***
Выходные дни Фрэнки доводилось брать нечасто, а чтобы дома при этом оказывались мама и брат — это случалось и того реже. Так приятно резать с мамой сэндвичи утром, позавтракать всем вместе. Они, несмотря на то, что обе устают на работе, старались держать квартиру в чистоте, и на кухне у них было хоть и бедно, но по-своему уютно. Солнце улыбалось сквозь желтые занавески, освежая букетик чуть увядших фиалок. — Слушай, сестра, — долговязый смуглый Ник, копия отца, и пяти минут не мог высидеть спокойно. — Ты ведь сегодня пойдешь листовки раздавать, да? Я заметил их на тумбочке. Дай мне часть, а? Хочется тебе помочь. Фрэнки улыбнулась. На самом деле Нику, вероятно, хотелось просто сделать что-нибудь хоть немного рискованное, авантюрное. Он считал себя главой семьи и серьезно относился к своей роли, был работящим и почти не позволял себе развлечений, что при его веселом характере, да еще в семнадцать лет, было нелегко. Но мальчишки есть мальчишки. — Боюсь, ты с этими листовками в полицию угодишь. — А ты сама уверена, что участвуешь в правильном деле? — вдруг спросила мама своим тихим, мягким голосом. Невысокая, худенькая, рано поседевшая, она всегда была с детьми ласкова, но порой задавала вопросы, после которых они сами невольно задумывались о том, не ошибаются ли. — Уверена, мама, — ответила Фрэнки спокойно. — Ты ведь читала интервью. Мы делаем это даже не ради мести, а чтобы такое не повторилось в будущем. Чтобы люди сами не дали больше никому так рисковать чужими жизнями. Мама бесшумно отхлебнула чай. Фрэнки восхищало, какое изящество манер она сохранила, несмотря на тяжелую жизнь. С детства мама казалась настоящей принцессой, пусть и в изгнании; хотелось ей подражать, копировать ее осанку, движения. — Вчера, милая, я проходила мимо мэрии… Шла по поручению миссис Стайлз, за свекровью которой ухаживаю. Там был митинг, кажется, спровоцированный тем самым интервью. И люди там кричали ужасные вещи. Мне не хочется даже их повторять. Фрэнки припомнила, что Артур упоминал про митинги у здания, где проходило расследование, а Элисон — про то, что у больницы на второй день после выхода интервью собралась целая толпа, чуть не побившая стекла. Они оба этому радовались — как и тому, что митинги начались и в других городах. Ник фыркнул. — Ну еще бы, мама! Что натворили эти толстосумы ради выгоды, можешь себе представить? — Да, но… Ненависть до добра не доводит. — Мама, этих людей не казнят, — Фрэнки наконец нашла, что ответить, хотя слова матери сильно смутили ее. — Я не стала бы добиваться смертной казни ни для кого. — А тюрьму или ссылку они заслужили, как никто другой, — добавил Ник. — Только вряд ли им и это назначат. Так, может, с должности снимут. Да главное-то, чтобы люди знали, кто перед ними. Ну вот как в той книжке, которую Фрэнки недавно читала, про женщину с алой буквой. Только уж позор эти сволочи побольше заслужили, чем та бедолага. Фрэнки покосилась на брата. Почему-то его слова неприятно задели что-то в душе. Она и сама не могла объяснить почему, но после завтрака решила съездить к мэрии. Если ее осаждают митингующие, скорее всего, это продлится не один день. Перед выходом, отделяя часть листовок, чтобы отдать их брату, она снова перечитала текст. Составить его Тео помогала, опять же, тетя Элисон, которая умела писать броско. «Граждане Нью-Йорка! Мы живем в свободной стране, и сейчас самое время об этом вспомнить. Самое время сказать правительству: мы не позволим. Не позволим, чтобы те, кто готов топить людей сотнями ради выгоды, сами продолжили наслаждаться жизнью. Не позволим, чтобы те, кто хотел найти в нашей стране счастье, но из-за чужой жадности нашел смерть в ледяных водах, остались не отомщены. Не позволим, чтобы судостроители и владельцы кораблей ничего не предпринимали для безопасности пассажиров в будущем. Вы считаете, что вас лично трагедия «Титаника» не касается? Ошибаетесь. Это вы, решив навестить родителей в Ирландии, Швеции или Италии, доверяете свою жизнь тем, кто плевать на вас хотел. Кому главное — набить карман. Вы можете не доехать. Вы можете не дождаться близких. Потому что в вас сейчас видят скот. Покажите, что вы не такие. Приходите на митинги, требуйте наказания для убийц с «Титаника»! Вместе мы сможем заставить с нами считаться!» У Тео было еще несколько идей, он обсуждал их с Элисон, ее тетей и Джоном Калвертом, их знакомым художником из Лос-Анджелеса, который тоже заходил в кафе. С Джоном они договорились, что составят плакат — найти бы, где его размножить: фотографии виновников крушения, некоторые сведения о них и рядом — рисунки замерзших людей, «океана трупов», который описывали некоторые выжившие, рискнувшие вернуться на место крушения. Большей части из них запомнилась замерзшая женщина с младенцем на руках. — Мадонна «Титаника», — задумчиво тянул Калверт, раскуривая сигарету. — Ее можно будет изображать и отдельно. Пожалуй, да, они пытались пробудить гнев. Только он и мог сейчас объединить людей, чтобы они добились своего. Потом, если дело передадут в суд, гнев уступит место справедливости. Но почему-то Фрэнки упорно вспоминала слова брата про алую букву, и становилось не по себе. …По дороге к мэрии, на улицах и в трамваях, до нее порой долетало название «Титаник». Люди говорили о нем. Говорили с горечью и возмущением, а кто-то просто рассказывал собеседникам невероятную историю. Несколько раз она хотела раздать листовки — и не могла. Толпу перед мэрией Фрэнки заметила еще издали. Люди совсем заполонили маленькую площадь, толпились на газоне, кто-то даже влез на ограду. И все выкрикивали непрерывно: — Убийцам — смерть! Убийцам — смерть! Страшные слова оглушали. Фрэнки сбилась со счета, сколько раз это повторили, прежде чем она услышала что-то еще. На сей раз одиночные выкрики, но громкие: — Если их не отправят под суд, мы их линчуем! — Их родных надо утопить у них на глазах! — Вы с ними заодно, если вы их отпустите! Ярость и ненависть, исходящая от толпы пугала, словно была направлена против нее самой, лица в толпе были искажены словно на картинах, изображающих ад. Эти люди в самом деле сейчас были способны на любую жестокость. Фрэнки судорожно прижала к груди пачку листовок. Нет, надо прекратить это… Как можно скорее поговорить с Тео, с Артуром. Они перестарались, вызывая гнев; люди обезумели. Разумеется, ни одной листовки она в тот день никому не дала. Эндрю Морган Морган взглянул на часы, потом высунулся из кабинета и прислушался. Из палаты Эндрюса все еще доносились мужские голоса. Оставалось надеяться, они хотя бы дают больному отдохнуть. Ну да Одри разрешили остаться, а эта фиалочка умеет