Отче

      Не хотелось освобождаться из цепких пальцев, но Гарри поборол себя и мотнул головой.       — Я не поеду, Том.       Тот, не отвечая, поцеловал его. Сладость поцелуя не оставляла равнодушным, словно самый смертельный наркотик она влекла всё сильнее, вынуждая желать новой дозы раз за разом. Губы Реддла казались такими… уместными, правильными, не было необходимости думать, как сделать приятно, заботиться об удовольствии партнёра, — рухнул барьер внутренних запретов, кристаллизуя лишь чистейшее желание брать всё, что захочешь. Можно было прикусить чужую губу до крови, не вызывая негодования, а наоборот, заставляя низко стонать от удовольствия. И эти чужие стоны распаляли больше, чем всё, что было у Гарри раньше. Обычные, банальные стоны. Мужские.       Нравилось, что именно Гарри заставлял стонать, казалось, это он — хозяин положения, а Реддл — мягкий пластилин в руках.       Правда, Гарри недолго наслаждался своим мнимым превосходством, поцелуй прервался, рука Реддла легла на затылок, уверенно склонив вниз к паху.       Гарри почти уткнулся лицом в эрегированный член, рука властно давила, недвусмысленно намекая на то, что нужно сделать. Он вырвался из захвата Реддла, сопя от злости.       — Да ты охренел! — взорвался праведным гневом Гарри, свирепо глядя.       Плескавшаяся в чёрных глазах похоть резко сменилась на злость, Реддл раздражённо стукнул кулаком по рулю и выругался, не брезгуя обсценными словечками.       — Я не понимаю тебя, — зло сказал он, обращаясь к Гарри. — Ты хочешь меня, а я — тебя. Широкая удобная кровать в уединённом месте тебя не привлекает, быстрый секс в автомобиле тоже. Так чего же тебе надо?       Гарри даже подавился воздухом от возмущения.       — Ты почти заставил меня тебе отсосать!       — Не заставил. Заставляют по-другому. Что ты вообще хочешь, Гарри?       Этот вопрос выбесил Гарри до невозможности.       — Почему бы тебе мне не отсосать?       Лицо Реддла приобрело хищное выражение.       — То есть, если бы я прямо сейчас тебе сделал минет, то твои скрепы не рухнули бы?       Гарри замешкался.       — Нет, нет, я не это хотел сказать, — резко захотелось сбежать, чтобы более не выносить изучающего взгляда Реддла. — Нам не нужно становиться ближе. Я не хочу изменять Джинни.       — Ладно, Гарри, — голос Реддла стал подозрительно спокойным. — Я дам тебе время. Ты сам придёшь ко мне, только больше у тебя не будет оправданий, которыми можно утешиться — будто это я заставил или соблазнил. С удовольствием посмотрю, как ты полетишь вниз головой в самую чёрную грязь.       — Когда ты успел превратиться из благочестивого священника в…? — Гарри не мог подобрать нужное слово.       — В кого? — бровь Реддла заинтересованно поднялась вверх.       Гарри махнул рукой.       — Ты понял.       — Послушай, Гарри, — вкрадчиво произнёс тот. — Я, как уже говорил ранее, всегда был с тобой честен. Тебе нужен был исповедник — ты получил его. Тебе понадобился друг — я стал им. Теперь ты хочешь меня, и я готов быть твоим любовником. Ты привлекателен, неглуп и такой же, как я. Волшебник. Взаимное удовольствие, общие интересы и никаких обязательств. Так кто из нас более благочестив? Я — прямо говорящий о своих желаниях, или ты — строящий из себя верного супруга, но втайне мечтающий о сексе с мужчиной?       Слова Реддла были отвратительны.       Отвратительны и до безобразного правдивы. Они ощущались так, будто Гарри голого вывели на площадь и забросали камнями.       Больно. Беспощадно. Стыдно.       — Ты пытаешься запудрить мне мозги, — Гарри смотрел на ворота виллы из окна автомобиля. — Просто скажи как, как ты можешь оставаться после всего этого священником?       — Мой Бог умер, — последовал ответ. — Умер в тот момент, когда я понял, что не такой, как окружающие люди. А ещё я внезапно осознал, что и раньше отрицал существование религии. И не только религии, но и традиционные нормы морали, политики, социальных институтов. Мне вспоминается Ницше, — из голоса Реддла наконец-то ушли нотки раздражения, сменяясь менторскими интонациями. — Я согласен с ним в том, что человек бросит верить в чушь только тогда, когда станет сверхчеловеком. Сверхчеловек превосходит самого себя, он эгоцентричен. Любит и прославляет жизнь во всех её проявлениях. Знаешь, какими качествами обладает сверхчеловек?       — Какими? — Гарри оторвался от созерцания окна.       — Себялюбие, гордость, чувственность. У такого человека есть инстинкт войны и завоевания, — глаза Реддла фанатически заблестели.       — Война — это отвратительно.       — Человек — всего лишь средство, — пожал плечами Реддл. — Сверхчеловек же находится вне зла и добра. У него нет сострадания, он неумолим. Потому что ему нужно преодолеть самого себя. А стремление к власти — принцип господства во всех сферах нашей жизни.       — Какой-то бред, — фыркнул Гарри.       — Не бред. Когда ты откажешься от норм какой-либо морали, то сможешь найти путь к сверхчеловеку внутри себя. Посмотри, Гарри, — Реддл воодушевлялся всё больше. — Мы с тобой уже выше других людей, у нас есть магия. Она наделяет определённой властью. Ещё несколько шагов, и ты станешь венцом природы. Богом, если хочешь. Так нас назовут обыватели. Весь мир может быть твоим.       — Зачем нужен весь мир? Что он даст тебе, Том?       Горечь неприятно осела на языке — Реддл снова пришёл к идее власти. Неужели раньше Волдеморт тоже увлекался учением Ницше?       Кажется, именно сейчас Гарри наблюдает новое становление Тёмного Лорда. Пока что Реддл охотно делится с ним своими идеями-фикс, но что будет потом? Возможно ли остановить его? Переубедить? Показать, насколько он заблуждается?       — Это законы эволюции, Гарри, — серьёзно ответил тот. — Я люблю жизнь. Мораль же отрицает саму жизнь, осуждает. Глянь вокруг — процветает ханжество и мракобесие. Если отринуть нормы морали, то тогда ты станешь выше всех этих ничтожных лицемеров. У них рабская мораль. А я не желаю быть рабом.       — Меня постоянно преследует чувство, что, говоря вроде бы правильные вещи, ты извращаешь их и переворачиваешь с ног на голову, — возразил Гарри, убеждённый в том, что Реддлу необходимо показать, как он заблуждается. — Я вижу, что человек преодолевает себя лишь тогда, когда созидает что-то новое, жертвует собой ради других. Он может дать начало новой жизни — не в этом ли великая сила эволюции? Власть кроется не в господстве, а в любви. Как говорил один человек: любовь — самая древняя и сильная магия.       — Когда ты любишь, то становишься слабым и уязвимым, — уверенно ответил Реддл. — Любовь тянет тебя камнем на дно. Ты зависишь от какого-то другого человека.       Гарри стало досадно.       Что, собственно, он хотел от человека, зачатого под Амортенцией? Дамблдор всегда указывал данный факт в пользу того, что Том Реддл не умеет любить.       Не умеет любить никого, кроме себя.       А что, если Дамблдор ошибался? В первый раз что ли? Причём тут Амортенция? Неужели это был первый и единственный случай, когда кого-то опоили зельем и обманом зачали ребёнка? Но только почему-то никто больше не стал Волдемортом. Он такой один.       В чём же причина?       А что, если судьба дала шанс этому человеку начать всё сначала? Что будет, если Гарри попробует помочь Реддлу увидеть мир другими глазами?       Не глазами ненужного приютского ребёнка.       Память Реддла — почти что чистый лист. Неизвестно, почему так. Неизвестно, вспомнит ли он что-то.       Шесть лет прошло — и не вспомнил, что даёт надежду на новую жизнь.       Нельзя допустить, чтобы он пошёл по-прежнему пути.       — Я верю в любовь, — произнёс Гарри. — Она может спасти тогда, когда кажется, что спастись невозможно. Проверено.       