Испытание огнём

Я встретился с Реми на следующий же день. Когда я наотрез отказался пересечься с ним в торговом центре, в кафе и на городской площади, он всё же пустил меня к себе в квартиру. Он был один. — Я внимательно слушаю тебя, — он налил мне кофе. Я только взглянул на кружку. — Есть вероятность, что мы с Джин расстанемся, — быстро выговорил я, точно проглотив горькую таблетку. — Почему? — Она считает, что мы живём разными жизнями. И что между нами пропасть. — Какой-то бред… — Реми открыл пачку зефира, — а что, это правда так? — Кто его знает. Реми протянул мне зефир, но я отказался. — Я не был с ней замкнутым, старался, по крайней мере, — продолжил я, — я помню, когда нас отправили вместе на задание, на первое наше задание, ещё со Скоттом и Джейсоном, она всегда была позади нас. Молчаливая, с внимательным взглядом, я думал, что она боится. Я так и сказал ей, чтобы она оставалась в лагере, если хочет, и она только улыбнулась, точно я сморозил какую-то глупость. Я посмотрел на свои сомкнутые руки, погружаясь в воспоминания. — А потом она всех нас столкнула со склона, — я усмехнулся, покачав головой, — чтобы увести за собой погоню. Пока катился, думал, что она ещё пожалеет об этом, вперемешку со страхом о том, что она пострадает. До этого момента я мог лишь гадать, что она из себя представляет, что может вытворить. Скромная девушка, не желающая никому причинить вреда, или та, что не остановится ни перед чем, и ещё перетянет на себя покровительство над группой. Но Джин оказалась другой — предпочитая вторые роли, она не боялась, когда нужно, встать перед всеми щитом, благодаря своей жертвенности. — И вы тогда начали встречаться? — спросил Реми. — Нет, — я поджал губы, — это произошло уже много позже. Тогда я начал её уважать. Я не поощрял, конечно, её самоотверженности, ведь в очереди, кого оставить на передовой, я всегда был первым. Поначалу она слушалась моих приказов, как руководителя, но я замечал её неодобрение, которое однажды выразилось в том, что она открыто оспорила мой разведывательный план. Терпела она, конечно, долго, видимо, всё же побаивалась меня, но слова, что у неё так внезапно вырвались, вернуть уже было нельзя, и ей пришлось продолжить. — Что она такого сказала? — поинтересовался Реми. — Ну… — мне было не очень приятно вспоминать свои ошибки, — кажется, то, что с таким планом, если мы и попадём во «вражеский» штаб, то только в качестве пленников. Стыдно признаться, что я слишком вспылил из-за её слов, даже, когда она потом, запнувшись и отведя взгляд, пояснила, что имела в виду. Джинни никогда не умела прятаться под бронёй дерзости или откровенного хамства, поэтому моя вспышка, должно быть её сильно задела. Она не нашлась, что ответить, когда я одёрнул её тем, что служил в разведке и знаю, о чём говорю. Позднее, в ночь перед вылазкой, я обдумывал стратегию и понял, что она была права. Я не смог ей сказать об этом, но утром, когда настало время приводить план в действие, она и так всё поняла. В качестве извинения я выделил ей в миссии ключевую роль, а потом, в следующие разы, даже взял за привычку спрашивать её совета во время подготовки. Мне нравилось, что она никогда не хвалилась этим и воспринимала это скорее, как должное, а не как особый знак внимания от меня. — Она тебе нравилась? — Я не был в неё влюблён, если ты об этом, — я разомкнул и сомкнул ладони, — мы часто виделись в библиотеке, когда она занималась там с Чарльзом, а я просто читал. Каждый раз, уходя, она заглядывала на название книги, что я держал в руках, а я старался его спрятать. Мне не нравилось, когда кто-то лез в моё личное пространство… — Но всё изменилось? — Можно сказать и так, — я пожал плечами, — однажды, я был слишком взвинчен после одного малоприятного разговора с Эриком, что едва не сбил с ног Курта, идя по коридору, а на пороге кухни умудрился врезаться в Джин и выбить у неё из рук чашку чая. Мы оба с сожалением смотрели, как она крошится на осколки, соприкоснувшись с полом, и как листочек мяты беспомощно барахтается в растекающемся чае. К моему удивлению, Джин улыбнулась и сказала, что, как чувствовала, что на самом деле хотела другой сорт чая. Когда я убрал осколки и выразил своё сожаление, как мог, она попросила меня задержаться и составить ей компанию, — я вдруг улыбнулся, — земляника. Реми приподнял бровь. — Что: «земляника»? Это какое-то кодовое название? — Нет, это сорт чая, — сказал я, — который она тогда заварила. Я ведь и не заметил тогда, как подливая мне чай, намазывая маслом бутерброд и подкладывая мармелад на блюдце, она осторожно расспрашивает о том, что у меня случилось. И я даже не помню, что именно я ей рассказал. — Ха-ха, неужели гипноз, — восхитился Реми. Я мрачно на него взглянул. — Джин бы не пошла на такое, — с уверенностью возразил я, — ей всегда нравилось