настоять на своем. Но все-таки господам из комиссии по расследованию крушения «Титаника» пора и честь знать. Морган подождал бы их пускать еще недельку, но после выхода интервью Мюира в газетах уже к вечеру под окнами больницы собралась немалая толпа, требовавшая выдать им Эндрюса немедленно. Этого, конечно, никто не делать не собирался, но после того, как в окно одной из палат влетел камень, директор вызвал полицию, а возмущенная миссис Сэвидж выбежала к толпе, не набросив даже шали, несмотря на ветреный день. Морган и Данбар поспешили за ней. — Что вы творите! — миссис Сэвидж редко повышала голос, но сейчас взяла такой тон, что толпа сразу замолчала. — Имейте совесть, здесь лежит больше двухсот больных! Вы сейчас разбили окно в палате, где лежат несколько ни в чем неповинных стариков. Я уж не говорю, что их может продуть, но от испуга у них может быть сердечный приступ! Осколки могли их поранить! А что вам сделали эти люди, прожившие честную, достойную жизнь?! Она бесстрашно стояла перед толпой, седовласая и прямая, ветер развевал ее юбку. Толпа притихла. — Кажется, она и без нас справляется, — пробормотал Данбар, глядя, как люди отступили от больницы на пару шагов. — И все-таки я пока останусь, — откликнулся Морган. В любой толпе может найтись кто-то вроде его отца или брата, готовый на самую безрассудную жестокость из одной прихоти. На всякий случай он шагнул вперед, закрывая миссис Сэвидж, и тоже обратился к толпе: — Линчевать никого из больных мы не позволим. Здесь не юг. Здесь действует закон. Определять виновников и назначать им наказание должен суд. Дайте ему это сделать. Разойдитесь, сейчас вы не добьетесь ничего. Эндрю Морган всегда был трусом. И сейчас при одном взгляде на разъяренную толпу внутри все сжалось, как сжималось в детстве при виде перекошенного яростью отцовского лица. Только один раз, лет в девять, он смог преодолеть себя: закрыл телом мать, когда отец замахнулся на нее — и тут же упал в обморок. Долго после этого отец обращался к нему не иначе, как «мисс» и предлагал ему носить нюхательные соли или сшить платье. Неуместные воспоминания, не стоило в них погружаться в такой момент. Надо быть твердым, уверенным — тогда люди слушаются. Толпа медленно стала рассасываться, но окончательно разошлась все же, только когда подъехали полицейские. И лишь тогда он сам, Данбар и миссис Сэвидж вернулись в здание. — Да, чувствую, хлебнем мы еще горя, — ворчал Данбар. — Лучше бы было не брать денег от его семьи, но кто же знал… — Вы же не имеете в виду, что от больного надо отказаться, потому что о нем напечатали что-то дурное в газете? — холодно спросил Морган. — Боже упаси! — Данбар поднял руки. — Но я чувствую, что у всех нас будет много проблем. Пару часов спустя оказалось, что кое-кто действительно слишком полагается на газеты. Рассел, молодой ординатор, вошел к Моргану в кабинет и с порога заявил: — Можно ли отказаться от оказания помощи больному? Его худое лицо раскраснелось от гнева. Морган понимал, о ком именно речь, но все же решил уточнить: — Вы имеете в виду Эндрюса? Рассел кивнул. — У вас кто-то погиб на «Титанике»? — Нет, но как честный человек, я не желаю помогать преступнику. — Пока вас и не привлекают к оказанию ему помощи. Но если вы вдруг останетесь единственным медиком в больнице и не окажете ему помощь, то станете преступником сами. Рассел что-то попытался возразить, но Морган смерил его таким взглядом, что мальчишка замолчал. — Здесь — не суд, здесь больница. Вдобавок, преступник он или нет — тоже решит суд, а не газеты и не выкрики толпы. Поведение больных не должно нас интересовать. Вы меня поняли? Рассел снова кивнул с очень оскорбленным видом. — Прекрасно. Возвращайтесь к работе. Элисон Уилсон в тот вечер едва могла скрыть торжества, и не то чтобы Морган хотел ее осуждать. Не сказать, что сказанное в интервью Мюира сильно удивило. Морган подозревал, что в судьбе «Титаника» и его пассажиров могли сыграть роль конструкторские просчеты, ну а на количество шлюпок Эндрюс тем паче мог повлиять. Допустим, теперь подозрения получили подтверждение — но что это меняло? Не ему, умышленно, пусть и вынужденно, искалечившему человека, судить тех, кто погубил других по неосторожности. Тем более, проходя вечером по коридору, Морган нередко слышал обрывки бреда больного в тридцать девятой палате. Тот уже сейчас был в аду. Подобный ад Морган проходил и сам и запомнил его так же хорошо, как ощущение от удара плетью. Взгляд несчастного мальчишки, его жалобные крики преследовали так же, как лица мертвых жены и дочери. И еще пока его девочки были живы, последние месяцы, покуда он был с ними, оказались испорчены ощущением громадной собственной лжи, предательства. Чувствуя, в какую грязь свалился, мучаясь виной, Эндрю не смел порой притронуться к жене, не смел приласкать дочь. Малышка обижалась и плакала, а Лилиан начинала подозревать его в неверности. Порой ему, наоборот, становилось до тоски страшно, и он лихорадочно хватал обеих, прижимал к самому сердцу, чтобы не потерять даром ни одного мгновения, пока он еще с ними. Он метался, порываясь то идти в полицию, то рассказать все Лилиан, однажды, выпив, даже засмотрелся на бритвенный ящик, но дочка в детской как раз позвала его. Но расплата неминуема — и Эндрю потерял их обеих. Как врезались в память глаза Лилиан в их последнюю встречу — единственную после того, как она все узнала! Он ничего не мог сказать — а она смотрела своими чистыми, как родниковая вода, глазами с горечью и разочарованием. Она так восхищалась им — и вот он заслуженно рухнул с пьедестала. Остается надеяться, миссис Эндрюс не столь щепетильна. Дело ведь не в любви: разве Лилиан не любила его? Но есть границы, за которые для таких людей, как она, любовь шагнуть не может. И не должна, наверное. …У больницы собирались еще пару раз, выкрикивали угрозы, но ладно хоть стекла больше не били. Эндрюс о происходящем, разумеется, скоро узнал. Морган как врач не мог хотя бы мысленно не ругаться: пациент, последние дни до проклятого интервью оживившийся, шедший явно на поправку, снова оказался под угрозой. Нет, физическое самочувствие Эндрюса продолжало улучшаться, богатырский организм все-таки пересиливал болезнь, но ухудшение еще могло наступить. И усилившееся нервное напряжение, а также, возможно, какие-то личные обстоятельства — на следующий день после интервью Эндрюс выглядел опустошенным и стал очень молчалив — ухудшению могли поспособствовать. Морган расспрашивал Одри, та призналась, что Эндрюс уже на следующую после интервью ночь не поужинал и плохо спал. — Только в интервью дело? — спросил Морган, пристально