Десять лет назад.
Виктория сидит за небольшим обеденным столом, опустив голову и вчитываясь в анкету добровольца для прохождения срочной службы в армии. Самый отвратительный подарок на день рождения, если честно, но она его ждала уже довольно давно, стараясь успокоить себя тем, что до восемнадцати точно сможет сбежать из этого проклятого города и дома. Куда-нибудь далеко, где никто не будет судить её по внешнему виду или сравнивать с отцом, которым нужно гордиться. Найти себе хобби и друзей, которые помогут залечить старые раны и обрести то самое спокойствие, описанное в дневнике матери. Вот только жизнь к Виктории относилась отвратительно. Каждый раз дарила ей целый мешок проблем, а потом наблюдала со стороны и, наверное, надеялась на то, что она наконец-то сломается и повторит судьбу матери, сбежав из этого мира. Но девушка почему-то не сдаётся и терпит всё это, стараясь не плакать в подушку, умоляя всё это остановить. Если в этом доме отец услышит хотя бы намёк на всхлип или слабость, то изобьёт военным ремнём ноги и спину, заставляя повторять армейский устав. Ей бы хотелось быть такой слабой и одновременно сильной, как те девочки из класса с их увлечениями модой, походами в торговые центры, в парки аттракционов и участием в бесконечных разговорах на разные темы. Они всегда настолько звонко и приятно смеются, что Виктория начинает им завидовать в такие моменты, потому что и правда хочет быть вместе с ними. Влиться в этот социум, улыбаться и обсуждать свой день, пока другие девочки будут заплетать ей волосы. Но она — всего лишь тень, которую вспоминают только в том случае, если нужно сорваться. Виктория никогда им не отвечает и просто терпит, боясь причинить боль или как-то навредить. Можно сказать, что она любит людей — в какой-то степени — и закрывает глаза на их провинности, оправдывая всё это плохим днём, настроением, оценками или звёздами, которые сегодня не сошлись. Всё равно, когда будет очередное спортивное соревнование — они обязательно к ней обратятся за помощью, а она не откажет, пытаясь мягко улыбнуться. Нужно просто быть добрее ко всем, и люди в ответ потянуться к ней уже с более хорошим настроем. — Подписывай, — строгий голос отца заставляет вздрогнуть, отгоняя ненужные мысли. — Хорошо, — медленно кивает девушка и подписывает соглашение на службу, чувствуя, как сзади что-то разрушается и взрывается. — Через неделю будет отправление. — Так быстро? — тихо спрашивает Виктория, поднимая голову. — Я уже договорился за тебя. Ты должна быть рада тому, что хотя бы так отблагодаришь меня за своё воспитание и то, что я не отправил тебя в приют, бесполезная тварь, — выплёвывает мужчина и, выходя с кухни, забирает листок со стола. — Я благодарна вам, полковник Эванс. Стоит просто согласиться с ним, чтобы в очередной раз не выслушивать в свою сторону то огромное количество оскорблений, которые повторялись из раза в раз, а потом не стоять по стойке смирно, тренируя самоконтроль с помощью десяти ударов по разным болевым точкам. Под одеждой и без того скрывается множество синяков, а он будет в очередной раз бить в одни и те же места, чтобы избежать разбирательств с опекой и сделать больнее, чем в предыдущий раз. Настоящая пытка. Виктория тяжело вздыхает и опускает локти на стол, пряча лицо в ладонях. Если это всё не плохой сон, то она и правда уже через неделю окажется в учебном центре и её будут готовить к чему-то страшному, не обращая внимания на то, что она этого боится больше всего на свете. Её же могут отправить спустя некоторое время в место похуже, чем то, где был отец. Вдруг ей и правда придётся убивать любого, кто будет неправильно дышать или говорить на другом языке? Что ей делать в таком случае? Спасаться самой, теряя человечность и обретая новые шрамы, или спасать других, становясь врагом страны и отца? Девушка вздыхает, пытаясь отогнать от себя подобные мысли. Это же будет лёгкая служба на четыре года и переживать из-за всего этого не стоит, верно? Её никто не отправит на поле боя, как пушечное мясо, когда она не знает, как вести себя в таких ситуациях. Она просто опять загоняет себя в тупик и ожидает худшего, когда нужно верить в лучшее. Необходимо просто успокоиться и принять эту новость, как повод для долгожданного побега на другой конец страны после службы. Как раз будут и деньги на первое время, да и от отца позволить себе отдохнуть, восстановив не только тело, но и душу. Ещё она сможет завести себе друзей в части и проводить с ними время, как и хотела. Точно. Просто эта дорога будет сложнее, но она будет стоить того, ведь этот ад наконец-то закончится.× × ×
Виктория садится на койку и, стараясь сохранять самообладание перед мужчиной, нервно смеётся, наклоняясь вперёд. Пока другие радуются своему распределению на службу, она готова выть от обиды и неконтролируемой злости, которые плавят её слишком быстро. Как такое вообще могло произойти? Девушка хватается за волосы и оттягивает их, пытаясь вспомнить момент, где она могла так сильно ошибиться. В её бланке же точно стояла галочка напротив всех пунктов со службой в штабе, но почему сейчас она слышит другое?«Эванс, тебе переводят к морпехам».
