Отче

      Гарри просто безобразно разругался с Джинни.       Началось всё с того, что они не могли определиться с единой линией поведения в моментах, когда станут объяснять Кей, что нельзя пробовать неизвестные заклинания без присутствия взрослых. Гарри доказывал, что её нужно наказать, лишая игрушек и палочки, а Джинни была убеждена, что следует просто серьёзно поговорить.       — Она ещё ребёнок, и сама испугалась, — Джинни не сдавалась.       — А я как испугался, когда увидел почти полутруп! Или когда раны не исцелялись, и она истекала кровью! — Гарри замотал головой, будто так выглядело более убедительно. — И вообще, почему ты вдруг решила её защищать? Совесть покоя не даёт? Хочешь выглядеть хорошей мамочкой?       — Да ты заколебал меня упрекать! — разъярилась Джинни. — Да, я виновата, что не уследила за ней, но то, что хочу всего лишь провести беседу, не значит, что я стараюсь обелить себя! Кей действительно испугалась не на шутку! Почти утонула в бассейне, как можно её после такого стресса сильно наказывать?       Они спорили ещё битых полчаса, крича друг на друга и в конце перейдя на оскорбления. В итоге Джинни не выдержала и выбежала из комнаты, хлопая дверью.       — Иногда ты такой твердолобый, я вообще жалею, что вышла за тебя замуж! — в сердцах выпалила напоследок.       — Ну так разведись! — крикнул ей вдогонку, тут же пожалев о сказанном.       Гарри устало опустился в кресло, уже сожалея обо всём, что ляпнул в порыве ссоры. Злость куда-то испарилась, остался лишь горький привкус.       Не первая их ссора. Но впервые такая тяжёлая.       И когда в их семейной жизни всё пошло прахом?       Когда появился Реддл? О нет, гораздо раньше.       Когда удочерили Кей? Нет, но проблема усугубилась.       Так когда же?       Для чего вообще они приняли столь поспешное решение жениться?       Ответ прост: для поиска утешения друг в друге. Джинни оплакивала брата, Гарри оплакивал многих, они спасались от горя объятиями друг друга. И надо сказать, что это помогало.       Но была ли любовь?       Боль утраты замылилась временем, появилось желание жить дальше, и успокоительные объятия стали ненужными.       И вот здесь-то и открылась страшная правда — он и Джинни совершенно разные и, возможно, не очень хорошо подходят друг другу.       Только что теперь делать с этим прозрением? Как жить дальше?       Гарри впервые поверил в фатальность Джинни, которую ранее считал глупой — вселенная не просто так не давала детей, будто намекая на то, что они — не пара.       Но, в очередной раз всё поломав, как глупцы удочерили девочку из приюта.       Её не вернуть обратно, да и Гарри искренне привязался к ней… Просто как поступить сейчас?       Когда-то он жаловался на проблемы святому отцу, который внимательно его слушал, не оценивая поступки.       Теперь и это недоступно, ведь изливать душу Тому Реддлу, как минимум, странно и, как максимум, опасно.       Ну почему так не везёт?       Гарри что, растерял свою удачу после смерти?       Потерев лицо до жжения, словно стирая траурное марево, Гарри поднялся из кресла и пошёл извиняться перед Джинни.       Не стоит принимать скоропалительных решений относительно брака.