добиваться чего-то собственными усилиями, а не прибегать к способностям. — Да-да, извини, — сказал Реми, — кстати, ты не против, если мы пересядем в кухню, а то мне захотелось ещё кофе. Мы ушли в кухню, и Реми стал колдовать над кофеваркой. — И что было дальше? — спросил он. Я уставился в скатерть. — Я впустил её в своё личное пространство. Незаметно для себя, и уж тем более, не афишируя это перед ней, мол, делаю большое одолжение или исключение из правил. Нет, это скорее произошло, как само собой разумеющееся, и случающиеся время от времени разговоры между нами всё больше стали походить на дружеские беседы. — Как это мило, — притворно всхлипнул Реми. — Перед Рождеством, как-то, у всех было много дел, Джинни собиралась в кофейню за коричными палочками и свежей выпечкой, а я немного дальше, в магазин за индейкой, но вышли мы вместе, и прошли половину пути в молчании, не особо зная, что сказать. Джин первая заговорила, указав на ледяную полосу вдоль тротуара. Она спросила, умею ли я, как она, и разбежавшись, проскользила по льду полтора метра. Я сказал, что могу даже дальше, и навернулся. Реми прыснул, едва не пролив кофе. — Ты просто победитель по жизни. — Не то слово… — я хмуро кивнул, — когда я осознавал проходящую боль в спине, Джин присела рядом со мной и так ласково заглянув в глаза, сказала, что ошибалась на мой счёт. Что она думала когда-то давно, что я герой в броне, а оказалось, что я обычный человек. И добавила, «к счастью». Меня тогда задели её слова, но больше меня поразило то, что она была этому рада. Я сказал ей, чтобы она лучше не смотрела, а подняла меня, в шутку, конечно… а она протянула мне руку. — Эх, Логан… я так после твоего визита совсем глаз не сомкну. — Удивительно то, что после того случая я постоянно стараюсь показать себя тем самым героем в броне, которого она во мне перестала видеть когда-то. И в тот день, наверное, я и влюбился в неё. Её улыбка заставляла меня таять. Я хотел с ней общаться больше, узнать, что ей нравится. Я много наблюдал за ней, и мне казалось, что она особенная. Держится от всех на расстоянии, как будто со всеми, но в то же время — одна. Редко смеётся, но часто улыбается и смотрит на друзей с теплотой в глазах. Иногда она смотрела так и на меня, и я забывал, где я нахожусь. Как будто «я стою в гостиной» и «я смотрю в её глаза» — это были два разных места, два разных мира. Я сделал большой глоток. От воспоминаний и горячего напитка мне полегчало. Я ощутил, как во мне зарождается сильная надежда. — В качестве подарка на Рождество я купил ей одну из своих любимых книг. Наверное, это был весьма эгоистичный жест, поскольку я больше хотел, чтобы у нас появилось ещё что-то общее для обсуждения, нежели угодить с подарком. Но она была рада, долго вертела книгу в руках, что у меня даже закралось подозрение, что она её уже читала. Много позже, она призналась, что хотела подарить мне точно такую же, но, к счастью, передумала, иначе «вот вышла бы неловкость». Она её не читала до этого, но знала, что она мне нравится. А ещё в тот вечер она спросила, глядя на меня, отчего она чувствует себя так хорошо рядом со мной. Я пожал плечами, сказав, что ей, наверное, кажется. — Ну как ты мог такое сморозить, — Реми закрыл ладонями глаза. — А что я должен был ей сказать? Я не готов был признаться ей. И ещё не один месяц с духом собирался. В её вопросе была искренность и желание узнать ответ, а не просто красивый подкат, если ты мог так подумать. Ты просто не видел её в тот вечер. — Ладно, ладно, — Реми стал пить кофе, и я снова погрузился в воспоминания. — Как-то весной, она попросила у меня помощи с тем, чтобы нарисовать какой-то плакат по случаю дня Академии, и я не смог отговориться тем, что не умею рисовать. Она сказала, что нам неплохо работается вместе, и если я не захочу научиться рисовать, что никогда не поздно, то хотя бы помогу советом, — я усмехнулся, и отпил кофе, — уже по окончании, когда она говорила, что получилось не так хорошо, как она хотела, я, желая подбодрить, коснулся её спины ладонью. Страх в её глазах я помню до сих пор. Он передался и мне, и я отступил от неё, боясь, что что-то сделал не так. — Оу, — впечатлился Реми. — А я о чём, — я отпил ещё кофе, — где-то с неделю она не попадалась мне на глаза. Потом, когда я встретил её, извинилась и сказала, что плохо себя чувствовала. Я ей поверил, потому что выглядела она и правда уставшей, как будто долго не спала из-за недомогания. Но потом, как выяснилось, это всё было из-за меня. Я выяснил это чисто случайно, опытным путём, когда рискнул признаться в своих чувствах. Не знаю, что меня дёрнуло, наверное, адреналин от того, что мы боролись на мечах в тренировочном зале, и когда она обезоружила меня, я преисполнился какой-то гордости за неё и выпалил, что люблю её. Она выронила свой меч и с