На лице Реддла читался скепсис.       — Жену любишь, наверное? — уколол он.       — Сложный вопрос в настоящее время, — ответил Гарри честно. — Никто толком не знает, как выглядит истинная любовь. Иногда человек принимает за правду совсем не то, что нужно.       — Ладно, разбирайся со своей головой, а в мою не лезь, — резюмировал Реддл. — Заболтал меня. Знаешь, негодяй такой, мои слабые места. Даже член упал. Хотя… твои дырки и у мёртвого мигом поднимут.       Гарри закашлялся.       — Так что насчёт выходных-то? — Реддл покрутил кольцо на пальце.       — Ладно, мы придём, — согласился Гарри.       Почему-то он почувствовал себя окрылённым, словно нашёл ниточку, которая выведет из этого запутанного лабиринта Минотавра.       — Открой дверь, — автомобиль был закрыт. — Так-то я могу аппарировать. На что ты надеялся?       — Не можешь, — победно ухмыльнулся Реддл. — Автомобиль сейчас зачарован от аппарации.       — Так он волшебный? Как ты нашёл магазин? — удивился Гарри.       — Я у твоей жены спросил, — лукавый прищур глаз прямо-таки подначивал.       — Оу, — сказал Гарри. — Значит, ты хотел удержать меня здесь насильно?       — Я просто не хотел, чтобы ты сбежал раньше времени, — Реддл наклонился к Гарри, щекоча горячим сладким дыханием. — Буду молиться все эти дни, чтобы ты сам захотел остаться в моей машине подольше.       Он чем-то щёлкнул, открывая замок. Гарри распахнул дверцу.       — До выходных тогда, — попрощался он, выходя из автомобиля, который почти сразу уехал, оставив за собой клубы пыли.

***

      — Где синьор Росси?       Гарри заехал в клинику после работы, чтобы поговорить о Кей и её раннем, на его взгляд, взрослении. С Джинни он тоже обсудил этот насущный вопрос, та пообещала рассказать Кей о менструациях и обо всём, что связано.       — Он на лекции для практикантов, — ответила миловидная целительница. — Вторая дверь направо.       Гарри последовал в указанном направлении и тихонько приоткрыл тонкую деревянную дверь. Синьор Росси стоял возле большой доски, на которой проецировалось волшебное изображение, наподобие Омута памяти, но в формате слайдов. В руке целитель держал палочку, которой управлял изображениями, листая их.       — Итак, с сексуальным перверсиями и аддикциями нарциссов мы закончили, — произнёс Росси хорошо поставленным приятным голосом. — Вопросов больше нет?       Зал промолчал, и он продолжил.       — Тогда перейдём к психопатическому расстройству.       Гарри, хотевший было уйти и подождать в коридоре, задержался, усаживаясь с краю скамьи, где было свободно.       — Что мы знаем о психопатах?       Студент поднял руку, Росси кивнул.       — Они экстравертивны, агрессивны, самоуверенны и импульсивны.       — Верно. Все эти качества мы можем проследить с самого детства. Романтических здоровых отношений с психопатом не построить, они конечно же занимаются сексом, но он несёт в себе совершенно другой посыл.       Психопат часто стремится затащить себе в постель кого-либо, но всё это лишь игра, словно партнёр его добыча. Сексуальные отношения предполагают эмоциональную коммуникацию, психопат же на это не способен, он удовлетворяет лишь свои потребности. Хотя секс с психопатом обычно нравится их партнерам, потому что тот умело играет и соблазняет, чтобы потешить своё эго.       Психопаты не склонны к длительным связям и часто меняют партнеров, не связывая себя обязательствами. Кроме того, имеют высокое либидо и повышенную сексуальную активность, доходящую вплоть до эротомании и сексуальных извращений.       Часто бывает, что подобные личности достигают удовольствия только через перверсии, которые, судя по источникам, хорошо изучены — например, садизм, он даёт выход враждебности.       Они довольно рано созревают и рано вступают в половую связь.       