Принц нации

— Поезд дальше не идет, просьба выйти из вагона. Дорога до агентства превращается в полосу препятствий. Хуа Чэн, стоя на платформе, переминается с ноги на ногу, сжимает в карманах кулаки. Волнение подступает к горлу комом. Он направляется будто бы не в привычное место работы, а на страшный суд, и смотрит на окружающий мир так, точно видит его в последний раз. Город чинит новые преграды, только уже в виде уборочных машин, ради которых зачем-то перекрыли тротуар. Приходится кидаться через проезжую часть испуганным зверем, лишь бы успеть вовремя. Хуа Чэн бежит, надеясь, что не опоздает, но где-то в глубине таится все тот же подлый страх… Чего тебе бояться, идиот? Это же Он. Он! — уговаривает сердце, а разум загнанно вращается, мешая все в кучу, заставляя звезды мелькать перед глазами. В этой кутерьме Хуа Чэн сам не понимает, как оказывается у приоткрытых дверей репетиционного зала — запыхавшийся и с покрасневшими от холода скулами. — …конечно, у нас был сценарий. Скажи на милость, когда я выходил без него?.. Я сам не ожидал… Спасибо тебе, правда, я в порядке. Подожди-ка, — короткая встреча двух взглядов, — ко мне пришли. Завтра созвонимся. По контуру зеркала, что висит вдоль стены, горит приглушенный свет. От этого зал напоминает скорее место практик расслабляющих асан в йоге, а не пыточную учителя Мэя. Здесь и пахнет едва уловимо по-другому. Свежо и тонко. Се Лянь, поджав колени к груди, сидит на матах, сложенных в углу. Вместо свободной рубашки и узких джинсов, которые были во время интервью, — уютный костюм. Волосы рассыпаны по плечам. На тонком запястье поблескивает браслет-цепочка. Несмотря на полумрак, Хуа Чэн отмечает все, и это раз за разом производит на него впечатление чего-то нового и необыкновенного, невиданного прежде. — Сань Лан, — мелодичный голос касается самого нутра. — Заходи. Хуа Чэн бесшумно выдыхает и делает несколько шагов навстречу. — Привет, гэгэ. — Привет. Ты бежал? Взгляд у Се Ляня внимательный, пытливый. Хуа Чэн тушуется под ним. Чтобы чем-то занять руки, он начинает стягивать рюкзак и куртку. — Я быстро хожу, — скомканно отвечает он, переводя внимание за чужое плечо, и замечает… Рядом с Се Лянем, накрытое явно детским, судя по размерам, одеялом, лежит чье-то тело. Парень спрятал голову в капюшон, сложил руки на груди и вытянулся, как солдатик, не подавая признаков жизни. Се Лянь прослеживает направление, куда смотрит Хуа Чэн, и со смешком поясняет: — Не пугайся, это мой приятель Фэн Синь. Он спит. Не будем его будить, хорошо? Хуа Чэн знает, кто такой Фэн Синь. Телохранитель, личный помощник, друг и брат в одном лице. А еще самый удачливый человек на земле. Он ходил с Се Лянем в одну школу, закончил один университет, сопровождает везде, куда бы тот ни пошел, и сейчас мирно спит рядом. Хуа Чэн завидовать-то толком не может, потому что больше зависти — благодарность за Се Ляня. У этого смуглого парня на лбу написано — «верный», и это важнее всего. А что он когда-то спустил Хуа Чэна с лестницы, — дело прошлое. — Гэгэ, тогда уйдем куда-нибудь, чтобы его не тревожить?.. — Если он не будет чувствовать мое присутствие, то точно проснется, — беспечно пожимает плечами Се Лянь, не подозревая, каким откровением делится, и приглашающе хлопает по свободному месту сбоку от себя. — Иди сюда, Сань Лан. Это определенно какое-то заклинание. Зачем его об этом просят? Зачем идти именно туда? Зачем так близко? Хуа Чэн не думает. Как и в