* * *
Он подъехал к дому сына на Виндзор-авеню, к небольшому двухэтажному особняку, который Томас купил накануне своей свадьбы почти четыре года назад. Шофер услужливо открыл дверь, но он не спешил выходить. Посидел пару минут в машине, разглядывая освещенные в пасмурном вечере окна дома, такие теплые и уютные. А вдруг Хелен еще ничего не знает? Она не особенно интересовалась новостями и газетами, вся поглощённая материнством, постоянно возилась с их с Томасом маленькой дочерью — Эльбой, как называли ее в семье. Если она еще не в курсе произошедшего, то он станет тем, кто принесет в их этот уютный дом черную весть… Что же, так тому и быть. Как только он вышел из машины, к дому подъехала еще одна. Он остановился, разглядывая выходивших из нее людей — это были родители Хелен, Джон и Маргарет Барбур. Маргарет плакала, прижимая платок ко рту. Джон, высокий и грузный, с короткой седой бородой, молча пожал ему руку. — Боже мой, какое горе, мистер Эндрюс, — прошептала Маргарет. — Мне так жаль. — При всем уважении, миссис Барбур, еще ничего не известно. Ваша дочь знает? Джон покачал головой. — Я говорил с ней по телефону час назад. Она переживает, что у Эльбы лезет очередной зуб и малышка капризничает. Он кивнул. Ему хотя бы не придется сообщать эту новость невестке одному. Они вместе подошли к крыльцу дома, Джон Барбур позвонил. Дверь почти сразу открыла горничная, и по ее виду он догадался, что прислуга уже знает. Хелен так никто из них и не решился сказать. — Кто там, Молли? — Хелен появилась за спиной горничной. — Мама? Отец, и ты? Я так рада! — она с улыбкой направилась к двери, и вдруг остановилась. — Мистер Эндрюс? С ее красивого лица стремительно исчезал румянец. Она по очереди рассматривала их. Миссис Барбур всхлипнула. — Что… Почему вы… Что случилось? Томас? Что с ним?! — О, милая, — Маргарет стремительно зашла в дом, обняла дочь, которая, сопротивляясь, отняла ее руки от себя. — Что случилось?! Он переглянулся со сватом. Томас был его сыном, это была его обязанность сказать. Они зашли в просторный холл первого этажа. В камине горел огонь, на толстом ковре перед ним вальяжно вытянулась белая пушистая кошка. Он отвел от нее глаза, собираясь с мыслями, и как можно более спокойно сказал: — Хелен, дорогая, я очень прошу тебя взять себя в руки. Еще ничего не известно, но с «Титаником» произошло несчастье. Хелен покачала головой. — Нет. Нет, нет, это все бред. Это чушь, где вы это узнали? С кораблем все в порядке. И с Томом тоже, слышите?! Он поморщился, ожидая начала типичной женской истерики. — Мы все на это надеемся, Хелен. Но «Титаник» затонул, это правда. Выживших подобрал другой корабль, скоро будут списки и… В холл выбежала малышка Эльба в одной сорочке, щекастая, пухленькая, ее ручки еще все были в складочках. За ней бежала молоденькая нянька. — Миссис Эндрюс, она опять убежала! Увидев их, Эльба засмеялась, вытянула ручки, раздумывая, к кому бежать первой, и засеменила к нему: — Деда! — Эльба! Малышка, тебе же пора спать! Хелен подхватила дочку на руки, и та обвила шею матери руками. Невестка глубоко задышала, пытаясь успокоиться, поглаживая дочь по шелковистым темно-русым волосам, таким же вьющимся, как у Тома. — Мистер Эндрюс… Вы уверены, про Томаса ничего не известно? — Папа? — Эльба подняла головку, внимательно вглядываясь в лицо матери. — Папа! — Да, милая, я говорю о папе, — Хелен поцеловала дочь в лоб. — Он скоро вернется… — Папа, папа! — Дженни, забери ее! — Хелен передала хнычущую девочку няньке и обессиленно села на пуфик. — Она очень скучает… Весь день звала папу. Господи! Она прижала руку ко лбу и вдруг так сильно побелела, что они все ринулись к ней. Хелен повело в сторону, она начала падать, отец успел ее подхватить и перенес на диван. — Принесите воды, — сказал Томас перепуганной горничной. Пока вокруг невестки хлопотали, он, пытаясь успокоиться, отошел в сторону, к арке, ведущей в небольшую столовую. Совсем недавно они сидели за этим столом, отмечая день рождения Хелен. Это было десятого апреля, а сейчас, пятнадцатого, она рыдает взахлеб, бормоча имя мужа. Его не было тогда, в этот день «Титаник» отчалил из Саутгемптона, и Томас был во главе гарантийной группы на этом корабле. На этом проклятом корабле! Он сжал кулаки. Джон