Принц нации

— …да ты примерь, не артачься. У молодежи это сейчас модно. Качество отличное, производство Испания… Хуа Чэн кладет на прилавок три купюры по десять и, после их пристрастного и долгого осмотра, получает одну пожеванную пятерку. Продавщица напротив — в ширпотребной кофточке «шанель» и с завитыми на бигуди короткими волосами — поджимает намалеванные губы и лупит тупые, как у рыбы, глаза. Впрочем, это не мешает им быть осуждающе-подозрительными. Она так вертелась, так хотела впихнуть какую-нибудь ненужную тряпку, что, получив в ответ на старания вагон и маленькую тележку игнора, резко поменяла отношение к клиенту. Из «голубчика» Хуа Чэн переквалифицировался едва ли не в вора-рецидивиста. До свидания никто не говорит. Хуа Чэн молча забирает покупку и проходит мимо полок, наполненных пестрым, но мрачным барахлом, на выход. Снаружи такая же эклектика в стиле безумного шляпника. Под пластиковым навесом рынка висят цепи, которые держат решетки, утыканные сумками из искусственной кожи, трусами, галошами, бюстгальтерами, мухобойками, зарядками для смартфонов и селфи-палками. У расположения этих вещей нет логики, а если и есть, то она доступна только избранному кругу лиц. А вот, собственно, и те самые лица. Хуа Чэну не без оснований кажется, что сегодня, пока длилась репетиция, мир по-тихому захватили участники большого фрик-шоу. Иначе как объяснить, что он шел домой, но оказался сначала в темной подворотне, где столкнулся с не особо дружелюбными на вид мигрантами, а потом вырулил на вещевой рынок, где его окружила толпа скроенных по кривым лекалам торгашей, стариков и псевдо-фуэрдай, которым для стрима понадобилась новая реплика. Еще недавно подобный контингент, кроме, пожалуй, жертв современной моды, был для Хуа Чэна привычным. Он рос среди людей, слепленных из нищеты, физического и душевного уродства, простоты, доходившей до тупости, и невежества. Среди них было одиноко. Но когда они сменились на светлые, холеные лица, одиночество никуда не делось. Чужой среди чужих, чужой среди своих. Наверное, когда боги создавали человеческое существо по имени «Хуа Чэн», они не придумали, для чего они вообще это делают. То-то он рикошетит от Се Ляня, как некачественная пуля. Хуа Чэну нет места ни среди маргинальных элементов, ни, тем более, среди любимцев судьбы. Рынок шумит. Сумки Louis Vuitton, трусы Calvin Klein и бомберы Gucci хлопают о железные сетки, растревоженные неаккуратными покупателями. Эти вещи говорят: «ты здесь, потому что ты такая же подделка, как мы. Ты ширпотреб. Все это замечают. Становись с нами в ряд». И правда на их стороне. Покинув комиссионку под оригинальным названием «Бейджин Фэшн», Хуа Чэн резким движением срывает этикетку с черных перчаток и надевает обновку. Ощущения странные. В последний раз он носил перчатки — те были большие, резиновые и стягивали руки по локти — когда работал в рыбной лавке классе в седьмом, всего пару месяцев. А рыбная вонь, кстати, не выветривалась до конца учебного года, о чем красноречиво свидетельствовали сморщенные носы одноклассниц. Благодаря одноклассницам и их носам Хуа Чэн скоро сообразил, в какую ядовитую среду попал, и поспешил найти новую подработку. Однако его волновали не девчачьи мордашки с выражением отвращения на них. Дело было, как всегда, в одной особенной мордашке. Хуа Чэн на этот счет разволновался так, будто южный ветер реально мог донести с его рук запах тресковой печени прямо до носа Се Ляня. Но сложно переоценить тревоги тринадцатилетнего подростка. Хуа Чэн сменил подработку, стал тщательнее мыться и следить за внешностью. Желая убедиться, что не помешался умом окончательно и не найдет себя сейчас в старом доме папаши-алкаша после долгого сна, Хуа Чэн стягивает черную кляксу с ароматом синтетики с руки и шарит во внутреннем кармане куртки. Пальцы касаются мягкого, теплого, драгоценного, пахнущего тем самым парфюмом — того, что он не смеет надеть. Возле сердца лежат белые варежки Се Ляня. Варежки, на которых заклеймили пренебрежительную фразу, резанувшую по живому.

