Принц нации

Все заняты Се Лянем — спрашивают, как продвигается подготовка альбома, смеются, пользуясь случаем делают забавные селфи для официального Вейбо и периодически бегают по залу, точно детсадовцы играя в догонялки. Застывший в состоянии крайнего смятения Хуа Чэн игнорирует всеобщее веселье. Какое-то время он не в силах отвести от Се Ляня, так резко отличающегося от себя вчерашнего, взгляд. Не в силах до того момента, пока не осознает — насколько, должно быть, глупо и странно выглядит со стороны. Если кто-то заметит его сумасшедшие глаза… Медленно, чувствуя себя по меньшей мере горбатым Квазимодо, вынужденным прятаться под сводами Нотр-Дама, Хуа Чэн отходит к полюбившемуся месту у стены и прячется в спасительном телефоне, где принимается бездумно обновлять ленту. Лишь бы занять чем-то непослушные глаза. Лишь бы они не косились туда — на беспорядочную кучу планет, притянутых животворящим Солнцем. Хуа Чэну там нет места. Среди горячей Венеры, многоликой Земли и даже стылого, как мертвец, Урана он не кто иной, как Плутон, безжалостно вычеркнутый из системы за отклонение от несуществующей нормы. Ему предначертано летать по самой далекой орбите, один на один с безразличным космосом, без права на помилование. А Се Лянь и не подозревает, какая эпопея разворачивается у него под носом. Он привычно раздает ласку и внимание каждому в радиусе досягаемости и искренне, без какого бы то ни было умысла радуется производимому эффекту. Не возникает сомнений: он знает, что его безусловная открытость сводит с ума миллионы, и пользуется этим. Но ему можно. В правильных руках опасное оружие спасает, а не губит. Фанатская среда полнится как слухами, так и совсем правдивыми историями о том, что получить объятия национального принца, несмотря на его бешеную популярность, — вполне исполнимая мечта. Главное — оказаться в нужном месте и в нужное время. Был случай, одной юной фанатке после спетой совместно на концерте песни достался поцелуй руки. Фотографии этого эпизода мусолили не один месяц — и млея, представляя себя на месте той счастливицы, и злословя, что «уродина не заслужила такого жеста». Ревновать к четырнадцатилетней девочке Хуа Чэн считал ниже своего достоинства, но картинка склонившегося для поцелуя Се Ляня отпечаталась в голове намертво. Хуа Чэн из кожи вон лезет, чтобы блюсти мысли в целомудренной чистоте, но он никогда не мог отказать себе в одном — повоображать, как бы это было у него: на фансайне, на концерте или еще где-нибудь… Как он подошел бы обязательно с самым красивым букетом цветов. Сказал бы что-то глупо-романтичное вроде: «Вы освещаете мою жизнь. Я так рад, что родился в этой стране и в это время, потому что могу увидеть вас», и все в таком духе. (На откровенное признание в любви, даже по-фанатски, не хватило бы смелости). И после этого было бы самое желанное — поцелуй. Хуа Чэн поднес бы к губам изящные пальцы и… Получил бы свою безгранично большую и невыносимо крохотную частицу счастья — длиной в несколько долей секунды. А память услужливо растянула бы этот момент на десятилетия. К несчастью, на концерт и фансайн попасть так и не удалось: сначала было далеко и не было денег, а потом — просто не было денег. Но теперь… Теперь только семь-восемь шагов сделать, влиться в толпу, посмеяться над чьей-то шуткой и вот — Се Лянь прижмется виском к виску, чтобы сделать фото на фронталку, коснется шеи… Но Хуа Чэн стоит. Он будто приклеился к полу. А страх и смущение с аппетитом пережевывают внутренности и прекращать свою трапезу не планируют. — Ты что? — Ян Ли — вылитая бойкая староста класса, волнующаяся о социализации новичка — вырастает рядом. — Давай к нам. — Мне тут нормально, — уверяет Хуа Чэн и, не придумав ничего оригинальнее, добавляет: — Голова болит. — Ты какой-то бледный, — аккуратные бровки озабоченно хмурятся, а уже знакомая ладонь ложится на лоб. Хуа Чэн и запротестовать не успевает, лишь слегка отстраняется — лимит терпимости к чужим прикосновениям исчерпан на месяцы вперед. — И горячий. Не заболел? Может, таблетку? — Нет, все хорошо. Чувство скользящего по лицу цепкого взгляда заставляет повернуться. Но никто в их с Ян Ли сторону не смотрит. — Ты, случайно, не расстроился из-за моих слов? Хуа Чэн задумчиво протирает заляпанный отпечатками экран смартфона о штанину и прячет телефон в карман. — С чего бы? Ты же мне нагадала любовь до смерти. Любовь, которая будет меня жрать изнутри, пока я не сдохну, — злорадствуя над самим собой, мысленно комментирует сказанное Хуа Чэн и едва сдерживается, чтобы не взглянуть на него. Идиот. Не хватало так глупо спалиться. Ян Ли вздыхает