Да свершится правосудие

Одри       — Потому что я люблю вас.       Сказала и зажмурилась, и вспомнила почему-то высоченный обрыв в Новом Орлеане, как боялась подходить к краю, представляя, как упадет вниз, на прибрежные камни вдоль извилистой речки.       Вот и упала.       А что ей было терять? Пусть знает, что он теперь для нее все, пусть он ее не любит, но ей и не нужно, лишь бы ему было хорошо.       А потом, почти сразу, накрыло волной стыда — ну зачем она его поставила в такое положение, ему же теперь так неудобно!       — Мистер Эндрюс, — прошептала она, не открывая глаз. — Извините меня, я не долж…       И вдруг почувствовала его дыхание на своих губах, успела открыть глаза, увидеть совсем близко его лицо, а в следующий момент его губы накрыли ее рот.       Он ее целовал.       Он. Ее. Целовал.       Она подняла руки, обвивая его шею — слезы хлынули из глаз — и неумело, смешно, зашевелила губами, сбивая его, так что ему пришлось успокаивающе провести ладонями по ее лицу.       Когда он отстранился, Одри, одновременно смеясь и плача, привстала на цыпочки, прижавшись к его груди и спрятала лицо на рубашке, ощущая с блаженной дрожью, как его руки бережно гладили ее спину.       — Если ты поедешь со мной, Одри Марвуд, — сказал мистер Эндрюс. — То поедешь как моя невеста. Ты согласна?       Одри подняла мокрое лицо.       — Что?       Он погладил ее по щеке.       — Ты выйдешь за меня, Одри? Нам придется трудно, но обещаю, я буду заботиться о тебе и…       Теперь она прервала его неумелым поцелуем, ткнулась в губы, вцепившись кулачками в рубашку. Качался теперь не только пол, но и стены, потолок, и сам он, поэтому она так судорожно за него цеплялась.       — Мистер Эндрюс…       — Томас, — поправил он, улыбаясь и заправляя локон ей за ухо. — Или Том. Как тебе больше нравится?       Одри засмеялась, всхлипнув. Счастья было так много, что ни мыслей, ни воспоминаний никаких не осталось. Кажется, она даже забыла, как ее зовут.       — Томас, — прошептала она и опять рассмеялась. Провела рукой по его лицу, как это было странно, не нужно стесняться теперь, и она может это делать когда захочет. — Это ведь не сон? Это правда?       — Правда, — кивнул он. — Но все-таки подумай хорошенько.       Одри прыснула со смеху: ну какие же глупости он говорил. Она вспомнила, как однажды встречала Рождество с Геком, и тот где-то взял бутылку шампанского, она выпила пару бокалов, и как потом кружилась голова и хотелось петь и танцевать. Но сейчас было в разы сильнее.       Она его невеста, и они стоят обнявшись и целуются.       И это правда.       …Он усадил ее на кровать, сам сел рядом на стул, взял ее руки в свои, гладил большими пальцами и всё смотрел ей в глаза, точно до сих пор не веря, что это не сон. И она тоже не смела верить, но пусть даже и сон — хоть бы он не кончался, так хорошо сейчас быть рядом с ним и видеть, что его родные глаза наконец лучатся счастьем. Но к счастью в его взгляде тотчас примешалось смущение.       — Одри, я понимаю, что я неправ, что это эгоистично…       — Что вы! Что ты… Вовсе нет!       — К сожалению, да. Я преступник…       Одри отчаянно помотала головой.       — И совершенно не представляю, как там жить. У меня ведь теперь ничего нет.       Ей захотелось рассмеяться.       — Да мне ничего и не нужно, Томас! Правда. Только чтобы ты был рядом.       Он потупился, на лицо точно облако набежало.       — Я даже не знаю, кто я теперь… Что я.       — Хороший человек, — уверенно ответила Одри. — Такой же хороший, как раньше.       В глазах Томаса отразилась горечь.       — Человек, который тебя и доктора Моргана так отблагодарил за все… Одри, я не знаю, как ты меня простила тогда — как ты смогла. Мое поведение было отвратительно.       Он покраснел. Одри огорченно сжала его руки. Ну почему он думает, будто она не понимает, как ему было плохо в ту минуту — и что он никогда бы так не сделал, если бы владел собой? И будто бы она сама перед ним без греха.       — Томас, ты собой не владел. Это со всеми случается. А ты… Ты прости меня, что я тебе не давала обезболивающее, когда было нужно.       Это обоим было слишком горько вспоминать, так что Томас даже сначала не сказал ничего. А после привлек Одри к себе, крепко прижал к груди.       — Я понимаю, почему ты так поступала. Девочка моя бедная, да я без тебя и Моргана не пережил бы эти дни. Даже не вздумай себя обвинять. Разве в том, что выходила эгоиста, — он глухо рассмеялся, — а он тащит тебя неизвестно куда…       Одри вздохнула. Кажется, Томас не понимал, что ее жизнь на самом деле хуже не станет. Может, попробовать ему объяснить?       — Том, я буду не одна. Мы будем вместе, а ты умный, сильный… И у нас все получится. В Нью-Йорке в первую зиму мне было труднее… — Одри смутилась, понимая, что Томас может что-то не то подумать про Гектора, и поспешила добавить. — Гек устроил меня сюда, нашел комнату, но ведь у него работа такая, он не мог со мной быть. А я… — она снова остановила себя, чтобы не проболтаться про деньги, которые выслала брату, застрявшему слишком далеко от Америки. — Понимаешь, я немного не рассчитала жалованье. Ну, и чтобы оставалось, чем заплатить за комнату, пришлось немного экономить…       Одри поколебалась, говорить ли дальше, очень уж огорченное стало у Тома лицо. Пожалуй, не стоит его слишком пугать.       — В общем, я тогда ела в основном здесь, что на кухне оставалось, и старалась брать побольше дежурств, потому что в больнице было тепло… Но ничего, продержалась. Доктор Морган мне тогда помог с углем, а еще я пела на улице и немного заработала.       — Пела на улице? Зимой? Одри!       — Было не так уж холодно. Ну ничего, видишь, пережила. А в Австралии будет легче, я уверена.       — Легче, — кивнул Томас. — Я обещаю, что тебе будет легче.       Когда спустя полчаса она наконец вышла из палаты, то первым делом потрепала за щеки Дина, который читал какой-то медицинский журнал. Дин поднял голову и удивленно улыбнулся.       — Ты чего это, Одри?       — Ничего, Дин. День сегодня замечательный.       Пританцовывая, она пробежалась по коридору, вошла в сестринскую. Миссис Сэвидж и Элисон пили чай. Они одновременно отставили чашки и посмотрели на нее. Одри молча налила себе чая и присела рядом.       — Мисс Уилсон, кажется, я ослепла, — бесстрастным голосом сказала миссис Сэвидж. — Мисс Марвуд сияет, как солнце на Пасху, у меня режет глаза.       Элисон улыбнулась.       — Одри, что произошло? Еще немного, и ты лопнешь от радости.       Одри отпила чая, от широкой улыбки уже болели щеки. Она посмотрела поочередно на коллег. Они же все равно узнают, зачем от них скрывать? Элисон еще обидится, что узнала о такой новости не от нее. Присутствие миссис Сэвидж, конечно, немного смущало, но Одри решилась. Она обняла чашку двумя ладонями, опустила в нее глаза и сказала:       — Мистер Эндрюс сделал мне предложение. Я еду с ним в Австралию.       Миссис Сэвидж подавилась чаем. Элисон       Радостный голосок подруги — наверное, фактически уже бывшей — смолк, сменившись кратким и теплым, хотя и растерянным «Поздравляю» от миссис Сэвидж, а Элисон поспешно вышла из сестринской, на ходу бросив что-то про уколы для миссис… Она не успела придумать фамилии. Ей совершенно не хотелось поздравлять Одри с явно загубленной жизнью, а высказаться в лицо смелости снова не хватило. Да и кому хватило бы? И стоило ли быть всегда смелой?       Элисон и не представляла, что можно так тосковать. В эти недели без Тео — сколько их уже прошло? — она почти перестала ощущать хоть что-то, кроме растущего в груди холода, кроме одиночества, высасывающего душу. Ей хотелось забиться в угол и скулить, как маленькой — впрочем, маленькой она никогда так не делала. Она везде невольно высматривала его силуэт — в толпе на улице, в каждой тени в ночных коридорах больницы, в каждом мужчине, входящем во двор, у пожарной лестницы в сестринской… Ожидание мучило, выматывало. Если бы Тео по крайней мере окончательно оставил ее, она бы научилась жить с разбитым сердце. Но он был так же жесток, как Уоррен к Эндрюсу: оставил крошечную надежду.       Только вот Элисон ни в чем и ни перед кем виновата не была, и, по-хорошему, Тео не имел права ее так мучить… «Он не ведает, что творит. Я не должна его осуждать, я должна быть сильной. Я со всем справлялась, справлюсь и с этим». Но как же несправедливо было, что пока она живет с открытой раной в груди из-за того, что не захотела кривить душой, какому-то убийце готовы добровольно принести в жертву всю судьбу! Тем более Одри… Она совершенно не умеет постоять за себя, у нее нет чувства собственного достоинства, которое может побудить женщину уйти от жестокого или неверного мужа или любовника.       