их первую встречу, все случается само. Завороженный, Хуа Чэн подходит, опускается на колено, опирается на руку. Садится. Кажется, это длится годы, но на самом деле проходит не больше нескольких секунд. Он ощущает своим голым локтем локоть Се Ляня через ткань толстовки. Вдыхает ненавязчивый запах какого-то средства для волос. Се Лянь говорит, но его голос лишь щекочет перышком по затылку, спине, животу, не доходя до сознания. Так нельзя. Взрослый Хуа Чэн, собрав все силы в кулак, вырывает себя, маленького, в реальность из дурмана, в котором мог бы плавать вечно… Вечно. Се Лянь наблюдает, слегка повернув голову. Его дыхание призраком скользит там, где заканчивается рукав футболки. Приглушенный свет падает на аккуратную спинку носа, подсвечивает длинные ресницы, очерчивает краешек губ. А в темной глубине расширенных от темноты зрачков вращается бездонная черная дыра, так резко отличающаяся от всей привычной мягкости, что Хуа Чэн вдруг теряется. Он бесхитростно хочет заглянуть глубже, понять, что перед ним, но Се Лянь отводит глаза. — Ты устал? Я же говорил, не стоит приходить в такое время. Хуа Чэн качает головой и хмурится. — Гэгэ устал сильнее, но он до сих пор на работе. Се Лянь дарит короткую улыбку и снимает с телефона блокировку отпечатком пальца. Ищет что-то в Вичате. Хуа Чэн вежливо смотрит в другую сторону. — Почему Лукас не добавил тебя в беседу? — между делом спрашивает Се Лянь. — Ему было не до того. Чтобы развеять атмосферу, Хуа Чэн коротко, но в красках рассказывает об издевательствах, которые пришлось пережить бедному парню за тайком съеденные баоцзы. — Неудивительно, что он все позабыл. Смех, что звучит в голосе Се Ляня, расходится по телу нежной волной. Хуа Чэн зарывается пятерней в волосы, чтобы отвлечься от ощущений. — Кстати, я не сильно понравился вашему учителю Мэю. — Уверен, ты ему очень понравился, просто он не умеет выражать свою симпатию. Хуа Чэн искоса бросает на Се Ляня взгляд. — Гэгэ, он сказал, что ты… хочешь поставить вместе со мной танец? В ответ Се Лянь внезапно протягивает ладонь, на которой лежат беспроводные наушники. — Послушай, пожалуйста. Когда Хуа Чэн берет наушники, теплые пальцы вздрагивают. Он досадует про себя — наверное, у него все еще холодные после улицы руки? — Послушай и скажи, что думаешь. Се Лянь включает на своем телефоне трек и подтягивает колени плотнее к груди. На мгновение кажется, что он готов уткнуться в них лбом, но сдерживается. Хуа Чэн делает вид, что не замечает этого, а в наушниках как раз начинает играть музыка. Странная. Не такая, какую Хуа Чэн ожидал услышать. Не энергичная, не яркая и не заводная — не поп, одним словом, и даже не лирическая баллада. Мелодия исполнена на фортепиано. Камерно, без слов и без посторонних инструментов. Сумрачно и подавляюще. Чудится, что вот оно, за этим аккордом последует разрешение, освобождение, но этого не происходит до самых последних секунд. И те заканчиваются ничем — затухают, как перегоревшая лампочка. Хуа Чэн снимает наушники и недолго молчит. — Это не из нового альбома? — скорее утверждает, чем спрашивает. — Не-а, — непривычным тоном отвечает Се Лянь, с крайним интересом разглядывая ногти. Больше Хуа Чэн ничего не говорит, хотя его и просили поделиться мнением после прослушивания. Он поднимается на ноги и протягивает руку, как бы приглашая — «попробуем?». Се Лянь с сомнением смотрит на предложенную ладонь, но, в конце концов, принимает ее. Хуа Чэн тянет