Сближение

      Если бы неделю назад Билли сказали, что он будет увлеченно спорить об искусстве, он бы счел говорящего безумцем.              — Нет, серьезно?! Вот это — искусство?       — Да. Очень современно.       — Детская мазня, Уилл. Ты меня за дурака держишь?       — Это попытка показать, что любая обыденная вещь прекрасна. И… а, ладно. Просто поверь мне на слово.       — Я не буду восхищаться банками супа!       — Хорошо, давай попробуем классику.              Забавно наблюдать, как Уилл хмурится, выискивая в тысяче направлений то, которое Билли не назовет мазней. Но искать долго не приходится: картины, на которых люди похожи на людей, Харгроуву нравятся.              — Микеланджело, — гордится Уилл цветным разворотом в энциклопедии. — Он расписал потолок Сикстинской капеллы, не показывая даже заказчику — папе Римскому — конечную задумку.       — Это тот чувак, который по ночам вскрывал трупы?              Билли следит за пальцем Уилла на картине, но видит вполне знакомые фрагменты, вроде Бога, тянущего руку к Адаму. Может, эти картины использовали в рекламе?              Уилл приходится оправдываться за Микеланджело:              — Он был ещё и скульптором. Ему нужно было понимать, как устроено человеческое тело. Внутри и снаружи. Ему было чуть больше двадцати, когда он создал всемирно известную Пьету. Когда-нибудь я побываю в Ватикане, чтобы собственными глазами увидеть его работы. Или работы Караваджо! Увидеть «Поцелуй Иуды» или «Давида с головой Голиафа». Представляешь, Караваджо изобразил собственный автопортрет в отрубленной голове!       — А ещё он убил человека.              Уилл открывает и закрывает рот, а потом поворачивается к Билли с прищуренными глазами:              — Для человека, не разбирающегося в искусстве, ты знаешь слишком многое о художниках, которые мне нравятся.       — Я не виноват, что запоминал только интересные детали, а тебе нравятся мудаки.       — Во-первых, мне не нравятся мудаки. Во-вторых, я отделяю личность автора от результата его творчества.       — Звучит очень… по-снобски.       — Ты не согласен, что это нужно делать?              Билли не согласен спорить о таких вещах вечером после бесконечного долгого рабочего дня, но он спорит и позволяет Уиллу себя переспорить.              Втайне он любуется вовсе не картинами.              А на следующий день покупает в книжном энциклопедию великих художников. Книга весит, кажется, тонну и стоит как крыло от самолета, но самое страшное — Билли начинает её читать перед сном.              Макс умерла бы от смеха, если бы узнала. Но Билли хочет, чтобы мелкая жила долго и счастливо, поэтому сам ей ни за что об этом не расскажет.              Даже в телефонных разговорах, которые становятся всегда длиннее и чаще в начале июля.              — У тебя другой голос. Случилось что-то хорошее?       — Да, Макс. Я понял, что иногда могу не брать трубку, когда ты звонишь.              Почему-то Билли не хочет признаваться, что общается с Уиллом. Почему-то ему хочется оставить что-то хорошее и настоящее себе. К тому же, он не уверен, что Уилл не исчезнет из его жизни после Дня независимости. То, что они живут в одном городе, не делает их близкими людьми. И споры об искусстве, которые Билли может поддержать лучше, чем до чтения энциклопедии, мало что меняют.              Может, Уилл — хороший человек. И делал бы что-то подобное не только для Билли.              — Поверить не могу, что ты притащил меня на баскетбол.       — Это моя месть за выставку современного искусства.       — Это любительский матч!       — Я начал со студенческой выставки.              На стадионе не так много людей, да и сама площадка небольшая. Игра довольно вялая, как раз хватает времени, чтобы объяснить Уиллу основные правила и научить уклоняться от мячей, которые Уиллу явно не нравятся.              — Если бы сейчас был сезон, я бы потащил тебя на Бостон Селтикс. Сейчас у них не лучшие годы, но когда-то у них была рекордная победная серия, и я уверен, что они ещё покажут себя в новом сезоне.              Во взгляде Уилла Билли видит собственный скептицизм, когда младший Байерс говорит об искусстве.              — Ладно, расслабься, — хмыкает он и хлопает Уилла по плечу. — Не нравится баскетбол, попробуем что-то ещё…              И вспоминает Уилла, судорожно подыскивающего подходящее направления искусства.              — Пусть будет баскетбол, — соглашается Уилл неожиданно, отвернувшись. Кажется, или он покраснел? — Не помню тебя таким вдохновленным.       — Я играл в баскетбол, если ты помнишь. Я тащился от баскетбола, до того, как…              Нет смысла объяснять, до чего.              Билли чудом выжил, но так и не вернулся в прежнюю форму. Он продолжил тренироваться, когда смог вставать с постели без посторонней помощи, но в команду возвращаться не думал: нагрузки, которые давались легко, теперь оказывались не по силам.              — У меня и спорта другая история. Отдельная друг от друга. Мой отец как-то пытался научить меня бейсболу… бита мне пригодилась только однажды, когда я сломал… В общем, у меня мало точек соприкосновения со спортом.       — Отцы-дебилы почему-то любят бейсбол. Но я его тоже не перевариваю. Мой отец тоже заставлял меня заниматься именно им.              Вроде бы детские травмы не делают людей ближе друг к другу.              Уилл спрашивает:              — Ты бы хотел опять играть в баскетбол?              Блядь, да.              Иногда Билли снятся сны, когда он на игровой площадке за секунды до финального свистка обходит одного, второго, третьего противника, прыгает на месте и четким отработанным за сотни часов броском отправляет мяч в корзину.              И во сне его охватывает тот безудержный азарт, и каждая напряженная клетка бьется в истерике, и время становится вязким, размеренным, пока мяч летит в корзину; капли пота щекочут шею, он вынужден наблюдать за происходящим, надеясь, что всё сделал правильно, что не промахнулся…              Сон обрывается на моменте предвкушения, когда неясен результат, и Билли просыпается, измотанный, вспотевший, с гулко бьющимся сердцем и долго лежит в кровати, изучая далекий темный потолок.              — Прости, — говорит Уилл, считав слишком многое на его лице. — Я не подумал, как всё это звучит…       — Иногда я играю здесь. Меня не хватает на полноценный матч, но я могу выйти на тайм. Это даже хуже, чем не играть вообще, но…       — Ты не можешь удержаться?..       — Что?.. А, да. Не могу, не хочу. Не вижу смысла удерживаться. Иногда одно сладкое мгновение стоит долгих мучений после.       — Я приду посмотреть. Если… если ты позволишь. Если… если ты захочешь ещё сыграть.              Билли захочет.              Теперь не только сыграть, но и сыграть, зная, что за ним наблюдает Уилл.       

      ***

             Происходящее кажется странным.              Когда Билли останавливается и думает, он понимает, что он и Уилл — из разных вселенных. С разными вкусами. С разными взглядами на жизнь. Со стилем жизни, который почти не пересекается. С общими детскими травмами и прошлым, которое по-разному сломало обоих, но…              Он знает, что из Хоукинса уехали все, кто смог уехать. Даже Уилеры. Макс рассказывала, что они уехали последними куда-то в Калифорнию. Штаты, которые она называла рядом со знакомыми фамилиями находились подальше от Индианы. Как будто все участники тех событий пытались сбежать от собственного прошлого.              Странно, что Уилл, выбравший Школу Бостонского музея изящных искусств, и Билли, выбравший другой океан, не пытались игнорировать друг друга. Сломавшие их чудовища, отцы-ублюдки и разные характеры, должны были оставить их в разных вселенных.              …              Билли не будет отрицать, что они, несмотря ни на что, становятся ближе.