Да свершится правосудие

Томас       Он болтался в ледяной воде, как поплавок. Странно, жилета на нем не было, он отдал его юной Розе Бьюкейтер — дай-то Бог, чтобы хоть как-то ей это помогло — и намокшее тяжелое пальто должно было утянуть его на дно. Воронка от корабля тоже должна была. Он знал, что смерть неизбежна, когда нос до этого момента медленно тонущего «Титаника» резко опустился вниз, и когда мощная волна захлестнула капитанский мостик, где он стоял рядом со Смитом и лихорадочно думал, чем еще можно помочь паникующим людям. Они с капитаном еще успели пожелать друг другу удачи, и стремительным потоком их обоих смыло за борт. У него перехватило дыхание от холода, свело руки и ноги до боли. Люди кричали, кто-то падал в воду с высоко задравшейся кормы совсем рядом. Он отвернулся от корабля, сжал зубы, слыша только страшный железный стон и крики несчастных. Скорее бы все кончилось, Господи.       Позади раздался ужасный скрежет, он не выдержал, оглянулся, — падала труба, тросы, держащие ее, лопались с хлестким звуком. Казалось, она упадет прямо на него, но нет, несколько тонн стали рухнули впритирку, буквально в паре футов, прямо на несчастных, не успевших отплыть. Огромной волной его сначала накрыло, а потом, закрутив, отнесло дальше в сторону от корабля.       «Теперь и воронка не зацепит», — почти с досадой подумал он, выныривая и делая вдох. Все тело будто кололо ножами, но оно двигалось, не соглашаясь безропотно умирать.       Но ничего, в любом случае конец был близок. Томас закрыл глаза, слушая, как страшно гибнет его корабль, его гордость, гибнет вместе с тысячами невинных душ, каждая из которых будет смотреть ему в глаза там, в Чистилище, и за которые он будет отвечать на суде Всевышнего. Когда придет время, он будет готов.       «А сейчас, — вновь взмолился он, — Господи, сделай так, чтобы это поскорее закончилось».       Сколько же прошло времени? Крики и скрежет металла становились все тише. Вода уже не казалась такой ледяной, сердце замедляло свои толчки. Странно, почему так хочется спать? Он не мог открыть глаза и пошевелиться, волны убаюкивали его как в детстве, в Комбере, где он так любил целыми днями плавать в озерце неподалеку от дома, и мама всегда за это ругалась… «Ты же простынешь, Томми, сколько можно сидеть в воде…»       — Это же мистер Эндрюс! Его надо вытащить!       Женский голос. Кто-то из стюардесс, кажется? Мэри Слоан? Чьи-то руки вцепились в его пальто, стали тянуть. Зачем они рисковали? Из-за него шлюпка могла опрокинуться, но он не мог сопротивляться, даже не мог открыть глаза. Пусть они его отпустят. Его место было на дне, рядом с кораблем. Или среди тех, чьи дикие крики он слышал, пока его укутывали в плед, совали в руки фляжку с каким-то спиртным, тормошили, чтобы он не засыпал. Мэри, милая девочка, суетилась вокруг, трясла за воротник пальто.       — Мистер Эндрюс! Не спите!       Он, пересилив себя, открыл глаза, увидел перед собой ее бледное лицо. Оглянулся, опершись рукой о борт шлюпки. С «Титаником» было покончено. Перед ними была чернота, только звезды висели над равнодушным ледяным океаном. Оттуда, из этой черноты издалека доносились крики людей. У него затряслись губы. Он построил корабль, затонувший в первом же плавании. По его вине сейчас умирали сотни человек. Единственным способом хоть немного искупить свою вину было бы умереть вместе с ними. Но судьба почему-то распорядилась иначе, и он был жив.       — Там еще есть люди, — пробормотал он. — Там люди, Мэри… Надо вернуться!       Кто-то из офицеров, сидящий за рулем на корме шлюпки, он не мог рассмотреть кто, покачал головой. Шлюпка и так была переполнена, он это осознавал. Но там были люди.       