Принц нации

Днем Лукас вспоминает, что не исполнил свой долг админа беседы, и на экране появляется оповещение: «пользователь lux_lux добавил вас в общий чат». Впрочем, самого Хуа Чэна мало волнует, куда его там добавляют. Все внимание занимает странное сообщение Се Ляня. Даже скверные впечатления от пробуждения слегка бледнеют на фоне новых недосказанностей. Мысли копошатся, как мыши под старым полом, и прогоняют весь вчерашний настрой. В итоге неконтролируемые приступы рефлексии доводят Хуа Чэна до жуткой догадки: а вдруг Се Лянь вообще не хочет с ним танцевать? Вдруг он решил, что ошибся? Что вовсе они не «смотрятся на контрасте»? Он ведь так и сказал — «поторопился»… А тут Хуа Чэн со своим «придумал хореографию». Идиот. Да что он придумал? Так, наброски… Се Лянь посмотрит и окончательно убедится, что промахнулся с выбором, но из-за своих безграничных доброты и деликатности не сможет выпроводить из команды. Единственное, наверное, постарается сократить совместную деятельность, что он уже и попытался сделать. А Хуа Чэн — полувменяемый из-за недавнего сна — не заметил намека. Резко кидает вбок. В сознание врезается скрип поезда о рельсы. Хуа Чэн едва успевает схватиться за поручень, чтобы предотвратить падение на близсидящих с постными лицами пассажиров. Из динамиков доносится голос машиниста: «Просьба сохранять спокойствие…». Вот бы искренне внять бесстрастному объявлению, но по мере приближения к агентству это становится все сложнее. Сегодня там не встретить Се Ляня, но его пронзительный взгляд будет преследовать везде — перед входом в здание, в холле, на афишах, что висят трофеями вдоль самых посещаемых сотрудниками коридоров. Личный Бог оценивающе посмотрит и незримо покачает головой. Наверняка разгадает и тот сон. Хуа Чэн не сомневается: со своими сдвигами по фазе он открыт для внимательных глаз, точно младенец в момент рождения — врачам. Уязвимый и страшный. И очень скоро Се Ляню все-все станет ясно. Погода внезапно портится, несмотря на то что синоптики не обещали изменений. У Хуа Чэна индивидуальный прогноз. Теплый пузырь, надутый неоправданно большими надеждами, розовый и душистый, как баблгам, лопнул и теперь липнет к куртке. Ветер, смрад из подворотен, ругань и серые прохожие вероломно сметают остатки схлопнувшихся иллюзий. Многомиллионный город предстает в своем самом неприглядном виде. Хуа Чэн снова притягивает к себе грязь. Нет. Он ее в себе носит — провинциальную, топкую, несмываемую грязь, которая всегда будет преградой между его миром и миром, где существует Се Лянь. Хотя бы сейчас не стоит на это малодушно закрывать глаза. Прошлое не стереть, личность — не перекроить, так что время подобрать сопли и перестать кормить свою мнительность. Хуа Чэн даже о встрече не смел недавно мечтать, а оно вон как сложилось. Надо благодарить за то, что было, и не желать невозможного. Магнитная карта с выведенными на ней крупными буквами G.C.I. пропускает через турникет. Хуа Чэн идет по знакомому больнично-белому коридору, но не видит его. Тело двигается на автомате, следуя знакомому маршруту. Вдруг, задушенно гоготнув, нечто неопознанное запрыгивает сзади и куда-то тянет, за что тут же получает точный, разученный с детства удар в живот. — Т-ты, — Сян Цзян отлетает к стене и кряхтит, потирая в районе желудка, — сдурел, чувак? — Это ты сдурел, — Хуа Чэн хмурится, оценивая причиненный ущерб. Вроде бил несильно. — Ничего умнее не придумал — сзади налетать? — За жопу боишься? — для пострадавшего напарник отходит слишком быстро и саркастично дергает выбритой бровью. — За спину, — недобро щерится Хуа Чэн. — Если ты мне ее сорвешь, будешь оплачивать лечение. — Да я, нахрен, пушинка в сравнении с тобой! Они выходят на улицу покурить. Вернее, Сян Цзян — у которого шапка заправлена за уши, отчего те торчат, как локаторы — пыхтит вейпом с запахом хвои. А Хуа Чэн, спрятав руки в карманы, стоит рядом и разглядывает шов, где асфальт переходит в здание; если задрать голову, она точно закружится, а самых верхних этажей все равно не разглядеть. — Рассказывай. — Что рассказывать? — Где пропадаешь. Хуа Чэн жмет плечами, пытается вопросом «как там парни?» перевести тему, но Сян Цзян не дает. Наклоняется, заглядывает в лицо. — У тебя депрессия, что ли? — интересуется