Эта фраза выжигается клеймом на теле Виктории, и ей впервые за службу хочется дезертировать, прячась от всех в каком-нибудь доме в лесу, где её никто не сможет найти. Всё же так хорошо начиналось, а теперь её буквально отправляют на тот свет, переводя к настоящим монстрам, которые просто сожрут девушку и не подавятся, посмеявшись с её слабости. Они ведь будут такими же, как и отец. Она точно это знает, потому что семнадцать лет жила под одной крышей с бывшим морпехом, вернувшимся из Вьетнама. А там — действующие, которые, скорее всего, выходят на службу как в отпуск, чтобы снять с себя накопившийся стресс. Страшно. Они убьют её. Точно убьют и не дадут вернуться на свободу без этих тренировок. Виктория чувствует, как её начинает трясти и как слова застревают где-то в горле, не давая сообщить то, чего она не хочет. Она хочет домой, потому что знает, как себя вести, чтобы успокоить отца и избежать наказания, а тут — не имеет понятия, что делать дальше с вываленной на неё информацией. Мужчина присаживается на корточки перед Викторией и аккуратно кладёт ладонь ей на плечо. Она вздрагивает и резко выпрямляется, сглатывая противный ком в горле. — С тобой всё хорошо? — Да, — кивает Виктория, поджимая губы, — всё хорошо. Нет никаких проблем. — Ты же знаешь, что мне нельзя врать. Ты так разочарована, что тебя определили к морпехам, а не к снайперам, да? — мужчина качает головой, потирая пальцами переносицу. — Без тебя знаю, что стоило к ним отправлять, но кто же знал, что так получится. Не расстраивайся. — Что? — девушка медленно моргает, пытаясь понять происходящее. — Как? — Потом попросишь, чтобы тебя перевели в ту часть, где ты хотела служить, — спокойно объясняет мужчина, пытаясь успокоить её. — Я договорюсь там, если что, всё отлично будет. — Нет, — она машет рукой, — вы сказали, что я хотела к снайперам? — Да, ещё и к сапёрам. Все удивились с того, что ты решила так сделать, а сама-то говорила, что в штабе будешь работать. Ну даёшь! — Так и планировалось… — Но твой бланк говорит о другом, — мужчина изгибает бровь, скрещивая руки на груди. — Может, ты забыла? — Нет, я правда хотела проходить службу в штабе, — Виктория резко встаёт с койки. — Можно же прямо сейчас перевестись, да? Места же ещё есть? Правда? — Ты не можешь этого сделать, — он отрицательно качает головой, — всех уже распределили, а ты сама понимаешь, что это будет нечестно по отношению к другим ребятам из твоей роты. Я, конечно, уважаю твоего отца, но… — Я вас поняла, — девушка опускает голову, — извините, что проявила такую наглость по отношению к офицеру старше меня по рангу. — Прощу один раз, потому что ты у нас ещё сопля зелёная, — мужчина кладёт ладонь на макушку Виктории и улыбается. — А насчёт других офицеров не беспокойся. У них… Она пропускает его слова мимо, пытаясь сдержать истерику, которая может начаться в любой момент из-за этой несправедливости. Может, её родители или она и правда натворили что-то настолько ужасное, что теперь расплачиваться за всё приходится именно Виктории. И именно по этой причине буквально всё, что