с пониманием и участливостью, что создается впечатление, будто они делят какой-то печальный секрет, и качает головой. Это начинает раздражать. — Ян Ли, я… Едва Хуа Чэн собирается растолковать, что волноваться о нем не стоит и вообще нужно оставить его в покое, как в зал степенно вплывает хореограф Мэй. Именно вплывает. А потом гаркает так, что сразу ясно — он не боится сделать кого-нибудь из танцоров заикой. — Бестолочи! — он по очереди осматривает присутствующих. — И Се Лянь, — добавляет мягче и приветственно кивает головой. — Почему не разминаемся, товарищи? — Здравствуйте, учитель Мэй. Извините, это я всех отвлек, — Се Лянь невинно хлопает ресницами и улыбается ангельски. Безыскусный, а оттого слегка нахальный прием действует без осечек — моложавое лицо хореографа разглаживается, светлеет и снисходительно добреет. Неудивительно. Если бы Хуа Чэн удостоился такой улыбки, у него бы натурально пошла кровь из носа, как в каком-нибудь подростковом аниме. — Семь минут вам даю, — распоряжается учитель Мэй и присаживается на высокий стул, погружаясь в пучины онлайн-игр. Разминается Хуа Чэн спиной к Се Ляню. Потому что нет в этом мире человека, способного спокойно смотреть как тот, по чьим плечам ты нынешней ночью метафизически гулял языком, тянется в пояснице. Закидывает на подоконник то одну ногу, то другую. Завязывает волосы в низкий хвост… Пытка. Сейчас бы сходить в туалет и по старой доброй привычке искупаться под ледяной струей в раковине, но приходится ограничиться парой глотков из бутылки, которую Хуа Чэн прихватил до репетиции. И та уже согрелась — ни капли не помогает затушить огонь в груди. — Достаточно, — хореограф хлопает два раза и командует встать на свои места для «Дороги в небо». С первого захода — фиаско. Учитель Мэй обрывает прогон на первых десяти секундах. Второй раз получше, но все равно «хреново». Они начинают заново опять и опять. И Се Лянь тоже. Он танцует и… поет. Его голос, его движения — все это напрочь отбивает способность думать здраво. Хорошо хоть, мышечная память не требует интеллектуальной работы, и Хуа Чэн не путается в ногах. — Так. Стоп! Стоп! Стоп! Хореограф вскакивает со стула, размахивая руками, и выключает музыку. Глаза метают молнии, на лице — гримаса презрения, и что-то подсказывает, что даже обаяние национального принца будет здесь бессильно. — Вы совсем оборзели! — ревет учитель Мэй. Команда тревожно переглядывается, ожидая худшего. — Что с вами сегодня?! Забыли, что Се Лянь вместе с вами выступает? Полный бардак! Хуа Чэн, как в замедленной съемке, наблюдает за летящей изо рта учителя Мэя слюной. — Ты! — хореограф выбирает себе жертву в первом ряду. — Куда вылез? Предлагаешь видеооператору скакать тебе через голову?! Он, в отличие от тебя, не цирковой акробат! Парень, так и не вставший с колен, втягивает невезучую голову в плечи. Да и остальные тоже, догадываясь, что будут следующими, кто получит нагоняй. — А ты! — набрасывается взбешенный хореограф на девушку, что замерла рядом с Се Лянем — она была застигнута врасплох как раз на том моменте, когда выполняла совместный элемент. — Ты должна проводить ему по груди так, будто вы любовники! Пока что я вижу, как хрáмовую статую протирают от пыли! Без внимания Хуа Чэна не остается рука Се Ляня, которая незаметно поднимается за спиной девушки и с сочувствием ложится ей чуть выше талии. — Лукас! Куда зад отклячил? На горшок хочешь? Так сходи, мы подождем! — Спасибо, мне не надо. — Не дерзи! У меня на любую вашу дерзость десять своих. И ты. Ты! Черненький! — до Хуа Чэна далеко не сразу доходит, что обращаются к нему. — Что ты на Се Ляня пялишься, как на восьмое чудо света? Я тебе говорил, учись контролировать глаза! На него еще насмотришься, а сейчас будь добр… Дальнейшие слова превращаются в неразборчивое бульканье. Ноги слабеют. А пол теряет безопасную твердость. Это прелюдия разворачивающейся в реальном времени катастрофы. Наверное, Хуа Чэн вот-вот сорвется сквозь этажи, до самой парковки и ниже — в технические помещения, а потом — в ад. Он отчетливо слышит хруст расходящегося внизу бетона. И перед тем как все-таки свалиться в жгучее пекло позора, он с ужасом замечает, что Се Лянь, забыв убрать руку с женской талии, оборачивается к нему через плечо и смотрит — сначала вопросительно, а потом как-то… опасливо. Словно Хуа Чэн тут — восьмое чудо света. Прямиком из паноптикума. Теперь и гадать не надо — Се Лянь точно выкинет его из команды за «пяление». Кому понравится иметь маниакального воздыхателя под боком? Хотя нет. Не выкинет. Он просто не успеет, потому что сквозь землю Хуа Чэн провалится раньше.