Природа одарила его поистине железным здоровьем, он всегда, от всего оправлялся быстро, ни разу в жизни серьезно не болел. Даже после того как в Белфасте, зимой, нырнул за упавшим в ледяную воду мальчишкой-подмастерьем на верфи и довольно долго провел в воде, поддерживая его, пока их обоих не достали, отделался лишь болью в горле, которая беспокоила пару дней. И теперь, всего лишь через полчаса после того, как его подняли на борт шлюпки, едва придя в себя, он попросился сменить на веслах какую-то женщину. Так можно было согреться и немного отвлечься от мыслей, разрывавших уставший мозг.       Что он мог сделать, чтобы «Титаник» не затонул?       Томас греб и греб, чувствуя, как начинают гудеть мышцы, как кровь разгоняется по телу, но тепла это не приносило. Может быть, надо было применить контрзатопление? Попробовать затопить кормовые отсеки, чтобы корабль выровнялся? А если бы это не сработало? Они бы не успели спустить и пару шлюпок… А если бы Мэрдок не дал команды «полный назад», у них бы хватило скорости повернуть, верно? Хватило бы? Надо было остановить корабль сразу после столкновения, а они проплыли еще пару миль, набирая воду в отсеки… А чертов пожар, который полыхал столько времени в бункере, выдержала ли переборка? И сталь… Если бы он слушал Мюира, молодого толкового металлурга с верфи, которого он сам включил в состав гарантийной группы, если бы они использовали другую сталь, корабль выдержал бы удар? Он думал об этом, не чувствуя, как совсем оледенели пальцы, как холодит тело мокрая насквозь одежда. Над горизонтом стало светлеть. Поднималось солнце, как всегда, как и миллионы раз до этого. Но теперь для него все будет иначе. Эта ночь разрушила его жизнь, тысячи жизней.       Появление «Карпатии» явилось избавлением для спасшихся пассажиров, кое-кто даже улыбнулся, но когда он увидел огни этого корабля, то подумал только, что на борту можно будет попросить бумагу, чтобы наконец записать все, что он успел предположить относительно катастрофы. Казалось, что если он этого не сделает, голова у него просто лопнет.       Однако до этого было еще долго. Сначала его, как и всех, вынудили выпить горячего кофе, забрали на просушку всю одежду. Кофе, в общем-то, был не лишним, помог взбодриться. Все время, пока сушилась одежда, он просидел в какой-то небольшой каюте с еще несколькими мужчинами, завернувшись в плед. Кажется, даже удалось сидя подремать с часок. Дождавшись, когда вернули одежду, он наконец попросил письменные принадлежности. Корабль был переполнен, и он долго искал местечко, где можно было спокойно присесть и написать все, что громоздилось в его голове. Но пока искал, он без конца натыкался на несчастных пассажиров «Титаника». Кто-то из них рыдал, потеряв близких, другие, напротив, были молчаливы, глядели невидящими глазами в одну точку. Некоторые были ему знакомы, но он опускал голову, проходя мимо них. Ни капитана Смита, ни его доброго друга доктора, ни отважных офицеров Мэрдока с Муди не было нигде видно. И юной Розы тоже. Зато с ее женихом, Каледоном Хокли, Эндрюс столкнулся нос к носу. Тот бродил в порванном фраке, потерянный, зябко ежился и с досадой поглядывал на клетчатый плед, наброшенный ему на плечи. Все высокомерие и надменность слетели с него как шелуха.       Томас хотел было пройти мимо, но Хокли поднял руку, останавливая его.       — Мистер Эндрюс, — его голос звучал слабо, даже жалобно, точно у потерявшегося мальчишки. — Вы не видели мою невесту?       Он смотрел умоляюще, с отчаянием, с болью. Его стало бы даже жаль… Если бы только Томас не вспомнил след от удара на щеке юной Розы. Не вспомнил, как она бегала по кораблю сначала в одиночестве, а потом — вовсе не в сопровождении жениха.       — Нет, мистер Хокли, я не видел мисс Бьюкейтер.       Он продолжил путь. В каком-то коридоре встретил Лайтоллера, и офицер, ничего не спрашивая, просто крепко пожал ему руку.       