Барбур тогда еще был недоволен, что Томас отсутствует второй год подряд на дне рождения жены, а Хелен его защищала — «папа, он очень занят на верфи, от него так много всего зависит…» Честно говоря, он знал, что Джон недоволен выбором дочери. Он не был в восторге от Тома, от того, что тот пропадает на верфи, что сторонится светских встреч, что не любит охоту — главное джентльменское развлечение. Он сватал дочери Генри Харлэнда, но та выбрала Томаса, и Джону, скрепя сердце, пришлось смириться. Эндрюс-старший оглянулся. Джон покачивал головой, глядя на бледную плачущую дочь. За дочь он, конечно, переживает, но волнует ли его судьба Томаса? Вряд ли… Сердце опять болезненно сжалось. Неужели он лишился сына? Своего мальчика, своей плоти и крови, неужели это вправду с ними происходит? Нет, Том не мог погибнуть, только не он, такой жизнерадостный, энергичный, упрямый, с громким заразительным смехом, который так любил свое дело и так любил жизнь… Эндрюс-старший зажмурился, позволив себе мимолетную слабость. Когда он вернулся, в холле, казалось, стало темнее. Хелен с закрытыми глазами лежала на диване, бледная и недвижимая, рядом сидела ее мать, прижимающая платок к глазам. Джон у камина курил сигарету. — Сообщите нам, как только что-то узнаете, — сказал он. — Жена пока останется здесь. Эндрюс кивнул. Из коридора раздались трели телефонного звонка, и спустя минуту в гостиную заглянула горничная. — Мистер Эндрюс, это вас. Он вышел в коридор и взял трубку. — Да? — Папа? — раздался дрожащий голос Уильяма в трубке. Он замер. — Да, Уилл? — Папа, мама уже знает. Я не знаю откуда. Ей очень плохо, пап, я вызвал врача. Приезжай. Он повесил трубку и прикрыл на секунду глаза. В ушах пропали все звуки кроме собственного гулкого биения сердца. «Лучше бы тебе выжить, Томас Эндрюс-младший, сукин ты сын. Только попробуй погибнуть, я тебе такое устрою…»***
Одри Вот и утро… Одри, протерев глаза, почувствовала себя больной и разбитой. Элисон еще спала, и было жаль ее будить. В груди тянуло, в глазах и горле было чувство, точно она наплакалась за ночь. Может, и вправду плакала во сне. Ей снилось что-то тяжелое, но что именно, она не помнила. Элисон проснулась, покуда Одри кипятила чай. Глаза подруги, очень светлые от природы, казались темными — так мрачно она смотрела. Обе ни слова не могли сказать друг другу. Последние часы ожидания — самые тяжелые; за них-то, должно быть, и седеют. Кажется, что между тиканьем секундной стрелки — и то страшные промежутки тишины. Наверное, так ждут известий во время операций или родов. — Давай за дело, — вздохнула Элисон, отставив стакан. — Как говорил Шерлок Холмс, работа — лучшее средство от печали. Наверное, правда: когда надо сосредотачиваться на чем-то, на время забываешь про свою беду. Но сосредотачиваться сегодня у Одри получалось, откровенно говоря, неважно, точно у нее была температура. Со всех сторон подкрадывался ужас: если Гека больше нет? Как она себя ни ругала, ее мысли наматывались на страшный вопрос, точно нитка на катушку. Мозг был совсем измучен, истрепан до ветоши. Даже молиться сил не осталось, только иногда она пробовала: «Господи, помилуй раба Твоего… Помилуй…» Она шла за раствором для капельницы в тридцать первую палату, когда услышала властный голос доктора Моргана: — Одри, постой-ка! Он приближался широкими шагами, а за ним непривычно робко ступала Элисон. — Я настаиваю, чтобы ты сию минуту шла домой. Вместе с мисс Уилсон. И чтобы вы не появлялись в больнице, пока о судьбе ваших родственников не станет известно точно. Одри вздрогнула: она не представляла, как они с Элисон сейчас окажутся одни, ничем не занятые… Это же будет пытка! — Не нужно, доктор Морган. Я в порядке, правда. Он нахмурился, его лицо стало строже обычного. — Ты совершенно не в порядке, и я тебя силой выведу и мисс Уилсон тоже, если вы здесь задержитесь. — Я уже перепутала, какую капельницу ставить мистеру Симпсону, Одри, — раздался хриплый голос Элисон. — Хорошо, что доктор Морган меня остановил. Нам действительно лучше уйти, пока мы не начали гробить больных. Доктор Морган положил Одри на плечи свои большие ладони и успокаивающе сказал: — Я понимаю, как вам сейчас обеим тяжело. И думаю, что ваши родственники скоро будут с вами. Кузину