2. Свет
18 сентября 2023 г. в 20:13
Собственное загнанное дыхание оглушает, в висках стучит, а в груди разгорается костер.
— Стой! Да стой ты! — слышится позади.
— Мы просто хотим поговорить!
— Да, мы только поболтаем!
Вранье.
Преследователи не отстают. Хуа Чэн коротко оглядывается через плечо. Местная шпана в количестве пяти человек стремительно сокращает разделяющее их расстояние. Положение становится по-настоящему опасным. Так или иначе — придется драться. Только вот… К груди Хуа Чэн прижимает невозможно драгоценное сокровище, которое ни в коем случае не должно попасть в руки этих ублюдков. Но куда бежать? Где спрятать такую важную ценность? Без разницы, что станется с ним самим, его и так били не раз. Главное — сберечь альбом!
Неужели его жизнь настолько бездарна, что он не в состоянии защитить даже крохотную вещь от чужих грязных рук? У Хуа Чэна руки тоже грязные, он замарашка еще тот, но все-таки ему кажется, что у него есть право… Право хранить мечту. Потому что он знает, что такое чуткость и нежность, а эти ублюдки… Они никогда не смогут этого понять!
Решившись, Хуа Чэн резко останавливается, размахивается со всей силы и зашвыривает альбом в кювет, спускающийся к полю подсолнухов. Полет видится как во сне. Страницы раскрываются, расправляются, и альбом птицей пикирует в заданном направлении. Он точно помнется, может, испачкается в пыли, зато останется нетронутым.
Топот преследователей настигает. Хуа Чэн разворачивается к врагам лицом, полный ярости, ненависти и готовый бороться. Теперь позади него то, что он будет защищать до конца. Пусть только попробуют сунуться!
— Ну ты и урод! Видел бы ты сейчас свою рожу!
Хуа Чэн хочет сказать что-нибудь жестокое, ударить словом, но получается лишь рычать. Он толком не видит вражеских лиц — палит солнечный свет, и все вокруг смазывается белым пятном.
— Не смейте подходить! — все же звуки удается составить в слова. — Мои братья!..
Шайка вдруг заходится безудержным хохотом. Хуа Чэн сжимает кулаки так сильно, что болят суставы, а на ладонях от ногтей лопается кожа.
— Нам надоела эта брехня, — отсмеявшись, хрипло говорит главарь. Толстый, потный, с желтыми белками глаз. Хуа Чэн не видит — просто хорошо их всех знает. — Нет у тебя никаких братьев, дебил!
— Кажись, реально думает, что есть.
— Да он чокнутый! Точно уже сам в это поверил!
— Срать, короче, — отрезает главарь. — Тащите мне ту книжонку.
Хуа Чэн зажмуривается и с воинственным воплем бежит вперед. Кулаки бьют без разбору, все подряд. Кому-то он попадает в грудь, кому-то в нос. А ему самому прилетает в живот, но он будто не чувствует боли. Только слышит свое сиплое дыхание. Вздымается столб пыли. Но когда тот оседает, Хуа Чэн уже прижат к земле, по лицу скребет песок, а сверху на нем сидит главарь, жирный зад которого не оставляет и шанса подняться на ноги.
— Так, что тут у нас?
Хуа Чэн слышит звук перелистываемых страниц. Ему не было больно, когда его били, но теперь он в агонии. Хочется взвыть. И только неизвестно откуда взявшиеся остатки достоинства приказывают ему молчать.
— Парень твой? Да он по телику выступает. У тебя что, не только братья выдуманные, а, уродец? — перед носом трясут альбомом, но Хуа Чэн не смеет открыть веки. Он не может допустить встречи с теми самыми глазами, когда он в таком унизительном положении. — Раз молчишь, книжонка тебе больше не нужна?
— Отдай, — Хуа Чэн наконец подает голос, шипит сквозь зубы.
Слово, выброшенное им, вызывает реакцию более бурную, чем искусно рассказанный анекдот. Вокруг все опять ржут до колик.
