Этого не будет

Знакомую фигуру Соби заметил сразу, как вошёл в кафе: белое полупальто, чёрные змеи блестящих волос по плечам, взгляд задумчивый и печальный. Сеймея рядом не было, хотя тот не любил опаздывать ни на какие встречи. Можно было бы подождать его на улице, у входа, но что-то подсказывало Соби, что не стоит. Он вздохнул и подошёл, опускаясь на стул напротив. Взгляд Нисея скользнул по нему, обрастая колючками. Вести светскую беседу с ним в отсутствие Сеймея не представлялось заманчивым, и Соби просто заказал себе кофе. Ему не нравился Нисей, внешне приятный и благополучный, он был злым и заносчивым. Соби знал откуда это в нём взялось — это надлом, трещина, что появлялась у людей рядом с Сеймеем. В руках такого человека, наверное бы, даже золото почернело, и Сеймею нравилось именно так: не пыль под ногами, не безвольная тряпка — он выбирал сильных, ярких, тех, кто ломался с особым, оглушающим треском и острыми осколками. Соби всегда считал Нисея недостойным этого выбора, слабым, малолеткой. Он был одного возраста с Сеймеем, но того язык не поворачивался назвать сопляком, а вот Нисея Соби ни во что не ставил, несмотря на его выдающиеся успехи в учебе и научной деятельности, о которых был наслышан, несмотря на смелость и дерзость, с которой тот разговаривал даже со взрослыми, уважаемыми людьми, несмотря на внешность, что цепляла и задерживала взгляды. Нисей, пожалуй, и правда был слишком хорош для молодого человека, но Соби чувствовал в нём тщательно спрятанного, дрожащего от страха мальчишку, не верящего в собственные силы. Был ли он таким до встречи с Сеймеем? Соби ничего не знал об их отношениях: был ли Нисей очередной игрушкой Сеймея или они и правда встречались, по-настоящему связанные чувствами. Во всяком случае, вёл себя с ним Нисей вовсе не так, как должно вести себя с хозяином. Соби не мог дать чётких определений и своим отношениям с Сеймеем, да ему было плевать по большому счету, он просто подчинялся. Своих партнёров Сеймей друг от друга не скрывал. Иногда слишком уж не скрывал, и похоже, не всем это нравилось. До этого у них уже были совместные сессии, но Нисей в них никак не участвовал, сидел в углу и молча сверлил Соби злобным взглядом. Ревновал, это чувствовалось даже в воздухе между ними. Удивительным образом это раздвигало границы. Боль становилась незначительной, единение с Сеймеем, что застывало на кончиках плети, сильнее, а расслабление, наступавшее вслед за разрушением, сводило с ума. Соби никогда не прельщала близость при посторонних, лишь Нисей обладал этим свойством — снимать с него невидимые ограничения стыда своим присутствием. Но дело было не в нём самом, в чём-то ином, Соби не мог уловить, в чём именно. Не чужая же ревность и зависть его возбуждали, в конце концов. Может, подкупало то, насколько Сеймей был открыт и откровенен в своём выборе, что не просто не скрывал, демонстрировал собственные страсти, скармливая их Нисею насильно. Соби совсем не нравился Нисей, но он не стал бы отрицать, что ему самому хотелось бы увидеть, какой Сеймей с ним. Комната в клубе была знакомой: плотно занавешенные окна, полумрак в пошлых красно-чёрных цветах, глухая звукоизоляция от всего мира и тихий шелест кондиционера под потолком. Кроватей, мягких диванчиков или кушеток здесь не было, если комната и была рассчитана на секс, то исключительно грубый, в самой неудобной позе. Пахло свежими разрядами озона и немного дезинфекцией. В углу были небольшие колонки, через которые можно было включить музыку, но Сеймей ими никогда не пользовался. Его музыка — это человеческий голос, выдернутый из самого нутра, болезненный и молящий. Игры тоже были знакомыми: Сеймей велел Соби раздеться полностью, зафиксировал мягкими браслетами, растягивая руки и ноги цепями на широкой раме, и надел ошейник, не затягивая слишком сильно, только для вида, следов не останется. Нисей же молча уселся на кожаную скамью, предназначенную для фиксации, и уткнулся в свой телефон, изо всех сил пытаясь сдерживать раздражение. Соби не видел его, стоя к нему почти спиной, но знал, что тот не сможет не смотреть. Трудно было не смотреть, когда Сеймей брал в руки плеть. В этот раз он выбрал мягкую, с широкими лентами, ударить такой сильно, до кровавых следов было невозможно, оттого все его действия причиняли мало боли, но взращивали возбуждение, накручивая до предела. Удары обжигали плечи и спину, изредка ноги и ягодицы, но Соби не мог сдержаться — вздрагивал и стонал от каждого. Кожа горела и становилась невероятно чувствительной, размягчалась, как воск, выпуская наружу трепещущие нервные окончания. Таким Сеймей бывал с ним редко — почти нежным, почти страстным, не холодной пугающей тенью, а демоном из преисподней, прихватившим с собой огненную плеть. И от того, что это было так яростно, так остро, от чужого взгляда, что — Соби точно знал — лизал его спину, пытка казалась бесконечной, тёплой карамелью растянутой между пальцев. А потом она вдруг оборвалась. Воздух дрожал, наполненный жаром тел и громким дыханием, Соби смотрел в стену напротив и ничего не видел. — Всё хорошо? — спросил Сеймей, и его дыхание скользнуло по взмокшей шее, вызывая дрожь. Соби молча кивнул. — Мне нужно отойти ненадолго, я оставлю тебя с Нисеем. Соби вновь кивнул. — Отпустишь его, если он больше не сможет терпеть, — велел Сеймей прежде, чем выйти за дверь. Нисей только