Если же мы говорим о преступниках-психопатах, то секс или банальный флирт они используют, не гнушаясь, для достижения цели — например, чтобы потом ограбить какую-нибудь богатую старушку.       Сексуальным маньякам свойственны каннибализм, зоосадизм и некрофилия.       Гарри слушал Росси с неприкрытым интересом, отмечая про себя, что, возможно, данная информация пригодится. Он не хотел думать о Кей как о психопатической личности и примерять услышанное к ней, но многие вещи настораживали.       — Партнёру психопата стоит избавляться от нездоровых отношений. Обычно после выхода из них человеку нужна психотерапевтическая помощь.       Далее шли вопросы, пояснения, но Гарри уже вышел в коридор, где стал дожидаться Росси.       Целитель освободился спустя полчаса и приветливо улыбнулся, увидев его.       Они поздоровались, обменялись дежурными фразами, и Гарри, наконец, изложил цель своего визита.       Росси пригласил в свой кабинет, внимательно выслушав сбивчивую речь.       — Синьор Поттер, понимаю ваше беспокойство, весьма справедливое, между прочим, — он сделал паузу, — но я бы не сказал, что подобные вопросы у вашей дочери возникли слишком рано. Девочки быстрее взрослеют, к тому же приютская среда не самая благоприятная, она располагает к получению самых разных знаний. Но это не значит, что вам нужно сложить руки и просто принять к сведению.       — А что же нужно?       — На эти темы необходимо разговаривать с детьми. Рассказать, как устроена половая система, и, главное, называть вещи своими именами.       — Это вы о чём? — заинтересовался Гарри.       — Например, называть влагалище влагалищем или вагиной. Но никак не пещеркой, киской, пирожком, ягодкой, писей, и что там ещё выдумывают бедные родители, обливаясь потом, — похихикал Росси. — Никаких стручков, перчиков, жезлов, стеблей, писюнов. Только член, пенис или фаллос, если хотите. Вырастет, пусть называет, как хочет, — его голос сделался серьёзным. — У меня был случай, очень нехороший, между прочим: девочке запрещали поднимать данные темы, половые органы в семье именовали различными прозвищами, избегая слова «вагина»; в результате, незнакомый мужчина совершил с ней акт насилия, девочка пыталась рассказать об этом взрослым, но использовала такие выражения, как «почитать книгу», «поесть ягоды» и тому подобное. Никто не воспринял всерьёз. В общем, повторялось всё это неоднократно, но слава Богу в итоге преступник был обнаружен. Девочка прошла у меня терапию и теперь здорова психически.       — Какой кошмар, — ужаснулся Гарри.       — С детьми нужно уметь разговаривать, — улыбнулся Росси. — Хорошо, что ваша дочь не подвергалась сексуальному насилию в приюте, потому что это нередкая ситуация в закрытых учреждениях. Иначе с ней было бы тяжелее работать.       — Хорошо, я понял, — кивнул Гарри.       — Вашей жене я тоже расскажу, хотя у нас был похожий разговор.       Росси ещё немного дал наставлений, что было крайне полезно для дальнейшего общения с непростой дочерью.       Гарри распрощался и вышел из клиники. В кармане завибрировал мобильный, он поднял трубку, отвечая на звонок.       Звонил Пауль. Он сообщал, что в церкви, вверенной им под наблюдение, сегодня проходит Литургия, и требуется присутствие Старшего Аврора, так как прихожан больше, чем обычно. Гарри горестно вздохнул, но делать было нечего — надо идти. Как бы он ни хотел избегать общества Реддла до выходных, видимо, сам злой рок толкает к нему.       Позвонив Джинни и предупредив, что задержится, Гарри аппарировал недалеко от церкви.       Пауль и Антонио курировали улицу и погост, внутри церкви вели наблюдение Матео и Роберто. Гарри должен был присоединиться к последним.       — Думаешь, сегодня что-то произойдёт? — спросил Гарри Пауля.       Тот пожал плечами, докурил свою вонючую сигарету и тоскливо посмотрел на унылый погост, над которым реяло чёрное крикливое вороньё.       — Гуццоло сказал, что всё возможно, но вообще он не парится.       — Ага, даже мне не позвонил.       — Значит, помолимся вместе с прихожанами, — усмехнулся Пауль. — Они об отпущении грехов, а мы о том, чтобы поскорее свалить домой.       Гарри покивал головой и зашёл в церковь. Он посчитал превентивной мерой, чтобы ничего не произошло — сесть на скамью перед самым амвоном, пусть Реддл видит: Гарри пришёл.       Он нагло подвинул несколько явно недовольных этим человек и уселся вплотную к ним.       Конечно же он опоздал на начало Литургии и теперь не понимал, что вообще происходит. Впрочем, Гарри не расстроился, почему-то будучи уверенным, что половина пришедших тоже мало что понимала.       Торжественная процессия из нескольких священников шествовала мимо рядов с прихожанами, возглавлял которую новоиспечённый епископ с большой чашей в руках.       Гарри сначала показалось, что сердце перестало стучать, но уже через секунду оно замолотило по рёбрам с удвоенной страшной силой.       Чёрт бы побрал тот день, когда Гарри родился, чтобы прожить эту блядскую непонятную жизнь, прочно связанную с Томом Реддлом во всех его ипостасях.       Или лучше бы умер от Авады, чем сейчас испытывать то, что испытывать не должен.       Реддл выглядел великолепно: сегодня на нём помимо сутаны с красными пуговицами была надета длинная лиловая накидка, украшенная золотом, пояс перехвачен также лиловой лентой, но не как в прошлую встречу обычной шелковой, а с кисточками на концах, руки облегали белые перчатки, расширяющиеся к запястьям, пошитые из тонкой дорогой ткани, привлекающие внимание к изящным пальцам, что держали чашу.       Гарри опустил глаза вниз и вместо привычных чёрных остроносых туфель увидел тёмно-лиловые лоферы с едва заметной золотистой вязью по краям.       С плеч Реддла ниспадала широкая белая стола, а через руку была перекинута также белая широкая ткань с вышитыми крестами.       При каждом шаге лиловая накидка струилась водопадом переливающегося перламутром шёлка, и Гарри не мог отвести взгляда от Реддла.       Процессия обходила присутствующих с просьбой пожертвовать на нужды церкви, после каждого пожертвования епископ отламывал кусок Священного хлеба и давал отведать прихожанам, произнося одновременно нараспев молитву. Один из священников, стоящий рядом, держал кадило, дымом которого обносил жертвователя.       В воздухе пахло болезненно-сладким ладаном и немного терпким дымом. Плотный аромат забивал ноздри, внедряясь в рецепторы, казалось, навсегда. Голова немного кружилась от наполняющей лёгкой эйфории.       Когда Реддл подошёл к месту, где сидел Гарри, то улыбнулся. Гарри улыбнулся в ответ и вытащил пару купюр, чтобы не выделяться среди остальных.       Реддл отломил кусочек хлеба, а в глазах блеснул огонёк, когда поднёс хлеб к губам Гарри.       Гарри ощутил, как щёки запылали. Люди, сидящие вокруг него, внимательно смотрели на таинство и нетерпеливо ждали своей очереди.       — Ну же, Гарри, открой рот, не задерживай обряд, — ласково сказал Реддл, не сводя глаз с губ.       Деваться было некуда и Гарри послушно открыл рот, глядя на Реддла снизу вверх. Прохладная нежная ткань перчатки порхнула по губе, и во рту оказался отломленный кусок. Рука бережно скользнула по губам и подбородку, надавливая на челюсть, смыкая. Губы Реддла превратились в одну сплошную ехидную линию, а взгляд жадно впился в лицо Гарри, пока тот пытался не подавиться, тщательно прожёвывая пресный хлеб.       Реддл наклонился к нему и еле слышно прошептал:       — Советую после Литургии задержаться, чтобы промочить горло освящённым вином.       Гарри почти поперхнулся, но Реддл уже отошёл от него к следующему человеку.       Щёки горели, сердце колотилось в сумасшедшем ритме, подмышки вспотели, ну а в штанах, блядский Мерлин, член стоял колом, почти норовя проткнуть ткань.       