происходит в её жизни, — это верная дорога на тот свет, где её больше никто не потревожит и она сможет спокойно отдохнуть. У неё заканчиваются силы на то, чтобы верить в лучшее и быть оптимисткой в этих условиях. Она двенадцать лет терпела тренировки отца, пытаясь получить его одобрение и похвалу, но вместо этого мирилась с презрительными взглядами, оскорблениями и побоями, чтобы не забывать своего места. Четырнадцать лет убирала его бутылки из-под дешёвого алкоголя, стараясь не попадаться ему на глаза. Всё школьное время выдерживала оскорбления от сверстников из-за одежды и синяков, но старалась верить в хорошее. И всё это терпение привело к тому, что на неё скидывают ещё более тяжёлый груз, требуя, чтобы она вновь потерпела. Сколько ещё это будет продолжаться? Когда это всё наконец-то закончится, чёрт возьми? Когда? Виктория сжимает челюсть, давая себе мысленную пощёчину. Не стоит о таком думать — стоит успокоиться и потерпеть ещё немного, как учили. У неё точно наступит белая полоса, если она не будет сдаваться и продолжать бороться, доказывая, что она сильная и справится со всем этим несмотря ни на что. Всего лишь подождать три с половиной года, которые пролетят по щелчку пальцев. Первые полгода после перевода к морпехам всё проходило и правда настолько быстро, что Виктория просто не успевала зачёркивать дни до окончания службы. Когда мысленно она была в начале понедельника, то в реальности уже был конец пятницы. Всё просто смешалось в одно месиво, которое невозможно было разобрать на части и оценить положение дел, взвешивая хорошее и плохое. Просто цикл, повторяющийся день за днём и заставляющий потеряться в этом быстром течении среди постоянных тренировок и лжи от вышестоящих. Ей объяснили, что этот перевод не был ошибкой, а наоборот, удачным случаем, чтобы она проверила свои силы в более сложной работе — как корреспондента на бумаге и солдата на поле боя. И в конце всегда добавляли, что её физическая подготовка слишком хороша, чтобы прятать ту в штабе. Это большая удача и талант, которые редко встретишь. Если бы они узнали, как она это всё получила, то и дальше говорили про свою удачу и этот отвратительный талант? Это был, чёрт возьми, адский труд, который не стоил всех потраченных сил, нервов и слёз. Она не хотела быть сильной и служить в армии как доброволец. Она просто хотела быть такой же, как все остальные: веселиться с друзьями, падать с велосипеда или скейтборда, делать смешное лицо на фотографиях, пить сладкий молочный коктейль в парке развлечений и начать с кем-нибудь встречаться. Но она получает другие вещи, которые бьют уже по собственным убеждениям и принципам, заставляя сомневаться. Это обычная усталость, накопившаяся за эти восемнадцать лет. Нужно ещё немного подождать, и всё это закончится после многочисленных изнурительных тренировок в жару и учебных боёв. Нельзя сдаваться сейчас, пока она не исполнила каждую маленькую мечту, которая ей снилась и давала повод жить дальше. Виктория должна справиться для самой себя, а не для кого-то ещё.Но в итоге она проиграла спустя ещё полгода.