***

На вопрос Се Ляня «почему ты здесь, я же просил прийти позже?» Фэн Синь отвечает: «тебе пора домой». Часы показывают начало седьмого. Се Лянь выглядит озадаченным, но не спорит. Просит пуховик, чтобы одеться, и, искоса посмотрев на Хуа Чэна, очень вежливо намекает Фэн Синю, чтобы тот на пару минут закрыл дверь в раздевалку. «Зачем?» — звучит резонно. Зачем закрывать дверь, если всего лишь собираешься надеть куртку? К тому же там сидит танцор-новичок. Фэн Синь совсем не смотрит на Хуа Чэна, но чувствуется, что все его внимание приковано вовсе не к подопечному. Когда Се Лянь сам пытается осуществить свою просьбу, в проеме возникает кроссовок. Дверь остается открытой. Се Лянь надевает куртку, отдает Хуа Чэну зеленую баночку крема со словами «я напишу, как им пользоваться» и вытаскивает из кармана белые варежки. — Возьми, Сань Лан, не морозь руки. И тут звучат эти брезгливые, на мгновение показалось даже испуганные, слова: — С какой стати ты их ему отдаешь? Се Лянь в искреннем недоумении сводит брови и интересуется: — А в чем проблема? Тогда Фэн Синь смотрит на Хуа Чэна. «Проблема в нем», — провозглашает его взгляд, и Хуа Чэн нисколько не удивляется. Он привык принимать плохое отношение как должное. Поражает другое. Вчера Фэн Синь излучал в его сторону добродушное безразличие — как к экзотической зверюшке, интересной только зоологам. Теперь же он настроен, как минимум, истребить поганую неведомую тварь, пожравшую всю его семью. — А никаких, мать его, проблем, — истеричная нотка в голосе и странное движение головой взад-вперед убеждает в обратном. — Если ты готов, пошли. — Ну пошли… — с расстановкой произносит Се Лянь и подхватывает рюкзачок с брелком-котом, инкрустированным цветными камушками. Слабый звон украшения, блеск камней, лицо Се Ляня, вдруг гордое и беспристрастное, какое нередко бывает у него на сцене — все эти несвязанные детали пригвождают Хуа Чэна к лавке. Он сидит, ссутулившись и сжав кулаки до побелевших пальцев. Он опять тот мелкий оборванец, бродяжка в грязных бинтах, который выскочил посреди концерта и навел своим появлением беспорядок в расписании знаменитого артиста. Будь Хуа Чэн раза в три меньше, Фэн Синь наверняка воспользовался бы старым трюком и спустил его с лестницы. А если узнал?.. Хотя нет, нереально. Хуа Чэн имеет довольно плачевное самовосприятие, но не признать, что стал объективно нормальным парнем, которого с тогдашним пацаном связывает лишь цвет волос, не может. А Се Лянь между тем кусает губу, ведет с Фэн Синем непонятный диалог взглядами и уже готов сделать шаг на выход, но задерживается, чтобы оставить на лавке варежки. — Надень их. Когда они уходят, Хуа Чэн сидит, не двигаясь, еще с полчаса. Ему бы радоваться, что Се Лянь отличил его от других, пишет ему, одолжил варежки, но то, как отреагировал Фэн Синь, войдя в раздевалку и застав их за… За чем? Что он подумал? Что Хуа Чэн выпрашивает внимание у знаменитости, а Се Лянь потакает из жалости вчерашнему — даже не трейни — уборщику? Должно быть, мерзкая картина. И хуже всего то, что другого объяснения происходящему нет.

