Похищенные цветы

— Никуда, — как можно безразличнее ответила Возерай. — Трудно же тебя иногда найти, — нарочито небрежно заметила Лёд и подошла ближе. От неё стоило большого труда что-либо утаить, — Исчезаешь, как дым. Возерай заспорила сама с собой, стоит ли рассказать Лёд про Лилию. — Я люблю отдыхать в одиночестве, разве можно за это осуждать? — И не собиралась. Так куда ты спешила сейчас? — С чего ты взяла, что я ухожу? — Возерай придала лицу выражение искреннего недоумения. — А-а, — протянула Лёд, — У тебя тайна? — она села на стул и вальяжно закинула ногу на ногу. — Я не в первый раз вижу, как ты сбегаешь. Наконец-то набралась решительности застукать. Всякий вечер, когда иду на стрельбище и захожу тебя позвать, тебя нет. Так куда же ты направлялась? — Собиралась немного отдохнуть в тишине, — невозмутимо повторила Возерай. Она колебалась. С Лёд можно было поделиться чем угодно, но Возерай привыкла не выдавать свою тайну. — Ты влюбилась? Поэтому уходишь и ничего не говоришь? — Нет, — замешкалась Возерай, и Лёд ухватилась за её замешательство: — Вот оно что, так и знала. Кто она? — Это только мои дела. — Мне очень важно знать, раньше ты не скрывала влюблённости, — Лёд встала со стула, — Отвечай, или решу, что ты в обиде за что-то. Когда ты начала от меня хранить секреты? — Не лучшая попытка надавить на меня, — Возерай засмеялась, — Но раз важно... Её зовут Лилия. Лёд усмехнулась и выгнула бровь. — Лилия? Кто догадалась так её назвать? — Это хорошее имя, — Возерай помрачнела. Но Лёд так развеселилась, что не заметила. — Хорошее? Тебя не смущает к ней обращаться? — она засмеялась. Лёд считала, Возерай её разыгрывает. — Я не обращаюсь к ней по имени. — О, могу понять. Я бы тоже постеснялась! — белое лицо Лёд потемнело от смеха, что нечасто с ней бывало. — Как ты сердита! — А чего ещё ты ожидала? Лёд замолчала; она начинала понимать. — Я не хотела обидеть твою любимую. Но имя ведь... странноватое. Какой же надо быть пустоголовой, чтобы так назвать ребёнка. Возерай уж слишком долго изображала безразличие и хладнокровие в последние дни, так что после этих слов она рассвирепела, и её серебряные глаза сверкнули, как ртуть. — Замолчи. — синие свечи померкли, а вещи с полок попадали на пол; Лёд вздрогнула. — ...Прости, — она покачала головой, — Я не хотела. Она не часто испытывала терпение подруги, и обыкновенно после обе они смеялись; сейчас всё шло как-то не так. — Не вздумай сказать ещё раз, — предупредила Возерай. — Я подумала, ты шутишь. Не каждый день услышишь... Если тебе нравится, почему тогда не обращаешься по имени? Возерай замолчала. Стоило придумать увязную ложь, но ничего не приходило в голову. Лёд слишком хорошо умела ловить её попытки выкрутиться. — Я называю её «любимая», — ответила она наконец, и Лёд вздохнула. — Вы незнакомы? Возерай смотрела на неё долго, будто взвешивала. — Незнакомы. — Боишься испугать? — засмеялась опять Лёд и сразу же опомнилась. — Возерай... прости. — Я не сержусь, — откликнулась Возерай без всякого чувства. Насмешки от Лёд в собственную сторону её мало беспокоили. Кроме того, от долгой грусти она становилась мечтательной, мысли её улетели наверх, в сад. Близилось время, когда Лилия пела, а Возерай хотела прийти как можно раньше. Она начинала чувствовать, что опоздает, если не поспешит. Лёд её состояние заметила, хотя причину угадать, понятное дело, не могла. — Хорошо. Но тебя расстроили мои слова, мне жаль. А прежде ты смеялась! И бывала поприветливее. — она улыбнулась, глядя Возерай в глаза, но ответной улыбки не последовало. — Почему ты не познакомишься? Раньше у тебя не возникало сложностей. — Не хочу знакомиться. — Не хочешь? — чем больше Лёд узнавала, тем больше вопросов становилось. — Почему? — Моё нежелание уже и есть причина. — В первый раз слышу. — Можешь удивляться, — предложила Возерай. — Я уже... И зачем же ты к ней сейчас идёшь? Раз вы не вместе? — Я слушаю, как она поёт. Лёд встрепенулась; певицы всегда особенно западали ей в сердце. Она даже простила Возерай