Виктория сидит на корточках около армейской палатки, выкуривая вторую сигарету подряд и вытирая со лба пот. Чёрт, это всё уже перестаёт походить на обычную неудачу или проклятие, как она думала раньше. Жизнь буквально отправляет её в те места, где у неё в одно мгновение может оборваться жизнь, и никто не будет об этом переживать и скорбеть, говоря лишь, что она была таким хорошим человеком. Жаль, что умерла так рано. Иногда доходит даже до того, что Виктория останавливается на дополнительных тренировках и, получая удар в скулу, падает на горячий песок, автоматически проигрывая. Вот только в мыслях она уже давно далеко отсюда и совершенно не переживает о подобной мелочи. Нет, единственное, что её беспокоит в такие моменты, — сможет ли она вообще дожить до двадцати лет? Многие ребята даже до двадцати пяти не смогли прожить в этом месте. Умерли раньше, чем успели вернуться к семье, и из-за этого правда хочется плакать, потому что всё это так несправедливо по отношению к ним. У некоторых же были дети, родители, партнёр, а они просто исчезли с лица земли, оставив после себя только металлический жетон. Виктория прикрывает глаза ладонью, чтобы не показывать предательские слёзы и ещё раз смириться с тем, что люди, которых она видела вчера, больше не вернутся и не позовут её поесть или покурить, рассказывая о жизни за пределами этого ада. Если бы она была чуть сильнее, получилось бы у неё их спасти? И тогда она опять смогла бы слушать их истории. Это всё из-за неё. Это она во всём виновата. Глаза начинает жечь, и, выронив сигарету из пальцев, Виктория садится на землю, прижимаясь подбородком к коленям. Она ненавидит это место так сильно, что хочется выть и расцарапать ножом собственное тело, уничтожив этот запах пороха и смерти, который их всех здесь преследует. Им даже не дают времени на то, чтобы оплакать покойных и написать письмо от всех для их семей, извиняясь и принося соболезнования. Они ведь тоже могут не успеть это сделать и не вернуться завтра. Почему именно они оказались в такой ситуации? Они не виноваты в этом — просто выполняют приказ, не обращая внимания на чужие трагедии. У них и своих полно, но всем почему-то на это абсолютно всё равно. Люди, с другой стороны, просто набрасываются на них с проклятиями, пожеланиями смерти, и иногда у них бывает за спиной оружие, которое они готовы применить в любое время. Виктория даже и не вспомнит точное количество людей, которые умерли из-за этого от её руки и какого они были возраста. Они падают на землю, смотря на неё стеклянными глазами, а она лишь идёт дальше, не убирая оружие далеко. Всё равно здесь все умрут — и она, и капитан, и рота, и люди с другой стороны. Но помнить она будет только своих, и продолжать себя винить — тоже. Если у неё получится вернуться с этой войны живой, она придёт и извинится перед всеми. Упадёт в ноги и будет молить о том, чтобы они продолжали свободно жить дальше в память о тех, кто больше не вернётся, а она заберёт с собой всё плохое в дань памяти. Пусть это в какой-то степени и глупо, но для неё это единственный правильный вариант. Кто-то садится рядом с Викторией и вздыхает, закуривая сигарету. Она поднимает голову и смотрит на профиль их уже старого капитана, который уже не раз бывал в таких местах, но до сих пор оставался добрым человеком, несмотря на те невидимые ножи на спине от войны. — Мне рассказали, что ты опять играла в ножички, — вздыхает мужчина, наклоняясь вперёд. — Сколько раз просил тебя не делать этого, Ви? — Слишком часто, чтобы запомнить, — девушка запрокидывает голову назад. — А я просила вас не курить, когда я сижу одна. Не получается закурить рядом с вами, капитан Арджент. — И правильно, тебе пора бросать курить, а то взяла с нас привычку, — он качает головой. — Тебе это всё не подходит. — Я знаю. — Возвращайся домой и начни жизнь с чистого листа. — Не могу. — Ты просто этого не хочешь, — возражает мужчина, — Эллисон как-то тоже говорила, что не может, но она просто не хотела. У всех детей одинаковые отговорки. И это сравнение застревает не только в горле, но и в сердце — из-за того, что все здесь знают его дочь и причину такой заботы в сторону Виктории. Мужчина видит в ней свою мёртвую дочь, которая была её ровесницей, но погибла при трагичных обстоятельствах, пока он проходил службу. Она стала случайной жертвой, когда