он. — Нет у меня депрессии. — Тогда из-за своей несчастной любви страдаешь? Интересно, где-нибудь учат, как отвечать на подобную бестактность? «Нет» будет очевиднейшим враньем. Язык не поворачивается произнести это слово. А молчание само по себе ответ. Сян Цзян с легкостью угадывает, что прав. Хуа Чэн совсем размякает — сейчас его опять застебут. Но тут товарищ со всем возможным для своего вздорного характера участием говорит: — Да забей на нее. В сто раз лучше найдешь, с твоим-то фейсом. От сказанного хочется истерично рассмеяться, и едва удается себя сдержать. — Спасибо за поддержку. …но лучше Хуа Чэн не найдет никогда и нигде. Для него в принципе не существует понятий «лучше» или «хуже». Есть изумительный в своем великолепии оригинал, и на этом точка. — Эй, — Сян Цзян выпускает облако пара, и изменившийся порыв ветра заставляет вдохнуть приторный хвойный аромат, — если прям серьезно запал, у меня для тебя предложение. Бывает, отчаявшиеся люди слышат голос или видят какой-то образ, нередко посреди ночи, и начинают веровать, пусть до этого были ярыми атеистами. Ради спасения они готовы попасться на любой крючок, и неважно, что святой луч, увиденный ими в бреду страданий — свет фар проезжающей за окном машины. То же происходит с Хуа Чэном. Он отрывается от разглядывания земли и выжидательно косится на напарника. Не то что бы он сильно доверял затеям Сян Цзяна, но именно благодаря ему Се Лянь заметил Хуа Чэна, а потом нашел. Кто знает, что гений в пирсинге выкинет на этот раз. — Есть у меня один друг… — ободренный проявленным интересом напарник переходит на заговорщицкий тон. — Работает киномехаником. За ящик пива пустит в зал после закрытия и включит любой фильм: подлиннее или пострашее — на твой вкус. Сходишь со своей дамой сердца в кино и скажешь, что все места выкупил, типа как богатые в сериалах. Просекаешь? От воодушевления не остается и следа, а Сян Цзян все лыбится, полагая, что Хуа Чэн разделяет его энтузиазм. — Не вариант. — Ты хоть дослушай, — в глазах напротив вспыхивает «опять он ломается». — У всех знакомых девчонки с начала сеанса готовы целоваться, а после — сам понимаешь. Ну, «после» статистика хуже, примерно шесть из десяти удается развести на перепих, но ты не парься. Тебе она даст. Понаглей будь, и все. Хуа Чэн чувствует, как теплеет от ядовитого стыда. — Прекрати, — выходит резко. — Я же сказал, не вариант. — Хм-м… — задумчиво тянет Сян Цзян, изучая сконфуженного Хуа Чэна странным взглядом. — Она такая же нервная девственница, как ты, или?.. Она из нашего агентства? Если я ее знаю, тогда… Стоп, — палец, унизанный стальными кольцами, обвиняюще утыкается Хуа Чэну в грудь. — Только не говори мне, что она еще и знаменитость! Хуа Чэн тревожно озирается. Они стоят у самого входа, через который в G.C.I. попадают исключительно сотрудники. Лишь бы никто их не услышал… Слишком поздно приходит мысль, что разговор свернул куда-то не туда, а наверняка испуганное выражение лица становится для Сян Цзяна чистосердечным признанием: знаменитость. Сперва Хуа Чэн напрягается, готовясь словесно обороняться, но тут же решает — плевать. «Она — знаменитость». Потрясающе информативно. Конечно, со своими ветренностью и простодушием этот неуёмный парень как-то умудряется быть наблюдательным, но до правды ему — будь он хоть десять раз прозорливцем — никогда не докопаться. — Дай угадаю, она из женской группы? — в полголоса хихикает Сян Цзян и легонько пихает локтем. Хуа Чэн — мысленно прыгая с крыши здания, у которого они околачиваются — кривит уголки губ. — Ладно, не тупой, все понимаю. Кстати, я дружу с одним чуваком в охранке. Могу у него спросить, на каких этажах камер поменьше. Пообжимаешься там со своей девчонкой. Как тебе идея? — Плохая идея. — Все тебе не нравится… — констатирует обиженный несговорчивостью Сян Цзян и затягивается, выдыхая из носа две белые струйки. Хуа Чэн, желая остыть, прислоняется спиной к ледяной стене. Там есть один неудобный, но, скорее всего, архитектурно ценный выступ в районе головы, так что надо немного пригнуться. В таком положении можно почувствовать себя настоящим атлантом, взвалившим на плечи шестнадцать этажей. — Дай-ка. Сян Цзян с удивлением смотрит на протянутую руку и медленно отдает электронку. Он не брезгует — за время репетиций они столько раз обменялись слюной через бутылки, что анализы можно одни на двоих сдавать. Дело в том, что Хуа Чэн раньше никогда не курил. Принципиально. — Ты же не паришь, — озвучивает очевидное напарник. — Все до такой степени плохо? Хуа Чэн втягивает в себя белое марево, а затем выдыхает натужно, стараясь не закашлять. — Твои идеи в моем случае нереализуемы. Никто не пойдет со мной в кино, догоняешь? И… обжиматься по углам тоже не будет, — размышлять о подобных планах в отношении Се Ляня, мало сказать, неловко. — В общем, прибереги свои пасхалки с камерами для кого-нибудь поудачливей, чем я. — Жесть, — роняет Сян Цзян. — Все именно до такой степени плохо. — Держи, — Хуа Чэн отдает вредную игрушку хозяину. — Не рыдай. Когда крохотная доля чувств обличается в слова, дышать становится немного легче. Приунывший в знак солидарности Сян Цзян веселит, а привкус вейпа не столь противный, как ожидалось. На мгновение Хуа Чэн выпадает из своей тоски в какую-то философскую меланхолию. Небо кажется не серым, а ультрамариновым, намешанным с белилами и случайно попавшей в палитру капелькой газовой сажи. А что, если год назад стоило послушать школьных наставников и поступить в художественное училище, вместо того чтобы травить в пекинском смоге душу? Это — без оговорок — трусливо, но… — Какие люди! Хуа Чэн и Сян Цзян одновременно вздрагивают, причем не только от громкого оклика. К ним бодрым шагом подходит не кто иной, как… Лукас. Высокий, в оранжевом пуховике и желтой кепке. Он словно пришел с вечеринки, где все должны были вырядиться в кислотный. — Не смотрите так, — в тон своему костюму улыбается парень с чуть сонными глазами. — У меня куртка порвалась, другая в химчистке, третья потерялась… Ну а эту я у брата взял. Чего вы тут стоите, не заходите? Хуа Чэн с недоумением пялится на двух парней, которые обмениваются каким-то сложным рукопожатием, как из американских фильмов про подростков, и стукаются плечами. — Вы знакомы? Отчего-то этот факт повергает в смятение. Как если бы пересеклись две параллельные прямые, хотя ни по каким законам евклидовой геометрии этого не должно было произойти. — Давно уже, — Лукас чешет затылок, будто пытаясь припомнить — сколько. — И вы тоже, как я погляжу. Долгую секунду троица переглядывается, пока Сян Цзяна не распирает неудержимый взрыв хохота. — Мы прям как из того мема с человеком-пауком, — объясняет он свою реакцию и пародирует историческую позу. Лукас прыскает. — А Хуа Чэн теперь с нами, ты в курсе? От удивления Сян Цзян давится затяжкой. Естественно, он не в курсе. Внутри колет какое-то неприятное чувство. И потому что Хуа Чэн все скрывал, и потому что напарник, в отличие от него, так и танцует с начинающими артистами и трейни. С другой стороны, Сян Цзяна, кажется, не беспокоят подобные вещи. Он напрочь лишен соревновательного духа, никуда не грезит попасть и спокойно пускает любого в свой популярный тик-ток, который ведет, так сказать, «по приколу». — Офигеть! — искренний вопль. — И чего ты не рассказываешь, что тебя наш принц к рукам прибрал? Панибратское упоминание Се Ляня, да еще в такой компании и учитывая недавний разговор, втаптывает Хуа Чэна в асфальт окончательно, но никого из присутствующих не смущает его отрешенный вид — Сян Цзян привык, а Лукас, видать, начинает. Внезапно раздается спасительный звонок телефона. — Бля, чуваки, — Сян Цзян достает смартфон и кидает на экран быстрый взгляд. — Потом доболтаем, опаздываю на встречу. Он обменивается замудренным рукопожатием, хлопает по рукам и, подняв воротник черной косухи, удаляется полубоком. — Приглядывай за этим молчуном! — кричит напоследок, кивая на Хуа Чэна. — У него сердце разбито! Это самое сердце прошибает панический удар тока… Хочется в знак протеста заорать, остановить время, приложиться головой или втащить, в конце концов, болтливому и не к месту заботливому напарнику, но Хуа Чэн беспомощно обмирает. — Что?! — переспрашивает Лукас. — Сердце ему разбили! — громче повторяет Сян Цзян. — А-а-а… Да без проблем, полечим! Тяжелая рука приземляется на плечо и по-дружески треплет, выказывая намерение сдержать данное обещание. А Хуа Чэн, в попытке избавиться от ощущения непоправимости, крошит на мелкие кусочки завалявшийся в кармане чек.