угрюмость, ведь лучшие певицы прихотливы и заносчивы, и угодить им порядочный труд. А пытаться им понравится дело безумное. Это многое объясняло, и Лёд взбодрилась. — Поёт? Как любопытно. И славно. Вот если она поёт, это и впрямь чудесно! Я на твоём месте непременно бы познакомилась. Что в целом мире могло тебе помешать ворковать с этой птицей? — Не хочу торопиться. — Всё больше не понимаю. Может, она мечтает о тебе так же, как ты о ней. Тебя все любят. Познакомитесь, пощебечешь с ней, и птичка твоя. — Не хочу, — скучно вздохнула Возерай. Лёд нахмурилась. А потом ахнула, догадавшись. — Ты никогда не отказала бы себе в удовольствии... Точно бы не стала стоять в стороне. Есть лишь одна причина, которая могла бы тебе помешать. Но не хочу верить в это. Скажи, кто она? — Моя возлюбленная. Что ещё ты хочешь услышать? — Она смертна? — Да, — Возерай пересеклась с Лёд взглядом, и заторопилась, — Мне пора. Не говори никому. Лёд тоскливо опустила руку. Она не верила своим ушам, Возерай её как будто под рёбра ударила. Ревность и злоба обожгли, хлыснув прямо по сердцу. Возерай уже собралась уходить, но Лёд снова её схватила за запястье. Она одна могла себе позволять вольности с Хозяйкой. — Постой... Можно мне послушать тоже? Хочу знать про твою птицу в женском теле. Понять, что ты нашла в смертной. Возерай задумалась, и смягчилась, позволяя Лёд присоединиться. После признания ей стало проще. Они были подругами долго, и Возерай уже могла вообразить, как Лёд, увидев Лилию, примет её, несмотря ни на что. — Как пожелаешь. Но обещай ей не являться ни в каком образе. Я знаю, какие мысли в твоей голове. — предупредила Возерай, завидев искры, вспыхнувшие в глазах Лёд, — Не вздумай даже прикоснуться к ней. Иначе я не прощу тебя. — Я и не собиралась, — отмахнулась Лёд, возвращая лицу полное безразличие, — С чего бы мне? Ревность её дополнилась колкой как шип тоской, будто мало было. Любовь Возерай к равной Лёд охотно бы приняла, и благословила. И радовалась бы за подругу. Но даже мысль, что та влюбилась в смертную, доставляла мучения, будто в груди возникли глубокие ядовитые раны, и всё росли и ширились с каждым мигом. Она не могла оставить всё как есть. Поэтому и пожелала увидеть дом певицы. Чтобы позднее подкрасться, как та останется одна. Заговорить со смертной могла только Хозяйка, но Лёд могла бы являться в любом облике, кроме истинного, или отравлять сны. Лёд решила обратиться ветром и стучать ветками по стёклам во время первой же осенней грозы. Или стать скрипом в половицах, напоминая привидений. Будить и заставлять дрожать от холода, берущегося из ниоткуда. Она собиралась натаскать лягушачьей икры и подкладывать в постель бедняжке, или заставить все деревья в саду её царапать и колоть. Или проклясть её волосы, чтобы их никогда и никак нельзя было расчесать. Или зачаровать голос смертной так, чтобы каждый раз, когда она открывала рот, оттуда выскакивала большущая мокрая жаба. Вот это научило бы её помалкивать. Но стоило оказаться в саду, Лёд забыла все гадости, которые хотела совершить. Лилия кружилась между деревьев и нежно напевала песню о том, что больше всего ценила — о солнце и тепле. В светлых её волосах трепетали красные ленты. Рядом с ней по веткам скакала синица и Лилия иногда подражала её тонкому голосу, а потом смеялась. Лёд застыла. — Какая славная, — восхищённо выдохнула она, прощая Возерай. Одна из лент сорвалась и осталась среди густой травы, и Лилия не видела этого. Лёд сделала шаг вперёд, чтобы подобрать ленту. Но Возерай преградила ей путь, показывая сверкающие, как графит, когти. — Не подходи, — пригрозила она, — Даже не думай. — Прости. Я забылась, — Лёд отстранилась, задумавшись. — Хотела взять ленту. Она не заметит... — Нет, не бери, — Возерай показалась ей печальной. — Эта вещь не из нашего мира. Лилия остановилась, — голова у неё закружилась после танца, — села под деревом в тени, перевести дыхание. Она не видела пришедших, хотя они и находились близко. — Чудесна твоя сказочная птица. — согласилась