возвращалась домой после дополнительных занятий в балетной школе. Её приняли за дочку богача и ограбили, ударив ножом в горло. Капитан узнал это, когда проходил службу, и сердце его было разбито по многим причинам. Пока он защищал людей, жертвуя собой, там — в месте, где нет войны, — люди спокойно убивали себе подобных, не сожалея об этом. В то время как те, кто находился здесь, мечтали наконец-то смыть с рук и лица чужую кровь и поселиться где-нибудь далеко, где будет спокойно. И эта разница пугала своей иррациональностью. Почему они не могли жить спокойно? Почему они решили убивать там, где нет войны? Может, именно таких людей стоит отправлять сюда? — Ви, я знаю все те разговоры, которые ходят про моё отношение к тебе, — неожиданно начинает мужчина, вжимая окурок в землю, — но я просто сидел и ждал момента, когда ты наконец-то мне скажешь об этом. — Не хочу сейчас начинать этот разговор, — она пожимает плечами, — давайте завтра, хорошо? — Мы можем завтра не вернуться, а мои просьбы об уезде домой ты не слушаешь. — Вы не можете не вернуться, — Виктория делает упор на последних словах, стараясь не выдать дрожь в голосе. — Всякое может быть, а умирать с подобным грузом я не хочу. Задай тот вопрос, который тебя мучает. — Почему вы не мой отец? — Что? Ви, — он кладёт ладонь на плечо девушки и наклоняется вперёд, — о чём ты? У тебя же хороший отец, который присылает тебе письма каждый раз, как получает возможность. — Вы не читали их? — она резко встаёт на ноги и закусывает губу. — Точно не читали? — Нет, это не моя работа. — Хорошо. Тогда, — она делает глубокий вдох и выдох, — это была просто шутка, а вы о чём подумали, капитан Арджент? — Ви… — Сказала же, что просто пошутила, а вы мне поверили. — Я не вижу в тебе свою дочь, но… — Всё хорошо. — Не перебивай. Я не вижу в тебе свою дочь, но ты стала мне родной, как и для многих, кто здесь находится. Мы все переживаем за тебя, потому что каждый раз ты сидишь здесь одна и плачешь. — Я не плакала. — Не нужно врать. Все уже заметили это, а я просто устал за этим молча наблюдать. — Но я правда не плакала. Со мной всё хорошо. — Ви, это место не для таких детей, как ты. Возвращайся домой. Все хотят для тебя лучшего, потому что мы одна семья, которая здесь должна держаться друг за друга. — Но со мной… — девушка начинает заикаться, чувствуя, что скоро заплачет. — Со мной правда… всё хорошо. — Ви, тебе всего лишь восемнадцать лет! — мужчина повышает голос. — У тебя ещё вся жизнь впереди, а ты сидишь здесь с нами и жертвуешь своей жизнью. У многих дети твоего возраста, и всем больно смотреть на то, как ребёнок убивает себя у них на глазах, а они ничего сделать не могут! Ты спокойно реагируешь абсолютно на всё, что с тобой происходит. Мы боимся за тебя, понимаешь? — Понимаю. — Мы правда боимся за тебя. — Я услышала. — Тогда дай нам шанс помочь тебе вернуться домой. — Но там всё точно такое же, — Виктория сдаётся и поворачивается к мужчине лицом, не скрывая в этот раз предательских слёз. — Но там нет… нет смертей людей, которые заботятся обо мне… — Ви, только не говори этого, пожалуйста, — мужчина встаёт и хватается ладонями за плечи девушки. — Просто скажи, что ты шутишь или я неправильно понял твои слова. Пожалуйста, не говори, что это то, о чём я думаю. — Я не знаю, что вы думаете, — она поджимает губы, опуская взгляд вниз. — На тебя поднимали руку дома? — кивок. — Сколько раз? — Немного, но это просто… Я просто… — В этом не было твоей вины. — Знаю. — В этом нет твоей вины. — Знаю. — В этом правда нет твоей вины. Ты же наш безобидный ребёнок, который вечно притаскивает щенков и кормит их. Ты просто ребёнок, которого мы любим. В том, что с тобой произошло, нет твоей вины. — Хорошо, — слёзы падают на горячий песок, — я поняла. — Ответишь на ещё один вопрос, хорошо? — кивок. — Тебя сюда отправили? — Да. И этот ответ разбивает не только сердце мужчины, но и тех, кто подслушивал, находясь в армейской палатке. Теперь все их постоянные недопонимания медленно но верно собираются в единый пазл. Первое время пугливая Виктория никогда с ними не разговаривала, ела в одиночестве и всегда извинялась за любую мелочь, опуская глаза в пол и сжимая ладони в кулаки. Они думали, что она таким образом пытается сдерживать недовольство, а оказалось, что это был обычный страх перед большим количеством