Да свершится правосудие

Томас       Уже четыре заседания подряд судья посвящал именно его допросу. Вопросы шли один за другим, Уоррен перескакивал с темы на тему, на давая возможности сосредоточиться. Томас уставал, нервничал, старался не путаться. Голова после суда болела, хотелось спать. Он по-прежнему отказывался от того, чтобы, как предлагал Мортон, выставлять виновными других — Исмея, дядю, капитана, да даже Мюира, ведь качество материалов проверял именно он. Может, каждого из них тоже было в чем упрекнуть, но Исмею и дяде и так приходилось несладко, капитан тем более не мог себя защитить, а Мюир, надо признать, в свое время сделал все, что от него зависело. Томас понимал, чем ему это грозит, но не мог поступить иначе — он все же был главным в строительстве, отвечал за все, за каждую заклепку и лист стали, за каждый чертеж. Исмей и так был раздавлен, держался из последних сил, дядя — больной старик, еще неизвестно, как он все это переживет. Нет, он не будет никого обвинять.       Так что Томас просто рассказывал, как все было, хотя порой, обдумывая после заседания свой же рассказ, приходил в растерянность: он что, вправду не понимал, какими последствиями может быть чревато такое решение? Взять хоть расположение кают третьего класса: ведь даже если бы эвакуацию пассажиров организовали лучше, времени у них оставалось очень мало. А в условиях тонущего корабля и недостатка шлюпок… Это верная смерть. Они обрекли этих людей на смерть вместе с их детьми, не дав им ни одного шанса… Словно палачи.       Томас, в первый раз подумав об этом, содрогнулся, даже руки похолодели. Ему точно снова, как виделось в кошмарах, накинули на горло петлю. Он не мог себе позволить зацикливаться на этой мысли, только не теперь, иначе просто не сумел бы продолжать бороться. И все-таки она то и дело просачивалась, мелькала где-то на задворках сознания. Как бы ему не хотелось вернуться домой, к семье, как бы он не переживал за маму и Хелен с Эльбой, совесть не позволяла ему выгораживать себя. Мортон явно был раздражен, но Томас стоял на своем. Пусть хоть так он облегчит собственную вину на душе. Имеет ли он право вообще хоть слово говорить в свою защиту?       — Суду необходимо знать, где вы находились в последние минуты перед тем, как корабль ушел под воду.       Вот значит как. Уоррен почему-то решил начать с конца. Томас увидел, как его адвокат, Мортон, нахмурился. О его спасении они говорили лишь в общих чертах рассчитывая, что на первых заседаниях судья и прокурор начнут расспрашивать о строительстве «Титаника». Что же, придется отвечать, и он ничего не собирался утаивать.       — Я готов ответить, сэр.       — Вы находились на корабле до конца?       Томас кивнул.       — Почти, сэр.       — Что значит почти?       — Я оказался в воде незадолго до того, как корабль ушел под воду.       Уоррен откинулся в кресле.       — И сколько прошло времени с тех пор, как вы оказались в воде и до того, как Титаник окончательно потонул?       Томас пожал плечами.       — Не знаю, сэр. Понятие времени тогда для меня не существовало. Может, несколько минут, вряд ли больше.       Уоррен кивнул, не сводя с него глаз.        — Как вы оказались в воде?       — Я находился на мостике рядом с капитаном Смитом, сэр. Корабль резко дернулся вперед, на мостик хлынула мощная волна. Я пожелал капитану удачи, и меня смыло за борт.       — Вы были в жилете?       — Нет, сэр.       — Почему?       Томас замолчал. Рассказать о юной Розе, о том, что он отдал ей жилет? Никто не сможет этого подтвердить, а Уоррен наверняка подумает, что подсудимый пытается манипулировать, рассказывая о своем сомнительном геройстве. Томас вскинул подбородок. Не дождется.       — Я оставил его на столе в курительной комнате.       — Зачем? …       Так, здесь надо подумать. Должно быть что-то правдоподобное.       — Отвечайте на вопрос.       Голос Уоррена заледенел. Кажется, он за милю чуял ложь и не давал шанса подумать над ней.        — Не знаю, сэр. Я забыл о нем. Был слишком расстроен.       Уоррен смерил его взглядом с ног до головы. Кажется, не поверил.       — Что вы делали, когда оказались в воде?       — Меня закрутило, а потом вытолкнуло наверх, скорее всего горячим воздухом из вентиляционной трубы из котельной, возле которой я находился.       Спина напряглась, когда он вспомнил этот момент. Страх смерти, который невозможно было контролировать, колол иглами кожу.       — Что было потом?       — Потом… Я смотрел, как тонет корабль.       — Вы не пытались отплыть?       — Нет, сэр.       — Почему?       Господи, ну что ему нужно? Почему он так дотошен? Какое этой рептилии дело, почему он не плыл?       — Подсудимый?       — У меня не было сил, сэр.       Томас переступил с ноги на ногу, отвернулся от судейской трибуны. Исмей сидел, как всегда опустив голову, понурый и разбитый. Его адвокат что-то быстро писал.       — Что было потом?       Он вздохнул. Уоррен ведь не отцепится.       — Потом упала труба, подняв сильную волну, меня отнесло в сторону. Через какое-то время мне показалось, что я начал засыпать. В этот момент меня вытащили из воды.       — Кто вытащил?       