и тетю мисс Уилсон наверняка спасли, ну а Гектор и вовсе не такой парень, чтобы его сгубил какой-то жалкий кусок льда. Одри посмотрела ему в лицо. Он ободряюще улыбался, и она тоже улыбнулась через силу. — Да уж, если айсберг встал на пути Гектора — тем хуже для айсберга. Бабушка Пелажи наверняка сказала бы про себя именно так, а ведь Гектор был ее самым любимым внуком. Какие они все разные, как их разметало! Кузен Эдуар — священник на Кубе, кузина Софи — чертежница на автомобильном заводе, у кузины Марьон уже пятеро детей, кузина Полин — певица в мюзик-холле здесь, в Нью-Йорке, и Одри иногда ходит смотреть на ее выступления. И это только дети самого старшего сына бабушки Пелажи, дяди Клемана, а дядя Жак и тетушки Франсуаза и Женевьев прибавили Луизиане еще пятнадцать человек, и у тех уже свои дети. Они с Гектором ведь одни из самых младших, а ему уже двадцать три, а ей скоро девятнадцать. Одри вспомнила, как собирались родственники на общие семейные праздники — как обычно, неполным составом — и в душу словно пролился свет. Она почувствовала запах гумбо и ощущала во рту вкус меренг, которые так чудесно готовила бабушка. Как тогда было хорошо — бегать хвостиком за старшими, помогать готовить, что попроще, носить тарелки и салфетки для стола! А потом кузины Софи и Полин отводили ее к ним в комнату или к кому-то еще, у кого проходило торжество, умывали, ставили на стул перед зеркалом, наряжали в парадные платья, из которых сами выросли, переплетали косы, красиво их укладывали и повязывали бант. И вместо босоногой растрепки в домотканом платье она становилась похожа на куклу на витрине на Канал Стрит — как говорила бабушка Пелажи, точно Золушка собралась на бал. А задачей кузена Эдуара было найти Гектора — если понадобится, вытащить из болота или снять с дерева — притащить-таки домой и заставить умыться. Эдуар тогда был служкой в соборе, и его дразнили «кюре с обезьянкой». Пробовали еще «кюре с чертенком», но за это обычно кроткий Эдуар сразу лез драться, и Гек, конечно, тоже. Но выглядели они вместе забавно — степенный аккуратный Эдуар и вертлявый, смуглый Гек, в вечно порванных штанах. Вообще брат соглашался сидеть с остальными только при условии, что ему нальют вина, разрешат спеть и сплясать. Зато уж если они с Одри плясали, то все за столом им хлопали, а посуда звенела. Согревшаяся на миг душа сжалась от осознания: так больше не будет. Гектор, возможно… «Хватит думать об этом! С ним все хорошо!»***
…Дом, где жила Элисон, выходил окнами на море. Не так близко, но оно все же было хорошо видно и казалось ласковым и веселым. А на деле было убийцей. Вообще у Элисон было скорее строго, чем уютно — занавески без узора, ни цветочка, ни салфетки. Огромный стеллаж с книгами занимал половину, кажется, комнаты. В квартире у нее было целых две комнаты и собственная кухня и ванная. Одри, конечно, не завидовала, ее крохотная комнатка под крышей, которую она снимала, казалась ей очень уютной, и жить там было спокойно. Перед тем, как подняться к Элисон, они остановились у телефонной будки. Элисон позвонила сначала тете Сьюзен — та сказала, что выезжает и вечером будет в Нью-Йорке. Потом Тео: он уточнил фамилии Гектора и родственников Элисон и сказал, что явится после полудня. И вот обе сидели за круглым столом, смотрели на часы, как в сестринской, и бесконечно, выматывающе ждали, снова не в силах ни слова сказать. Одри ломала руки, то и дело вскакивала и подбегала к окну, точно пароход, подобравший выживших с «Титаника», мог показаться на горизонте. Элисон сидела совершенно неподвижно. Наконец раздался звонок. Одри мигом подлетела к двери и открыла — конечно, это был Тео. Не снимая пальто и шляпы, он кинулся в комнату и схватил Элисон в объятия: — Ясная моя, ну как ты? Одри, застыдившись, топталась в передней, пока они шептались. Тео вовсе не был красавцем — слишком худой при высоком росте, длинноносый, лопоухий, лупоглазый. К тому же он ужасно стригся — все же Одри с тринадцати до шестнадцати лет была ученицей парикмахера и в этом разбиралась. Она ему предлагала немного пообрасти, чтобы можно было подстричь его красиво — но он только отмахивался. И все же он был прекрасен с этой доброй, светлой улыбкой и чистым взглядом. Как он смотрел на Элисон… Не