***

Какой же долгий, долгий день… Вывески стали гореть не так ярко. Освещение дают только тусклые традиционные фонари под потолком, которые служат приманкой для туристов. Люди вокруг — армия бесплотных теней. Хуа Чэн ищет, как бы выбраться из сумеречной галлюцинации, но забирается только глубже. — Подскажите, где выход? — Эти по семь, а эти по двенадцать, — отвечает тощий торгаш в потрепанной кепке, указывая на разложенные перед ним батарейки и аккумуляторы. Хуа Чэн раздраженно выдыхает сквозь стиснутые зубы и продолжает свой путь наугад. К тому времени, как он в полной мере вживается в роль подопытной крысы, которую безликие гиганты в белых халатах посадили в лабиринт и теперь наблюдают, как она хаотично мечется по своей тюрьме, на телефон приходит сообщение. От Се Ляня. И отчего-то Хуа Чэн не чувствует радости, несмотря на то что сердце по-прежнему сжимается от сладкой тревоги. Он получает что-то, предназначенное не ему. Что-то, что не заслужил. Но он слишком слаб, чтобы отказаться от той милостыни, которую Се Лянь, сам того не зная, ему подает. HRH_XL: Сань Лан, нанеси на ночь крем, который я тебе дал. Только наноси толстым слоем. Он не жирный, поэтому не испачкаешься. Этот крем отлично заживляет, поверь. Имею наглость считать, что я плохого не советую, ахах *нервно смеющийся эмодзи* Но сразу предупреждаю — запах не очень приятный, зато состав натуральный! SanLang321: Спасибо, гэгэ, сделаю, как ты сказал. HRH_XL: Варежки надел? Никогда Хуа Чэну не задавали подобный вопрос. Он не помнил, чтобы кого-то интересовало, надел ли он, например, шапку или не пропустил ли он обед… А он и не нуждался в подобном. По крайней мере, так ему казалось до настоящего момента. В качестве ответа Хуа Чэн присылает фотографию руки в черной перчатке на фоне красных фонарей. SanLang321: Когда увидимся, верну твои варежки. HRH_XL: Не стоит. Пусть у тебя останутся про запас. Еще одно «спасибо» ощущается чрезмерным, и Хуа Чэн решает промолчать. HRH_XL: Ладно, Сань Лан, хорошо тебе провести вечер. Они прощаются на полуслове. Им обоим как будто еще есть, что сказать. У Хуа Чэна, естественно, слова для Се Ляня не поместятся во все томá Всемирной энциклопедии. А вот что мог бы сказать Се Лянь — загадка, которую не получается решить до самого дома. До ночи Хуа Чэн все-таки выбирается с рынка. Находит остановку общественного транспорта и дожидается нужный автобус. Белые варежки лежат во внутреннем кармане и касаются груди мягким теплом. Так люди несут домой найденного на улице котенка — с осторожностью и трепетом. Вернувшись в квартиру и первым делом помыв руки, Хуа Чэн откладывает телефон подальше и достает с верхней полки шкафа подарочную коробку, в которой никогда не бывало подарков. Торжественно ставит ее на стол, садится на стул и, слегка помедлив, поднимает крышку. Внутри лежат сокровища — брелок, коллекционные карточки, диски, потрепанный жизнью фотобук в мягкой обложке, купленный уже бэушным, несколько модных журналов, старый скетчбук с однотипными зарисовками и самый странный предмет коллекции — неоткрытая бутылка воды. Се Лянь принес ее в их вторую встречу. Пальцы осторожно проходятся по содержимому коробки, расчищая место для новой вещицы. Белые варежки ложатся между карточками и стенкой коробки, как влитые. Хуа Чэн сидит перед своим маленьким алтарем в гипнотическом оцепенении достаточно долго, чтобы затекла шея. Это все немного странно… Нет, это очень странно, и Хуа Чэн не сможет жить дальше, если кто-нибудь когда-нибудь все это обнаружит. Но когда он один, ничто не мешает отпустить себя и тихонько сходить с ума. Сдержаться не получается. Хуа Чэн достает варежку и прикладывает к лицу, глубоко вдыхая аромат парфюма. Голову тот кружит сильнее опиума. Надо бы спрятать варежки в пакет, чтобы запах не выветривался как можно дольше, потому что, если Се Лянь его оставит — а он оставит — и Хуа Чэн вновь окажется один на один со своей одержимостью, у него будет чем себя утешить. Не покидает предчувствие, что время расплаты за прикосновение к мечте наступит совсем скоро.