людей, которые могут её избить или вовсе убить. Она даже пряталась за палаткой и разговаривала с дворнягами, которые ели остатки её еды или просто сидели, пока она их гладила и не боялась. Боже, она даже людей боялась больше, чем тех, кто может заразить её бешенством. Да, со временем она начала оттаивать и раскрываться, как мягкий и добрый человек, который всегда поможет. Есть вместе с ними, играть и смеяться, разговаривать, не опуская голову, и слушать, но всё равно. Они просто хотели, чтобы она вернулась домой и не опускалась на то дно, где все они тонут уже не первый год. Но также им было больно смотреть на то, как её руки и пальцы медленно покрывались новыми шрамами; как она теряла тот блеск в глазах, когда брала оружие и превращалась в бездушную машину с одной целью — убивать всё, что движется; как сжимала в ладонях окровавленные жетоны и винила себя в смерти своих соратников. Они хотели для неё той жизни, которую они продали ещё давно, надеясь, что с такой работой будет легко попрощаться. Но они, сами того не замечая, возвращались обратно. Одни, чтобы заработать денег для семьи, вторые — из-за отвратительного одиночества, а третьи — просто не умели жить без войны, проникшей им под кожу и отравившей всё живое. У них перед глазами и без того умерло слишком много молодых ребят, а она была одной из немногих, кто остался и ещё сохранял человечность. У неё был шанс начать всё с самого начала, и они хотели ей его дать, чтобы она не повторила их ошибки. Но она их уже всё равно совершила и продолжает это делать следующие полгода, теряя на поле боя прежнюю версию себя.× × ×
Виктория сидит на небольшой табуретке в больничной палате в военном госпитале, смотря новости на пузатом телевизоре и очищая яблоко от кожуры ножом. То происшествие в Ираке наконец-то закончилось в девяносто шестом, и их смогли оттуда вывезти. Одни продолжили службу в других подразделениях, а другие вернулись домой, написав рапорт о том, что больше не хотят возвращаться в этот ад. Они начнут новую жизнь с чистого листа. Без сожалений и этих отвратительных воспоминаний, где их товарищей разрывало на куски из-за бомб, где из-за ножевых и огнестрельных ранений они падали замертво. И как они убивали иногда своих же за попытку дезертировать с поля боя. Последние полгода в Ираке были слишком тяжёлыми для многих. Они сходили с ума, а руку помощи им никто так и не протянул. Им пришлось это делать самостоятельно, ломая кости и разрывая сухожилия людей с другой стороны, чтобы выжить. И в итоге они получили ровным счётом ничего, кроме благодарственного письма и лицемерной похвалы от тех, кто всё это время прятался за их спинами в штабе. Они отправляли их на бойню ради собственной выгоды, не беспокоясь о том, смогут ли солдаты вообще оттуда вернуться. В сердце Виктории после всех этих трагедий появляется отвратительное чувство, которое пульсирует и пытается лопнуть, чтобы наконец-то освободиться и уничтожить всё, что связано с армией. Она и правда начала её немного ненавидеть за всё, к сожалению, но сказать об этому кому-то — равносильно дезертирству. — Ви, куда тебя отправили? — спрашивает капитан, поправляя белое одеяло. — Военная полиция. — Неплохо, — одобрительно кивает мужчина и кладёт ладонь на макушку девушки. — Наконец-то ты будешь служить в более спокойном месте, как мы все и хотели. — А вы? — сглатывает Виктория, ощущая укол совести. — Куда вы пойдёте, капитан? — Я больше не твой капитан, — усмехается Арджент, — можешь теперь перейти на «ты» и называть меня «дядя Крис», учитывая, через что мы прошли. — Так куда пойдёте, капитан? — Пока дядей не назовёшь — я ничего не скажу. — Я не могу, — неловко улыбается девушка, опуская голову, — это как-то странно? — В этом нет ничего такого. Мы же все стали семьёй. — Боже, — она сдаётся. — Куда вы… ты пойдёшь, капи… дядя Крис? — Так-то лучше, — мужчина улыбается. — Буду помогать таким же, как я. О, или вообще буду помогать таким детям, как ты, а то мне будет тяжело спать по ночам, если буду знать, что детей на войну отправляют. — Мне вчера девятнадцать исполнилось, — поправляет Виктория, — я уже не ребёнок. — Ребёнок, — Крис машет рукой, — очень сильный ребёнок, который прошёл через слишком многое в своём возрасте. Ты не должна сдаваться, понимаешь? — Понимаю. — Помогай людям, как делала это в Ираке, и тогда они тебе