Стало нестерпимо душно, а от сладкого запаха уже мутило, Гарри оттянул ворот футболки и подул себе на грудь в надежде хоть немного остыть.       Дальнейший ход Литургии прошёл как во сне, певучие мотивы молитв отравляли слух, ароматы фимиама и свечного воска не давали дышать, на языке осел солоновато-сладкий привкус хлеба, а глаза были прикованы лишь к одной фигуре в лиловой развевающейся накидке.       Наверное, Гарри медленно сходит с ума, иначе невозможно объяснить обуревающее его вожделение.       Литургия закончилась, и люди стали расходиться, Гарри передал сообщение своим парням-аврорам, что останется ненадолго внутри, чтобы переговорить с епископом.       Он не отдавал отчёта своим действиям, не рефлексировал по поводу того, как поступает, а просто перестал плыть против течения.       Реддл уже ждал его, абсолютно уверенный в том, что Гарри останется; вся его поза, каждый жест и хлёсткий взгляд излучали самодовольство.       Да плевать.       Гарри хотел его. Непреодолимо. И это не проходило, как бы он ни старался подавить в себе запретные желания.       Он устал бороться. Он хотел сдаться впервые в жизни.       Святому отцу, Тому Реддлу, Волдеморту. Впрочем, нет. Не Волдеморту.       Этот Том Реддл — не Волдеморт. Гарри не знал, кто он такой на самом деле, но чувствовал, что Том — не он.       Это же Том. Тот самый, с кем Гарри делился сокровенными мыслями. И Том действительно был честным с ним, никто не виноват, что Гарри сам воспылал страстью.       А может, претворив своё желание в жизнь, он избавится от наваждения?       — Ну что, выпьем вина? — Реддл уже знал ответ, но Гарри всё равно кивнул.       — Мы пойдём к тебе в особняк?       — Мы можем остаться здесь, в моей бывшей комнате. Она всё равно свободна. И за вином далеко ходить не нужно, — ответил Реддл. — Идём.       Комната казалась совсем пустой без террариума и забитых книжных полок, но в остальном всё оставалось прежним — стол, куда Реддл поставил графин с красным вином и тарелку фруктов, и узкая кровать, на которую Гарри было стыдно смотреть.       Скинув с себя накидку и столу, Реддл разлил вино по бокалам.       — Не снимай перчатки, — произнёс Гарри, взяв бокал. — Кстати, зачем они?       — Это специальные литургические перчатки, — Реддл пригубил вино. — Чтобы не замёрзли руки, когда держишь чашу. Она холодная.       — У тебя вообще сегодня необычный наряд, — заметил Гарри, задерживая взгляд на руке, обтянутой белой тканью.       — Да, для Литургии своё одеяние. Оно носит символическое значение. Но я не буду вдаваться в подробности, это ни к чему.       Гарри смотрел, не отрываясь, на узкую талию, перехваченную широкой лентой, на мелкие красные пуговицы сутаны, — их безумно хотелось расстегнуть, — серебряное распятие на груди, белую колоратку под острым кадыком и пьянел вовсе не от вина, которое почти не пил.       Реддл заметил его внимание, отставил бокал и подошёл ближе. Неприлично близко. Так, что воздух накалился, почти потрескивая от электричества, исходящего от их тел.       В церкви было тихо, за окном тоже не доносилось ни звука, поэтому частое дыхание двоих людей казалось оглушительно громким.       Запах ладана, духов и человеческой тёплой кожи был слишком привычным, сроднившимся и невероятно манящим. Так пахнет смерть во всей своей неприкрытой жуткой красе. Только самое живое из тел может источать глубокий, пугающе-восхитительный аромат распада и первородного греха. Было в этом что-то сакральное, но неизменно ведущее вниз.       Когда чужие прохладные губы поцеловали его, Гарри понял, что каждая из личин Реддла совершенна и притягательна. Тот будто знал, чего именно не хватает упавшему ниже некуда Гарри, и давал это, забирая взамен не так уж много — всего лишь душу.