Томас вычурно устало вздохнул, надеясь, что в достаточной мере показал Уоррену насколько нелепым выглядит это вопрос.       — Люди в шлюпке, сэр.       — Кто именно?       — Я не помню. Кажется, среди них была стюардесса, мисс Слоан.       Уоррен снял очки. Сейчас начнет протирать их. В очках не так заметна была безжалостность в его взгляде. Словно стекла очков защищали мир от холода, идущего из зрачков этого поборника правосудия.       — Почему эта стюардесса настояла на том, чтобы вытащить вас из воды? Вокруг ведь были другие утопающие? Даже женщины?       Томас опять вздохнул, на этот раз пытаясь подавить раздражение.       — Были, сэр. Я не знаю, почему. Может, лучше спросить у мисс Слоан?       — О, суд спросит, не беспокойтесь.       Уоррен водрузил очки на узкий нос, и в зале, кажется, стало теплее.       — Судя по всему, у вас были прекрасные отношения с экипажем?       Эндрюс неуверенно посмотрел на адвоката, тот пожал плечами. Черт знает, как Уоррен мог интерпретировать этот факт.       — Да, сэр. Я всегда прислушивался к мнению экипажа и старался, чтобы на наших судах им было комфортно.       — А что касается личных отношений?       Томас нахмурился.       — Что вы имеете в виду?       Уоррен дернул щекой — пытался усмехнуться? И проигнорировал вопрос.       — Вы просили помощи, когда оказались в воде?       — Нет, сэр.       — Почему?       Как можно на это ответить? Сказать, что он не думал о спасении? Чтобы Уоррен опять усмехнулся, показав, что не верит ему?       — Я…       — Почему, мистер Эндрюс?       — У кого там было просить помощи? Вокруг меня были утопающие люди.       Уоррен сощурился.       — А если бы поблизости были шлюпки, тогда бы вы попросили о спасении?       Томас с трудом поборол раздражение и желание резко ответить.       — Нет, сэр. Последние шлюпки были переполнены.       — Однако в итоге вы оказались на одной из них.       Он ничего не ответил, только сжал крепче решетку, будто надеялся погнуть ее.       Уоррен зашуршал бумагами.       — Мистер Эндрюс, во что вы были одеты?       — Что, простите?       — Во что вы были одеты в момент крушения? — повторил Уоррен размеренно, делая паузы, словно разговаривал с ребенком. Томас нахмурился.       — В одежду, сэр. В свой костюм и пальто.       — Подробнее, пожалуйста.       Томас ухмыльнулся.       — Что именно вы хотите услышать? Размер, цвет, узор на галстуке?       — Полагаю, это был твидовый костюм хорошего качества? — проигнорировал его сарказм Уоррен. — Примерно такой, как сейчас на вас?       Томас осмотрел свой темно-серый костюм.       — Да. Только темно-синего цвета.       — А пальто? Из шерсти?       Томас подавил вздох.       — Да, из шерсти.       — Думаю, оно достаточно тяжелое? Особенно, когда намокает?       Томас переглянулся с адвокатом. У того в глазах виднелось непонимание.       — Я никогда не ощущал его тяжести.       — Разумеется. Вы же довольно крупный и сильный мужчина. И сами по себе весьма тяжелы.       — К чему вы клоните?       — К тому, что в мокром пальто и костюме такой тяжелый мужчина как вы, вряд ли удержался бы на воде, не прилагая к этому усилий. А вы сказали, что плыть у вас не было сил.       Томас вдруг не выдержал:       — Да какое вам дело!       Мортон резко поднял голову и посмотрел на него расширившимися глазами. Уоррен вкрадчиво улыбнулся, став похож на кобру. Томас опять взялся за решетку двумя руками и дернул ее.       — Какая к черту вам разница, прилагал я усилия или нет! Вот уж не знаю, почему вы получили известность, вынося якобы беспристрастные оригинальные приговоры, а не тем, что задаете на заседаниях идиотские бессмысленные вопросы!       В зале кто-то свистнул, кто-то засмеялся. Адвокат побледнел, а Брюс Исмей даже приподнялся, словно хотел его успокоить.       Томаса понесло, он сам это знал. За врожденную вспыльчивость поначалу хорошенько доставалось от дядюшки Пирри, особенно после заседаний акционеров верфи, когда он не понимал, почему они должны слушать людей, ни черта не понимающих в кораблестроении и пытался об этом заявить. Построить зал для игры в теннис, но сэкономить на пространстве для кают экипажа? Сделать лишнюю трубу, играющую роль вентиляции, без которой можно обойтись, только для того, чтобы корабль казался более мощным? Казалось, с годами он справился с собой, научившись сдерживаться, стал взвешенно и обдуманно подходить к любом вопросу, но сейчас эту сдержанность сорвало, как заслонку у парового котла.       Он знал, что Уоррен не испытывает к нему уважения, не верит ему — это бесило до дрожи. Так почему он должен вежливо позволять издеваться над собой?!       Адвокат вскочил с места.       — Ваша честь, мой подзащитный находится в состоянии стресса, вызванного воспоминаниями о крушении. Мы оба просим прощения за…       — Говорите за себя! — рявкнул Том.       Мортон покраснел и попросил перерыва. Зал загудел. Уоррен постучал молоточком, призывая к тишине.       — Сегодняшнее заседание объявляется закрытым. Подсудимому Томасу Эндрюсу выносится предупреждение о недопустимости проявления неуважения у суду.       Томас скрипнул зубами. Из зала крикнули:       — Давно пора его в тюрьму отправить! Обнаглел совсем!       