Улыбалась ли Тадла когда-нибудь так же ярко, как сейчас, будучи полностью в его власти?       – Аль-Камр, – от ответного ласкового зова сердце мужчины трепещет и болит, готовое обратиться прахом в огне дерзкой любви, преступившей границы дозволенного человеком, богами и, может, высшим промыслом. Значение имел лишь их танец – такой разный, но, несомненно, единственно правильный и страстно ожидаемый влюблёнными: быстрый и медленный, страстный и нежный, порочный и невинный…       Амен просыпается с тяжелым шумным вдохом, широко открыв глаза. Спертый, душный воздух маленькой комнаты не позволяет наполнить лёгкие отрезвляющей прохладой. Рука инстинктивно ищет кого-то рядом, щупает и сминает простыни в тщетных не верящих попытках. Но не находит. Снова лишь сон. С какого же момента начинались эти сладкие, лишающие всякого здравого смысла грёзы? Охотник силится перебрать детали, которые готовы вот-вот раствориться в памяти, вновь оставив его ни с чем.       Свет. Было в нём нечто зловещее, устрашающее, неправильное для дневного времени. Граница вымысла начиналась здесь. Покои никак не могли принадлежать Тадле. Высокие дворцовые своды и пол, выполненные из белого мрамора, светлые элементы декора, начиная от множества ковров, застилающих пол, и заканчивая слишком мягким ложем за занавесью. Чувства. Их слишком много для того, кто целовал любимую женщину в первый раз. В конце концов, имена… Вспоминая, Амен почувствовал укол стыда: он забыл. Оттого и сам сон, казалось, принадлежал кому-то другому, за кем он невольно подсмотрел. Никогда в жизни грёзы не оставляли столь противоречивое послевкусие после пробуждения. Вдруг и их поцелуй…       Нет. Амен касается губ, запекшейся корки крови, вспоминая, как накануне впервые осмелился обратиться к ней не «госпожа», а «Тадла», будто оба были простыми людьми. И, о великий Ра, с какой жадностью ответила на неумелую ласку наложница, до крови укусила. Вот уж… Своего она явно не упускает, но отчего-то внезапно приняла решение за двоих и остановилась на моменте, когда охотник вошёл в раж и готов был отдаться порыву.       – Прости! – Тадла вздрогнула, вырвалась из мужских рук, будто ошпаренная, закрывая ладонью нижнюю часть лица. Амен закусил губу, чтобы остановить кровь и с непониманием посмотрел на наложницу. Еще мгновения назад им было так хорошо в объятиях друг друга, так почему?       – Пустяки… – хотел подойти, но заметил встревоженное состояние девушки: шерсть на хвосте вздыбилась, лицо стремительно бледнело. Рванув к окну, Тадла с отчаянием задышала ртом, будто произошло нечто ужасное. Или она вспомнила о чём-то, что не даёт покоя её Ка? – Я…       – Молчи! – испуганно шикнула она, навострив уши. Похоже, они не одни… Оба замерли, вслушиваясь в звенящую тишину. Амен осторожно подошёл сзади, прослеживая за направлением взгляда наложницы, но время будто замерло: ни звука, ни шороха. Лишь их дыхание, полуденный жар и лай псов где-то далеко. Плечи девушки расслаблено опустились. Показалось. – Прости меня, абель. Не выношу кровь.       – Всё хорошо, – в очередной раз охотник позволил недопустимое: скользнул по её руке своей в подбадривающем жесте, слегка сжимая, без сомнений и сил противиться этим неправильным чувствам. От того ли, что и наложница не отталкивала его, напротив, льнула, будто желала того же? Но… Как бы ему ни хотелось остаться, время поджимало – он должен нагнать свой отряд, пока об отсутствии не узнал эпистат, – Я должен идти, Тадла.       – Иди, я не держу, – демонстративно скрестив руки на груди, девушка недовольно выпрямилась. Подобная смена настроения особенно забавляла, ведь хвост то и дело петлял между его ног, стремясь обвиться вокруг, чтобы не отпускать.       «Он даже во сне хорош…» – Тадла с досадой смотрит на собственную руку, пальцы которой ещё несколько минут назад где-то далеко, не здесь – в покоях наложницы, переплетал со своими охотник, так странно влияющий на её тело, делал его податливым и горячим, страстно желающим чего-то большего. С ним впервые за долгое время было настолько пугающе спокойно и хорошо, что в какой-то момент она увлеклась. А после даже позволила себе предаться мечтам о будущем, которого…       – Не надоело? – нож со свистом пролетел мимо, едва не зацепив ухо, вонзился в резное изголовье кровати так, будто то было из сливочного масла. Тадла скосила взгляд в сторону оружия, подобная атака привычна, испуга не вызывает и уже очень давно приобрела форму приветствия.       – Ты мне мебель портишь, – с наигранным возмущением бросает наложница, чувствует, что хочет улыбнуться, но в последний момент сдерживается. Вынимает нож и с ещё большей силой метает в сторону окна, но тот ударяется рукоятью о поверхность и падает к ногам гостя, – Исфет!       – А ты мне – жизнь, – смешок. Нежданный в столь поздний час посетитель спрыгивает с подоконника, разматывает покрывающую голову куфию и с облегченным глубоким вдохом кидает мятый платок на стул, – Сами боги говорили, нельзя тебе во дворец.       – Менес ведь не узнал, – ожидала ли она чего-то другого от человека, в руках которого столько жизней, который почти не зовет её даже тем именем, которым сам и нарёк. «Цветок», «драгоценность» – какая банальщина. Всего лишь необычная безделушка для него – одна из множества, – Или ты…       – Нет, – сдавленный раздраженный рык, не терпящий сомнений. Как и всегда. Услышать иной ответ было бы слишком невероятно. – Ты – моя длань; я – твой хопеш. Не Менеса.       – Прости-прости, успела забыть, – лишнее подтверждение верности вызывает облегчение. Тадла только наблюдает за тем, как гость беззвучными шагами меряет комнату, молча размышляет о чём-то своём. Прерывать неловкое молчание нет смысла, оно сродни разговору для двух людей, знающих друг друга слишком хорошо, чтобы содрогать воздух пустой болтовнёй, – Исполнено?       – Исполнено, – сомневаться в достоверности слов не приходится. Тадла незатейливо хлопает ладонями по бёдрам, приглашая. Суровое лицо смягчается, заливается румянцем.       – Давно кошки с псами дружбу водят? – ревность и обида в голосе едва ощутимы, но этого достаточно, чтобы сладкое чувство расползлось глубоко в груди. Наёмница вальяжно растягивается на кровати, будто та – её собственная, устраивается поудобнее, положив голову на колени хозяйки дома.       – Тебе ли об этом говорить, – с усмешкой поддразнивает Тадла, вороша тёмные волосы точно так же, как когда-то делал отец, – Каратель.