В одном из салонов за столом свободное место нашлось. Эндрюс был так утомлен, что даже не узнал со спины молодого человека, который сидел рядом, вытянув одну ногу, явно травмированную. Зато он узнал статную черноволосую женщину, проскользнувшую мимо него прямо к этому человеку. Когда-то — будто в другой жизни — он предостерегал нового подчиненного от того, чтобы завести с ней отношения, подводя под остракизм себя и ее в городе, полном предрассудков. Ведь София Сильвестри была итальянкой, католичкой. А Эндрюс тогда не знал, что католиком был и Марк Мюир.       Мюир обернулся прежде, чем Томас смог куда-то скрыться. Голубые глаза сверкнули яростью, по лицу пробежала судорога, рука сжала спинку стула — Мюир силился встать. София положила ему руку на плечо и умоляюще посмотрела на Томаса. Мюир наконец рывком поднялся и, стиснув зубы, продолжал смотреть в глаза. Он имел право на гнев. Он предупреждал о том, что сталь может стать хрупкой, он хотел рассказать о пожаре в бункере. Ему обещали, что о безопасности пассажиров позаботятся, и не выполнили обещание.       — Уйдите, пожалуйста, — прошептала София. Томас медленно развернулся — почему-то его пошатнуло. Взгляд Марка еще долго жег спину. Искаженное гневом лицо стояло перед глазами, пока в коридоре, у самой столовой, Эндрюс едва не врезался в старушку, которую куда-то вела аккуратно одетая молодая женщина — очевидно, пассажирка «Карпатии».       — Вы оттуда, да? — старушка подняла на него красные, слезящиеся глаза. — Я вас видела на «Титанике» раньше. Чье вы место заняли? Почему вы живы, а моего мальчика больше нет? Я… Я пережила его… Мне семьдесят пять, я больна, и я его пережила…       — Мне очень жаль, — пробормотал Томас и постарался побыстрее уйти: по телу почему-то пробежала дрожь. Но не успел он и нескольких футов пройти, как его уже дернули за рукав:       — Сэр, может, вы видели родных этого ребенка…       На «Карпатии» негде было укрыться от горя. И от презрительных, обвиняющих взглядов, от тихих, пропитанных болью упреков, что роняли иные женщины при виде него. Наконец какой-то стюард остановил его и предложил разместиться в одной из кают.       …К концу первого дня вывесили списки выживших. Томас подошел их посмотреть, надеясь, что тем, кого он сегодня не встретил, все-таки повезло. Несколько раз он ходил от края до края белых листов бумаги, приглядываясь к фамилиям, ища знакомые. Доктор О’Лафлин, веселый добряк… Нет, не значится. Принял смерть, хотя должен ли был? И Мердока нет. Пытался ли Уилл спастись или, дурак такой, решил, что не может себе этого позволить, раз не избежал столкновения?       Младший офицер Муди, совсем мальчик, прикармливавший корабельную кошку, и здоровяк Уайльд, рассказ о смерти жены и детей которого так угнетающе подействовал накануне отплытия — оба теперь мертвы… Теперь старина Уайльд увидит свою жену и маленьких сыновей. И для капитана Смита все закончилось навсегда. Это должен был быть его триумфальный последний рейс перед выходом на пенсию.       А гарантийная группа? Он и Мюир живы — но Джозеф Белл, главный механик? У него остался сын, такой любознательный мальчишка, просившийся на верфь на практику… Томас вспомнил, что свет на корабле горел до последнего, до самой агонии. Электрики, механики, машинисты поддерживали механизмы в рабочем состоянии до последнего, оставшись глубоко в недрах гибнущего судна. Настоящие герои, эти простые работяги, даже не думавшие о своем спасении.       А Род Чисхолм, проектировщик? Фрост, Найт? Он не видел в списках ни их, ни подмастерьев, ни плотника — талантливых парней, у которых столько было впереди…       Томас отвернулся от списков, быстро заморгал, прижал кулак ко рту, прикусывая до боли костяшку. Все его товарищи, его подчиненные погибли на рабочем месте. Мюир выжил, но хотя бы точно сделал, что в его силах, чтобы предотвратить катастрофу. А он сам?       