испугом смотрела на меня. А потом убежала. Разумеется, через неделю в её болезнь я уже не верил, — дрожащей рукой я взялся за свою кружку, — я попросил её встретиться со мной и спросил, в чём причина того, что она избегает меня, и, если она боится меня, я не причиню ей вреда. Она призналась, что боится не меня, а своих… чувств, потому что теперь, когда они оказались взаимными, она больше не может подавлять их силой. И она боится того, что будет. Я просто не мог в это поверить. Мы, наверное, несколько минут просто стояли, глядя друг на друга. — И ты, конечно, не поцеловал её? — ехидно спросил Реми. — Поцеловал, но первый шаг сделала она, — ответил я. Мои ладони вспотели, точно я сам находился в том самом месте, в то самое время. — Тогда я не представлял, насколько сильны её чувства. Может быть я просто был ей симпатичен. — Симпатичен бывает новенький автомобиль в салоне, а когда ты смываешь с него грязь каждый раз собственными руками, приезжая на нём домой, то это уже любовь. — Мне не до философии, Реми, я не хочу её потерять. Кажется, её страхи за будущее до сих пор живы. И я не помог ей их преодолеть, хотя пообещал. Может быть, зря я ей вообще сказал, что люблю её — тогда она бы подавила в себе свои чувства и жила бы без страхов. — Эй, ты что, опять, взялся за свои глупости? — Реми в недоумении развёл руками. — Думаешь, она была бы счастливее? — А по-твоему, она сейчас счастлива? — огрызнулся я. — Из-за страхов любой был бы несчастен. Давай исходить из этого. Придумаем план, как помочь ей их преодолеть. Я с сомнением покачал головой, и Реми прищурился: — Ах да, я совсем забыл, что у тебя и своих страхов полно. Пойми, Хоулетт, пока ты сам со своим клубком эмоций не разберёшься, ей ты никак помочь не сумеешь. Разве что вынудишь её от тебя сбежать. Давай так, ты возвращаешься в Академию, завариваешь ей чудесную землянику со сливками, и пока намазываешь маслом бутерброд, да подкладываешь мармеладок, поди она и не заметит, как ты забрасываешь её вопросами на тему того, действительно ли так хорош Джонни Сторм. — Не смешно, — я насупился. — Я знаю, но я пошутил. Ты должен пообещать, что вспомнишь, каким ты ей понравился, забыть о своих душевных метаниях, и вести себя естественно. — Мои метания — и так естественны, — я хмыкнул, — не придумываю же я их на ровном месте. Меня покоробило то, что Реми вдруг рассмеялся. Смеялся он долго, чуть не ткнувшись носом в собственный кофе. Всё это время я хмуро разглядывал скатерть. Неужели такое возможно, что человек настолько теряет здравомыслие, что начинает беспокоиться о чём-то на ровном месте. — Логан, ты меня умиляешь, — наконец, выдавил он, — а что значит по-твоему не «на ровном месте»? Это значит, что ты можешь орать на меня, если я сейчас вылью тебе кофе на колени. Но если ты уже, глядя на мою чашку, будешь с опасением думать о том, что, если я недостаточно ловок, чтобы удержать её, то ты, друг мой, просто не умеешь жить. А твоё существование только и заполнено, что страхами потерять то, что у тебя есть или вроде как есть. — Вроде как есть? – рыкнул я. — Ну ты беспокоишься о том, что Джин не захочет покинуть с тобой Академию, так, как будто у тебя уже есть трёхэтажный особняк где-то в элитных садах Англии, и там, в тех же садах уже пасутся коровы, которые без хозяина могут сжевать соседский газон. Логан, всё, что у тебя есть — это комната в особняке Ксавьера, со всем твоим хламом, который кстати, ждёт — не дождётся, пока ты его разберёшь, учебные часы, в которые ты должен лицезреть лица студентов, а не зависать в Бостоне, — я удивлённо приподнял бровь, — да, да, я знаю об этом, потому что, кому как не Гамбиту поручили тебя заменить, — он перевёл дух, — а ещё у тебя есть любимая и любящая тебя женщина. Это ли не счастье? Пусть даже она видит между вами какую-то пропасть, поверь, не будь над ней моста, вы бы уже давно разошлись. Реми говорил дело, хоть я не мог уловить то, к чему он меня призывает. Мосты над пропастью, не заводиться на ровном месте, обвинение в неумении жить — всё это были общие, расплывчатые понятия, которые не давали мне никакой ясности в том, что делать дальше. Гамбит, видимо, тоже осознал, что я плохо его понимаю. — Короче, дружище, — он положил ладонь на скатерть, — не понимаешь по-английски, будем по-французски. Сделаем из тебя такого красавчика, что она забудет о всех своих сомнениях. А по пути заскочим перехватить сэндвич, — Реми посмотрел на часы.