на нее глядя. Он предположил, что на месте Эндрюса рвался бы поговорить с близкими, все объяснить. Ну так и есть: Одри помотала головой. — Нам скоро пришлют счет за переговоры с Белфастом? Она кивнула, прикусила губку и добавила: — А когда мы с ним возвращались… Ну… как раз шумно было… Был митинг. Стало понятно, почему Эндрюс с тех пор так упал духом и почти перестал есть. Еще бы — и здоровому человеку кусок в горло бы не полез после того, как его угрожали повесить на первом же фонарном столбе. После разговора с семьей Эндрюс заявил, что ему срочно надо вернуться в Ирландию, и не слушал никаких доводов, даже сорвался, повысив голос. Пришлось вколоть ему успокоительное со снотворным, а утром Морган поговорил с ним, что такое путешествие в его положении сейчас невозможно. Эндрюс притих, но это не значило, что он отказался от своей затеи. А тут еще принялись названивать из той самой комиссии по расследованию и очень настоятельно требовать встречи с конструктором «Титаника». Морган дал согласие в надежде, что это поможет ситуации поскорее разрешиться. Во всяком случае, неопределенность — худшая пытка, какую изобрело человечество. Однако на сей раз эти господа задерживались. Одри, молодец, заявила им, что больному надо отдохнуть, но этот упрямый ирландский осел принялся спорить, настаивая, что ни капли не устал. Одри прибежала и рассказала, что и пациент, и господа из комиссии ее просьбы заканчивать допрос игнорируют. Ну ничего, сейчас Морган им устроит. В несколько шагов он очутился рядом с палатой, постучался для проформы и резко вошел. — Господа, кажется, сестра Марвуд ясно дала вам понять, что больному необходимо отдохнуть. Желательно — до следующего дня. Лица трех джентльменов и больного разом повернулись к нему. Он сделал как можно более суровое и строгое лицо. — Что касается вас, мистер Эндрюс, — Морган развернулся к больному, бледному и тяжело дышавшему, — я уже несколько раз повторял, что в нашей больнице пациенты не имеют полномочий оценивать свое самочувствие. Просто имейте это в виду. У Эндрюса мгновенно выступили на щеках красные пятна. — Спасибо за заботу, но я сам решу, сколько мне нужно говорить и с кем! — А корабли у вас на верфи, конечно, сами решают, как их строить и когда в море выпускать. Эндрюс нахмурился и явно собирался продолжать спорить, но Морган его опередил: — Господа, я выразился недостаточно ясно? Покиньте помещение! Больному необходимо проводить процедуры! Или вы собираетесь присутствовать? Худенький белокурый секретарь собрал в папку исписанные листы и первым выскользнул из палаты, за ним — два господина посолиднее. Морган выслал Одри приготовить больному чай, придвинул стул и сел у постели. Эндрюс молча смотрел на него, сведя брови у переносицы. Каков же упрямец. Морган покачал головой и произнес миролюбиво: — Извините, что был с вами резок. Я понимаю, вы стараетесь помочь в расследовании. И не буду спорить, это необходимо после вновь открывшихся фактов. Морган сцепил пальцы в замок, побарабанил по костяшкам. Эндрюс, сердито хмурясь, старался не смотреть ему в лицо. — Но как врач я настаиваю, чтобы вы берегли себя. Как я понял, вы не совершали ничего противозаконного. Значит, вы скоро сможете вернуться домой, как только поправитесь. Если вам и есть, в чем себя упрекнуть в этой истории, думаю, вы сможете это загладить тем, что не повторите своих ошибок в дальнейшем. Эндрюс повернул к нему голову. Лицо его постепенно разглаживалось. Морган продолжил: — Это все, что я хотел сказать вам сегодня, и извините, если лезу не в свое дело. — Спасибо, доктор, — выдохнул Эндрюс и улыбнулся. Очень грустно, но все же улыбнулся. — И вы меня извините, что вспылил. У меня к вам просьба. Могу я поговорить по телефону с моим дядей, лордом Пирри? Я не буду утомляться, обещаю, могу даже сесть в эту вашу… коляску. Морган отвел глаза. Пару дней назад в газетах появилась новость, которую он думал скрыть от пациента, чтобы не расстраивать лишний раз. О возможности подобной просьбы он не подумал, пришлось импровизировать на ходу. — В сестринской сломался телефон. Вниз, в вестибюль я вас еще не могу отпустить. А к директору на четвертый этаж вы вряд ли сможете подняться. Не советую пока пробовать. — А когда телефон починят, вы мне сообщите? — Эндрюс не сводил с него упрямого взгляда. Ладно, рано или поздно он все равно узнал бы, он слишком хорошо знал такой тип людей — упрямых и дотошных, которые никогда не успокаивались, если вбили себе что-то в голову. Морган вздохнул. — Хорошо, я вам сейчас солгал. Телефон не сломан, но ваш дядя трубку взять не сможет, — неловко прозвучало. — Против него выдвинули обвинение, и уже два дня, как он помещен под домашний арест. Телефон ему отключили, полагаю. Эндрюс минуту лежал неподвижно, плотно стиснув рот. Потом ударил кулаком по постели. — Чертов Мюир! Проклятье! А ведь дядя относился к нему, как к сыну! Я даже ревновал иногда, — он горько рассмеялся. — Глупо, конечно. — Да, порой мы обманываемся в людях, — вздохнул Морган. — Он болеет в последнее время, понимаете? «Титаник» для него и так был страшным ударом, а теперь арест, — Эндрюс обеспокоенно завозился на кровати. — Какой же я идиот, что сразу не позвонил ему! Очень вовремя пришла Одри с чаем. Наверняка ее скоро отправят искать газеты двухдневной давности. Но она уже знает, что такие сохраняет старик Бергман в двадцатой палате.***
В кафе «Похлебка», куда снова потянуло зайти после работы по ставшей привычной слабости, сегодня было шумно. Посетители не баловали его вниманием, и сегодня только пара усталых работяг сидели в углу за пивом да какой-то старик пил какао вприкуску с булочкой. Но за лучшим столиком у окна, куда Фрэнки всегда усаживала Тео, на сей раз сидел рядом с ним тот самый белокурый мальчик-секретарь, который утром вел записи в больнице, а рядом стояла сама Фрэнки и о чем-то с ними… спорила. Морган и не представлял, что она может так разгорячиться: глаза у нее сверкали, на щеках выступили розоватые пятна, густые брови то и дело взлетали вверх. Да и секретарь уже не походил на скромника, какого изображал днем: его приятное лицо стало строгим до ожесточения, плечи расправились, движения стали уверенными до твердости. — Фрэнки, ты как будто не понимаешь. Никак иначе правосудия для жертв «Титаника» добиться нельзя! — Возможно ли правосудие там, где столько ненависти, Артур? — ее тихий, признаться, бесцветный голос точно окреп. — Конечно! Ведь главное — добиться того, чтобы дело передали в суд. А уж судья, зуб даю, будет беспристрастен, как тот самый айсберг. Главное, чтобы не оказался слишком снисходительным… к статусу и