И сколько же всего выжило, а сколько погибло? Списки кажутся бесконечными, но в них… Да, около семи сотен. А на борту было две тысячи двести. «Погибло больше, чем две трети. Боже, Боже!» Его как будто снова окунули в ледяную воду.       Глаза заскользили по спискам снова. Не было там Роба Трента, толкового слесаря с верфи, который, взяв семью, решил переехать в Америку. Жаль было, конечно, терять такого специалиста, но он даже выписал Робу премию, чтобы хватило на билеты в третий класс всем пятерым — жене и трем малышкам — погодкам. Теперь ни его имени, ни имен его жены и детей Томас не видел. Не было и Розы Бьюкейтер. Значит, жилет ей не помог. Наконец взгляд зацепился за две строчки, заставившие порадоваться. Китти Карлтон — теперь Берлингтон — крестница дяди Уильяма, Томас сам усадил ее в шлюпку. Они никогда не общались тесно, но он сейчас был рад за нее, да и за дядю, которому недоставало только еще смерти кого-то из близких. Надо потом найти ее и проверить, как она устроилась. Заодно забрать свои блокнот и кольцо, которые он отдал ей перед тем, как усадить в шлюпку...       И Брюс Исмей был жив.       Томас помнил, как тот был потрясен, когда услышал, что «Титанику» суждено утонуть. Что он теперь переживает? Стоит навестить его. А для этого, хоть и не хочется, придется заговорить с кем-нибудь, кто может знать, где он.       Через везде заметную, все знавшую и больше обычного разговорчивую миссис Браун удалось узнать, что Брюс — в каюте корабельного врача. Тот разрешил Эндрюсу поговорить с пациентом, но предупредил, что Исмей «под воздействием лекарств».       Брюс сидел в темном углу, завернувшись в плед, осунувшийся, сгорбившийся, сжавшийся. Губы у него тряслись, взгляд блуждал, точно у пьяного. Томаса он узнал не сразу, вглядывался — пришлось назвать себя. Исмей кивнул, помолчал, потом пробормотал, как всхлипнул:       — Как… как это могло произойти? Господи, ну как же? — его лицо исказилось, и он вправду заплакал, мелко дрожа. Эндрюс положил ему руку на плечо. Сколько раз он задавал этот же вопрос себе?       — Это случайность. Никто не виноват. Вы не виноваты.       Хотел бы он, чтобы это было правдой! А лучше — чтобы ничего подобного не происходило никогда. Исмей посмотрел на него сквозь слезы:       — Сколько погибло, вы уже знаете?       Томас не решился сказать правду.       — «Карпатия» спасла многих. И ваши дополнительные шлюпки пригодились.       Исмея как будто током ударило, он дернулся, закрыл лицо руками и простонал:       — Почему их не было больше?! Ну почему их не было больше?!       Судовой врач тут же вбежал и велел Эндрюсу выйти. Да уж, неважный из него оказался утешитель, только натворил хуже. Следовало вернуться к работе, понять наконец, что же вышло не так с кораблем. Заботливая миссис Браун, смотревшая на него с сочувствием, позвала ужинать, встретив его в коридоре, но есть совершенно не хотелось. Даже изрядно подташнивало — а он и не думал, что у него однажды может развиться морская болезнь! Взяв только стакан чаю, он отправился в каюту.       …Свидетели потом говорили, что Томас Эндрюс держался на «Карпатии» несколько отстраненно, сосредоточенно, но не теряя своей обычной доброжелательности. Он в основном, сидя в каюте, которую делил с еще четырьмя пассажирами, вел записи и делал чертежи, насколько имел возможность, причем работал даже ночью, уходя в корабельную библиотеку, никто за все время плавания не видел его спящим.       Только когда капитан Рострон передал мистеру Эндрюсу предложение от «Олимпика» принять пассажиров «Титаника» на борт, тот сильно побледнел и заявил, что он категорически против — но, впрочем, пусть капитан делает, как считает нужным. Капитан посчитал, что пересаживать пассажиров на судно-близнец корабля, который несколько часов назад утонул на их глазах вместе с их близкими, будет слишком жестоко.       «Карпатия» на всех парах шла к Нью-Йорку. На ее борту было семьсот тринадцать человек, спасенных с «Титаника».