тоже обязательно помогут. — Обязательно. Буду навещать вас каждый раз, когда будут отгулы, а вы тогда подождите меня, хорошо? — Всё равно далеко не уйду. Эта фраза заставляет Викторию вернуться назад во времени и в очередной раз разозлиться на себя за собственную слабость, сжав ладони в кулаки. Если бы она была более внимательной, он бы не лишился ног и не оказался в этой больнице среди истеричных родственников других военных, слёз, разочарований и смертей молодых ребят, которые не готовы жить дальше как инвалиды. Если бы она не остановилась напротив того здания, рассматривая что-то в стороне, то сразу бы смогла заметить, как наступила на наземную мину, и не смотрела на остальных с немым прощанием, ожидая их отхода. Она должна была просто поднять ногу, когда они достаточно далеко уйдут, и всё. Но капитан, который слишком много раз говорил, что никогда не бросит их, просто вытолкнул её и пожертвовал собственными ногами ради спасения той, кто был готов умереть за грехи каждого, кто ей здесь помогал. Это несправедливо и больше похоже на водоворот, который затягивает всё ниже и ниже. А она уже не хочет с ним бороться дальше со всем тем грузом вины и погружением на самое дно. Пусть всё просто закончится, и она наконец-то проснётся от этого долгого сна, где всегда остаётся единственной выжившей — где всегда остаётся лгуньей. Виктория медленно встаёт с табуретки и подходит к окну, рассматривая небо. Ей просто тяжело сказать о том, что на самом деле её не просто направили в военную полицию, а в специальный отдел, где она будет ловить дезертиров с горячих точек и наёмников, которые провалили свои миссии от правительства. Она теперь и правда стала правительственным псом, где у неё отобрали имя и дали позывной «доберман», который должен охранять своего хозяина до самой смерти.× × ×
Виктория стоит напротив дверей в свой старый дом, где она провела своё детство, и на секунду ей становится страшно. Хочется уйти отсюда, переждать месяц в какой-нибудь дешёвой гостинице и, когда отца точно не будет дома, забрать свои вещи, которые помогали ей жить и держаться, пока она находилась здесь. А вдруг он опять будет пьяным или в плохом настроении из-за того, что она приехала на неделю позже, чем говорила в письме? Вдруг опять заставит её стоять по стойке смирно и бить по ногам, повторяя, что на войне всё будет намного хуже и это — тренировка её самоконтроля? Она без него знает, что хуже, чем здесь, уже не будет нигде. Его тренировки по самодисциплине совсем не помогли ей в армии, а наоборот, создали слишком много вопросов на тему — может ли она вообще хоть что-нибудь чувствовать? Может, но просто молчит. Боль всё равно со временем уйдёт, а она останется в этом кошмаре совсем одна, и с ней всё будет нормально. Потому что из-за своей четырёхлетней службы она и правда потеряла в итоге нечто важное, что отец постоянно считал бесполезной слабостью, которая в реальной жизни никогда не поможет. И правда — чем поможет здоровый сон, сопереживание и помощь другим, когда она стала обычным монстром с кучей шрамов не только на теле, но и сердце? Виктория помнит, как уходила с небольшим рюкзаком, заполненным базовыми вещами для армии и какой-то призрачной надеждой на то, что всё изменится в лучшую сторону и жизнь наладится. Но в итоге всё стало хуже — она окончательно потеряла всё: и себя, и людей, и желание жить. Многие с Ирака после возвращения сломались и умерли не только из-за чувства вины, но и кошмаров, которые каждый раз повторялись, повторялись и повторялись, и воспоминаний, активирующихся в тот момент, когда они слышали громкий звук или тот, что напоминал им армию. Они оказывались там, и им становилось страшно, что вернуться оттуда уже не будет возможности. Ребята с её подразделения иногда просто не возвращались с миссий и пропадали так, словно их никогда не было. Даже, чёрт возьми, Крис, который не мог умереть и говорил, что никуда не уйдёт, тоже умер в больнице от сердечного приступа через месяц после того, как её подразделение переименовали в «Силы Безопасности», отставив после себя только бензиновую зажигалку и пустоту в сердце. Может, во всех этих смертях виновата именно она? Если раньше Виктория думала, что это именно жизнь отправляет её в те места, где она может умереть, то реальность ей показала более страшную правду, где только она