деньгам, а также влиятельной родне. — Здравствуйте, доктор Морган! — Тео заметил его и явно решил сменить тему, отвязаться от неловкого разговора… или замять его, чтобы при нежелательном свидетеле не проговориться о чем-то важном. Да, сложно было предположить, что этот мальчик все-таки умеет что-то делать не слишком открыто. — Здравствуйте, леди и джентльмены. И уж извините, но я слышал часть вашего разговора, так что поддержу леди, — Морган подошел к ним. — Я могу понять тех, кто приходит на митинги после интервью Мюира, но они с самого начала выходят за рамки допустимого. Побили стекла в больнице, например. Требуют суда Линча. — Вы же сами говорите, что понимаете их, — фыркнул секретарь. — Все равно для суда Линча Эндрюса или Исмея им не выдадут, если уж вас это так беспокоит. Хотя, по-моему, не всегда у толпы чувства справедливости меньше, чем у одного человека, который, признаться, от народа очень далек. Морган внимательно посмотрел на него. Несмотря на ангельскую внешность, в этом мальчишке словно была какая-то беспощадность, чрезмерная жесткость. — Знаете, я вырос на Юге, и о суде Линча мне известно больше, чем вам, — сказал Морган спокойно. — Я такое наблюдал и могу сказать: то, что вам кажется справедливостью — не более чем ярость, замешанная на предрассудках. И это очень страшно, когда ее невозможно становится контролировать. Фрэнки, напротив которой он стоял, серьезно и с явной благодарностью на него посмотрела. — Спасибо. Об этом я и пыталась сказать Артуру, но не сумела быть достаточно убедительной. — Всегда пожалуйста, — Морган слегка поклонился и улыбнулся ей, чувствуя странное, давно забытое волнение. — Рад вам помочь, мисс… — Фрэнсис Смит. — Эндрю Морган к вашим услугам. Одри Одри, запыхавшись, спешила в тридцать девятую палату. Вчера у нее был выходной — вынужденный, и опять по настоянию мистера Эндрюса и доктора Моргана. Она на удивление хорошо выспалась, перестирала и привела в порядок всю одежду, достала платья на лето и подшила новые кружевные воротнички. А вечером напекла кексов с изюмом, получились как у бабушки, мягкие и рассыпчатые. Она хотела успеть к завтраку, угостить мистера Эндрюса. Первые дни после интервью прошли для Одри в раздумьях. Она честно пыталась разобраться во всем, что писали газеты, даже украдкой поговорила с мистером Гардинером, который перед выпиской зашел к ней и передал букетик фиалок — так мило. — Мистер Гардинер, — решилась спросить его тогда Одри. — Вы ведь читали… Ну, то интервью? Что вы думаете? Он смерил ее подозрительным взглядом, Одри покраснела, вспомнив про сплетни, которые распустила Делайла. А потом заговорил медленно так, задумчиво: — Вот как тебе сказать… Сталь — она везде такая, да и чтобы заклепки менять, корабль разбирать бы пришлось. И уголь — он частенько тлеет, они там могли и не подумать, будто это сильно опасно. Да и шлюпок вечно мало ставят… — он резко вздохнул. — Но по совести, неправильно это все. Будь эти господа посмелее, откажись они такой корабль в плаванье выводить или поставь хоть шлюпок достаточно — стали бы героями, людей бы спасли. Этих. Потому что корабль просто построили бы на другой верфи, и с ним бы могло случиться то же самое. А могло и не случиться, «Олимпик» вон — такой же, как «Титаник», там же построенный — ходит себе. Мистер Гардинер пожевал табак. — И еще, Одри: откажись они этот корабль делать — верфь бы встала, а на каждой верфи знаешь, сколько народу работает? Тысячи, десятки тысяч. И все они без дела бы остались, и значит, без денег. А это голодная смерть. Вряд ли, конечно, богатеев это волнует, но оно ведь так. Про себя Одри подумала, что мистера Эндрюса, пожалуй, это волновать могло бы. Он про своих рабочих рассказывал ей часто и всегда тепло. …Она проводила мистера Гардинера до дверей, помахала ему вслед. За долгое время, что он провел в больнице, она привыкла к нему, а расставаться всегда грустно. Но надо радоваться, что человек теперь здоров. Букетик фиалок Одри решила поставить в сестринской, но не подумала, что мистер Эндрюс, который теперь частенько выглядывал из палаты, рискуя нарваться на нагоняй от миссис Сэвидж, как раз высунется и заметит ее. И цветы. — Ого, Одри! Так вы солгали мне насчет того, что жениха у вас нет? Нехорошо! Он с деланным упреком покачал головой и подмигнул. Одри порадовалась бы, что он так оживился, но его взгляд ей совсем не нравился — точно он постоянно думал о чем-то очень неприятном. Он в последнее время выглядел бодрым и часто шутил, но было понятно, что это все напускное. Да, наверное, так оно и было. Но лучше уж подыгрывать ему, может, это его отвлекает. — У меня и правда нет жениха. Это мне пациент подарил. — Да что вы?! С кем это вы мне изменяете?! — он рассмеялся и закашлялся. Одри шутливо уперлась ему в бок руками, хоть и чувствовала смущение от его шуток. — Ну-ка в палату, мистер Эндрюс! Немедленно в палату! …Они стали говорить про «Титаник», много говорили — чувствовалось, что ему нужно это сейчас. Он сам соглашался, что мог допустить ошибку, и шлюпок вправду было мало. Он был в чем-то виноват, и с этим было ничего не поделать, но что же, он от этого перестал быть человеком? Нет, конечно. Уж Одри-то про ошибки, стоящие людям жизни, много знала. У всех врачей в больнице порой умирали пациенты. Джонсон тогда ходил насупившись, сердитый; Данбар напивался так, что от него потом несколько дней пахло, а доктор Морган подолгу курил во дворе, и глаза у него становились совсем мрачные. А тот хорошенький ординатор, в которого влюбилась Делайла? В первую же операцию он упустил пациента и плакал потом, как ребенок. Нет, ошибаться со страшными последствиями могут все, а если так, грешно кидать камень в того, кто ошибся. Иначе бы все ходили в синяках. Одри слышала, как кругом обсуждали «Титаник» — в трамваях, в магазинах, даже на кухне на съемной квартире ее соседки, Дороти и миссис Миллер комментировали громкие заголовки. И все, все как один, считали, что мистер Эндрюс виноват во всем. Сам он старался держаться, стал разговорчивым, шутил порой не хуже мистера Гардинера, и смеялся, хотя и неискренне. Только вот постоянно просил свежие газеты, да про «Титаник» заговаривал то и дело. И еще иногда, когда Одри заходила в палату, и он еще не успевал напустить на себя эту деланную бодрость, она заставала его сидящим понуро на кровати — ей чудилось в такие минуты, будто на плечи ему взвалили несколько неподъемных мешков с песком. Наверняка он чувствовал, что многие теперь его ненавидят, и это было ему тяжело. Да и крики снаружи слышал, когда Одри везла его назад из сестринской. Ей самой тогда стало жутко, она думала, не