***

Одри       Чтобы освободить день приезда Гектора и следующий, когда он, наверное, еще никуда не умчится, Одри поменялась сменами с Грейс и Маргарет — девушками, обычно работавшими по другим дням. Так что теперь ей предстояло провести в больнице три дня подряд. Элисон и Делайла тоже решили отработать подряд: Элисон — ради встречи со своей кузиной Розой, которая вместе с женихом плыла в Нью-Йорк на «Титанике». Делайла — чтобы потом подольше побыть с очередным поклонником, о котором прожужжала всем уши, какой он замечательный, красивый и заботливый. У Делайлы поначалу все такие были, а потом она рыдала в сестринской и посылала на голову подлецов проклятия. Одри все равно было ее жаль в такие минуты, а вот миссис Сэвидж страшно раздражалась, и тогда доставалось всем, не только Делайле. Строгое сухое лицо старшей медсестры становилось еще суровее, глаза недобро поблескивали за стеклами очков и все — медсестры, пациенты и даже доктора предпочитали не спорить и соглашались со всем, что говорила миссис Сэвидж.       Менялись они сменами не первый раз, и судьба к ним благоволила: первый день прошел совсем спокойно, на второй случились только сложные роды. Бедная роженица вся извелась от боли, а к концу начала кричать, совсем как раненое животное, металась по кровати вся в поту. Ребенок оказался расположен неправильно, и доктору Данбару пришлось сделать поворот на ножку. По счастью, всё обошлось. Когда Одри вышла сообщить это мужу роженицы, скромно одетому молодому человеку лет двадцати пяти, он очень старался сдержать слезы радости, но у самого лицо было уже все мокрое, и он совсем измял в кулаке пачку сигарет. И страшно побледнел, когда увидел ее измазанный в крови передник.       — Видно, он любит жену, — когда сошлись в сестринской за вечерним чаем, миссис Сэвидж неожиданно разговорилась. — Бывают другие случаи, совсем другие… Делайла, передай-ка мне конфету. И перестань губы свои выпячивать, перед кем ты здесь красуешься?!       Откуда в сестринской иногда появлялись конфеты, было маленькой загадкой. Элисон шутила, что этому они обязаны Делайле, в которую регулярно влюбляются новые пациенты. Вот и сейчас на столе обнаружилась маленькая коробочка шоколадных конфет, и они по очереди брали лакомство, запивая ароматным чаем. Одри, правда, не ела — не хотелось ей сладкого после всего, что недавно проходило в акушерском отделении. Пила горячий чай даже без сахара, лишь бы прогнать этот кисло-железный запах крови, так и стоявший в носу и горле.       — Так вот, лет двенадцать назад посреди улицы стало дурно одной даме. Она, видно, не ждала ребенка так скоро, а кроме того, была слишком живого нрава: ей опостылело сидеть дома, она отправилась навестить свою мать. Додумалась тоже, с таким-то животом, — миссис Сэвидж отпила чая и дунула вверх, приподнимая упавшую на лицо седую прядку. — Ее спешно привезли к нам, да у нас и оставили, потому что перевозить ее было бы все равно, что убить. К нам явился и ее муж, очень важный юрист, никак не ожидавший, где придется рожать его жене. Выдели бы вы этого павлина, важный, будто пуп земли. И надушенный, почище Делайлы. Прекрати, кстати, так обливать себя этими ужасными дешевыми духами, слышишь меня? У кого-нибудь из пациентов начнется из-за тебя кашель.       Делайла фыркнула, облизала пальцы, измазанные шоколадом, скривив хорошенькое личико.       — После него, кстати, наш главный врач и распорядился одну из палат переделать под две отдельные, для таких вот случаев. Поэтому была у нас палата тридцать девять, стали — тридцать девять и тридцать девять-а. Так вот, этот важный муж приехал и все недовольничал в холле, то ему не так, это не эдак, пока его жена надрывалась криком.       Элисон мрачно усмехнулась, и миссис Сэвидж ответила ей понимающим взглядом.       — Возникла опасная ситуация, и доктору Данбару пришлось спросить у мужа, проводить ли ему операцию, в ходе которой плод погибнет, или позволить жене родить самой, но рискнув ее жизнью.       