Лёд, а Возерай кивнула, даже не глядя в сторону Лилии и больше пребывая в мире воображения. — Она очень хороша. Её глаза ярче звёзд, а волосы, как у русалки. Возерай покачала головой, усмехнувшись. — Никакая внешность не может быть большим украшением, чем её умение петь. Лёд это утверждение показалось спорным. — Сейчас она не поёт. Полюбуйся, она лучший цветок в их земном саду. Для смертной она выглядит неплохо. — Я не смотрю на неё, — наклонила голову Возерай, — Когда я вижу её, мне хочется заговорить, а я не могу. Лёд пожала плечами. — Ты можешь заговорить, если хочешь. Думаю, в этом не будет ничего плохого. Все наши Хозяйки с древних времён один раз поднимались наверх, чтобы обменяться мудростью с земными женщинами. Почему бы тебе не последовать этому доброму обычаю? Пусть ты и не сможешь услышать ничего мудрого от наивной молодой женщины. Но для тебя это будет куда ценнее, чем общение с самыми мудрыми женщинами земли, верно? Возерай отошла на несколько шагов, как будто боялась, что Лёд её убедит. — Ты не понимаешь. Я ведь смогу заговорить только один раз. Разве мне одного раза хватит? Это не обычай, а проклятье для меня. Лёд посочувствовала подруге лишь самую малость. — Лучше, чем ничего. Раз твоё сердце у неё, пусть она узнает. — Лучше ей не знать. Что, если она испугается меня? — Ты, кажется, чрезмерно клонишь в худшую сторону, — задумалась Лёд. — Очаруй её. Возерай не ответила. Она устало размышляла о будущем, о том, что Лилия уедет, и они больше не встретятся никогда. Лёд сидела в траве, любуясь певицей издалека. — Если бы мне понравилась смертная, я бы заманила её в воду, наигрались бы с ней, а когда надоест, я бы съела её. — сказала она и посмотрела на Возерай. — И к чему мне знать, что бы ты сделала? — Да так, просто сказала. Может, это натолкнет тебя на разные мысли... Возерай не захотела отвечать и угрюмо уставилась в сторону леса, туда, где на большом дереве птицы свили гнездо. Иначе она могла бы опять не сдержаться, сил на терпение совсем не осталось. Одна птица сидела в гнезде, а вторая как раз подлетела к ней и что-то передала из клюва. «Земное существо бережёт свою любимую; и я сберегу свою» — повторила она про себя дважды. Лёд надоело с ней и она встала пройтись. — Почему в человеческом саду я чувствую такое сильное колдовство? — спросила она, прогуливаясь мимо ив, — Ты не хочешь заговорить со смертной, хотя это и приемлемо по обычаям, но колдовать здесь тебе никакие запреты не мешают? И что за невероятной силы чудо ты сотворила? От ответа на последний вопрос Возерай решила воздержаться. — Это было необходимо, — она стала ещё мрачнее. — Необходимо... — Я только хотела видеть её улыбку, — объяснила Возерай, — Я знаю, что должна быть наказана. Расскажи об этом, если желаешь. — Возерай... — Лёд болезненно простонала, — Как ты могла? Теперь, если я промолчу, я тоже буду виновата! Ты думаешь, я хочу выдать тебя? — Я не думаю, что ты хочешь меня выдать. Но будет справедливо. Законы нельзя нарушать. А я нарушила этот закон неоднократно. Я много, много раз его нарушила. Она улыбнулась, и Лёд осуждающе поджала тонкие и белые, как поганки, губы. — Ты разочаровываешь меня, — прошептала она, отвернувшись. — Это ведь плохо не для тебя одной, но и для всех нас. Если кто-то узнает... — Я знаю, что я сделала. Но если бы было нужно, я бы сделала это ещё раз. Лёд опять поджала губы. Они прождали до темноты, и когда в беседке собрались все три сестры, подошли ближе. Смертные зажгли свет. Тут же сотня-другая бархатных мотыльков взялась плясать кругом беседки. Смертные сели за вышивку, и за обычные ежевечерние пожелания к Лилии. Певица заливисто смеялась. Лёд забыла свою тревогу и слушала смех смертной женщины с быстро бьющимся сердцем. Никогда она не слышала смеха лучше. Наконец, после долгих увещеваний, Лилию уговорили. — Один раз! — предупредила она. — Хоть один раз, — засоглашались сёстры, — Только спой. Сложив руки по привычке, Лилия запела. Пение неожиданно обожгло Лёд, крепче любого лунного вина, и