щенячьим взглядом, нет, а как на святыню. Вот поэтому и неловко бывало оставаться рядом, когда они оказывались вместе. — Войди, Одри, — позвала ее подруга. Тео обернулся с растерянным видом. — Ну в общем… Новости такие. Марвуд Г., двадцать три года — в списках есть. Словно фейерверк взорвался перед глазами, Одри вскрикнула от радости и порывисто обняла Тео. «Жив, жив! Слава Богу!» Доктор Морган прав, Гектору и айсберги ни по чем! И тут Одри бросилось в глаза бледное, скорбное лицо Элисон, и она отстранилась: — А как же… — Моя тетя в списках есть, — металлическим голосом ответила подруга. — Но кузины почему-то нет. Одри шагнула к ней, но Элисон выставила вперед руки. — Не сейчас, Одри. Прости. — Я думаю, вышла ошибка, — Тео почесал переносицу. — Инициалы-то у них одинаковые, вот и решили, что имя в списки дважды попало, а на возраст не посмотрели. Предлагаю сейчас отправиться в порт, там списки поточнее. …В порту на выщербленной доске клеили свеженапечатанные листы бумаги с вереницами имен. Перед списками мгновенно собралась огромная толпа. Тео шел впереди, раздвигая людей аккуратно, но уверенно. Кто-то уже рыдал, кто-то кричал безумным от радости голосом «Жив!». Одри на всякий случай протиснулась к тем листкам, на которых были фамилии на «М». На минуту, пока она дрожащими пальцами водила по размазанным от прикосновения сотен пальцев буквам, сердце чуть не оборвалось снова. Мар, Мар… Марвейд… Марвуд! Мистер Марвуд Г., 23 года, вот он, Гектор! Все-таки жив! Мелькнула мысль, что вдруг буквы не те, изрядно уже были размазаны, вдруг вообще ошибка какая-то, но она эти мысли сразу прогнала прочь. Гектор жив! Она это теперь знала. Сдерживая новый крик радости — все же кругом были те, кто не дождался своих родных — Одри вернулась к Элисон. Та уже вышла вместе с Тео из толпы, еще мрачнее прежнего. — Все то же самое. Видимо, Роза погибла, — она вновь выставила вперед руки. — Не надо, Одри, нет. Я побуду с Тео. Прости. Лучше вернись домой, тебе надо отдохнуть. Думаю, пострадавших привезут к нам в госпиталь, мы обе понадобимся. Да, пожалуй. Но Одри все равно почему-то не могла пока уйти. Она то смотрела вслед Тео, уводившему Элисон — та шла с до жесткого прямой спиной, то растерянно оглядывалась. Неужели здесь никому ничем нельзя помочь? Какая-то женщина в толпе пошатнулась. Стоявший рядом рыжий бородач подхватил ее и отнес подальше, усадил на мостовую. Она кулем завалилась набок. Одри быстро подошла к ним. — Сэр, ее лучше уложить и чуть приподнять ноги. Вдвоем они привели несчастную в чувство, но она молчала, смотрела в одну точку совершенно пустыми, стеклянными глазами. Какой-то паренек подошел к ней, взял под руку и повел прочь, уговаривая. Он называл ее «мамой» — значит, на «Титанике» был ее муж или брат… Или старший сын… Одри прикусила губу, чувствуя, что сейчас заплачет. — Да, дело страшное, — вздохнул бородач. — Но я за своих спокоен: женщину и детей спасли наверняка. А что в списках их нет — так это дело простое: они перепугались. Одри присмотрелась: его голубые глаза лихорадочно блестели, волосы были всклокочены. Он продолжал рассуждать с какой-то жуткой уверенностью: — Сами посудите: такой ужас, ночью. Вот вы женщина — вы бы напугались? — Конечно, — подтвердила Одри: в больнице она привыкла не спорить с людьми, когда они явно не в себе. — Вот! Можно напугаться до потери памяти. Про детей я молчу, поди, онемели мои ребятишки. Вот и все! Они не смогли сказать, кто они. Но я их найду. Сирша все вспомнит, детки снова будут говорить. Все образуется. Или, может, они доплыли до другого корабля? Там же был еще один очень близко. Могло такое быть? — Могло, — снова подтвердила Одри, стараясь как-то так дышать, чтобы слезы не хлынули. — Вот! Значит, когда «Карпатия» причалит, мне их остается только встретить. «Пусть будет, как он хочет. Пусть так будет».***