У Одри мурашки пробежали по спине. Конечно, она сама выбрала бы жизнь ребенка, но решать за другого… Не завидовала она этому человеку — и бедному доктору Данбару, которому пришлось такое спрашивать. Хорошо, что на ее памяти таких случаев не было, старались спасти всех.       — Кого же он выбрал, миссис Сэвидж? — спросила Делайла, хлопнув ресницами.       Миссис Сэвидж ответила не сразу.       — Ребенка. Он выбрал ребенка.       Они все разом опустили глаза и замолчали, даже Делайла. Одри отодвинула чашку: чаю сразу расхотелось. Она пыталась представить, что происходило в душе этого человека и как дальше он жил с тем, что его жена умерла — и понимала, что не хочет этого знать.       — Немудрено, — вздохнула Элисон. — Женился, наверное, чтобы завести наследника. А операция могла оставить жену бесплодной. Так зачем она ему нужна?       — Как ты цинична, — Делайла надула губки, за что миссис Сэвидж шлепнула ее по руке. Делайла спрятала руки под стол.       — Просто я знаю таких господ. Одри, конфеты отличные, с изюмом, возьми хоть одну.       — Нет, спасибо. Я вспомнила, мне надо спуститься за газетами, как раз Джимми в это время приходит.       Джимми был мальчик, торговавший газетами; утром в десять и вечером в шесть он приходил на больничный двор, и кто-нибудь из сестер покупал у него несколько газет для пациентов и врачей.       После того, как полутора суток проведешь в больничных стенах, даже уличный воздух кажется таким свежим, что немного кружится голова — а еще нельзя не полюбоваться вечерним небом, таким по-весеннему чистым. В небе кружила какая-то крупная птица, откуда она тут взялась? Может, из парка? К Джимми, уже караулившему во дворе с кипой газет, Одри подошла с небольшим опозданием.       Джимми было уже тринадцать, кажется, ростом он догнал Одри, и его усмешка напоминала усмешку Гектора. Но все-таки он обрадовался паре конфет, которые Одри сунула ему вместе с мелочью. Глаза у него сегодня прямо горели восторгом, когда он протянул ей газеты.       — Я как раз для вас лучшее припас! — он умудрялся говорить стихами, ну что за мальчишка. — Все про «Титаник», мисс! Самые последние новости!       — А что такое с «Титаником»? — сердце пропустило удар. Одри замерла, глядя на него.       — Столкнулся с айсбергом, мисс! — бодро отрапортовал Джимми, буквально светясь от этого факта. — Но, кажется, от этого хуже пришлось айсбергу, вы этот пароход-то видали? Громадина такая, ух! Правда, тут одна болтушка пишет, что он затонул, но какой дурак ей поверит? В любом случае, всех спасли, а пароход буксируют к нам.       Джимми, взахлеб рассказывающий подробности, вдруг нахмурился.       — Мисс, вам плохо?       — Нет, я… Мне… — Одри пыталась собраться с мыслями и унять головокружение и дрожь, но все равно земля под ногами покачивалась, руки тряслись, а на глаза набежали слезы. Наконец, она сообразила порыться в кармане юбки и вытащить еще монетку.       — Дай мне газет побольше. Вот хотя бы по два экземпляра этой и этой, — она невпопад ткнула в заголовки. Джимми отделил от пачки все нужные ей газеты. Отдал, как всегда, торжественно — и опять обеспокоенно взглянул в лицо.       — Может, вас проводить до больницы, мисс?       — Нет, спасибо… Иди. Все в порядке, — Одри потрепала его по плечу и вернулась в госпиталь, на ходу пытаясь читать, чуть не столкнулась с фонарным столбом.       В вестибюле она не утерпела: села на скамейку и принялась лихорадочно перелистывать все газеты, что у нее были. Руки пачкались от свежей типографской краски, дрожали, мешая вчитаться в заголовки. «После столкновения с айсбергом все люди с Титаника спасены, лайнер буксируют в Галифакс», «Титаник налетел на айсберг», «Досадное происшествие в первом плавании», «Все живы, но самому большому кораблю в мире требуется ремонт. Уайт Стар Лайн подсчитывает убытки». Сердце буквально выпрыгивало из груди.       «Все живы, кажется, все живы. Ничего страшного, это действительно безопасный корабль. Не могут же все газеты ошибаться? Но все-таки надо сказать Элисон».       Сердце все равно стучало как безумное, аж уши закладывало. Сунув две газеты под передник, она обошла пациентов, раздала остальные, провела, с кем требовалось, обычные процедуры. Делала все как будто во сне, с усилием пытаясь сосредоточиться. Наконец, вернулась в сестринскую, молясь, чтобы Элисон была на месте.       …Пока подруга читала статьи в обеих газетах, лицо у нее стало совершенно непроницаемым, отстраненным, она точно надела маску, защищающую, как доспех. Потом обернулась к Одри, широко улыбнулась и непринужденно сказала:       — Да, неприятное известие. Но ведь все живы. Я, конечно, позвоню Тео на всякий случай. Но, думаю, будь там что-то серьезное, газеты написали бы, они же обожают пугать. Тебя, кстати, искала миссис Сэвидж, ей надо побыстрее переписать поступившие лекарства.       Тео, жених Элисон, работал журналистом в крупной нью-йоркской газете. Он наверняка знает подробности. Одри повторяла себе слова Элисон все время, пока заполняла с миссис Сэвидж квитанции и сверяла списки. И все-таки сердце тяжело билось, и перехватывало горло.       «Пусть с Гектором все будет хорошо… Пусть со всеми все будет хорошо…»       Она вспоминала вчерашнюю неловкую шутку и чуть не ущипнула себя с досады: это же надо так не следить за языком, вот и накликала беду! «Но ведь в газетах пишут, что все живы… Живы…». Они с миссис Сэвидж закончили около девяти вечера, Одри пошла раздавать последние лекарства. В одной из палат «Титаник» уже обсуждали.       — «Аризона» натыкалась на айсберг, и ничего, — рассуждал мистер Гардинер. — «Титаник» тем более не пальцем делали. Понапридумывали и двойное дно, и двери автоматические между отсеками.       — Что за «Аризона», мистер Гардинер? — спросила Одри.       — Да пароход такой. Я еще мальчишкой был, когда он ткнулся носом в айсберг. Нос снесло, но так — ничего!       Одри выдохнула. Наверное, в самом деле волноваться не о чем, мистер Гардинер знает о чем говорит, он всю жизнь в порту проработал. Но все же ноги у нее, когда она возвращалась в сестринскую, немного подрагивали. Элисон сидела, еще держа в руках телефонную трубку — только при виде вошедшей Одри она опустила трубку на рычаг. Щеки ее были совершенно, досиня белыми. Одри замерла у порога.       — Тео только что звонил, — голос у нее стал странно высоким. — Одри, все хуже, чем пока пишут. В газетах только теперь узнали точнее. «Титаник» затонул. Спаслась дай Бог треть пассажиров.       Одри схватилась за дверной косяк. Ее как обухом по голове ударили. «Только не Гектор, нет!» Немедленно, сейчас увидеть, узнать… Но где они вообще?       — Где они?!       — Их подобрал один пароход, «Карпатия», и везет теперь в Нью-Йорк, — Элисон тяжело вздохнула. Одри, шатаясь, подошла и обняла ее. Хотелось выть и звать брата, срывая голос. Ей казалось, она сама умрет, если сию минуту не увидит его перед собой. Но Элисон, наверное, чувствует то же самое. И тут Одри кое-что вспомнила.       — Гектор говорил, первыми, если что, спасают женщин и детей. Твою кузину и тетю наверняка спасли.       «А его, его самого?!» Она стиснула Элисон, чтобы хоть как-то справиться с дрожью невыносимого ужаса. «Неужели никто не сжалится над ним?! Ведь он тоже нужен, его тоже любят! Ему так же страшно умирать… Нет, он не умрет, не умрет!»       — Тео сказал, завтра в газетах появятся списки, — проронила Элисон. — Так что нам с тобой надо продержаться до завтра, Одри.       …Они обе на сей раз уснули быстро — сидя на диванчике, обнявшись, укутавшись большим платком, на который Одри все же украдкой уронила слезу. Но глубокой ночью она неожиданно проснулась. Сестринскую заливала темнота, они сами с Элисон были как среди черного океана. А Гектор, может быть… «Нет, нет!» Вся дрожа, Одри бесшумно соскользнула на пол, встала на колени, молитвенно сложила руки. На стене не было распятия, но она видела перед собой крест, высящийся среди пустыни, видела капли крови на песке и Деву Марию, плачущую, глядя на Сына.       «Ты можешь всё, Боже, Ты со дна морского поднимаешь. Спаси моего брата, спаси, спаси!»       Тут она вспомнила про Элисон, представила, сколько, наверное, еще народу сейчас так же, как они обе, в смертельной тревоге ждет завтрашнего дня.       «Спаси их всех, Господи! Смилуйся! Пусть будет еще не поздно молиться об этом, пожалуйста!»