Исмей встал сбоку.       — Томас, ради Бога, успокойтесь. Подумайте о родных…       Он и так о них думал, каждый день, каждый час. Но как же можно было сдерживаться, глядя на ухмылки этого чудовища?.. Одри       По дороге домой Одри решила зайти в книжный. Она и раньше туда заходила, иногда даже покупала что-то себе с комиссионной полки, какие-нибудь романы, прочитывала книгу за несколько дней, ахая и плача в самых трагичных местах, ставила на небольшую полку над кроватью. Но теперь она зашла туда не за романами. Дверной колокольчик прозвенел над ее головой и мистер Моррисон, владелец магазина, посмотрел на нее из-за прилавка.       — О, Одри! Давненько тебя не было.       — Здравствуйте, мистер Моррисон! — она широко улыбнулась.       — Мне принесли парочку рыцарских романов, — мистер Моррисон улыбнулся в густые седые усы. — Ждут тебя не дождутся.       — У вас есть рецепты ирландской кухни? — выпалила Одри. — Ирландского рагу, если точнее.       Моррисон приподнял седые брови.       — Рецепты есть, но я не уверен насчет Ирландии…       Одри подошла к полке с кулинарными книгами. Итальянские блюда, французские, русская кухня, выпечка, праздничное меню, советы для хозяек… Все не то. Она вздохнула и вновь начала перебирать книги.       — Взгляни на эту, Одри.       Мистер Моррисон протянул ей большой красочно оформленный том. «Кухня народов мира» прочитала Одри на обложке.       — Спасибо большое!       Она открыла оглавление. Ирландская кухня, отлично!       — Сколько это стоит, мистер Моррисон?       Кажется, на его круглом румяном лице появилась неловкость.       — Пять долларов, Одри. Тебе сделаю скидку.       Пять долларов! Треть ее жалованья! Одри с печалью во взгляде протянула книгу назад. Ну ничего, она сбегает домой, возьмет блокнот и карандаш и попросит мистера Моррисона дать ей переписать пару рецептов, он не откажет. На странице с ирландскими рецептами красовалась цветная иллюстрация — дородная рыжеволосая женщина колдовала над большой кастрюлей.       Одри чуть не хлопнула себя по лбу.       Какая же она дура! У нее же есть Дороти, она же родом из Ирландии! Она наверняка умеет готовить это рагу, вдобавок в ресторане работает. Одри поставила книгу на полку, подобрала юбки и помчалась к двери.       — Спасибо, мистер Моррисон, до свидания, мистер Моррисон!       … — И зачем тебе это? — Дороти, уперев руки в бока, нависала над ней, такая большая в их тесной кухоньке. Ее двойной мягкий подбородок вольготно расползся на шее.       — Хочу попробовать, — соврала Одри, отводя глаза.       Миссис Миллер, сидящая напротив, фыркнула и зажгла сигарету, держа ее морщинистой, но все еще изящной рукой.       — Нашла, что пробовать. У них сплошная водянистая картошка во всех блюдах.       Дороти мгновенно побагровела.       — Да хоть бы и картошка, зато заработанная честным трудом, а не всякие… марципаны!       Причем тут марципаны, Одри так и не поняла.       — Ты же француженка, Одри, мир не придумал ничего лучше французской кухни, — миссис Миллер медленно затянулась. — Не порть себе вкус всяким непотребством.       — Лягухи маринованные! — Дороти громыхнула крышкой от кастрюли. — Конечно, ничего лучше мир не видал! А то и виноградных улиток едят, тьфу, прости, Господь Всемогущий, гадость-то какая!       Миссис Миллер снисходительно улыбнулась, кинув на Дороти быстрый взгляд.       — Ну все-таки зачем тебе это? И не рассказывай про свое кулинарное любопытство.       Одри вздохнула. Наверное, в том, что она расскажет правду, не будет ничего плохого. Дороти, зажав в руке половник, обернулась, любопытно глядя на нее.       — В общем, есть один пациент, — сказала Одри, надеясь, что не сильно раскраснеется. — Он с «Титаника», у него была сильная пневмония, а еще — нервное потрясение, и даже случился перикардит… То есть с сердцем не в порядке стало. И он совсем ничего не ест… И я подумала…       — Я так и знала, — сказала миссис Миллер, сбрасывая пепел с сигареты в консервную банку из-под сардин. — Ты очень предсказуема, Одри.       — Он из Ирландии, что ли? — Дороти с силой воткнула поварешку в свое варево и накрыла кастрюлю крышкой.       — Да, — Одри кивнула. — Он из Белфаста. Точнее, сейчас живет в Белфасте…       — Из Белфаста?! — Дороти чуть ли не подпрыгнула на месте, старые доски пола жалобно заскрипели. — Я же тоже из Ольстера, из южного Белфаста! И как его зовут? Почему ты раньше не сказала?       Одри замялась. Она не знала, надо ли называть имя мистера Эндрюса, с другой стороны, что в этом такого, и так в газетах обо всем пишут. Она решила все же не говорить, это было неприлично по отношению к нему.       — Я не могу разглашать имя пациента, правда. Извините меня, — она оглядела их умоляющим взглядом. — Но это хороший человек, и ему сейчас очень плохо.       Миссис Миллер затянулась.       — Спорю, что он еще и наверняка хорош собой.       Одри опустила глаза. Ну что они заладили в самом деле! Ну какая разница, каков человек на лицо, неужто бы она не помогала, если бы мистер Эндрюс был бы не таким. Не таким… Она покраснела еще больше. Миссис Миллер вздохнула.       — Как же все ожидаемо.       — Значит, рагу! — вдруг выпалила Дороти и Одри вздрогнула. — Рагу с бараниной! Я сготовлю так, что он съест и добавки попросит! Рагу в Ольстере все любят!       — Рагу с бараниной, — пробормотала миссис Миллер. — Как изысканно.       — Картошка у нас есть, лук, чеснок и морковь тоже. Капусту принесу с работы. Нужен будет перец, сельдерей и баранина. Свежайший кусок шеи, чтобы с жирком! Я ее протомлю в темном пиве часа три, сами ангелы спустятся сюда просить кусочек! — Дороти размахивала поварешкой, как полководец шпагой. — Пусть попробует только не съесть!       Миссис Миллер ужасалась каждой подробности грядущего кулинарного шедевра.       — Протомить в пиве? — пробормотала она. — Какой ужас. Кстати, Дороти, ты знаешь, сколько стоит свежая баранина?       Одри расстроилась. Мясо и вправду было очень дорогим, она изредка могла себе только курицу позволить. До дня жалованья была еще неделя, и к мисс Эллиот она давно не заглядывала… Да еще не так давно отправила Гектору в Галифакс, он туда нанялся, телеграмму, чтобы поскорее вернулся, а это дороже, чем письмо. Она посмотрела на миссис Миллер, намереваясь попросить денег в долг, как бы это не было стыдно. Потом вспомнила о серебряных часиках, которые подарил Гектор года два назад. Она заложит их в ломбард, а потом выкупит! И у миссис Миллер не придется ничего просить.       — Я завтра с утра зайду на рынок, — Одри встала из-за стола. — Ты же до обеда справишься, Дороти? Я прибегу из больницы и заберу рагу.       Миссис Миллер покачала головой, закатив глаза к потолку.       — Что же там за ирландец такой?       Пока Одри рылась в шкатулке, ища часики, миссис Миллер и Дороти о чем-то громко спорили внизу. Потом крики Дороти стихли, а через пару минут раздался стук в дверь. Не дождавшись ответа, миссис Миллер зашла в ее крохотную комнату со скошенным потолком. Одри вопросительно посмотрела на нее, сжав в кулачке часики.       — Положи на место, — сказала миссис Миллер, подходя ближе. — Держи.       Одри увидел в ее руке смятую банкноту.       — Что вы, миссис Миллер…       — Держи! Что вы такие раздражительные все, не понимаете с первого раза?!       Одри робко взяла деньги.       — Я все верну, как только получу жалованье.       — Я тебя не прошу их возвращать! Может быть, старая стерва хочет сделать доброе дело?       — Вы не старая стерва, — сказала Одри. — Вы очень добрая и хорошая.       Миссис Миллер запахнула свой роскошный халат с павлинами.       — Мои коллеги с работы и Дороти с тобой бы не согласились.       Одри рассмеялась и порывисто обняла ее.       …Мистер Эндрюс опять не съел завтрак. Его всю ночь лихорадило, хоть и далеко не так страшно, как в первые дни болезни, он тяжело дышал, и с каждым вздохом в его груди что то клекотало и бурлило. Одри, сжав губы, посмотрела на его заострившийся профиль, бледное лицо, круги под глазами. Ну что за напасть от него никак не отцепится? Наверняка из-за этих заседаний суда, нервничает там, да и вообще ему пока на улицу выходить негоже. Он так уверенно шел на поправку, а теперь вот опять начал прибаливать. Неужели они там, в суде, не видят, что он болен? Почему не дать ему выздороветь как следует? Одри, конечно, понимала, почему. В газетах без конца писали, что процесс нарочно затягивают, и даже статья жениха Элисон, Тео, вышла незамеченной, как и фото мистера Эндрюса с трубкой в груди. Никому это не было интересно, все требовали скорейшего наказания.       И конечно, он не мог не переживать из-за того, что приходилось снова вспоминать то, что произошло с его кораблем, как ужасно тогда погибали люди и как чуть не погиб он сам. И не мог не думать о том, что же его ждет впереди. Одри сама порой со страхом задумывалась об этом. Как она помнила, несчастному мистеру Мередиту, тому самому второму жениху Лоранс, о деле которого теперь часто вспоминали в газетах, дали семь лет тюрьмы. Правда, тогда погибло двадцать человек, а не полторы тысячи, но ведь все равно страшная трагедия. Доктор Морган говорил, казнь мистеру Эндрюсу назначить не могли. Более вероятно, ему грозила тюрьма — опять тюрьма! — или ссылка. Может, не на Аляску, куда ссылали американцев, а куда-то в Австралию, потому что он британец. Но судья Уоррен мог выдумать и что-то еще. Одри даже однажды слышала, как два каких-то джентльмена на улице припоминали, что «за сгоревший пароход еще пятьдесят лет назад капитана выдрали кнутом». Она остановилась тогда, потрясенная — так дико это прозвучало. Правда, как она поняла, это случилось где-то на юге. И мистер Эндрюс ведь не был капитаном. Нет, сейчас такого уж точно ему не назначат.       Но все равно он, конечно, волновался и, наверное, от этого не мог толком есть. А ведь пижама уже велика стала. Он был такой сильный, когда попал сюда, с такими широкими плечами, а сейчас будто уменьшился. К полудню ему вроде бы полегче стало, он выпил чая, сел на кровати повыше. Так его кашель мучил меньше. Попросил как всегда свежих газет, чтоб их. На обед сегодня в госпитале давали куриный прозрачный суп и пшенную кашу, он это точно есть не будет.       