она, заскучав уже и любуясь от безделья засыпающими цветами, вздрогнула и подняла глаза: певица показалась преобразившейся. Голос был звонче, чем весна, и сиял ярче алмазов, ярче всех жемчужин и раковин. — Ты верно сказала, она лучшая певица на земле, — вздохнула Лёд, обернувшись, и заметила на глазах Возерай слёзы, — Всё хорошо? Ты уж слишком переживаешь. — Не более, чем хочу, — тяжело выдохнула Возерай, — Как можно не хотеть раствориться в её голосе? — Я не так чувствительна. Песни о бесконечной любви меня не трогают, — просто объяснила Лёд, — А вот ты потеряла голову. — Это не так. — И это говорит моя Хозяйка, владычица Озёрного края, гуляющая по земле только для того, чтобы послушать голос смертной. — В этом нет ничего дурного, — улыбнулась Возерай. Лёд спрятала поглубже в сердце свою горечь, — Возерай не желала заметить очевидного. — Неужели у нас мало женщин, которые умеют петь? — Много. И поют они чудесно. Но мне нравится эта. — Как давно ты приходишь сюда к ней? — потребовала ответа Лёд. — Не долго. Лёд сложила руки под грудью. — Ответь, прошу тебя. И не лги, пожалуйста. — Двенадцать лет, — ответила Возерай. — Двенадцать лет... Ты, верно, с ума сошла? Увлечение смертной, длящееся двенадцать лет — и мне надо не испугаться за тебя? Возерай хотела сказать, что очень скоро Лилия уедет и они расстанутся, но лишний раз вспоминать об этом и говорить вслух было уж чересчур мучительно. — Повторюсь, раз ты не поняла: нет никакого порока в том, чтобы наслаждаться её голосом. Я никогда не заговорю с ней. Мы никогда не станет близки. Я здесь, чтобы слушать. — Ты используешь свою силу для неё! Что должно напугать меня больше? И зачем так стараться? — Разве ты не слышала ничего? Чем это не ответ? — Опомнись, смертная никогда не сможет ответить на чувства. Они не ощущают настоящей любви. Вернёмся домой, и больше не приходи сюда. — Не понимаю, почему ты против? — Возерай стало досадно, что её доверие обернулось таким разочарованием. — Потому что беспокоюсь. Она, верно, причина твоего постоянного одиночества. Забудь и найди настоящую любовь с равной себе. — Я не хочу никакой любви! — глаза Возерай сверкнули злым пламенем и ветер завыл в ивах, — Мне ничего не нужно. Но Лёд на этот раз не отступила. — Твоя страсть должна закончиться, — опечалилась она, — Ты сама не видишь, что произошло. — Чего же я не вижу? — поинтересовалась Возерай, сжав случайно сорванный цветок в ладони. Её когти блистали, как у хищной кошки. — Своей одержимости. Ты не просто влюбилась. Она очаровала тебя. — Это неслыханно. — Она управляет тобой! Очнись. Да и не может быть у тебя любви к такой, как она. Это колдовство, как есть. Её колдовство в этом саду, а не твоё. Ветер шумел всё сильнее, срывая листья с веток. Тучи потемнели. Лилия села поближе к Вере, кутаясь в её платок. Казалось, сейчас начнётся буря. — Ты верно снова шутишь? — горько переспросила Возерай, — Как она могла, по-твоему, меня очаровать, если никогда не видела? — Думаю, ты в чём-то обманываешь себя. Не знаю, как она тебя очаровала, но ты собой не управляешь. Ни одна смертная не могла бы завлечь тебя. — Не желаю больше слышать, как ты наговариваешь, — оскалила острые зубы Возерай, — Не позволяй себе подобного впредь. Сверкнула молния в тучах и Лёд испугалась. — Ты не желаешь осознавать, что в ловушке. Я лишь хочу помочь. — Ты не веришь мне и обвиняешь её, как я могу прислушиваться к клевете? — Возерай, прошу, — заплакала Лёд, — Прежде никогда ты не злилась так из-за моих предупреждений. Я всегда на твоей стороне. На этот раз ты в опасности. Я хочу помочь! — Тогда оставь её в покое. И меня. — Я не могу тебе позволить приходить сюда, — Лёд не верила своим ушам; Возерай никогда раньше не поступала так. — Ты помешать как-то собираешься? — Хочу уберечь, — прошептала Лёд тихо. — Убирайся и больше не подходи ни ко мне, ни к ней. Лёд не глядя больше в лицо подруги, развернулась и пошла прочь. Уходя, она незаметно подняла с травы красную ленту и пропала из сада, полная ненависти к смертной.