***

Лучи закатного летнего солнца уже высвечивали верхнюю часть крыши и каминных труб Академии, когда я припарковался у гаража. Мне потребовалось ещё десять минут, чтобы спрятать мотоцикл и морально подготовиться к встрече с Джин. Я помнил напутственные слова Реми, в которых он посоветовал не париться и хотя бы один вечер прожить так, будто он последний. Его помощь мне казалась неоценимой. Реми отнюдь не был ангелом терпения, часто ворчал и обвинял меня в неблагодарности, но он повёл себя как настоящий друг. Теперь же, когда его не было рядом, я ощущал себя неуютно, словно в чужом теле, и червячок сомнения зашептал, что это всё было зря. Стало казаться, что новая кожаная куртка слишком яркая, а волосы лучше взлохматить, пока никто не увидел. Мне захотелось немедленно переодеться в привычную, свою одежду, или вернуться в прошлое и отменить пару действий, пока в Академии ещё не заметили моего появления. Реми предвещал, что оно должно быть фееричным. Что я должен с порога произвести впечатление и, собирая всеобщее изумление, чувствовать себя на своём месте, мужчиной, который готов к поворотам судьбы. И Джин, по его мнению, должна была тут же понять, что зря боялась, ведь и я умею быть непредсказуемым. Я фыркнул. Эти мысли, тогда казавшиеся мне интересными, сейчас насквозь пропахли сомнением. Возможно, если бы Реми был здесь, он бы заставил меня следовать совету, но сейчас я был предоставлен сам себе. Я взялся за куртку, чтобы стянуть её и, пока не поздно, спрятать под сидением мотоцикла. — А я всё думал, где ты целыми днями пропадаешь? Оказывается, шопинг, — услышал я голос Хэнка, — если что, у меня треть гардероба ненужных вещей... Погружённый в свои мысли, я и не заметил, что за столом, заваленным запчастями и садовыми инструментами, сидел МакКой. Я отпустил куртку. — Что мне сейчас не нужно, так это твои комментарии, — одёрнул я его, ощущая себя крайне неуютно. Хэнк добродушно усмехнулся и смахнул какую-то чёрную крошку с газеты, лежащей перед ним. — Это ты ещё в дом не вошёл, — промурлыкал он, беря в руки паяльник, — кстати, студентам понравились тренировки с Гамбитом. Хорошая бы замена тебе была. Я ощутил в его голосе торжество: столько месяцев бороться с «тираничным» тренером, опасаясь занять его место, как вдруг внезапно находится идеальное решение… Хэнк склонился с паяльником над газетой, над чем-то, чего я не мог разглядеть со своего места. Я чувствовал нарастающее волнение, вызванное неприятным чувством от слова «замена», произнесённым в мой адрес. — Чего ждёшь, иди, как раз к ужину успеваешь, — сказал он, словно чувствуя направленный на него взгляд, — как-нибудь ещё поболтаем. Я покинул гараж, осознав, внезапно, почему мне некомфортно в обновках. Всё новое всегда привлекает внимание, а я привык оставаться на его периферии и ненавидел, когда на меня пялились и шептались. За годы, проведённые в Академии, я выработал тактику поведения, которая держала уровень внимания ко мне ровно настолько, сколько было необходимо для поддержания дисциплины на занятиях. Эта тактика, в частности, предписывала избегать резких перемен во внешнем виде, не допускать запущенности, которая тоже привлекает взгляды, быть умеренным и последовательным в любых изменениях. А не заявляться на порог в бордовой кожанке во время ужина. Я зашёл в холл. С левой стороны, издалека доносились звуки боевика из главного зала. С правой, чуть громче, из кухни — голоса и перезвон столовых приборов. Я мгновенно представил, как захожу в кухню, как Китти с любопытством интересуется, что со мной не так, Курт станет говорить, что хочет себе такую же куртку, как Ванда в ответ на это фыркнет, а Джин… возможно, она смутится, но выдаст себя взглядом, который сообщит мне нечто очень важное. Пока я разувался, из главного зала с пустой тарелкой вышел Джонни Сторм. Он собирался явно прошествовать на кухню за очередной порцией попкорна, но как же не остановиться и не подколоть соперника. — Ого, Логан, ты как-то изменился, — сказал он, — довольно неплохо, хотя знаешь, чёрный тебе больше к лицу. Я проигнорировал его слова. Как и мысль о том, что он опять весь день проводит в особняке. — Джин, кстати, с утра из комнаты не выходила, — с некоторой холодностью поделился Джонни, — а вот "любимого" похоже это мало заботит. Где ты пропадал, когда был ей нужен? Моё волнение усилилось. По-прежнему игнорируя Сторма, что ему крайне не понравилось, я вбежал мимо него по лестнице. Внезапно я понял, что забыл о том, что и Джин сейчас не легче, чем мне. После вчерашнего разговора, как я мог подумать, что она может вести себя, как обычно, проводя время в компании друзей? Какой-то частью я ощутил себя предателем, который, поддавшись эгоистическому порыву, убежал к лучшему другу зализывать раны, вместо того, чтобы попытаться с утра поговорить с ней ещё раз. Быть может, вместе мы бы справились с проблемой лучше, чем порознь. Я постучал в комнату Джин. Не сразу, но она открыла и оторопела, увидев меня. Её взгляд быстро пробежался по мне и остановился на глазах. — Логан... Глаза её были покрасневшими, но не так сильно, как если бы она плакала целый день. Я слегка отодвинул её от дверного проёма, чтобы войти в комнату. Джин