запереть ли палату. Но кажется, его не одно это волновало. Как поняла Одри, отец мистера Эндрюса не поддержал его, жене и маленькой дочке — страшно подумать — что-то угрожало, а теперь вот посадили под домашний арест его дядю. Он сам больше не говорил с Одри о своей семье, и она не представляла, что могла бы сказать ему, чтобы утешить. Он написал, уже самостоятельно, еще пару писем: как он сказал, одно — матери, а другое, после известия об аресте дяди — сестре, и конверт оказался довольно толстым. Тем временем к мистеру Эндрюсу стали приходить какие-то важные и серьезные джентльмены и допрашивать. Одри по настоянию доктора Моргана присутствовала, чтобы следить, как бы больной не переутомился. Остановить порой его вправду было нелегко, и еще Одри наблюдала, как с ним обращались, чтобы понять, что же его ждет дальше. Но понять она ничего не могла: все эти господа оставались непроницаемо-вежливы. Вопросы были бесконечными и мистер Эндрюс терпеливо и подробно отвечал на все. По большей части она не понимала о чем, речь, слишком много там было технических слов и подробностей. Иногда понимала — и осознавала, что с кораблями и вправду многое не так, как следовало бы быть. …Сегодня было воскресенье, утром давали какао. Какао и грушевый компот — единственное, что хорошо получалось у Антонии, даже сахара было в меру. Одри взяла стакан какао, Антония и миссис Кроу не обратили на нее внимания, всецело поглощенные очередной ссорой — на этот раз из-за картофельных очистков, которые Антония забыла вечером выкинуть. Одри открыла дверь в палату, мистера Эндрюса уже не было в кровати. Он стоял у окна. С тех пор, как он начал вставать, она часто его там заставала, опершегося ладонями на подоконник. Сегодня был ветер, и она испугалась, как бы его не продуло. — Доброе утро! Он оглянулся, правый уголок губ дернулся вверх. — Доброе утро, Одри. — Как вы спали? Все хорошо? — она улыбаясь, поставила поднос с какао и кексами на тумбочку. — Надеюсь, миссис Сэвидж вчера вас не сильно ругала? Мистер Эндрюс, не стойте на сквозняке, там же холодно. — Отсюда видно море, вы знали? — сказал он, вновь повернувшись к окну. Одри подошла ближе, вздохнув. Он старался говорить бодро, но все-таки в его голосе звучала глубокая грусть. Между серыми высокими домами виднелась узкая темно-синяя полоса. Она и правду не знала, что море видно из этой палаты. Стало вновь его жаль — море ведь принесло ему столько горя. — Видите судно? — мистер Эндрюс кивнул на окно. — Это «Мавритания». Одри пригляделась — на фоне моря вдалеке виднелся крошечный корабль. Хотя она знала — «Мавритания» была гигантом, как и «Лузитания», на которой когда-то ходил Гек. — Это вы отсюда разглядели? — восхищенно спросила она. — Она была ближе, — ответил мистер Эндрюс. — Знаете, что в девятьсот девятом году она выиграла «Голубую ленту»? — Не знала, сэр. — Это приз за рекорд скорости при пересечении Атлантики. Четыре дня, десять часов, пятьдесят одна минута… — Это быстро, сэр? — осторожно спросила Одри. У нее эти рекорды в голове не укладывались. — Да, это быстро. Не думаю, что в ближайшее время рекорд побьют. — А ваши пароходы не такие быстрые? — Одри спросила это только потому, что видела — он на сей раз искренне оживился. Мистер Эндрюс покачал головой: — Нет, наши пароходы не «гончие». «Уйат Стар лайн» делает ставку на комфорт и размер. Но они довольно шустрые для своих размеров, знаете… Он не успел договорить — дверь позади них отворилась, они одновременно обернулись. В палату зашла Элисон. Не глядя на мистера Эндрюса, она кивнула Одри. — Доброе утро, — она точно в пустоту это обронила. — Пора делать массаж. — Ой, — засуетилась Одри. — Элисон, прости, пожалуйста, мистер Эндрюс еще не завтракал. — Поест после процедуры. Время завтрака уже давно прошло, Одри. У меня тоже есть обязанности. Элисон говорила ровным тоном, но Одри стало неудобно. И перед подругой и перед мистером Эндрюсом — за этот чуть язвительный холодный тон. — Ничего страшного, — сказал мистер Эндрюс, садясь на кровать и расстегивая рубашку. — Я потом позавтракаю. Спасибо за кексы, Одри. Одри улыбнулась ему и вышла из палаты. Хотелось бы ей, чтобы Элисон хоть немного изменила к нему свое отношение, но она слишком хорошо знала подругу. Теперь им было неловко рядом друг с другом, потому что Элисон явно ожидала, что же Одри скажет насчет интервью, а Одри все не решалась ей высказаться. Элисон Солнце ярко светило, точно вместе с Элисон радовалось ее выходному дню. Тем более, такому, какой она проведет вместе с Тео. Они договорились встретиться в «Похлебке», туда же хотел зайти Артур, чтобы сообщить новости по делу «Титаника». Так вышло, что к дверям кафе они все явились одновременно. Артур сиял загадочной улыбкой, его глаза блестели, точно у Бобби или Терри, ее несносных братьев, когда они затевали какую-нибудь выходку. Зайдя с ними внутрь, Артур игриво подмигнул Фрэнки. — Нам, пожалуй, сегодня нужно бы шампанского, но на него нет денег. У тебя есть какая-нибудь шипучка? — Апельсиновый краш. А что случилось? — Фрэнки улыбалась, но только уголками губ. — Эндрюса и Исмея со дня на день арестуют, ордер уже готов, — Артур обвел их всех глазами, очень гордый собой. — И знаете, от кого я узнал? От Присси! — Погоди, — нахмурился Тео. — Присси ведь секретарша Уоррена. Это значит, дело «Титаника»… передали ему? — Именно, друг мой, — Артур хлопнул его по плечу. — Эти ублюдки в ловушке, Уоррен не даст им уйти безнаказанными. Ну что, господа, стоит за это выпить? Но его никто не поддержал. Фрэнки и Тео тревожно переглядывались, да и Элисон стало чуть не по себе. От жениха и тетки, часто освещавших уголовные процессы, о судье Уоррене она была наслышана. Нельзя сказать, чтобы ходившая о нем слава была дурной. Судья Уильям Уоррен отличался дотошностью и беспристрастностью. В отличие от многих людей его круга, он не отличался классовыми предрассудками, разве в обратном качестве: простой человек мог отделаться у него тюрьмой или ссылкой там, где богач или аристократ отправлялся в петлю или на электрический стул. К людям такого круга, совершившим преступление, он был безжалостен. Так, он приговорил к смертной казни молодого майора, который изнасиловал и убил девочку, и известного актера, застрелившего шантажиста. Об этих приговорах писали все газеты. Уоррен был непоколебим. Его нельзя было подкупить, запугать, склонить на свою сторону, разжалобить. Он никогда не отступал от своих принципов, кропотливо, по кусочкам собирая все обстоятельства дела, неспешно и вдумчиво изучая документы, материалы и ведя допросы. Никогда он не осудил невиновного, никогда не назначил