Убедившись, что сейчас ему помощь не требуется, Одри отпросилась на двадцать минут у недовольно бурчащей миссис Сэвидж и помчалась домой. Когда, она, запыхавшись, ворвалась в квартиру, ее с порога чуть не сшиб волшебный сытный запах. Во рту сразу выступила слюна, желудок, хоть она и поела в больнице, требовательно заурчал. Дороти выглянула с кухни.       — Я уж думала ты не придешь! Все готово. Знаешь, кто попросил пару ложечек? Наша любительница улиток!       — Не задавайся, Дороти! — раздался сверху строгий голос миссис Миллер. — Это просто любознательность. Одри, если он не съест это ведмачье варево, вылей его ему на голову.       — Лучше принеси назад! — Дороти набрала несколько половников в жестяную слегка помятую кастрюльку и перевязала бечевкой. — Мистер Стивенсон уже прибегал на запах, еле прогнали. Так уж и быть, угощу этого бесстыдника.       — Спасибо, Дороти! — Одри чмокнула соседку во влажную от пота румяную щеку. — Спасибо, миссис Миллер!       Завернув теплую кастрюльку в полотенце, она побежала назад в больницу. На этот раз внимательно глядя себе под ноги, чтобы не упасть и не расплескать рагу. В больнице она присела на лавочку в холле, пытаясь отдышаться, промокнула лицо платком, поставив кастрюлю рядом. Из нее разносился по холлу чарующий запах. Доктор Морган, спускаясь с лестницы, остановился и повел носом, словно собака. Увидел ее и подошел.       — Одри, что за чудесный аромат?       Цветом она, наверное, стала краснее помидора.       — Это? Это обед.       — Обед? Чей, твой?       — Эмм. Да.       Доктор Морган посмотрел на нее своим темным проницательным взглядом. Улыбнулся, будто о чем-то догадался.       — Ну что же, ешь свой обед, милая Одри.       Она хотела сказать, что ей жаль, что она не может его угостить, но доктор Морган, покачивая головой, развернулся и быстро ушел.       Она вошла в палату уже привычно, на цыпочках — вдруг он спал? Он часто спал днем после изнуряющих, бессонных ночей. Нет, не спит, повернул голову к окну, смотрит, будто сейчас не здесь вовсе. Скорбная складка застыла у губ, морщины на лбу так и не разглаживаются.       — Мистер Эндрюс, — сказала она почти шепотом. Он повернул голову, чуть приподнял уголки губ. — Я принесла обед.       Он нахмурился.       — Я ел, Одри, спасибо.       Она молча смотрела на него.       — Правда ел. Супа почти полтарелки, спросите у миссис Сэвидж.       Полтарелки — это две ложки. Порции в больнице были крохотные. Да и про полтарелки наврал ведь. Она подошла ближе, поставила перед ним захваченный с кухни поднос, положила ложку, салфетку и кусочек темного хлеба.       — Одри, я не голоден…       Она открыла контейнер и поставила перед ним, стараясь не улыбаться так глупо. Он удивленно посмотрел на содержимое, потом поднял на нее глаза.       — Что это?       — Ирландское рагу. С бараниной, тушёной в темном пиве и сельдерее.       Мистер Эндрюс сглотнул, вдохнул аромат носом, закрыл глаза. Одри сжала пальцы за спиной.       — Ну зачем вы… — сказал он хрипло. — Одри…       — Вы просто поешьте, пожалуйста. Мне сказали, в Ольстере все так любят, — ей вдруг стало страшно, что он откажется. Что она в самом деле лезет с этим рагу! Понятное дело, у него аппетита совсем нет с такой тяжелой болезнью, да и не любит он наверняка это рагу… Но его мать сказала, что ему нравилось, но люди ведь меняются.       Мистер Эндрюс смотрел на нее так, будто впервые увидел, даже чуток нахмурился. Она улыбнулась неуверенно. Он взял в руку ложку, почерпнул рагу. Одри направилась к шкафчику, чтобы его не смущать, перебрала и так стоявшие в строгих рядах флаконы.       — Это очень вкусно, — сказал он. Одри стремительно обернулась с улыбкой.       — Правда?       — Да. Совсем как дома, в Комбере. Это вы готовили?       Она покачала головой.       — Нет. Я соседку попросила. Она из Ирландии.       Его щеки порозовели, к глазам вернулся блеск. Бабушка Пелажи всегда говорила, что вкусная пища от любой хандры вылечит.       — Вы себе хотя бы оставили, Одри?       — Конечно! — кивнула она. — Вы ешьте, мистер Эндрюс…       Он съел почти все и согласился на чай, и она со счастливой улыбкой убрала посуду. Дороти надо цветов купить, а еще — бутылочку пива, она любит. Фрэнсис       У Фрэнки болела голова. Она отчего-то не выспалась, проснулась еще затемно и долго ворочалась. А сейчас, уже к вечеру заломило виски, стало как-то по-неприятному жарко. Она выпила кофе и даже рискнула накапать туда коньяка — так всегда советовала мама при головной боли. Хорошо, что клиентов было мало, сегодня понедельник, только парочка завсегдатаев сидели за столами. На улице быстро темнело, последние отблески заката придали небу странный, фиолетово-розовый оттенок. Она протирала стаканы, когда зазвенел дверной колокольчик. Доктор Морган с как всегда уставшим лицом появился в дверях, держа на руке свернутый плащ. Фрэнки кивнула ему с улыбкой, но от движения головы боль всколыхнулась с новой силой. Он давно не появлялся — больше недели, наверное, и она была рада его видеть. Рядом с ним почему-то было спокойно.       — Добрый вечер, мисс Смит, — поздоровался он, привычно усаживаясь на стул за барной стойкой. Свой плащ он положил на соседний, как-то по-особенному бережно сложив.       — Добрый, доктор Морган. Вам как обычно?       Он кивнул.       Фрэнки поставила перед ним порцию виски со льдом. Лед — это редкость для заведений их уровня, но хозяин не скупился на ледник в подсобке и каждый день закупал на фабрике неподалеку несколько килограммов льда.       Морган сделал маленький глоток из стакана. Фрэнки знала, на стакан у него уйдет минут двадцать, они могут немного поболтать, потом он попрощается и уйдет. Она вернулась к своему занятию, чуть поморщившись от боли в висках.       — С вами все в порядке, мисс Смит? — спросил вдруг Морган.       — Да, — Фрэнки улыбнулась.       — Вы выглядите уставшей. И глаза у вас красные.       — Я просто не выспалась. Бывает.       Морган кивнул.       — Да, бывает. У вас ничего не болит?       Фрэнки хотела было покачать головой, но он так внимательно и озабоченно смотрел, что ей стало стыдно лгать.       — Немного болит голова. Ничего страшного, доктор Морган.       Он нахмурился.       — Давно болит?       — С обеда.       — Виски давит, да?       Она кивнула. Морган вдруг перегнулся через стойку.       — Позвольте?       Он протянул к ее лицу руку. Фрэнки замерла, настороженно глядя на него. В глазах у Моргана мелькнула горечь, и она краснея, сказала:       — Да…       Мягкая прохладная ладонь осторожно дотронулась до ее лба.       — У вас начинается жар, мисс Смит. Вы заболеваете.       Его ладонь скользнула по ее скуле вниз, сильные пальцы, будто сожалея, медленно отнялись. Между темных бровей у Моргана пролегла морщинка.       — Вам лучше полежать в постели пару-тройку дней, чтобы сильно не разболеться.       — Завтра у меня выходной. А послезавтра могу попросить кого-нибудь меня подменить.       — Было бы замечательно, — кивнул он. — У вас дома есть аспирин?       Она покачала головой.       — Его продают в аптеках без рецепта. А мед? Есть у вас мед? Малиновый джем?       Ни меда, ни малины, ни аспирина у нее дома не было. Но не беда, полечится теплым молоком и маминым пуховым платком.       — Вам надо сейчас пить как можно больше теплого чая с медом и малиной. А еще — полоскать горло и нос соленой водой. Давайте я запишу рекомендации.       Он был очень озабочен, даже достал из внутреннего кармана пиджака небольшой блокнот.       — Доктор Морган, не стоит. Это ерунда.       — Мисс Смит, я очень хочу так думать. Но я врач, я видел много тяжелых болезней, начинавшихся как ерунда.       Он вздохнул.       — Простите, я не хотел вас пугать.       Фрэнки улыбнулась.       — Я не испугалась. Спасибо вам за заботу.       Морган кашлянул, и, кажется, слегка покраснел.       — Вы не будете против, если я завтра загляну к вам на минутку? Занесу вам аспирин…       Фрэнки опустила голову, глядя на полированную поверхность стола. Что подумает мама?       — Я передам через посыльного, — торопливо сказал Морган. — Пришлю к вам соседского мальчишку. Пожалуйста, не отказывайтесь.       Он будто и дышать перестал, глядя на нее.       — Спасибо. Я буду ждать, — Фрэнки опять улыбнулась.       Он тоже — улыбка у него была добрая, широкая.       — Вот и славно. Если станет хуже, отправьте ко мне брата.       Он протянул ей блокнотный листок.       — Здесь мой адрес. Только обещайте, что не будете стесняться.       — Хорошо, — сказала Фрэнки. — Странно, но я вас как раз почти не стесняюсь, доктор Морган.       Это было правдой. Она могла покраснеть и немного смущаться, но все равно рядом с ним было так умиротворенно. И так безопасно. Морган улыбнулся еще шире.       — Пожалуй, мне в самом деле пора. До свидания.       — До свидания.       Фрэнки позвал один и посетителей, а когда она вернулась, доктора Моргана уже не было. На стойке лежала роза, крупная, темно-бордового цвета. Фрэнки взяла ее, прикоснулась к прохладным влажным лепесткам. От нее шел тончайший цветочный аромат. Наверное, он прятал ее под своим плащом, когда вошел. Она поднесла ее к лицу, касаясь бутоном своих губ, засмеялась и вдруг почувствовала, что голова уже совсем не болит. Одри       — Два дня, Одри. И ни минутой меньше, — доктор Морган строго на нее посмотрел. — Мне не нужно, чтобы наш персонал потом становился нашими же пациентками. От тебя тень осталась. Ты сляжешь скоро. И вообще, погляди, какой сейчас май. В твои-то годы только им и любоваться!       Он ласково улыбнулся. У Одри не было сил возражать, она понимала, что действительно слишком устала, и у мисс Эллиот надо наконец взять еще работу, и о мистере Эндрюсе было кому позаботиться, а ей надо подготовиться к приезду Гектора… Но все-таки покидать больницу очень не хотелось. Целых два дня! А вдруг что-то случится за это время?       Точно прочитав ее мысли, доктор Морган отчеканил:       — Все будет в порядке. А если вдруг что-то изменится, тебе сообщат, поверь. Я пришлю к тебе кого-нибудь, обещаю.       Ничего больше Одри вправду ожидать не могла. И она подчинилась. Перед уходом заглянула к мистеру Эндрюсу, предупредила, что ее не будет два дня.       — И отлично! — мистер Эндрюс широко улыбнулся. — Я имею в виду, вам давно стоило бы отдохнуть как следует, Одри. И приготовьте себе что-нибудь сытное. А то иногда мне кажется, вас на работу ветром приносит.       — Если бы, сэр! — моргнула она. — Ветер слишком часто в другую сторону.       — А вы бы зонтик от солнца взяли… У вас есть? Ну или шляпа такая… — он показал руками широкополую шляпу. — Есть, да? Вот орудуйте ею, как, знаете, дельтапланом…       Он изобразил, будто управляет дельтапланом, и они рассмеялись вместе. Одри представила, как парит над огромным Нью-Йорком, точно птица, и подумала, что, пожалуй, это было бы головокружительно, ведь даже когда она смотрела на него с крыши вместе с Гектором, дух захватывало, и вправду хотелось взлететь. Тут же она снова погрустнела. Уныние и тревога нередко сменялись у мистера Эндрюса такой вот немного нервной бодростью, напоминавшей его поведение перед арестом. Перед тем, как… «Нет, этого больше не повторится. Он выздоравливает, он борется. Все будет хорошо».       На улице, несмотря на усталость и тревогу, Одри охватило ощущение праздника: так ослепительно сиял день. Она ошеломленно уставилась в синее небо, такое торжественное, что ей казалось, будто она слышит звуки органа, плывущие над городом. Как жаль всех, кто не может сейчас выйти на улицу — жаль, что мистер Эндрюс не может. Одри вздохнула и побрела к мисс Эллиот. По дороге купила лакричных пастилок: старушка их очень любила.       Мисс Эллиот жила в паре кварталов от больницы в обществе двух огромных котов, для которых, как она сама заявляла, приходилось покупать говяжьи и свиные легкие: ничего другого они есть не желали. Как она утверждала, ей очень помогала соседка, а еще иногда навещала девушка из Армии спасения. В ее тесной комнатке на первой этаже было очень чисто, и пушистые умницы Фил и Хорас никогда не ложились на отрезы ткани или готовое белье.       — Одри! — всплеснула руками мисс Эллиот, встретив ее. — Я уже думала, куда ты запропастилась? Хотела послать в больницу Дебору с запиской. Сейчас такие неспокойные времена, эти митинги, «Титаник», суды, а мне сделали большой заказ на панталоны и сорочки… Скорее проходи, ты очень кстати.       Порой Одри подозревала, что мисс Эллиот, может быть, тоже француженка немного: было в ее манерах что-то от бабушки Пелажи. Так же, как и бабушка Пелажи, миниатюрная мисс Эллиот кокетливо укладывала седые волосы и неизменно носила кружевные воротнички. И в комнате ее, заваленной полотном и кусками кружева, было уютно из-за лоскутных покрывал и половичков, из-за кипенно-белых занавесок, с которыми контрастировала алая пышная герань, и конечно, из-за рыжего Фила и пепельного Хораса, которые тут же принялись тереться Одри о ноги. Склонившись, Одри принялась их гладить и начесывать; бойкий Фил тут же взобрался ей на плечо, а вальяжный ленивый Хорас развалился на полу.       — Как ваша спина, мисс Эллиот?       — Спасибо, мои мальчики не дают мне снова расхвораться! — мисс Эллиот ей подмигнула. — Ну и мазь, которую прописал доктор Морган, конечно. Так, Одри, вот выкройки, надо сшить три пары панталон и три рубашки. Девица выходит замуж!       Одри отчего-то покраснела и склонилась погладить Фила, который наконец соизволил спрыгнуть с ее плеча.       Возвращаясь домой, Одри задумалась об этой неизвестной девушке, которой будет шить приданое. Наверное, она счастлива сейчас, любит жениха… Вспомнились кузины, успевшие при Одри сыграть свадьбы — каждая из них в подвенечном платье выглядела самой красивой и счастливой девушкой на свете. Хотя говорят, многих девушек замуж выйти принуждают — вот как бедную кузину Элисон, Розу. Наверное, Одри не смогла бы так… И что женихи — неужели не понимают, что их не любят? Или им главное — получить женщину, вот как вещь?       Одри моргнула, вдруг подумав про жену мистера Эндрюса. Ну нет, наверняка она не поэтому всё не приезжает. Он не похож на человека, который женился бы против воли девушки. И жена его на фотографии выглядела очень счастливой, разве девушка, вышедшая замуж за нелюбимого, будет так улыбаться? Какой они, наверное, выглядели красивой парой, когда были вместе. А как он любит свою дочку… Как он там, в больнице? Не скучает, не грустит? Одри подавила в себе желание вернуться в госпиталь. В самом деле, если она сляжет от переутомления, никому лучше не будет.       Одри зашла в лавку за хлебом, яблоками и фасолью, поднялась к себе. Войдя в квартиру, радостно вскрикнула: на кухне раскуривая сигарету, сидела Полин.       — А я гадала, придешь ты сегодня или нет, — спокойно сказала кузина. — Садись, расскажи мне, как твои дела.       Одри немного смутилась: что было рассказывать? Ее жизнь за этот месяц незаметно сосредоточилась вокруг одного человека, но, хотя Полин и знала правду, снова упомянуть о нем Одри ни за что не решилась бы.       И она стала припоминать всякие мелочи вроде новых туфелек Делайлы и того, что доктор Данбар деланно удивился: как это больные не выздоравливают от одного вида все той же Делайлы или Элисон. Ну и ее он тоже упоминал, но это уж было совсем лишним.       Полин слушала, и Одри казалось, будто кузина чувствует себя, точно загнанный зверь, скрывшийся в нору. Стало тревожно и жаль ее. Честно говоря, ее нынешний друг, этот Дюк, которого Одри видела всего однажды — когда впервые встретилась с Полин в Нью-Йорке — казался неприятным человеком. Может быть, он что-то сделал?       — А у тебя все хорошо, Полин?       Кузина задумалась и едва успела медленно кивнуть, как на лестнице послышались громкие быстрые шаги, в дверь позвонили, а когда Одри отворила, увидела на пороге Гектора. Она с радостным восклицанием к нему прижалась, и он тоже ее обнял, но сразу весь напрягся.       — Ты?!       Одри обернулась: Полин тоже вышла в переднюю, и теперь он с Гектором смотрели друг другу прямо в глаза.       — Кажется, — Полин дернула уголком губ. — А ты вырос, Эктор-Чертенок.       Одри невольно отступила, оказавшись между ними. Гек, конечно, знал, что она общается с Полин, скрывать она не стала, пусть он этого не одобрял, но брат и кузина еще не сталкивались здесь, в Нью-Йорке. Теперь их лица будто повторяли выражения друг друга: презрение и сдержанный гнев. Гек, оперевшись о притолоку, прищурился; Полин вздернула подбородок.       — И зачем пришла? — ядовито спросил брат. — У вас в заведении шлюхи кончились, Одри решила заманить?       — Перестань! — вспыхнула Одри. Как бы она ни любила брата, оскорблять Полин она бы ему не позволила. Гек с недоумением перевел взгляд на нее.       — Ты что, забыла, что она сделала? Дядю Клемана чуть в могилу не свела, Эдуару…       — Отец меня давно простил, и Эдуар тоже, — мрачно заметила Полин. — Но, видимо, ты считаешь себя вправе судить там, где и священник не судит. В кабаках-то вам, матросам, проповеди теперь читают?       Гек покраснел, но ничего не ответил. Одри взяла за руки его и Полин.       — Довольно. Мы семья. Я не хочу, чтобы мы ссорились. Мы здесь одни друг у друга.       И ведь это была правда: они оказались отторгнуты от всей родни; если Эдуар или Софи могли вернуться в Новый Орлеан, то Полин, Гектору или Одри путь туда был заказан. И вообще: близких отталкивать нельзя, это грех большой. Одри надеялась, Гек однажды это поймет.       — Ладно, — Полин спешно взяла с вешалки плащ. — Не буду вам мешать.       — Но ты не мешаешь, Полин! — воспротивилась Одри, готовая расплакаться от стыда.       — Мешаю. Не смущайся, все хорошо. Я зайду как-нибудь в другой раз.       Гек, пусть и с очень сердитым видом, но помог ей надеть плащ — и Полин все-таки ушла. Ну, не все сразу. Главное, Одри дала понять, что выбирать между ней и Гектором не собирается. Так она сразу и сказала брату:       — Прости, но Полин ко мне заходит и будет заходить. И я не хочу, чтобы ты грубил ей. Она никакая не… не шлюха. Не надо ее так называть.       Брат ничего не ответил, молча прошел на кухню, Одри следом, теребя подол и не зная, с чего начать разговор. Гек уселся на табурет, мрачно взглянул на нее:       — Из-за чего ты меня вызвала?       У Одри по спине пробежал холодок, сердце болезненно сжалось. Какая нерадостная у них встреча, точно они не самые близкие люди, а почти враги. И ужасно неловко было оттого, что брат сразу догадался: ей что-то нужно. Неправильно она поступала, наверное. С другой стороны, разве мистеру Эндрюсу не нужно помочь?       — Гек, ты слышал про процесс по «Титанику»?       Брат вяло кивнул. Спросил, ее ли яблоки в блюде, молча взял одно. Надо было что-нибудь приготовить, но Одри сначала решилась договорить.       — Мистера Эндрюса судят, ты знаешь? Того человека, который тебя спас.       Гек впился крепкими зубами в яблочный бок, захрустел им.       — Меня спас, а скольких погубил? Пусть судят. Не повесят, наверное.       Одри невольно вздрогнула. Гек подозрительно на нее покосился. «Господи, хоть бы он не понял…»       — Гек, может быть, ты… Ты выступишь на суде, а? Расскажешь, как он тебя вывел? И твоих товарищей? Ну, это справедливо будет. Надо же судье знать, что он и что-то хорошее сделал.       Гектор очень мрачно фыркнул.       — Хорошее! Послушал я в Галифаксе ребят, которые тела искали, нагляделись они на это хорошее… Не буду я тебе пересказывать, что от них слыхал, еще кошмары приснятся. И это потому, что третий класс поместили не пойми где, до шлюпок не добраться! А про рулевого «Олимпика» читала, которого его дядя подставил? Обстряпали все так, будто парень один виноват, еще и в тюрьму сунули. А теперь все всплыло, он вон и интервью дал. И этот Эндрюс твой наверняка ведь все знал, но не стал вмешиваться, позволил человеку сесть в тюрьму!       Одри судорожно вздохнула. Ей стало совестно перед погибшими и перед рулевым тоже, как постоянно становилось совестно, точно она была в чем-то перед ними виновата, но иначе она поступать не могла. Значит, брат не хотел помогать мистеру Эндрюсу — наверное, его можно понять. И все-таки ей не верилось, что мистер Эндрюс — дурной человек, и по-прежнему хотелось помочь ему.       — Ладно, Гек. Тогда я сама приду в суд и расскажу, как он тебя спас. Я не могу иначе, не могу молчать.       Брат снова посмотрел на нее так, что Одри замерла: он как будто вправду что-то понял.       — Еще тебе не хватало по судам шастать. Ладно, приду и расскажу, мне-то что. Пусть вправду по справедливости будет, долги надо отдавать.       Одри обняла брата крепко-крепко. Ей так хотелось сегодня побыть с ним вместе, как в их прежние, беззаботные дни. Все-таки у нее лучший брат на свете.