ничего на это не сказала, лишь беспомощно разводила руками, пытаясь озвучить какую-то мысль, что не давала ей покоя. Она выглядела такой потерянной, что я понял, она долго готовилась к этому разговору, но видимо, без особого результата. — Мне... мне так жаль за те слова, что я вчера сказала, — говорила она, пробудив во мне тем самым болезненные воспоминания. — Не нужно, Джинни. Я здесь не за этим, — успокоил я, и она вновь растерянно оглядела меня. — Ты причесался? И у тебя новая куртка...? Зачем? Её вопрос меня слегка озадачил. — Тебе не нравится? Она слегка улыбнулась. — Нравится. Тебе очень идёт. Я почувствовал облегчение. Мои страхи постепенно растворились от её нежной улыбки. Она нервно обнимала себя руками, пальцами сжимая платок, что покрывал её плечи. Очевидно, что она накинула его, открывая мне дверь, чтобы скрыть свою пижаму от посторонних глаз, хотя возможно, ей просто было холодно. Окно было слегка приоткрыто, впуская вместе с ветерком крики птиц, прощавшихся с солнцем. Она смотрела на меня невнимательно, кусая губу, точно продолжала о чём-то лихорадочно думать, надеясь, что по счастливой случайности, ответ, который не пришёл на протяжении всего дня, вдруг проявится в сознании. Я же, напротив, был сосредоточен лишь на ней. Как и говорил Реми, чтобы помочь ей справиться со страхами, я должен сначала избавиться от них сам. Сейчас я был в трепетном состоянии покоя, чувствуя, что именно там, где должен быть. Крики птиц за окном отчего-то радовали меня, как будто этот вечер существовал лишь для того, чтобы последними лучами солнца ласково пройтись по всем уступам комнаты, подарить тёплые поцелуи лицу и рукам, а потом исчезнуть, предоставив нам в распоряжение полумрак ночи, в котором никого, кроме нас, существовать не будет. Я шагнул к Джин. — Прости, что оставил тебя на весь день, — тихо сказал я, наблюдая, как появляется осмысленность в её взгляде на меня. — Наоборот, это хорошо, — она отвела глаза, — у меня было время подумать. И знаешь, я не хочу… правда, не хочу терять тебя. Её голос опустился до шёпота. Я ощутил лёгкость и внезапно увидел, как красивы её длинные ресницы. Она опустила взгляд вниз, и они изогнулись, а потом взметнулись вверх, когда она решила посмотреть мне в глаза. Я увидел сожаление в их глубине. — Я так запуталась, Логан… Я поцеловал её, не дожидаясь ни просьбы о помощи, ни пространного откровения о том, как тяжело ей даются размышления. Я не понимал её смятения, как и того, почему она так переживает. Ведь слова о том, что она не хочет меня терять, уже всё расставили по местам. Джинни обняла меня, так сильно сжав руками, что я даже почувствовал боль в рёбрах. Я надеялся, что теперь, находясь со мной, она почувствует то же наслаждение моментом, что ощущаю я. Почувствует то тепло, которое я принёс с собой, ту нежность и страсть, которыми готов окружить её. Она гладила мои волосы, уши и, казалось, вся растворилась в этом поцелуе, точно он был спасательным кругом от её мыслей. А он им был. Она прервала поцелуй, не отпуская меня, и счастливо улыбнулась. Её глаза, вмиг наполнившиеся радостью, и озарённое счастьем лицо, пробудили во мне очередное осознание того, как сильно я её люблю. — Джинни… Я обнял её, целуя в шею, уши, её пахнущие абрикосом волосы. Платок, которым она укрывала плечи, я отбросил, и он, чуть-чуть не долетев до кровати, задев спинку одним из углов, небрежно осел на пол. Теперь я мог вдыхать аромат её пижамы, пропахшей лавандой, из-за крема, который Джинни каждый вечер наносила на кожу. Этот запах сопровождал все наши ночи, что мы проводили вместе, и мне было приятно ощущать его сейчас. Она продолжала гладить мои волосы, то взлохмачивая, то приглаживая их, губами нежно дотрагиваясь до моей щеки, а потом внезапно снова крепко-крепко стиснула меня в объятьях. Было что-то не выразимое словами в её действиях. Мне стало жарко, и я попытался снять кожанку. Джин помогла мне освободить рукава и отбросила куртку куда-то вдаль. По звуку я понял, что она, как и платок, не долетела до своей цели, и вместо письменного стола приземлилась на пол, зацепив собой по пути пару карандашей и листов. Я почувствовал себя гораздо свободнее, и по телу пробежала сладостная дрожь, когда пальцы Джин, скользя между пуговиц рубашки, коснулись моей груди. Был ещё совсем ранний вечер, и мысль о том, что я хочу, чтобы она продолжила, совестливо обожгла меня. Джин смотрела на свои пальцы, задумчиво обводя ими каждую пуговку, и я подумал, что её тревожат те же мысли, что и меня. — Хэй… - я тихо отвлёк её, приподняв её лицо и вновь поцеловал. Её грудь приподнялась от глубокого вдоха и прерывисто опустилась. Немного погодя, я почувствовал, как пуговицы на рубашке расстёгиваются, а пальцы Джин нежно касаются моего тела, возбуждая его. Она вытащила рубашку из брюк, заставив меня