— Да отда-а-ам, — доверительно тянет главарь, и Хуа Чэн чувствует, как сквозь футболку по спине елозит жирный зад, от чего дорожные камни впиваются в живот больнее. — Только я ссать хочу. Сначала поссу, потом отдам. Подожди чутка.
Что-то происходит. Что-то очень нехорошее. Дышать на мгновение легче, но потом на Хуа Чэна садится новая задница — на этот раз тощая.
— Я поссу на твоего парня, и мы тебя отпустим. Лады?
Хуа Чэн еще никогда так не кричал. Он пугается самого себя. Бьется под чужим весом, глотает песок. Глаза жжет, и ничего не видно. Сверху наваливается второе тело.
— Лежи тихо, или…
— Избейте меня, избейте меня! — крик вперемешку с плачем дерет горло.
Почему такие уродливые подобия людей всегда находят самые изощренные способы причинить боль?
Откуда-то издалека доносится звучный оклик. Вся шайка разом тушуется, перешептывается, с Хуа Чэна наконец-то слезают, а потом слышен лишь удаляющийся топот. Нетрудно догадаться — кто-то их спугнул.
Не без труда Хуа Чэн собирает конечности, распластавшиеся по дороге, протирает лицо изнанкой футболки и затравлено оглядывается по сторонам.
Альбом — измятый, пыльный, порванный — валяется неподалеку. Хуа Чэн подползает к нему на коленях, аккуратно берет в руки, точно бумага может рассыпаться в любое мгновение, и, как новорожденного детеныша, прижимает его к себе. Склоняет голову ниже. А внутри так больно, так невыносимо горько, что ни один крик не сможет это выразить. Поэтому Хуа Чэн молчит.
Рядом под чьей-то обувью скрипит песок, но Хуа Чэн не поднимает головы. Он так слаб, что может растаять от прикосновения бабочки, не говоря уже о человеке.
— Хуа Чэн, — негромко зовут его по имени. — Вставай. Пойдем со мной.
Хуа Чэн не хочет вставать. И не хочет ни с кем идти. Но каким-то образом оказывается сидящем на табурете у стола в доме своего учителя математики. Голова по-прежнему опущена, на ладонях по-прежнему лежит альбом. Обложку оторвали, и с первой страницы смотрит красивое лицо. Обычно оно излучает спокойствие и тихую, едва уловимую доброту, но сейчас оно запачкано в дорожной грязи и выражает скорее печаль. Глядит с укором.
Хуа Чэн не смог защитить самое ценное. Самое дорогое, что вообще могло существовать в его бездарной жизни.
Пальцы сильнее сжимают глянцевые страницы.
— Выпей чаю, — учитель ставит рядом с Хуа Чэном кружку и садится по другую сторону стола со своей.
— Не буду.
— Сильно побили?
— Нет. Не хочу.
Учитель вздыхает. Хуа Чэну совсем не нравится этот по-старчески удрученный вздох.
— Ты умный парень, но какой-то уж очень непутевый.
Хуа Чэн долго молчит, а потом шепчет сквозь зубы:
— Я бы их всех уничтожил.
— Зачем оно тебе?
— Чтобы не смели… Не смели… — что сказать еще, Хуа Чэн не знает, поэтому замолкает совсем.
— Ты будешь несчастным человеком.
Колючий взгляд устремляется на учителя. Тот щурится из-под густых седых бровей.
— Еще не начал толком жить, а уж слишком много чувствуешь.
Хуа Чэн возвращает внимание альбому. Учитель встает из-за стола, так и не выпив чай.
— Правда, сдается мне, из-за этой своей особенности ты сможешь то, что другие не сумели.
Внутри все покорежено. Но там же, словно кровь из глубокого пореза, сочится что-то теплое. Хуа Чэн как будто догадывается — не умом, а своим мальчишеским чутьем — о чем говорит учитель.
Сколько бы он не разбивался, сколько бы не пытались выбить из него то, что сохраняет его живым, что-то в сердце будет вновь и вновь возвращать его к глазам, сейчас напечатанным на глянцевой бумаге.
Хуа Чэн проводит ребром ладони по странице, больше размазывая грязь, чем смахивая, но во взоре красивого юноши исчезает укор. Остается только свет.