Элисон Роза была мертва. В этом больше не приходилось сомневаться. Теперь следовало смириться с потерей — осознать, что больше они с кузиной не увидятся и не обнимутся, не обменяются солеными шутками, часто им одним и понятными, и не обсудят новые прочитанные книги. Роза очень много читала. Она прекрасно училась в школе, а сверх того поглощала все, что под руку попадется — газеты, серьезные журналы, новых авторов, точно интересовалась всеми сторонами жизни, о которых могла узнать. Она не была усидчива, но схватывала на лету; отменно здоровая, она наслаждалась тем, как владела телом, с упоением плясала, с переменным успехом училась плавать, попыталась освоить велосипед. Но для чего это было, если все для нее закончилось в семнадцать? У нее не будет той жизни, о которой она мечтала — осмысленной, когда ощущаешь, что живешь не зря и многое можешь — и никакой больше не будет. Элисон надеялась, встретившись с кузиной в Нью-Йорке, отговорить ее выходить замуж. Роза могла бы остаться с ней, попробовать поработать в госпитале или заняться чем-то еще, что ей по душе. Да, ей пришлось бы пойти наперекор тете Руфи, и поначалу было бы тяжело. Элисон сама натерпелась на первых порах, а ведь ее поддерживали и тетя Сьюзен, и старший из братьев — Бобби, и даже младший — несносный сорванец Терри. Но она, сказать честно, не привыкла к работе серьезнее, чем подготовка домашних заданий в пансионе. К тому же миссис Сэвидж, под начало которой она поступила еще стажеркой, видела в ней не то скучающую аристократочку, решившую поиграть в благородство, не то наивную идеалистку, которая точно сбежит, столкнувшись с грязной и страшной стороной профессии. Так что с самого начала она погнала Элисон выносить утки и тазы с кровью и гноем, ставить клизмы, делать перевязки больным с незаживающими ранами, ухаживать за пациентом с гангреной… И с сумасшедшими довелось столкнуться очень скоро, и сложные роды не заставили себя ждать. Элисон стискивала зубы, вспоминая изуродованную голову отца, и не позволяла себе ни отвернуться, ни даже поморщиться. Не объяснять же миссис Сэвидж, что она здесь не из высокого призвания, а просто чтобы жить. Они с Розой, став девицами на выданье, оказались в равном положении бесприданниц. Как шутила тетя Сьюзен, их отцы были слишком благородны, чтобы уметь зарабатывать. Дядя Чарльз просто любил жить на широкую ногу, а отец много занимался благотворительностью. После него осталось чуть побольше, чем после дяди Чарльза, но если разделить на троих — почти ничего. Тем не менее, тетя Сьюзен честно попыталась выдать Элисон замуж. Тогда-то и состоялся их вояж в Европу: в обе стороны на «Лузитании», как-то так совпало. Неизвестно, где тетя раздобыла средства для поездки и, собственно, для подготовки к ней, потому что гардероб обе обновили существенно. Также непонятно, как она умудрилась несколько раз получить приглашение на обед в первый класс, однако Элисон довелось поприсутствовать среди «сливок общества». Та еще пытка, но надо сказать, результативная: на нее положили глаз сразу двое. Джерри Баттлер, ее ровесник, кошмарно испорченный юнец, и некий директор средней руки банка, молчаливый человек лет под пятьдесят, с холодными бесцветными глазами. Элисон откровенно сказала тете, что от одного ее тошнит, а другого она боится. А тетя откровенно ответила, что на ее содержание денег нет. Оставалось идти работать, но куда? При мысли о месте гувернантки или учительницы Элисон вздрагивала: ей хватило в детстве возни с братьями, двумя самыми невозможными хулиганами Пенсильвании. Работа машинистки, наоборот, казалась слишком скучной и пустой. Все же отец внушал, что каждый человек должен служить обществу, как только может. Да, пожалуй, косвенно от идеализма она свободна не была. Роза тем более была им проникнута, хотя откуда что взялось? И благодаря вере в свое предназначение, конечно, она бы горы свернула… Если бы этот проклятый корабль не затонул, унеся на дно ее молодость, силы, надежды, красоту. И как это могло случиться? Если тетя Руфь спаслась, если первыми в принципе спасают женщин и детей… Причем в списке было много мужских имен. Выходит, не слишком-то работают любые правила, и кодекс чести — ничто по сравнению с жаждой жизни? Может, Роза повторила судьбу одной из несчастных женщин с «Ла Бургони»? Элисон читала об этой катастрофе, она вообще много стала читать о кораблекрушениях и о самих кораблях с тех пор, как один из братьев стал моряком. Отец говорил, даже самому страшному в прошлом, настоящем и будущем стоит смотреть в лицо. Элисон и Бобби поступили именно так, упросив им показать тело отца, выстрелившего в себя на охоте — он не смог жить без