Принц нации

Впервые в жизни Хуа Чэн испуганно делает шаг назад. Он пятится от стеклянной двери, чтобы оказаться скрытым тенью, но понятия не имеет, что делать дальше. Как глупо. Он работает с Ним в одном агентстве, ходит по одним коридорам и сидит в одних и тех же комнатах отдыха. Хуа Чэн прекрасно знал это весь год, но, как выяснилось, не осознавал. И встреча с реальностью вышла поистине сокрушительной. Вдруг появляется желание опять шагнуть вперед, заглянуть через стекло. Проверить — не сон ли? Но Хуа Чэн не позволяет себе. Он должен уйти и не нарушать Его личные границы. Очевидно же: человек, который сидит посреди ночи в пустой комнате, хочет побыть один. Все просто как дважды два. Да, все очень просто… Ноги какие-то деревянные. Хуа Чэн со скрипом разворачивается и устремляется подальше от этого места по ярко освещенному коридору. Он чувствует себя нездоровым. И жар в теле, и руки дрожат, и перед глазами все плывет. Хуа Чэн сознательно тащит себя на выход из агентства, потому что находиться в одном здании с Ним становится физически невозможно. Но чем дальше Хуа Чэна несут ноги, тем сильнее его тянет повернуть назад. И хочется, и колется, и болит. Лучше не скажешь. Если сейчас он уйдет, то, может, никогда Его больше и не встретит. А если останется… То как это все придется объяснять? Хуа Чэн тормозит и зарывается пальцами во влажные пряди, собранные в низкий хвост — волосы, помытые под краном, чуть остужают горячую голову. Даже если, думает Хуа Чэн, он останется и зайдет в ту комнату… Не так он себе все представлял! Нет. Хуа Чэн определенно не пойдет оскорблять тот самый взор своим растерзанным и убитым после выматывающего дня видом. Как ему вообще могла прийти мысль сунуться туда, где сейчас сидит Он?! И все же Хуа Чэн не уходит. Только проходится взад-вперед несколько раз; дает себе пару пощечин — в надежде прийти в себя. И идет обратно. Хуа Чэн в этот момент сам с собой не согласен до глубины души. Противоречия заворачивают внутренности в узел. Сознание вроде немного проясняется, но Хуа Чэн от слова совсем не уверен, насколько разумно поступает. В итоге, он доверяется ногам, которые отводят его к автомату с напитками. Не может ведь он заявиться ни с чем, верно? Но не слишком ли это? А если да? А если!.. Хуа Чэн со всего размаху впечатывается лбом в холодильный аппарат — до звезд. И только тогда внутренняя истерика затихает. Он всего-то купит что-нибудь безобидное. Хуа Чэн способен по памяти составить список Его любимых напитков, но в автомате выбор невелик, и большинство вещей абсолютно не подходят. Поэтому лучше выбрать зеленый чай без кофеина. Ни к чему не обязывает. Хуа Чэн просто отдаст Ему бутылку с пожеланиями успешной работы и уйдет. Да, так он и сделает.