приговора чрезмерно мягкого. Уоррена боялись. И уважали. Разумеется, у Уоррена было полно недоброжелателей, на него даже пару раз устраивали покушения. Но и поддержки со временем, когда в обществе прививались идеи справедливости, он находил все больше, в том числе среди интеллектуалов. Но была у него еще одна особенность, удивлявшая даже тех, кто одобрял его позицию. Он… оригинальничал. Часто как будто стремился привнести в приговор нечто символическое. Например, одного парня, убившему беременную подружку, приговорил к пожизненному заключению, но приказал в его камере повесить большую фотографию этой девушки. В итоге убийца не выдержал и повесился. А жертв одного мошенника выстроил в шеренгу в тюремном дворе и велел преступнику идти вдоль них и отсчитывать каждому ровно ту сумму наличными, на которую он их обманул, глядя в глаза и выслушивая оскорбления. Даже интересно, какое наказание он сочтет достаточно символичным для Исмея и Эндрюса? Не прикажет же загнать в неисправную посудину, вывезти в океан и там утопить. — Так, я не понимаю, — Артур оглядел их всех. — Друзья, где радость на лицах? Мы же пришли к цели! Уоррен их не упустит. Можно считать, приговор у нас в руках! — Вопрос, какой, — ответил нахмурившийся Тео. — А какая разница?! — фыркнул Артур. — Вряд ли смертный, хотя, пожалуй, они наработали. — Надеюсь, ты шутишь, — проронила Фрэнки. — Извини, но отмечать чей-то арест тебе лучше идти в другое заведение. Да, мы пытаемся добиться справедливости. Но мы не должны радоваться чужой беде. Даже беде тех, кто виноват. Артур посмотрел на нее холодно, но Тео — одобрительно. У Элисон почему-то кольнуло в груди. Может, конечно, он был бы рад и от нее увидеть поддержку… Но она не хотела врать. Конечно, ее не тянуло радоваться бурно, как Артур, однако относительно дальнейшей судьбы Эндрюса и Исмея ее волновало одно: чтобы их не оправдали. Да еще — чтобы наказание не было слишком уж мягким.***
На следующий день, придя в больницу, Элисон поначалу испытывала странное чувство. Ее тянуло, когда пойдет в тридцать девятую, сказать про грядущий арест… Хотя бы из честности. Она, конечно, сдержалась, понимая, насколько глупо и бессмысленно это будет. Пусть Эндрюс ничего и не может сделать — но ведь он враг. Сеанс массажа прошел молча, как это обычно и бывало. Элисон бросилась в глаза фотография его семьи на тумбочке, придвинутая чуть ближе, чем обычно. Интересно, что чувствует теперь изображенная на ней женщина? Узнать, что спала с бессовестным, беспринципным дельцом, готовым стать убийцей и в итоге ставшим… Впрочем, весьма вероятно, миссис Эндрюс была типичной леди, а подобному существу твердые нравственные принципы без надобности. Тут же вспоминались ей и Одри. Они почти перестали общаться после интервью: подруга попросила ее пока не трогать. Наверное, хотела подумать как следует… Ну что ж, имела право. Однако, вероятно, следовало бы наконец внести ясность между ними. Элисон подозревала, после ареста Эндрюса сделать это будет куда сложнее. Поговорить им удалось ближе к вечеру: обе зашли в сестринскую выпить по стакану чаю, а больше никто из сестер вырваться не смог. После минуты напряженной тишины, когда обе сидели за столиком со стаканами, Элисон заговорила первой: — Надеюсь, ты уже определилась, на чьей ты стороне. Одри посмотрела немного исподлобья. Нахмурилась и точно с трудом втянула воздух. — Элисон… Я не хочу выбирать. Это неправильно, мне кажется. Голос Одри звучал тихо, но неуверенности в нем не было. Да и во всем ее облике, в фигуре и взгляде ощущалась скорее усталость и горечь, но не колебания. — В войне сторону нужно выбирать всегда. Или ты на стороне жертв, или на стороне убийцы. — Я не считаю мистера Эндрюса убийцей, — в тихом голосе Одри уже явственно послышалось упрямство. — Он не хотел никому зла. — Значит, ты на его стороне, — вздохнула Элисон. Не то, чтобы ее это удивило: девушки из народа, вроде Одри, получают такое же нравственное воспитание, как и леди, то есть не получают его вовсе. Большинство людей во всех слоях общества убеждены, что соблюдения приличий вполне достаточно. Что принципами, например, религии можно глубоко и не проникаться, довольно затвердить несколько расхожих фраз. Она не была вправе ожидать иного в том числе и от Одри… Но больше для галочки решила уточнить: — То, что говорит Делайла — правда? — Нет, — Одри посмотрела Элисон прямо в глаза. — Мистер Эндрюс верен своей жене. — А ты, стало быть, верна ему… По-человечески, — поправилась Элисон, заметив, как Одри вспыхнула. — Твое право, конечно, но я не понимаю. Ты же видела, как люди рыдали у списков. Видела бородача. Видела ту женщину из моей палаты, которая вскрыла вены. И тебе не жаль их? — Мне их жаль, — Одри, кажется, не лгала. — Мне очень их жаль. Но разве им будет хуже, если я пожалею и мистера Эндрюса тоже? — Одри, пострадавшему всегда хуже, когда жалеют того, из-за кого он пострадал. Это очень похоже на предательство. Может, если твой брат погиб, ты бы лучше это понимала. Упаси Боже, я не желаю ему смерти, — добавила она, заметив ужас в глазах подруги. Одри вдруг дотронулась до ее руки. — Ты считаешь, я предаю тебя, потому что жалею мистера Эндрюса? Предаю твою кузину? Элисон покачала головой. — Даже если бы Эндрюс лично спас Розу, я бы все равно сейчас требовала суда над ним. Одна жизнь не в счет перед тысячью. — Как можно сравнивать, Элис? Каждый человек — особенный. Каждая жизнь бесценна. — Это так, но если убийца одного человека еще может избежать электрического стула, то за двоих его уже казнят. Одри поежилась. — Элис… А мистеру Эндрюсу… Его… — Не казнят ли его? Нет, успокойся. Формально он убийцей не считается. Одри выдохнула. — Он и вправду не убийца. Элис, он очень раскаивается, я знаю. А кающегося Бог простит, ну так и люди… — Бог пусть прощает, а от людей немилосердно этого требовать. Так или иначе, Эндрюс нанес очень многим вред. Вред надо возмещать. А чем ты возместишь потерю близкого? — Суд над ним мертвых не воскресит. — Но хоть покажет, что их тоже считают за людей. Что они ценны. При жизни большинства из них их человеческим достоинством пренебрегали. Их жизнь считали менее ценной, потому что в кармане у них было пусто. Ты считаешь, это справедливо? Судить будут не столько людей, — это Элисон осознала только что. — Судить будут само такое скотское отношение к людям. Саму эпоху. Может быть, если пример Исмея и Эндрюса на кого-то повлияет, кого-то напугает… Это спасет не меньше жизней, чем они погубили? Одри, кажется, нечего было возразить, но судя по ее глазам, ей очень не хотелось приносить кое-кого конкретного в жертву даже