***

      Т: Как самочувствие у Кей?       Конечно же Реддл не мог не поинтересоваться, как дела у Кей. Преследовало ощущение, что он душит Гарри, цепко держит за горло, изредка разрешая урвать глотки воздуха, но потом снова не даёт дышать — до темноты в глазах, до частого пульса, до дрожи в ватных ногах.       Его присутствие будоражило Гарри и пробуждало какие-то самые тёмные и неприятные стороны души, о которых раньше можно было только догадываться.       Рука в руке.       Обжигающий взгляд.       Бархатный уверенный голос.       Блядские проповеди, в которых Гарри умудрился усмотреть зерно истины и в глубине души соглашался.       Животный страх, но не тот, от которого сводит конечности, а распаляющий до безумия, побуждающий бороться, нападать, вгрызаться в тёплую плоть, наслаждаясь солёным привкусом мяса. Отравляясь от яда, пропитавшего каждую клеточку сущности Реддла.       Неизвестно, кто больший грешник — Гарри или сам святой отец.       Не верил ни единому слову, но тянулся к Реддлу, как глупая бабочка к огню.       Гарри ответил на сообщение, рассказав, что с Кей всё в порядке.       Он и Джинни всё-таки провели воспитательную беседу с ней и отобрали палочку на несколько дней. В общем, нашли компромисс.       Т: Я рад за вас. Кстати, переезжаю сегодня. Наконец-то!       Г: О, поздравляю!       Г: может тебе помочь с вещами?       Т: Если у тебя есть свободное время, я не отказался бы от помощи.       Г: замётано!       Т: Жду в 9 вечера.       Так как Гарри чувствовал себя обязанным, то предложение помощи в переезде выглядело в его голове органичным.       Джинни дулась, почти не разговаривала, а если всё-таки нужно было обратиться к нему, то делала это сухо и не глядя в глаза.       Поэтому, не испытывая больше угрызений совести, Гарри демонстративно переоделся в чистые джинсы, посетовав вновь, что у него только модные дырявые, нацепил футболку, которая почему-то жала в плечах, — но больше чистых не было в шкафу — и бросил резкое:       — Я к Тому. Помогу с переездом. Вернусь поздно.       Конечно, Джинни не стала возмущаться — она тоже была преисполнена благодарностью.       Реддла он нашёл в комнате. Дверь была приоткрыта, из образовавшейся щели лился лунный свет, и Гарри тихонько заглянул внутрь.       Высокая фигура в чёрном одеянии находилась возле окна, подсвечиваемая луной, складки сутаны отливали перламутром, а кудрявые волосы, немного растрёпанные, выглядели змеями Горгоны.       Гарри, сбрасывая морок, стукнул в дверь и вошёл.       Реддл резко обернулся и, завидев Гарри, улыбнулся.       — Рад, что ты пришёл.       — Много вещей у тебя?       — Да ты знаешь, не особо. Но нужно аккуратно перенести Ангицию, ну, и так, по мелочи наберётся. Помоги упаковать книги.       Гарри подошёл к небольшому шкафу и придвинул к нему коробки, в которые начал складывать книгу за книгой.       — Где ты купил дом? — поинтересовался он, рассматривая в руках сборник комедийных пьес Мольера и испытывая диссонанс.       — В паре кварталов отсюда, — Реддл рылся в шкафу и вытаскивал оттуда одежду.       — Наверное, что-то придётся уменьшить заклинаниями, — Гарри залип на картинку обложки.       «Тартюф, или Обманщик», — прочитал он.       — О, моя любимая из пьес Мольера, — отметил Реддл, увидев, на что смотрел Гарри. — Правда, в конце Тартюф так глупо попался. А всё потому, что не смог удержать свою похоть.       — Я не читал, — пожал плечами Гарри.       — Ни одной пьесы? — удивился Реддл.       — Нет. Как-то не до того было. Да и, по-моему, от этих произведений попахивает нафталином, — усмехнулся Гарри.       — Это нестареющая классика, — немного обидчиво ответил Реддл, выдирая книгу из рук и кладя в коробку. — Юмор, обнажение пороков общества, порой сомнительная мораль — что ещё нужно для приятного времяпрепровождения?       — Может, общение с живыми людьми?       — Может, — Реддл подошёл ближе. — Вот с тобой мне нравится общаться, Гарри. И не потому, что ты волшебник.       Гарри стоял к нему вполоборота, но ощущал на себе пронизывающий взгляд, раздевающий до самых костей, оставляя неприглядность и дискомфорт.       Реддл хотел сорвать с него все маски и личины, но их и так не осталось; если он продолжит делать это дальше, то не останется даже лица.       Потерять лицо… звучит?       О да, и играет новыми красками.       Гарри взял другую книгу, лишь бы чем-то занять руки, скрывая волнение.       — Так, одежду я сложил, — переключился Реддл. — Что можно уменьшить?       — Ценные вещи, изделия из натуральной кожи лучше не подвергать чарам, — разъяснил Гарри.       — Что-то я думал, у меня меньше вещей, — пробормотал Реддл. — Нам придется перетаскивать их в два захода. Террариум же ещё.       — Ладно. Без проблем.       Они разложили всё по коробкам, что-то уменьшили, что-то просто взяли в руки и вышли из церкви.       Пешком до нового дома Реддла было далековато, но вполне терпимо.       Когда перед глазами Гарри возникла крыша роскошной виллы, находящейся за воротами, увитыми виноградом, он даже почти не удивился.       Том Реддл желал проживать в пафосном особняке. Гарри замедлил шаг, раздумывая, откуда тот взял столько денег. Все пришедшие в голову догадки не сулили ничего хорошего.       — Идёшь? — Реддл открыл ворота, заходя на территорию.       С растительностью на клумбах явно работал ландшафтный дизайнер, настолько всё было аккуратно вылизано и причёсано.       Внутри дома отсутствовал искусственный свет и раздавалось эхо.       — Ставь всё прямо у входа, я потом разберу.       Гарри достал коробки, возвращая им первоначальный размер, и огляделся.       Холл был пуст, но мраморная отделка стен привлекала взор.       Вообще Гарри подумал, что вилла напоминает Малфой-мэнор — столь же богато и со вкусом.       Долго задерживаться в пустом доме не стали, их ожидали ещё небольшая партия вещей и Ангиция.       На улице становилось нестерпимо душно, диск луны заволокло свинцовыми тучами, угрожая грозой. Гарри вздохнул с облегчением, когда они вернулись обратно под прохладные своды церкви.       Жжёная сладость — так пахли вечно горящие свечи, озаряя на иконах лики святых, что осуждающе смотрели на Гарри. Он, проходя мимо, с интересом рассматривал сурово нахмуренные брови, сжатые губы и перста, угрожающе сложенные для крестного знамения.       — Почему они все такие строгие?       — Чтобы человек не забывал о том, как легко согрешить. И после смерти тебя ожидает Судный день, где судить будет сам Господь, — ответил Реддл, останавливаясь вместе с Гарри перед образами.       В красивом окне церкви мелькнула молния, выбелив их лица. Через несколько секунд последовал раскат грома.       — Гроза началась, — озвучил очевидное Гарри.       — Ливень будет благословенным после такой духоты, — всё в фигуре Реддла кричало о добропорядочности, но Гарри-то знал, что это далеко не так.       Злость грохотом грома зазвучала внутри, оглушающе-устрашающая, обессиливая и иссушая.       Он двинулся вперёд, отворачиваясь от Реддла.       А вот и та самая исповедальная кабинка, столь знакомая Гарри: чудесное было время, когда он открывался незнакомому приятному священнику.       Он остановился около неё и провёл ладонью снаружи по шершавому дереву, затем откинул чёрную атласную шторку, заглядывая внутрь, в ту половину, где должен находиться исповедующийся.       — Внезапное желание покаяться в грехах, Гарри? — прошелестел бархатный голос возле уха, согревая ушную раковину влажным тёплым дыханием.       — Ностальгия, — в горле перехватило, но голос звучал твёрдо. — Сейчас всё совсем иначе.       — Ты же понимаешь, что сейчас ты можешь рассказать мне больше? — Реддл стоял позади него, вплотную, не сдвигаясь ни на сантиметр. Даже складки сутаны щекотали обнажённую кожу рук. Приятная на ощупь ткань.       — Сейчас так не могу, — Гарри даже не солгал. — Можно посмотрю половину, предназначенную для священника?       Реддл шагнул в сторону, давая возможность нормально дышать, и Гарри зашёл в другую часть исповедальни.       Она была пошире, и здесь стоял табурет, обитый мягким чёрным материалом. Интересное отличие: грешник был вынужден встать на колени, так как кабинка имела низкий потолок, а исповедник сидел.       Ещё свежи были воспоминания о Реддле в резном окошке, его начищенные туфли, закинутая нога на ногу, острый кадык и прямой аккуратный нос. А, и родинка, конечно же.       Гарри резко развернулся, чтобы выйти, но упёрся в грудь Реддла, который зашел следом.       Что-то неуловимо изменилось. Кажется, Гарри расслышал сквозь грозу мелодичные звуки органа.       — Музыка? — спросил он, уставясь на серебристое распятие, избегая прямого взгляда в глаза. — Поздно же.       — Вечерняя месса.       Реддл не двигался, запахи дерева, духов, ладана и свеч дурманили в столь тесном пространстве. Орган же звучал словно из поднебесья — настолько чарующей была мелодия; обволакивающей, временами звенящей ясным чистым колокольным ре-минором.       Зудящее чувство в затылке появилось так же внезапно, как и тогда в клубе: вибрирующий клинок, прокладывающий путь сверху вниз.       Ноги стали ватными.       Это край пропасти, на котором он балансирует, стараясь удержаться, но кто-то бьёт его под колено, нарушая равновесие.       И он падает, падает, падает… если бы не расправляющиеся чёрные крылья того, кто стоит с ним рядом. Они загораживают свет, теснят, не давая вдохнуть, хоронят в уютной кабинке.       Крылья того, чья сутана выглядит чёрным саваном — струящимся, перламутровым, траурно-броским.       Оттолкнуть бы, сбежать, не возвращаться, но почему он всё ещё здесь?       — Никогда не был на вечерней мессе, — еле ворочая языком, произнёс Гарри.       Нет, он не будет смотреть в глаза, нет, нет, нет.       Словно взглянув, станет невозможным отмотать к началу, к их точке отсчёта.       Величественные ноты органа заглушил рокот грозы — той самой, когда ветер вздымает столбы пыли, колющей, забивающей ноздри, когда в воздухе пахнет так, что хочется или вскрыть вены, или молиться о прощении, когда молнии полосуют небо фантастическими лиловыми росчерками, когда кажется, что небеса превратились в сумасшедший дом, призывно стонущий в порыве забрать тебя.       — Гром, — поёжился Гарри.       — Народ говорил: это гром; а другие говорили: Ангел говорит Ему. Иисус сказал: не для меня был глас сей, для народа, — цитаты нараспев звучали под аккомпанемент грозы и органной фуги, сладкий запах ладана стал нестерпимым. — Ныне князь мира сего изгнан будет вон. И когда Я вознесён буду от земли, всех привлеку к Себе.       Прикрыв веки от дурманящей неги, опустившейся на плечи, Гарри не сразу понял, что лба коснулись чужие прохладные губы. Легко, невесомо, словно благодатное причастие.       Он резко распахнул глаза, сталкиваясь с преисподней в зрачках святого отца и ловя в них отражение собственной.       Тартар, со сторукими исполинами, претворяющими божественные мучения для нечестивцев — угрожал обещал его взгляд.       Гарри уже ощущал адский огонь, обжигающий тело, исповедальня стала ещё теснее, а Реддл ещё ближе. Свет почти не проникал сквозь узкую щель занавешенной чёрной тканью кабинки, точно так же Гарри не находил свет внутри себя.       