***

Перед носом опять стеклянная дверь, но в этот раз Хуа Чэн осторожно ее открывает и заходит внутрь. Самоощущение осталось валяться где-то в коридоре, потому что Хуа Чэн не воспринимает ноги, которые шагают, и руки, которые сжимают — в одной ладони энергетик, в другой чай, своими. Сон наяву, не иначе. — Г… Господин, — голос тоже не его — сиплый и слабый. К нему поворачиваются как раз тогда, когда он произносит свое неловкое обращение. Капюшон сползает; каштановые волосы стекают водопадом под ворот бежевой толстовки и теряются там, куда нет доступа чужим взглядам. На Хуа Чэна смотрят открыто и чуть удивленно — большими теплыми глазами. Теми самыми. Но теперь — живыми. Человек, сидящий перед ним, излучает какое-то космическое принятие всего вокруг, что даже Хуа Чэн авансом чувствует себя принятым и повторяет увереннее: — Господин, извините, что отвлекаю. Я… Он неожиданно поднимает ладони, как бы останавливая, и качает головой. Хуа Чэн совершенно не понимает, что не так, но не может оторвать глаз — до того очаровательно, легко и по-настоящему выглядит каждая деталь и каждый жест в реальности, а не на экране. — Не надо этих церемоний! — поспешно просит Он. Голос, такой знакомый и незнакомый одновременно, бросает в дрожь. — От чего ты мог бы меня отвлечь? Кажется, ты был здесь недавно, а потом ушел? Я тебе помешал? Может, это твое место? Поток вопросов сбивает Хуа Чэна с толку. Он заготовил всего пару фраз, чтобы отдать чай и уйти, и все еще собирается ими воспользоваться. — Вовсе нет! Я лишь зашел передать вам это, — Хуа Чэн вдруг соображает, что одна рука у него занята энергетиком, поэтому приходится перехватить его под мышку, чтобы вежливо вручить бутылку с прохладным чаем двумя ладонями. После секундной заминки у него принимают небольшой дар. Где-то на подкорке проскальзывает желание соприкоснуться кончиками пальцев, но Хуа Чэн тут же его прогоняет. — Большое спасибо. О, мне нравится такой чай, — Он улыбается мягко, по-юношески легко, и Его мерцающий в свете ламп взгляд задерживается на энергетике, что прижимает к себе Хуа Чэн. — И все же, ты пришел сюда чем-то заняться? — Мне уже пора, — Хуа Чэну удается улыбнуться в ответ. Наверное, улыбка выходит болезненной, однако это лучше, чем вечно недовольное выражение лица, за которое его постоянно бранили. Оно для всех остальных, не для Него. — Должно быть, ты трейни? Он украдкой изучает Хуа Чэна. Присматривается, как к диковинному зверю. Хуа Чэн никогда бы этого не заметил, если бы не ловил каждое движение напротив. — Можно сказать и так, — следует уклончивый ответ. — Не хочешь присесть? Хуа Чэн колеблется. Конечно, он хочет присесть! Но имеет ли право вот так взять и воспользоваться Его добротой? А Он действительно слишком добр. Ко всем и всегда. Хуа Чэн среди «всех» — не исключение. Но Хуа Чэн хочет надеяться, что среди «всех» он один из немногих, у кого в данной ситуации будет совесть. Мыслительная борьба, видимо, столь очевидна, что Он чуть прищуривается и тихо покашливает в кулак. Смеется? — Я совсем не против компании, — снова говорит Он. Его голос звучит… Хуа Чэн не может подобрать слово. Утешительно? Будто Он уговаривает ребенка оторваться от материнской юбки. — Но я… — Хуа Чэн открывает рот, чтобы рассыпаться в благодарностях за предложение и, как и до́лжно, уйти, но губы сами складываются в странные формы и выдают: — …пожалуй, присяду. Хуа Чэн бессовестно сдается, а веселая улыбка на красивом лице становится явной. Стул громыхает, пока Хуа Чэн его двигает. Рюкзак летит в ноги, энергетик все еще в руках — хочется за что-то держаться, чтобы не начать от нервов ковырять ногти. Он наблюдает за ним. Вроде — нет, определенно — Он делает какие-то одному Ему известные выводы. И, по правде, совсем не хочется знать, к чему же Он пришел. Когда они оказываются на одном уровне, столь близко, Хуа Чэну становится трудно дышать. Он не предусмотрел этот момент. Облачко едва уловимого парфюма касается обоняния. Не сладкий, не холодный, не общедоступный. Хуа Чэн никогда в жизни не чувствовал подобного аромата — деликатного и обволакивающего. Если бы ему сказали, что так пахнут небеса, он бы без раздумий поверил. — По-моему, я тебя раньше не встречал, — говорит Он. Хуа Чэн знает, почему в Его голосе слышится неуверенность. «У меня плохая память на лица», — это фраза звучит в каждом третьем интервью. — Скоро дебютируешь? — Нет. А почему вы спрашиваете? — Видишь ли, — Он чуть склоняет голову, неосознанно разглаживая этикетку на бутылке тонким пальцем. В Его движениях столько танцевальной грации, что, понаблюдай за этим еще немного, Хуа Чэн обязательно впадет в транс. — Ты похож на будущую большую звезду. У меня глаз наметан. Хуа Чэн хочет нервно сглотнуть, но сдерживается. — Вы действительно так думаете? — А отчего же не думать? В первый раз они встречаются взглядами в открытую. — Я не собираюсь становиться артистом. Для меня в этом нет нужды. Тишину прерывает звонок мобильного телефона. Хуа Чэн от неожиданности вздрагивает и отводит глаза. Он, кажется, тоже. Некоторое время роется в складках огромной толстовки и выуживает устройство; ведет холеным ногтем по экрану, чтобы принять вызов. Ну все, пора. Хуа Чэн и без того провел здесь непозволительно много времени. Не хватало только доставлять Ему неудобства своим присутствием во время разговора по телефону. Хуа Чэн тянется за рюкзаком, когда до тыльной стороны ладони дотрагиваются прохладные пальцы. Его пальцы. Не успев сообразить, что делает, Хуа Чэн отбрасывает чужую руку и отодвигается всем корпусом назад. Он слишком долго мечтал хоть раз прикоснуться к Нему. Так долго, что мечта стала способной убить сразу по исполнению. — Алло, да… Нет, не волнуйся. Да. Да, — Он прячет пальцы в длинный рукав, смотрит в сторону, как если бы там стоял собеседник. Сквозь густые пряди волос блестит и тут же исчезает золотая сережка. — Иду. Не надо, я сейчас буду. Сбрасывает вызов и опять поворачивается к Хуа Чэну с дежурной, а не искренней, как в начале, улыбкой. — Мне пора идти, — говорит Он. — Не буду тебя больше задерживать. Единственное… А впрочем, неважно. Еще раз спасибо за чай. Он без промедлений встает из-за стола, и Хуа Чэн порывается встать следом, но остается сидеть, будто камнем придавленный. И даже на прощание не успевает выдумать, что сказать. Простое «до свидания» почему-то представляется наихудшим из вариантов. Дверь за спиной закрывается с протяжным шуршанием. Хуа Чэн обхватывает правой рукой левую, где еще чувствуется призрак недавнего прикосновения, и закрывает веки. Кажется, он самый большой на свете идиот.