мамы. И теперь Элисон знала, что видела самое страшное: голову самого дорогого человека, превращенную в месиво дробью. Так что ей не было нужды заставлять себя не плакать: слезы сами не шли. Раньше она даже гордилась, когда врачи отмечали ее хладнокровие. Но это ужасное чувство глобальной растерянности пугало больше, чем ком в горле. Розы не было, Элисон панически пыталась решить, что же ей с этим делать — и не могла. …К вечеру Тео пришлось уйти, но появилась тетя Сьюзен. Ее бывший — не совсем бывший — любовник, редактор газеты, где работал Тео, еще вчера известил ее, что ее племянница может быть мертва. Только вот скорбно молчать тетя не была расположена. Она носилась по маленькой гостиной так, что строгая черная юбка раздувалась и съехал набок элегантный синий галстук. Ее хрупкая фигура вся дрожала от негодования, рыжие волосы в матовом свете газовой лампы вспыхивали воинственно; она размахивала пустым мундштуком, точно шпагой. — Назвать непотопляемым корыто, затонувшее в первом же плавании! Заманивать людей на корабль, построенный, видимо, Бог знает как! Нет уж, я этого так не оставлю. Она резко уселась на диван, стиснула зубами мундштук, хотела зажечь сигарету. Обнаружила, что ее нет и выругалась. — Проклятье, Элис! Ты должна была их купить к моему приезду! Ты же знаешь… — Я знаю, что курить вредно, тетя. Не переживай, я всегда держу пачку для Тео. — Тео курит дрянь для изнеженных дамочек. Ладно, давай, лучше, чем совсем ничего. Сделав затяжку, тетя немного успокоилась. Элисон пошире открыла форточку, но любимая родственница, обычно очень чуткая к холоду, ничего не заметила. Ее напудренное лицо стало сосредоточенным, словно у хирурга, примеривающегося, откуда делать надрез. — Пусть Артур добьется, чтобы его взяли стенографировать расследование. Нельзя, чтобы виновных покрыли, дали им уйти. А уж обнародование всей грязной правды, которая наверняка откроется, я беру на себя. Меня им не запугать и не подкупить! Артур Флеминг, приятель Тео, работал в судебном департаменте и иногда делился сведениями о расследовании громких преступлений. Тетя Сьюзен, в свою очередь, помогала с публикацией. Ну что ж, тетя и Тео будут исполнять свою работу, а Элисон, видимо, скоро предстоит вернуться к своей.***
Одри Мутное маленькое окошко в машине заливало водой — дождь шел с самого обеда, а сейчас так вообще началась гроза. Грозу Одри никогда не любила. Грозы напоминали ей ночи в Новом Орлеане, когда она, свернувшись клубочком под одеялом, представляла, как под грохот грома и порывы ветра из болот лезут ожившие мертвецы, а жуткие ведьмы, завывая, проводят свои кровавые ритуалы. Всегда-то она была трусихой. Списки выживших, передаваемые с «Карпатии», которая на всех парах неслась сюда, в Нью-Йорк, теперь печатали и вешали на каждом столбе. Их постоянно окружал народ, и рыдания слышались гораздо чаще криков радости. А вчера в обед в больницу приехали какие-то важные люди, и все сразу забегали. Даже доктор Морган, всегда сдержанный, запыхался, освобождая палаты, распоряжаясь принести побольше кроватей, оформляя перевод больных в другие больницы. Тогда Одри и узнала, что пострадавших с «Титаника» привезут к ним. Она очень надеялась, что в их больнице смогут помочь всем. И, конечно, не терпелось увидеть Гектора, стиснуть его в объятиях, ощутить родное тепло, убедиться окончательно, что он жив. Доктор Морган разрешил им с Элисон сбегать встретить родственников. Вот они и тряслись теперь втроем в одной из карет «Скорой помощи», направлявшихся к причалу, куда вот-вот должна была прибыть «Карпатия». Корабль страшного горя и корабль отчаянной надежды. И хотя до порта было недолго, но дорога оказалась загружена, как никогда раньше. …Толпа на пристани собралась невообразимая. Одри казалось, она уже видела всех, кто ждал близких с «Титаника» рядом со списками, но сейчас вокруг были все незнакомые люди. Конечно, пассажиров «Карпатии» тоже встречали, да и много кто еще подтянулся — таксисты, журналисты, медики, простые зеваки — и все же Одри показалось, сейчас происходит настоящее столпотворение. — Тео должен быть там, — Элисон кивнула на стайку журналистов, среди которых щелкали объективами фотографы. Пока они могли запечатлеть только подплывавшую «Карпатию», но им и