самой высокой цели. Она ушла, как обычно в последнее время, положив в карман лишний бисквит. Элисон долго задумчиво глядела ей вслед. Все-таки она не понимала, как можно любить человека порочного, человека падшего. Как хорошо, что ей встретился Тео, иначе, пожалуй, пришлось бы оставаться старой девой. Но что он не оступится — она знала твердо, и это придавало сил. Одри Одри после обеда сидела в сестринской, заполняла журналы учета лекарств, пока мистер Эндрюс спал. Он был еще слаб, кашлял, но уже явно шел на поправку, лихорадка его не сильно мучила, температура, хоть и повышалась к вечеру, не была запредельно высокой, а самое главное, он давно вставал и начал вновь хоть понемногу есть. Его щеки чуть порозовели, глаза уже не выглядели такими больными. Но, хоть его тело и стремилось к выздоровлению, на душе у него было явно очень тяжело. Одри вздохнула, перевернув страницу, и вдруг услышала громкий голос доктора Моргана в коридоре. Она вздрогнула, закрыла журнал, и, на ходу поправляя передник, поспешила к двери. Предчувствие ее не обмануло. Морган стоял у тридцать девятой палаты и спорил с молодым высоким полицейским офицером. Чуть поодаль ждали еще двое, то же в форме. — Я вам еще раз повторяю, мы его не для того спасали, чтобы вы его угробили, — повысив голос, сказал доктор Морган. — В тюрьме он не доживет до суда. Еще и в одиночку определите, верно? — Верно. Отойдите от двери, — жестко сказал офицер. На нем был новенький и чистенький с иголочки китель, а румяное лицо было сосредоточенное и серьезное. — Я его лечащий врач, и я вам заявляю, что не отдам пациента под арест. Нужна бумага? Я напишу освидетельствование. — В тюрьме есть лазарет, обвиняемому окажут всю необходимую помощь. Морган фыркнул и скрестил руки на груди. — Тюремный лазарет? Скольких вы оттуда выносите вперед ногами, каждого второго? — Отойдите от двери! — офицер уже раздраженно прикрикнул. — У меня приказ! — Насколько я могу судить, молодой человек, выполнять приказы — ваша высшая жизненная цель. Так стремитесь сделать карьеру, что готовы угробить человека? Офицер сразу сильно покраснел, Морган насмешливо приподнял бровь, а Одри подумала про себя, как так он умудряется видеть людей — самую их суть. Дверь в палату тем временем, открылась, и на пороге появился мистер Эндрюс, бледный и взволнованный. — Спасибо, доктор Морган. Я в состоянии поговорить с этими джентльменами сам. Что вам нужно, господа? — Мистер Эндрюс! — полицейский вытащил из нагрудного кармана сложенную вдвое бумагу и протянул ее Эндрюсу. — Уильям Уоррен, федеральный окружной судья города Нью-Йорк, распорядился поместить вас под арест в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Мы прибыли сопроводить вас в тюрьму. Мистер Эндрюс побледнел еще сильнее. Он не стал читать, только растерянно оглядел их по очереди, встретился с ней глазами и у Одри закололо под левой ключицей. — В тюрьму? Послушайте, право, в этом нет необходимости. Я не сбегу, — тихо сказал он. — Даю вам слово джентльмена, — он попытался улыбнуться, но у него только дернулся уголок четко очерченных губ. Молодой офицер покачал головой с саркастической усмешкой на лице: — Учитывая произошедшее, ваше слово джентльмена гроша ломаного не стоит. Эндрюс вздрогнул всем телом, как ей показалось, и глаза у него потемнели. — Не смейте оскорблять меня! — Я не оскорбляю, а констатирую факт, — офицер стряхнул невидимую пылинку с плеча. Мистер Эндрюс сжав кулаки, шагнул к нему, офицер вскинул было голову, но доктор Морган вклинился между ними. — Спокойнее, Эндрюс, сейчас вам этого не нужно. Мой вам совет, — ледяным тоном сказал Морган полицейскому. — Научитесь выполнять свою работу, которую вы так боготворите, с достоинством и не высказывая эмоций. — Собирайтесь, сэр, — сказал офицер, не удостоив Моргана взглядом. — У вас пять минут. — Ну уж нет, — Морган загородил дверной проем, встав спиной к Эндрюсу. — Звоните Уоррену, скажите, что подсудимый не в том состоянии, чтобы поместить его в тюрьму. Мистер Электрик может лишиться удовольствия вынести приговор при жизни преступника, представьте, как его это разочарует. Один из полицейских, уже пожилой, с седыми густыми усами, не выдержал и прыснул. Офицер раздраженно оглянулся на него: — Сержант Калхун, прекратите! Но в его голосе уже звучали растерянные нотки. Он вновь посмотрел на Моргана. — Хорошо, я позвоню. Но вы сами знаете, что судья Уоррен не меняет своих решений. — И все же попробуйте, — уже более миролюбиво сказал Морган. — Мы подождем в палате. Только сейчас Одри заметила, что в коридоре полно народу. Здесь стояли Элисон, миссис Сэвидж, пациенты из других палат, раскрасневшийся доктор Данбар, от которого исходил резкий запах виски. Морган развернул Эндрюса за плечи и подтолкнул внутрь. — Прошу в палату, сэр. Хватит на сегодня представлений. — Да что это такое, что он себе позволяет… — ворчал мистер Эндрюс, заходя. Одри зашла за ними, следом за ней, гуськом — Элисон и миссис Сэвидж, и, мягко перебирая лапками, мисс Уилкс, высоко задравшая хвост. Морган закрыл за всеми ними дверь. — Они что, с ума сошли? — миссис Сэвидж подошла к кровати и начала поправлять сползшую с матраса простыню. — Какой арест? Какая тюрьма? Он же только вставать начал. В подтверждение ее слов, Эндрюс надрывно закашлялся, Одри налила ему воды, он благодарно кивнул ей. Элисон молчала, только сложила на груди руки. Мисс Уилкс прыгнула на кровать и принялась месить лапками одеяло, громко мурча. — Почему судью Уоррена вы назвали Электриком? — спросил Эндрюс у Моргана, когда приступ кашля миновал. — А вы догадайтесь, — ответил Морган с мрачной усмешкой. — Наверное, его второе прозвище будет вам понятнее. Его еще называют Вешателем. Мистер Эндрюс сглотнул, сел на кровать. Кошка доверчиво потерлась мордочкой о его руку и он погладил ее. — Так уж и скажите, доктор Морган, что хуже судьи не придумаешь, — пробурчала миссис Сэвидж. — Ничего человеческого в нем нет, ни капли! Гомункул проклятый! — Уоррен суров, но в объективности ему не откажешь, — Морган подошел ближе и положил руку на плечо мистеру Эндрюсу. — Он не назначит вам смертную казнь. У вас не было прямого умысла. — А что назначит? Одри сжала свои пальцы. — Не знаю, — пожал плечами Морган и отошел к окну. — Кто знает, что у него в голове. Третье его прозвище — Оригинал. В любом случае, мужайтесь, мистер Эндрюс. Эндрюс кивнул и даже улыбнулся через силу. — Спасибо вам. За все спасибо. Вы хороший человек и прекрасный врач, Морган. Я горжусь нашим знакомством. — Вы собираетесь прощаться? — Похоже на то, — Эндрюс оглядел их по очереди. — Если Уоррен таков на самом деле, оставшееся