неопределенно хмыкнул в ответ. Они все знали, что Соби дождется возвращения Сеймея, даже если висеть тут придётся несколько часов. Стоило двери закрыться, как по комнате душной волной начали расползаться злость и раздражение, будто занимая освободившееся пространство. Сеймей отнимал у них так много, так много заполнял собой, что до этой минуты, казалось, оба не чувствовали ничего, кроме его жажды и его мощи, чувствовали только его, а теперь обратились друг к другу. Соби назвал бы тишину, застывшую между ними, напряжённой, но Нисей не мог взволновать его хотя бы сколько-нибудь, и Соби расслабленно выдохнул, пытаясь совладать со своим не разрешённым возбуждением. Прошла минута, или десять, жар от натёртой браслетами кожи стал ощущаться сильнее, становясь живым, плечи ныли от усталости, но Соби почти не воспринимал эти ощущения отдельно, они заполняли его, создавая собственную реальность. Внезапный грохот от брошенного на стол мобильника заставил повернуть голову, но Соби не удалось поймать Нисея в поле зрения. — Он никогда не касается тебя, так ведь? — спросил Нисей, подходя близко и останавливаясь за спиной. В его голосе слышались злорадство и превосходство, но Соби не мог решить, что точно они означали: Сеймей не касался и его тоже или всё же Нисею повезло больше? Нисей повёл пальцами по горящим росчерками на коже, чуть надавливая, разжигая угли затихшей было боли, вминая их в истерзанную плоть. Соби тихо застонал, поддаваясь ощущениям. Это было похоже на сорванный на вершине оргазм, который блуждал, запутавшись в венах, и не желал покидать тело. Такая боль — не интенсивная, но по живому — заставляла трепетать беззащитным пучком нервов. — Ты кончаешь из-за боли или из-за него? — продолжал свой допрос Нисей, руки его не останавливались, всё смелее и настойчивей гладя воспалённую кожу, вонзаясь в неё ногтями. Слова его уже не походили на стрелы, которыми он хотел ранить, они текли по телу, обжигая и почти лаская. — Из-за него, правда же? Соби мог бы послать его к чёрту, у него был договор с Сеймеем, не с его никчёмным бойфрендом, но он прекрасно понимал, почему Сеймей оставил их вдвоём. Это была ловушка, в которую Нисей попался. Он мог отомстить теперь Соби как угодно, от души, и Соби малодушно решил позволить ему, ведь именно на это Сеймей и рассчитывал, доведя его до грани и бросив. Соби выгибался и подставлялся, он не хотел Нисея, но его руки, причиняющие боль, хотел. Нисей отстранился, обошёл его, разглядывая. — Сеймей любит ножи, знаешь? На тебе, конечно, он шрамов не оставит. Думаю, он хотел бы, но Сеймею нравится контролировать, даже самого себя. Нисей отвёл с лица Соби прилипшую прядь волос, убирая её за ухо, коснулся лица с фальшивой нежностью, провёл по губам и мягко надавил, проталкивая пальцы в рот. Соби послушно обхватил их губами и приласкал языком. Нисей наблюдал за ним минуту, и его дыхание становилось тяжёлым, опасным, как разряды, скручивающиеся в шаровую молнию. Вынув наконец пальцы у Соби изо рта, он прочертил ими мокрую линию у него по груди и с силой стиснул сосок. Соби шумно выдохнул и прикрыл глаза. — А ты послушный, — ехидно заметил Нисей. — Сеймею нравятся послушные. И вновь непонятно, это укол самолюбию Соби или собственному, ведь сам Нисей послушным уж точно не был. Соби следил за движением его руки, рисующим влажные узоры на мокром от пота теле, и взгляд цеплялся за татуировку на тыльной стороне ладони, изящным столбик выстроившиеся вдоль среднего пальца иероглифы с именем Сеймея. Знак принадлежности. Соби это удивляло, он бы никогда не стал носить знак принадлежности так: социально порицаемой татуировкой, на видном месте, вбитым под кожу чужим именем, что останется навсегда. «Навсегда» значило слишком много для него, его «навсегда» принадлежало другому. Соби всё ещё чувствовал его злость, колющую тело маленькими иголочками, но действия Нисея были продиктованы не желанием выместить гнев, они были окутаны чёрной дымкой страсти — кокон, что для них сплёл Сеймей. — Стоит признать, с тобой по крайней мере горячо. Нисей дёрнул ремешок ошейника, затягивая сильнее, выбивая отчаянный выдох и причиняя острую боль, подтягивая к себе так, что они почти касались губами. Он приласкал член Соби грубо и резко, сжал на грани допустимой болезненности и принялся двигать рукой. В какой момент жадное дыхание в губы превратилось в поцелуи, Соби не успел уловить. Сам он с трудом отвечал на них, задыхаясь, но это мало смущало Нисея, тот целовал его, вторгаясь в рот языком, вылизывая его губы и кусаясь. Агрессивно, страстно и голодно. Соби забыл, каково это, когда накрывает с головой, когда тело жаждет и отдается любому встречному желанию. Забыл, что значит простой, бесхитростный оргазм без игр и мучений. Он сдался Нисею так легко, будто они давно были любовниками, не сдерживаясь, не пытаясь оттянуть момент удовольствия. Соби кончил ему в ладонь так быстро и ярко, что с кем угодно другим посчитал бы это собственным поражением. Нисей тут же отпустил его, отстранился, ослабил ошейник, позволяя дышать. Он задумчиво разглядывал свои испачканные пальцы минуту, водил ими по груди Соби, обводя соски и гладя рёбра, а потом внезапно отошёл, исчезая из вида. — Если б ты был моей игрушкой, — раздался его тихий голос, наполненный густой злобой раздавленного в тисках удовольствия, — я бы на тебе живого места не оставил.