этого, кажется, хватало. — Одри, ты не обидишься, если сейчас мы разделимся? Тетя Сьюзен приедет встречать тетю Руфь, как бы не вышло семейной сцены. Мне не хотелось бы, чтобы это наблюдали мои знакомые. Одри кивнула и обняла подругу. Да уж, в таком горе только поссориться и не хватало. Ей самой не терпелось протиснуться подальше, а вот Элисон толпу не любила, побаивалась. Подруга отступила на шаг, а сама Одри заскользила вперед, нередко проскакивая у кого-то под руками, пока не очутилась у самого ограждения. Толпа напряженно шумела, покуда не стали спускаться первые пассажиры. Одри вытянула шею и пригляделась. Странно: они очень… обычно выглядели. Ну, как и должны выглядеть пассажиры прибывшего парохода: уставшие, но аккуратно одетые, с багажом… «Может, они успели собраться?» — Это те, кто на «Карпатии» плыл, — сказал рядом с ней толстый усач кому-то. — Значит, наши потом пойдут. Вот оно что. Одри перевела дыхание. Сердце снова заколотилось: в последний момент она вдруг испугалась, что все-таки не увидит Гектора, что что-то произошло за эти дни или вкралась ошибка в списки… «Что за глупости, стыдно так трусить!» Но все-таки она перестала замечать даже стискивающие ее со всех сторон чужие локти и плечи, даже холодный дождь и промозглый ветер, пока из толпы не крикнули: — Идут! Вот показались и они — пассажиры «Титаника». Толпа на несколько мгновений притихла, а они шли — кое-как одетые, с пустыми руками, с опущенными головами, сжимавшие ручонки испуганных детей. Почти все женщины, как показалось сперва Одри — но нет, мужчины среди них тоже попадались. Вокруг стали раздаваться радостные, приветственные возгласы вперемешку с вопросами, от которых кровь стыла в жилах — такими замирающими голосами их задавали. А Одри все смотрела вперед — и увидела. Гектор, сильно возвышаясь над другими пассажирами, неспешно сходил по трапу, сунув руки в карманы, смело откинув голову, подставив лицо дождевым каплям. С непокрытой головой, намокшие черные волосы, коротко стриженные, блестели от влаги — но гордый и уверенный, наслаждавшийся, кажется, каждым шагом, со своей негаснущей улыбкой. Ее самый храбрый брат, настоящий герой, которому все нипочем! — Гек, я здесь! Здесь! Одри подпрыгнула, замахала руками, и Гектор, услышав ее голос, дернулся, обернулся, заметил ее и прибавил шаг. Одри стала пробираться из толпы, и вот наконец они оба кинулись друг другу навстречу, обнялись крепко-крепко и минуту, наверное, простояли так. От него пахло морем, соленым ветром и табаком. Он сильными руками прижал ее к широкой груди, Одри стиснула его в объятиях, так и не решаясь отпустить, словно доказывая себе, что это все наяву, что Гектор жив и здоров. — Гек, — Одри наконец отстранилась, посмотрела в лицо брата — в его родные глаза — такие же, как у нее самой, каре-зеленые, единственное, что они унаследовали от бабушки оба. Он ласково, широко ей улыбался. Она снова к нему припала, смеясь и плача от счастья. — Натерпелась ты тут страху, да? — он погладил ее по спине. — Чуть с ума не сошла, — всхлипнула Одри, зарываясь лицом его куртку. — Ну, сестренка, врать не буду, сгинуть я мог в два счета. Пойдем-ка, расскажу тебе… Да, у тебя выходной или вы тут облаву устраиваете, авось кого к себе удастся увезти? Одри вместо ответа отодвинула край старой накидки, показав форменный передник. — Вот как… Ну значит, сестренка, задерживать тебя не буду, расскажу в двух словах. Ехал я в носовой части, холостых мужиков сейчас отдельно от женщин держат, святоши. Поначалу хорошо все было, кормили славно, постели чистые. Красота. Так вот, четырнадцатого вечером, мы спать уже с ребятами легли, вдруг скрежет. Одри вцепилась в брата покрепче, замерев от страха. Как же это, наверное, было страшно, услышать такое посреди океана. Гек приобнял ее и продолжил: — Ну я недоброе почуял, пошел узнать. Ничего, говорят, только айсберг слегка задели. На палубе лед валялся, ну, я с какими-то парнями попинал его немного, хотел было кусочек взять, как сувенир, да думаю, все равно растает, пока несу, чего руки морозить. Парочка одна дурачилась вовсю, девчонка из богатеньких парнишке, с которым я успел раньше в картишки перекинуться да найти общих знакомых, стала лед за шиворот совать, а он ее в шутку над бортом нагнул… У