до суда время я проведу в тюрьме и, скорее всего, никогда вас больше не увижу. Он перевел взгляд на Элисон. — Я знаю, как вы ко мне относитесь, мисс Уилсон. Мне бы хотелось, чтобы ваше отношение изменилось, но я также знаю, что это невозможно. Но спасибо вам за честность и за то, что вы добросовестно делаете свою работу, несмотря ни на что. Элисон кивнула с непроницаемым лицом. — И вам, миссис Сэвидж, тоже спасибо, — Эндрюс улыбнулся. — Я здесь недолго, но уже успел понять, что вы — нерушимый столп и титан, держащий на плечах весь этот госпиталь. Вы большая молодец. Миссис Сэвидж улыбнулась, и по ее сухому лицу пробежали морщинки. — Ох, мистер Эндрюс, не заговаривайте мне зубы, за несъеденный завтрак вы все равно получите. — Одри, — она почувствовала на себе взгляд его темных глаз и зарделась. — Мне очень повезло, что я стал вашим подопечным. Я очень ценю то, что вы для меня сделали. — Ну что вы, мистер Эндрюс… — Если бы не вы, я бы не выжил, это правда. Спасибо вам большое. За все. Вы делали больше, чем требовалось. Одри почувствовала, как быстро заколотилось сердце. Он встал с кровати. — Мне нечем вас отблагодарить, но вы все замечательные люди. Жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Спасибо, что спасали и выхаживали… преступника, — он горько усмехнулся. — И тебе спасибо, мисс Уилкс. Я буду по тебе скучать. Кошка коротко промурлыкала, подняв к нему мордочку, будто спрашивая что-то. Дверь открылась и в палату зашел офицер. — Собирайтесь. Уоррен настаивает на аресте. Морган тихо выругался сквозь зубы, а кошка, изогнув спинку, зашипела на полицейского. — Так его, мисс Уилкс! — миссис Сэвидж одобрительно закивала. — Еще и в уличной обуви тут шастает! Одри вдруг нестерпимо захотелось расплакаться. Ну куда ему, в самом деле, в тюрьму, ну что за необходимость такая! Им несколько раз привозили из тюремного лазарета пациентов, и все они умерли, запущенные, тяжелые. Морган писал жалобы, ходил даже к какому то начальству, но толку так и не было. Не лазарет у них там, а пыточная. А мистер Эндрюс еще такой слабый… И вдруг другая мысль поразила ее — она ведь его больше не увидит. В зал суда ее не пустят, а его приговорят к чему бы то ни было, посадят в машину под конвоем и увезут… Так что сейчас, в эти самые минуты, она может последний раз посмотреть на него. И никогда больше он ей не улыбнется, не посмотрит своими карими глазами, не возьмет благодарно за руку, никогда больше они не будут пререкаться из-за того, кому накрываться ее платком… Она неотрывно смотрела на него, пока он растерянно доставал из тумбочки свои нехитрые пожитки — бритву, расческу, носовой платок, блокнот. Из его рук что-то выпало. — У меня нет саквояжа, — виновато сказал мистер Эндрюс непонятно кому. Миссис Сэвидж сдернула с подушки наволочку и помогла сложить все туда, плотно завязала концы. Эндрюс взял узелок под мышку. — А моя одежда? Я могу переодеться? Его пальто и костюм, изрядно испорченные от морской воды, отнесли вниз, в гардероб, и мистер Эндрюс щеголял уже какую неделю в больничной пижаме. Офицер покачал головой. — В этом нет необходимости. Все равно вам сразу выдадут тюремную робу. Одри увидела как у Эндрюса на миг исказилось лицо, стало как у обиженного ребенка. — Робу?.. — Разрешите ему надеть пальто, хватит уже унижений! — сказал жестко Морган. — Потащите его в одной пижаме? — На дворе весна, сэр, — нарочито вежливо ответил офицер. — Тепло. — Одри, — обратился к ней доктор Морган. — Сходи вниз и принеси пальто мистера Эндрюса. Она кивнула и вышла, быстро побежала по коридору, потом по ступенькам вниз, а вдруг замедлилась. Дурочка, куда и зачем она спешит? Пусть он побудет здесь хоть на пару минут дольше. Перед глазами у нее затуманилось. Ну что же это такое, неужели ничего нельзя сделать? Она взяла в пустом гардеробе из дальнего шкафа его тяжелое пальто, не такое тяжелое, как когда оно было мокрым, прижала к груди и медленно пошла назад. Страшное то какое это слово — никогда. Никогда. А вдруг с ним там что случится, в этой тюрьме? Он же там один будет, совсем один… Она остановилась, зарылась носом в воротник его пальто и глубоко вдохнула. В голове у нее появился запах океана, соли и совсем слабый — мужского одеколона. Одри всхлипнула. Она пыталась оставить этот запах в себе, запомнить его, но он сразу выветрился, едва она отняла мокрое лицо от пальто. Дрожащими пальцами она залезла себе под воротничок платья, нащупала маленький крестик бабушки Пелажи на шелковом шнурке, который носила всю жизнь и с которым было так спокойно, и сняла с шеи. Она спрятала крестик во внутренний нагрудный карман его пальто и прошептала одними губами: «Помоги ему, Господи, пожалуйста, на этом тяжелом пути, не оставь его. Пусть он согрешил, и такая страшная вина на нем, но ведь он раскаялся и мучается этой виной, Ты же сам видишь, Господи. Ниспошли ему Свое милосердие и смягчи людские сердца…» Когда она вернулась, мистера Эндрюса уже выводили из палаты, в ногах у него путалась мисс Уилкс, не отходя ни на шаг. Морган, Элисон и миссис Сэвидж стояли в коридоре. — Можно хотя бы без наручников? — спросил Эндрюс у офицера. Тот смерил его взглядом, потом посмотрел на Моргана. — Хорошо. Эндрюс с облегчением выдохнул. Она подошла к нему и протянула пальто. — Спасибо, Одри, — он посмотрел на нее сверху, она макушкой едва доставала ему до груди. Очень захотелось его обнять. — Мистер Эндрюс, — прошептала она и он нагнулся ниже, чтобы расслышать. — Там, во внутреннем кармане крестик. Это мне бабушка еще в детстве дала, вы его при себе держите, он вам непременно поможет. Обещайте мне, хорошо? — Хорошо, — растроганно улыбнулся он. — Ну зачем вы опять… — Я буду за вас молиться, — сказала она, глядя ему в глаза и на лицо, запоминая сейчас каждую морщинку и родинку, темные крапинки в ореховых глазах и маленький белый косой шрам над верхней губой. Офицер дернул его за локоть. — Пойдемте, сэр. Нас давно ждут. Мистер Эндрюс вдруг порывисто обнял ее, и Одри на миг прильнула к его груди, закрыв глаза, одновременно краснея, и тут же отстранилась. Но ее не смущали их короткие объятия, ни присутствие остальных, она боялась, что продлись это чуть дольше, она вцепится в него и больше не отпустит. Его повели по коридору, с этим узелком в руках, в больничной пижаме и длинном пальто сверху. Мисс Уилкс бежала следом и громко мяукала. У самого поворота на лестницу мистер Эндрюс оглянулся, и Одри чуть не бросилась бежать к нему по коридору, так его стало жаль, до острой боли, до слез. Элисон взяла ее за руку и крепко сжала. Миг — и они исчезли за поворотом. Внутри у нее стало пусто и холодно.