ощутить трепет от прикосновений в области живота. Поддавшись страстному порыву, я прижал её к себе и запустил ладонь под её пижаму со спины. Мне пришлось слегка отодвинуться от неё, когда я почувствовал, что она пытается расстегнуть мой ремень. Услышав, как звякнула пряжка и скорее почувствовав, как ослабли джинсы, больше не удерживаемые пуговицей, я подтолкнул Джинни к кровати. Она дрогнула в моих объятьях, точно засомневалась, стоит ли, и эта мысль обожгла меня. На этот раз уже не совестливо, но негодующе. Её замешательство, с которым она поглаживала мои бёдра в области ремня, так и не решаясь расстегнуть до конца молнию на джинсах и стянуть их с меня, отзывалось во мне болью, и каждая секунда промедления всё больше убивала во мне сладостное томление, всё больше я оказывался втянут в холодный клубок собственных мыслей и страхов, в которых погибал даже жар моей страсти. Я уже не мог сдерживать своё беспокойство. — Что-то не так? — прошептал я, стараясь придать голосу непринуждённость. — Извини… — так же тихо ответила она и отстранилась, заставляя меня отшагнуть назад. Мучительная тишина сдавила меня, и в этот момент мне по-настоящему стало страшно. Оказалось, что слова, какими бы громкими и жестокими ни были, не пугали меня всерьёз. Даже те, что были сказаны вчера, они по сути резали не больнее тупого топора; это «извини», сказанное с таким невероятным сожалением, не било сильнее, чем её жест, которым она меня оттолкнула. Да я, наверное, сам до конца и не верил в то, что вчерашние слова способны обрести последствия, отчего они хоть и тревожили меня, но казались какими-то игрушечными по сравнению с тем, что я испытывал сейчас. Я ощущал себя будто пойманным в собственные сети, мальчиком, который по глупости наступил на свою ловушку, наивно веря, что это всё понарошку. Я чувствовал себя раздавленным и абсолютно потерянным, как будто, оказавшись в чаще леса, лишился разом всех карт и средств связи. И я не мог понять, что произошло. Почему так случилось… Джин молча осела на пол возле кровати и беззвучно плакала, уткнувшись в колени. Я не мог понять, почему после всех уверений в нежелании меня потерять, несмотря на сильную любовь ко мне, ведь боль в рёбрах хоть о чём-то да говорит, она продолжала тонуть в сомнениях и страхах. Признаться, первой моей мыслью было уйти. Но ситуация была слишком пугающей, чтобы пустить её на самотёк, запершись в собственной комнате. Я, не пытаясь застегнуть рубашку или хотя бы джинсы, осторожно присел рядом с ней. Наверное, я мог бы, мог бы, на неё обидеться, сочтя себя униженным или оскорблённым. Но я больше ощущал себя растерянным, точно привычный метод решения проблем дал сбой, лишив меня инструментов. Я не представлял, сколько прошло времени, пока я сидел там, уставившись в стену перед собой. Солнце уже село, и незаметно в комнате сгустился полумрак, тени на стенах стали длиннее, бледнее, а затем и вовсе зловеще тёмными. Моя спина ныла, долгое время упираясь в деревянный каркас кровати. Ветерок в комнате стал ощутимо прохладнее, с каждым дуновением покрывая руки гусиной кожей. Джин уже не всхлипывала, но голову с колен так и не подняла. Её плечи, руки и ноги были напряжены, словно она стремилась сжаться в маленький комок. То ли она мечтала провалиться сквозь пол, то ли так боролась с холодом, пытаясь согреться. Если подумать, она давно могла бы захлопнуть окно с помощью телекинеза, и на вопрос, почему она до сих пор этого не сделала, я мог лишь предположить, что она хотела себя наказать, заставив терпеть дискомфорт, поскольку терзала себя за свои страхи. Я дотянулся кончиками пальцев до лежащего возле ножек кровати платка и накинул его Джин на плечи и руки. Только что я задался вопросом, случилось бы это всё, если бы я в тот июльский день не приревновал её к новому знакомому? Связаны ли мои переживания с её, и если нет, то что послужило их отправной точкой? Я слегка вздрогнул, почувствовав голову Джин на своём плече. Мне подумалось, что она боялась сделать это раньше, пока не была уверена, что я на неё не злюсь. В ночной тишине за окном пели цикады. Лунный свет слабо отображался на двери и, повторяя все её неровности, скользил по полу, заползал на ковёр. Чьи-то тени ещё не так давно мелькали в яркой щёлке под дверью, но сейчас в коридоре было тихо и темно, точно была уже глубокая ночь. — Что мне делать, Джин? Я спросил и не узнал свой голос, слегка осипший от долгого молчания. — Будь рядом, — услышал я её шёпот. Она произнесла это не сразу, чуть помедлив, и я был рад, что услышал в ответ не безнадёжное «не знаю». — Как вспомню… — вдруг продолжила она, — как ещё совсем недавно успокаивала тебя. Не могла и подумать, что споткнусь о камни и в собственной душе. — Что пошло не так? — осторожно спросил я. — Не так? — она печально усмехнулась. — Я знала, что ты