стоит на горе из трупов и не горбится, показывая свою слабость. У неё забрали эту возможность уже давно. Вот только почему тогда отец до сих пор не умер? Не захлебнулся в алкоголе, не выпал из окна, его не сбила машина, он не стал участником аварии со смертельным исходом? Почему его просто не зарезали в какой-нибудь грязной и вонючей подворотне, чтобы он там просто сгнил? Это же несправедливо. Виктория сжимает ладонь в кулак, впиваясь ногтями в кожу, и даёт себе мысленную пощёчину. Ничего не изменится, если она будет продолжать думать о подобном, надеясь, что над ней всё-таки сжалится кто-то сверху и освободит. Она уже не ребёнок и сможет постоять за себя, если постарается. Вставив ключ в замочную скважину, девушка проворачивает его и открывает дверь. В нос сразу же ударяет запах чего-то протухшего, смешанного с алкоголем. Неужели он и правда умер? Скинув сумку на пол, Виктория быстро заходит в квартиру и проходит в зал, осматриваясь по сторонам. Отец лежит в старом кресле с бутылкой дешёвого алкоголя и что-то бубнит во сне, проклиная всех вокруг и девушку, которой он точно устроит по её возвращении. — Животное, — шипит Виктория, присаживаясь на корточки и закусывая губу до крови. Только сейчас до неё доходит, что отец выглядит иначе, чем раньше. Больше он не вызывает животного страха, смешанного с желанием убежать и спрятаться — только отвращение. Эта свинья испортила ей жизнь, а теперь, расплывшись в своём старом кресле, проклинает её за опоздание. Слишком жалкое зрелище, чтобы дальше тратить на это время. Виктория поднимается и уходит в свою комнату, стараясь игнорировать выбитые замки на двери с глубокими вмятинами, заклеенные строительным скотчем, сломанные углы на полках и на изголовье кровати, кровавые следы на стенах и на старых плакатах. Даже этот армейский ремень, который висит рядом с её столом. Вся её комната наполнена этими отвратительными воспоминаниями. Кажется, что у неё отобрали испорченное детство и возвращать не собирались. Да она и сама к этому не приложила никаких усилий после армии. Просто задержалась на неделю в другом городе, обходя дома тех, кто с ней служил, чтобы почтить память и извиниться. Они так громко плакали, что у Виктории закладывало уши, а сердце в очередной раз разрывалось из-за непонимания.Будет ли человек, который так же будет рыдать, когда она умрёт?
Но реакция была всегда неоднозначной после этих слёз. Её могли пригласить на ужин, познакомить с детьми и попросить рассказать о том, что там произошло. Она всегда улыбалась на это и старалась рассказывать только хорошее, умоляя про себя, чтобы это хоть как-то им помогло на секунду забыть о боли от утраты родного человека, но, слушая эти рассказы, они всё равно плакали и смеялись, говоря, что другого и не ожидали. Другие же просто проклинали армию, войну и саму Викторию, которая напомнила им про эту утрату. Те семьи всегда плакали в два раза больше и били её по груди, умоляя вернуть их любимых назад, а она терпела и просила прощения. Они никогда не прощали, лишь падали на колени, понимая, что это и правда не поможет. В такие моменты Виктория думала, что люди слишком сложные для понимания. Они такие непредсказуемые и хрупкие, когда в их дома приходит трагедия и забирает что-то важное. У неё бы не получилось так оплакивать своего отца, потому что он этому её не научил. Если бы такое случилось, то ей бы хватило только одного кивка и короткого «спасибо». Наверное, она и правда была бы монстром в чужих глазах. Виктория слышит шум со стороны зала и горько усмехается, понимая, что настоящий монстр наконец-то проснулся. Интересно, через сколько он поймёт, что его дочь вернулась из армии? Что он будет испытывать в этот момент? Злость? Радость? Или всё-таки страх, когда увидит результат своих действий? Девушка потирает шею и садится на кровать, широко расставив ноги и чуть наклонившись вперёд, упираясь локтями в колени. Если она смогла пройти войну, то и это сможет. — Ты! Чёртова сука! — кричит отец, и Виктория понимает, что он всё-таки смог найти её подарок по возвращении. — Как ты посмела прийти в дом после такого позора?! И правда нашёл берет с вышивкой её подразделения. Он же всегда ненавидел военную полицию, которая и стала причиной его ухода из армии. Но всё это ничего не значит, потому что сегодня наконец-то наступит призрачная свобода.