Как чёрная шторка, закрывающая их от случайных прихожан, так и тёмные порывы прикрыли совесть и голос разума: Гарри резко вцепился пальцами в сутану и прижал Реддла к деревянной стенке, впиваясь поцелуем в прохладные губы.       Когда-то Сатана привёл Иисуса на гору и стал испытывать самыми изысканными и сладостными искушениями; тот не поддался. А вот Гарри слишком слаб, чтобы устоять. Спаситель, который никого не спас, даже себя. Особенно себя.       Всё, что пытался в себе растоптать, задавить, спрятать, исторгнулось наружу.       Попробовав лишь одну отравленную ягоду, ты всё равно рискуешь стать безумным — Гарри уже не мог остановиться.       Поцелуй оборвал стоп-кран. А поцелуй, в котором чужие губы раскрываются для тебя, поддаваясь, дыхание делится на двоих, а слюна смешивается воедино, грозил перерасти в нечто большее и очень порочное.       Очередной раскат грома разрезал блаженное органное звучание. Гарри упивался грубым поцелуем; тем, как ощущались жёсткие мужские губы на своих, как пальцы гладили чужую плотную кожу на задней стороне шеи, как борода натирала рот и подбородок, и тем, как чувствовалось крепкое тело, плоское, без пышной мягкой груди.       Неправильно, запретно, опасно. Но слишком, слишком влекомо.       Реддл толкнул его в грудь, выбивая воздух из лёгких, и отстранился.       — Гарри, меня лишат сана, если кто-то увидит.       — Ты грешник, Том, даже не пытайся мне втирать про святость, — с досадой выплюнул Гарри.       Что он о себе возомнил? Весь вечер распалял его, потираясь всеми частями тела, а теперь строит недотрогу? Думает, Гарри железный?       — Я и не отрицал. Только завтра ты первым пожалеешь, — холодно произнёс Реддл. — Ты не забыл, что женат?       Слова пролетали мимо ушей, Гарри злился, и было непонятно, то ли от того, что его оттолкнули, то ли от того, что хотелось смять красивые губы, вгрызться в белую шею и подчинить себе человека по имени Том Реддл. Сделать всё то, что никогда не решался делать с Джинни.       Вместо ответа Гарри снова вжал его в стену, насильно раздвигая ноги своими.       Тот, на удивление, не сопротивлялся, покорно сдаваясь кусачим поцелуям.       Злость Гарри остыла, столь же внезапно, как и возникла.       Он остановился, часто дыша, и взглянул в лицо Реддла.       — Успокоился? — мягко спросил тот.       Гарри не ответил.       Их тела находились слишком близко, неприлично, невыносимо, вставший каменный член упирался в чужое бедро, требуя разрядки. Уголки губ Реддла дёрнулись, и он опустил насмешливый взгляд вниз.       — Мне приятно твоё внимание, Гарри, но пока твои мозги немного прояснились, ответь: повлияет ли это на наши отношения с тобой? Может, ты завтра сбежишь как последний трус?       — Я не трус, — перебил Гарри.       — Что ж, прекрасно.       Теперь уже Реддл коснулся губ Гарри, совсем не грубо, мягко. Он захватил нижнюю губу, слегка посасывая, проводя по ней горячим языком, вызывая разряд молний по позвоночнику, не уступающий по силе природным, что сверкали на улице. Прохладные пальцы забрались в волосы на затылке, слегка оттягивая назад.       Руки Гарри путались в складках сутаны, словно в гребаном наряде девственницы-весталки, серебряное распятие больно утыкалось в грудь, делая ощущения острее, распаляя больше, вырывая низкий утробный стон из горла против воли.       Реддл резко развернул его, и теперь уже сам вдавливал Гарри в деревянную стенку.       — Останови меня, — почти зло прошептал Реддл в поцелуй. — Борись. Ты пожалеешь, что пришёл.       — Поздно, — Гарри не врал.       — Ты возненавидишь меня. Будешь пытаться спрятаться. Но не поможет, — пообещал Реддл. — Если сейчас мы переступим черту, я больше не отпущу тебя.       — Плевать, — выдохнул Гарри и заткнул его очередным поцелуем.       Как ни пытался он сопротивляться тёмным болотам бездны, та всё-таки утянула на самое дно.