так скажешь. Тебе всегда кажется, что есть некто или нечто, что всё портит, и после появления которого всё идёт «не так». Тот же Джонни… — меня передёрнуло, — тебе до сих пор, наверное, кажется, что если бы не он, то у нас всё было бы замечательно. Но нет, Логан… — сказала она, не дав мне рта раскрыть, чтобы подтвердить эту мысль, — всё именно так, как и должно быть. Не размолвка, нет, — быстро поправилась она, — я не хочу сказать, что нам суждено рассориться в пух и прах и расстаться, вовсе нет. Я имею в виду, что у любой пары неотвратимо возникают сложности. Не бывает идеального сценария, как и не было бы всё замечательно, не встреть мы Джонни. Мог бы на его месте оказаться кто-то другой, представь… например, Скотт. Она усмехнулась, и я с подозрением посмотрел на неё. Вот уж на Скотта я бы не стал думать. — То, что с нами происходит, нужно принять как естественный ход событий, а не как отклонение от него, — озвучила Джин мысль, которую мне трудно было принять, — не обвинять никого… не пытаться стереть это всё и «восстановить» былое, а двигаться дальше, перешагивая через эти… камни. Ты… столкнулся с этим, потому что боишься, что я предпочту тебя другому, боишься оказаться не тем, кто мне нужен, понимая при этом, что другим тебе не стать. Судя по напрягшимся мышцам, я понял, что она попала в десятку. — А я… боюсь своего будущего, — призналась Джин, — и как понимаешь, тут ничего не могло пойти не так, ведь каждый, хоть раз в жизни, задавался подобным вопросом относительно дальнейшего пути. Эта школа лидерства… в которую я пошла благодаря и из-за Профессора, к чему она мне, и что мне делать, если от неё отказаться? Я боялась и того… что ты захочешь отгородить меня от всего, что может «пойти не так», увезёшь меня жить в лес, не слушая меня… и не ври, что не хотел. Я промолчал, потому что и правда хотел. Не так категорично, как это прозвучало, «увезти жить в лес» не то же самое, что поселиться вдали от города, ну и, если там был бы лес, это же было бы неплохо. Но она ошибалась в том, что я бы не стал её слушать. Какой мне смысл делать свою жену заложницей собственного дома. — Мы должны доверять друг другу, — сказал я простую, самую очевидную истину, — я не желаю тебе зла, Джинни, и я никогда не хотел тебе навредить. — Проблема в том… — Джин подняла голову с моего плеча и выпрямилась, — что «не хочу навредить» и «делаю ради тебя, твоей пользы» — фразы, что имеют двойное дно. Бывает, то, что мы делаем якобы для другого, потому что так будет лучше, на самом деле мы делаем для себя. Эгоистичность помыслов часто заслоняет нам понимание того, что действительно было бы лучше. — Знаешь, Джин, — я нахмурился, — то, что ты сейчас сказала, имеет и третье дно. Когда ты не доверяешь мне, думая, что я настаиваю на чём-то, исходя из собственного эгоизма, в то же время, твои мысли могут иметь эгоистичную основу, мешающую тебе поверить мне, что я абсолютно искренен. Она не нашлась, что ответить. Лишь коротко вздохнула. — Поэтому, — я посмотрел на неё. Она сидела с закрытыми глазами, слегка откинув голову назад, на кровать, — мы должны доверять друг другу. Доверие исключает эгоизм, равно как и наоборот. — Ты доверяешь мне? — не открывая глаз, спросила она. — Веришь, что Джонни хочет быть мне лишь другом? Я замялся. — Я верю, что он для тебя не больше, чем друг, — наконец, вывернулся я, — но на его счёт не могу сказать того же. — Это не исключает возможности того, что ты не захочешь, чтобы я с ним общалась, — невесело усмехнулась Джин. Я вздохнул. — Зачем тебе с ним общаться? — затем, поняв, что вопрос прозвучал слишком уж покровительственно, исправился. — То есть, я не собираюсь вставать между ним и тобой, не собираюсь выталкивать его за дверь, — я не стал добавлять «как бы мне этого ни хотелось», — я просто хочу понять, почему тебя это так волнует, чтобы я ему верил? Мне что, и приревновать тебя нельзя? — Ревность — разве не показатель отсутствия доверия? — спросила Джин. — Ревность… — я насупился, — это просто ревность. Это обычный рефлекс. Не могу нормально смотреть, как он тебе улыбается. И это совсем не значит, что я не доверяю тебе. Но, с чего ради, я должен доверять ему? — я вопросительно взглянул на неё. Джинни внимательно смотрела на меня. — Разве ты сама никогда меня не ревновала? — наконец, спросил я. Она отвела взгляд. — Я всегда тебя ревную, — призналась она, — особенно к Марте Дождевской со второго курса... — Кто это? — я непонимающе сдвинул брови. Я начинал опасаться Джин, с её прозорливостью. Она хмыкнула. — Девушка с даром прорицания и талантом к пению. У неё красивый голос, и она даже посвятила тебе песню и считает, что ты обязательно в неё влюбишься, потому что она рыжая, — выложила Джин, точно уже давно хотела пожаловаться. Я порылся в памяти и действительно нашарил образ похожей