его вверх, с затаенным трепетом ощущая вес чужого тела. Неожиданно по его предплечью проводят подушечкой пальца. — Прости, — Се Лянь тут же отдергивает руку и вынимает ладонь из захвата. — Интересная татуировка. Крохотная, никому не понятная надпись почти у сгиба локтя горит от касания. Знал бы Се Лянь, что это, решился бы он сделать то же самое? Навряд ли. — В детстве наколол, — приподняв уголки губ, бросает Хуа Чэн и отходит на середину зала. — Давай наденем по наушнику. — Давай, — соглашается Се Лянь. Они становятся друг напротив друга, боком к подсветке на стене. Се Лянь уже собирается включить запись с начала, но Хуа Чэн не может не спросить. Это кажется как никогда важным. — Гэгэ, почему именно я? Несмотря на незаконченность вопроса, Се Лянь все понимает и слабо улыбается, даже усмехается. — Думаю, эта музыка подходит для двух танцоров, а мы с тобой будем хорошо смотреться на контрасте. Звучит… неправдоподобно. Хуа Чэн вопросительно приподнимает бровь. Се Лянь качает головой, мол, «что-то не так?». — Не мог бы гэгэ пояснить, что он имеет в виду? — Сань Лан, — вздох, и улыбка становится шире. — Ну ты же видел себя. И меня сейчас видишь. По-моему, все и так ясно. Се Лянь явно не собирается углубляться в подробности того, что он считает «контрастом» или выдавать иные причины нахождения Хуа Чэна здесь. А хотелось бы… Но что-то подсказывает: излишний интерес неуместен. В наушнике начинает играть мелодия. Хуа Чэн на пробу делает пару движений рукой и корпусом. Се Лянь следит за ним и старается повторять зеркально. Музыка льется дальше, и нет смысла ее перематывать — мотив довольно однообразный, хотя и не лишенный оригинальности. — Раз, два, — шепчет Хуа Чэн под нос, пытаясь подобрать нужный темп. И настроение. Да, это оказывается не так просто. Произведение не печальное, не грустное, нет. Хотя есть в нем доля и того и другого. Это походит на длинный день без дождя, однако с тучами и тусклым солнцем. Тебе восемь, ты идешь по пыльной проселочной дороге из ниоткуда в никуда. У тебя никого нет, и ты сам не знаешь, кто ты такой. Хуа Чэн слабо помнит себя в том возрасте, ведь очень скоро у него появится нечто столь яркое, светлое и чистое, что в миг сожжет всю муть, которая заполняла жизнь прежде. Но он еще не забыл, как это чувствовалось «до». Музыка напоминает об этом. Вдруг Хуа Чэн обнаруживает, что остался в танце один, пусть физически их до сих пор двое. Се Лянь все так же повторяет движения, но взгляд — непроницаемый. Тот, кто наполняет смыслом каждый вздох, находится глубоко в своих мыслях, а возможно, где-то намного, намного дальше — в другом мире, где есть только пыльная дорога и тусклый солнечный свет. Хуа Чэну не страшно остаться в одиночестве на затерянном отрезке пути. Но ему жутко видеть, как Се Лянь бредёт там один. В попытке выдернуть из небытия Хуа Чэн протягивает открытую ладонь, будто хочет дотронуться до стены. Се Лянь непроизвольно делает то же самое. Они соприкасаются руками — одна чуть больше другой — и замирают. Хуа Чэн произносит фразу медленно, спокойно, украдкой проверяя реакцию: — Танец — это, прежде всего, доверие к себе. Се Лянь — очнувшись от слов ли, прикосновения ли — лукаво щурится. — Неверная цитата. Я говорил: «творчество — это, прежде всего, доверие к себе». Липкий страх понемногу рассеивается. Се Лянь здесь, и с ним все хорошо, но… — Вот как? — наигранно удивляется Хуа Чэн. — А я и не знал, что эта цитата принадлежит гэгэ.