них там своя история выходила, я тебе потом расскажу. Ладно. Я посмеялся, позавидовал немножко, да и пошел было дальше спать, но смотрю — куда-то люди идут такие деловые и озабоченные — плотник, я с ним за поездку успел поболтать однажды, табачком его угостил, а с ним какой-то господинчик кудрявый, в костюмчике, явно из первого класса. Да под мышкой-то этот господинчик нес какие рулоны, чертежи или что там, а на нем самом и на плотнике лица не было. Ну, чувствую, а дельце-то посерьезнее, чем всем пока что кажется. Пошел было за ними, как бы невзначай, хотел подслушать, о чем они говорить будут, да они куда-то свернули, только я их и видел. Ладно, думаю, надо бы на всякий случай парней-то разбудить. Возвращаюсь к нам в каюту, а там на пол-то вода подтекает, представляешь? Холоднющая. Одри прикрыла рот ладонью: представлять это она совсем не хотела. — И что же дальше? — Ну, я говорю: ребята, надо к шлюпкам путь искать, кораблю-то может быть крышка. Да про эту парочку рассказал — ну не которая дурачилась, а про плотника и джентльмена с чертежами. Да тут, слышу, где-то вдалеке стучать стали: всем, мол, жилеты надеть. Мы жилеты надели и вышли — а дальше-то куда? На шлюпочную палубу никто из нас не поднимался, там только первый класс прохлаждался. Ну я решил, раз я моряк и даже на «Лузитании» ходил однажды, я должен всех выручить, сообразить, куда нам двигаться, я то примерно понимаю, как быстрее до шлюпочной палубы добраться. Говорю: «Идите за мной». Одри с гордостью посмотрела на брата: такой вот он, никогда не оставит товарищей в беде. А Гектор — небывалое дело! — смущенно кашлянул: — Да только, сестренка, это оказалась не совсем «Лузитания». То есть совсем не «Лузитания». Паршивый какой-то корабль, и зачем было строить так путано! В общем, идем мы куда-то, а все не туда, и как будто только ниже спускаемся, и воды уже по колено… Ну я тогда Марсельезу затянул, чтобы все духом не падали… Одри оставалось лишь охать, представляя все это. Она, наверное, только молиться бы смогла. — Надо сказать, Одри, струхнул я малость, — Гек, кажется, даже чуть побледнел. — Корабль так уже хорошо кренился, а воды все больше и больше, а мы все бродили кругами. И тут, о чудо, слышь: нас зовут! Вот тот самый господинчик с чертежами возник нам навстречу, как из ниоткуда, и говорит, чтобы мы за ним шли. Ну, чертежей то при нем уже не было, только спасательный жилет. И, веришь мне, повел нас так, будто знает этот чертов корабль как свои пять пальцев, я и моргнуть не успел, как он вывел нас на колодезную палубу, а уж дальше я нашел, куда сесть. На одной стороне офицер артачился, правда, а на другой понимающий оказался мужик. Спросил, есть среди нас моряки. Я ему говорю: я моряк, могу грести и шлюпкой управлять. Он мне: ну полезай тогда. Я и влез. Гектор остановился, почесал голову. — Наверное, не так уж героически это все звучит. Только, сестренка, что толку было бы от моего геройства, если бы ты осталась одна? Одри оставалось только снова обнять его. Ей не хотелось думать, прав Гек или нет: она была слишком счастлива, что он вернулся невредимым. — Я за этого офицера и за того джентльмена теперь молиться буду, Гек. — Да, знать бы только, за здравие или за упокой, — Гек грустно вздохнул. — Народу-то погибла тьма, Одри. Насмотрелся я на горе на этой «Карпатии», ревели там все целыми днями. Ну, я тогда, сестренка, сейчас в кабачок заверну, погреюсь да отмечу свое чудесное спасение, а потом и на боковую можно. У тебя хоть есть чем брюхо набить, кроме кукурузной каши? — Картофель есть жареный. И ножка индейки. Гектор взял ключ от комнаты, но от денег отказался: сказал, сберег свои. В последний раз обнявшись с братом, Одри заторопилась через толпу обратно к каретам «Скорой». Наверняка там каждый работник сейчас был на счету. Вдруг что-то тяжелое и, как показалось, горячее рухнуло ей на плечо. Она вздрогнула от неожиданности, посмотрела — это была большая мужская рука. Невнятный голос пробормотал: — Извините, мисс. Одри оглянулась: какой-то высокий джентльмен в длинном пальто, чуть не упав на нее, двинулся было вперед, но, кажется, с трудом держался на ногах. Он был достаточно близко, чтобы различить: вином от него не пахло. Ему плохо или он просто горюет? Лучше спросить.