девушки, которая у меня почему-то ассоциировалась с нелепостью. Было всё дело в странной расцветке её одежды или в глупостях, вытворяемых ею на занятиях, я не мог определить. — Расслабься, она мне совсем не интересна, — убеждённо сказал я. — Я знаю, Логан. Я доверяю тебе и верю, что ты любишь меня. Я, честно, даже не могу помыслить, чтобы ты меня предал, — сказала Джин, и я отчего-то почувствовал сильное облегчение, — меня просто возмущает наглость, с которой они считают тебя доступным, и даже, если бы я умерла, я бы никому из них тебя не доверила, просто по той причине, что они даже не думают о том, что может тебя порадовать или сделать счастливым. И меня берёт дрожь от мысли, что однажды они прибегнут к какому-нибудь нечестному способу, чтобы заполучить тебя, и ты будешь глубоко несчастным… Меня же взяла дрожь от слов «если бы я умерла». Я потянулся, чтобы взять её за руку и почувствовал лёд её запястья. — Любовь — это не игрушка, — с обидой в голосе закончила Джин. — Ты замёрзла, — сказал я, — давай я закрою окно. Не успел я отпустить её руку и привстать, как окно захлопнулось само, чуть громче, чем мне бы хотелось. Джин крепко сжала мою руку. — Не нужно, побудь рядом со мной… Я послушно остался. Она обхватила руками моё плечо и прилегла на него. — Что ж... — уступчиво произнёс я, решив продолжить тему ревности, — а я вот не уверен, что лучше того же Джонни... — слова давались мне тяжело, но раз уж мы стали откровенничать, я не хотел остаться в стороне, — что впрочем, неудивительно. У него много очевидных преимуществ передо мной, к тому же он может дать тебе то, о чём ты мечтаешь. Как мне не бояться того, что он находится рядом? Если мне предложат купить мотоцикл моей мечты взамен на детали от старого, я вряд ли удержусь. Мой старик хранит много воспоминаний, но мне важна, прежде всего, его практическая полезность, и, если он заглохнет однажды на перекрёстке, я без сожаления с ним расстанусь. Я не настолько сентиментален. Джин промолчала. Я был уверен, что она не сможет отрицать мою правоту. — Скажи, почему... — я решил подступить к ещё более болезненной и волнующей меня теме, — почему ты оттолкнула меня сегодня? Джин замерла, перестав поглаживать мою руку. — Давай не будем об этом... — тихо попросила она. Я бы и хотел исполнить её просьбу, но теперь мне ещё больше хотелось услышать ответ, каким бы ужасным он ни был. — Я лишь хочу понять, чего ты боишься... — оправдываясь, сказал я, — хочу помочь. Ты же сама сказала, нам нужно идти дальше и переступить через камни. — Сказала... — тихо подтвердила Джин, — что ж... — она вздохнула, — я испугалась всё усугубить. Меня разъедает чувство вины за то... что мне кажется, будто я неправильно поступаю. Мы неправильно поступаем, — виновато добавила она. — Вчерашняя мысль не отпускает меня, и я... испугалась, что близость с тобой даст мне очередной повод накрутить себя ещё сильней. Она произнесла это, и я представил, насколько запутанным должно быть выглядит клубок внутри её головы. От её признания мне не особо полегчало, но и хуже не стало. Единственным плюсом её слов было чувство некого абсолютного доверия между нами. Несмотря ни на что, в эту ночь мы сумели ощутимо сблизиться друг с другом. Не услышав моей реакции на своё признание, Джин притихла и чуть ослабила хватку, словно ожидала, что я выдерну свою руку из её объятья. И не собиралась мне мешать. Я успокаивающе положил свою ладонь поверх её кисти. — Нам пора отдохнуть... — прошептал я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал максимально тепло. Джинни встрепенулась и покорно отстранилась от меня. Она молча поднялась на ноги и задумчиво сложила платок, сняв его с плеч. Я поднялся вместе с ней и, размяв порядком затёкшие ноги, стал застёгивать рубашку. Джин остановила меня, едва я прикоснулся к пуговице. — Что...? — Побудь со мной, — повторила она третий раз за этот вечер, — останься... пожалуйста... Она жестом сбросила покрывало с кровати и направилась в обход её, чтобы взбить подушку на своей половине. Я в нерешительности стоял, прокручивая в пальцах пуговицу. Затем сомнения исчезли. В конце концов, она сама это предложила. Я скинул с себя рубашку, перекинул её через спинку стула, стянул джинсы, стараясь не брякнуть пряжкой ремня по полу, и присел на край постели. Джинни потянула меня к себе и накинула сверху одеяло. Стало теплее. Её рука скользнула на талию, обнимая меня, я ощутил мягкость её пижамы и холод ступни, что случайно коснулась меня. — А это ничего не усугубит? — с лёгкой улыбкой спросил я, глядя на её блестящие в темноте глаза. — Скажу тебе утром, — Джин сонно улыбнулась и, прикрыв глаза, прижалась ко мне. Я обнял её и осторожно поцеловал в висок. Это, без сомнения, была одна из самых душевных наших ночей, но мне не очень бы хотелось когда-либо её повторить...