Элисон не присутствовала при скандале, который Эндрюс закатил, видимо, от одного только вида человека, пытавшегося его, между прочим, спасти. Ей рассказала на следующий день Делайла, как и то, что Одри, видимо, Эндрюса простила, стоило ему извиниться. Это-то было ее дело, хотя, как считала Элисон, есть слова и поступки, которые женщина не должна прощать, хотя бы об этом ее просил умирающий. Но, кажется, своим поведением Эндрюс ясно показал, во что ставит все заботы о нем, которые столько крови выпили у Одри и доктора Моргана, все их бессонные ночи и истрепанные нервы. А ему в ответ на это снова собираются облегчить жизнь!       В другое время Элисон не стала бы вмешиваться. Но сейчас, измученная разлукой с Тео, она впервые почувствовала, что со своим сердцем сладить не может.       … В тридцать девятую палату Элисон вошла без стука. Эндрюс в белой рубашке и пижамных брюках сидел на подоконнике, читая какой-то журнал, поднял на нее голову. Нахмурился — впрочем, он никогда не встречал ее доброй улыбкой. Тем более сейчас, когда негодование наверняка было видно на ее лице, как бы она не сдерживалась.       — В чем дело, мисс Уилсон?       — Вы прекрасно знаете, в чем дело, — раньше она бы не позволила себе такое поведение, но гори все синим пламенем теперь, она, в конце концов, давно не леди!       Он положил журнал рядом с собой, скрестил руки на груди.       — Нет, не знаю.       Он усмехнулся. Значит, решил вынудить ее пояснить то, что и так понимал. Элисон стиснула пальцы, чтобы он не заметил, как ее трясет от гнева.       — Вы сделали Одри предложение.       Эндрюс кивнул.       — Верно.       — Вы отдаете себе отчет, что не имеете права распоряжаться ее судьбой в угоду себе? Пользоваться тем, что она увлеклась вами?       Она смогла держать спокойный тон, но у Эндрюса при каждом ее слове все сильнее краснели щеки.       — Вы так это расцениваете?       — А как это расценивать? Вас отправляют в пожизненную ссылку в Австралию, лишив состояния, всех средств, вас унизили публичной поркой, вас бросила жена, — при этих словах она увидела, как он сжал челюсти. — И тут так удобно подвернулась влюбленная сиделка. У вас будет бесплатная прислуга, с которой еще и поразвлечься можно, верно?       Эндрюс смотрел ей в глаза. Она ничего не могла в них прочитать — странно, он не обладал способностью скрывать свои чувства.       — Мне жаль, что вы так думаете. Я не собираюсь перед вами оправдываться, мисс Уилсон.       Он легко спрыгнул на пол с подоконника.       — Думайте, что хотите. Я устал доказывать вам и остальным, что я… — он запнулся. — Вам очень досадно, наверное, что я имею возможность вновь стать счастливым? Могу любить и жить, ведь я этого явно не заслуживаю?       Элисон промолчала: что тут прибавить, он прав. Эндрюс улыбнулся, явно сквозь силу.       — Наверное, вы бы хотели, чтобы я не пережил наказание на площади. Я тоже одно время жалел, что выжил, знаете. А теперь не жалею. Я за все ответил, как вы и хотели. И я ее люблю, мисс Уилсон.       Элисон мотнула головой. Что он вообще может знать о любви! Наверняка в свое время погулял по борделям, набираясь опыта, а то и совратил пару девушек из народа, как раз вроде Одри, которым легко можно заткнуть рот, женился по расчету, на ровне, пристойно совокуплялся с женой раз в неделю и водил ее под руку на приемы и в театр — ведь так эти господа представляют брак? Дядя Чарльз и тетя Сьюзен в свое время просветили ее насчет нравов аристократии. Зачем этим господам, с их холодной рыбьей кровью в жилах, вообще знать слово «любовь»? Разве у кого-то из них есть хоть зачатки сердца?       — Вы любите не ее. Вы любите комфорт и удобство, которые она вам обеспечивает. Вы пользуетесь ей.       Эндрюс вновь посмотрел ей в глаза, будто искал в них что-то. Потом повернулся окну и оперся ладонями на широкий подоконник.       — Я мог бы и не делать предложение, если бы относился к ней так, как вы ошибочно думаете. Если у вас все, мисс Уилсон, я бы попросил вас уйти.       Элисон поджала губы. Ах, значит, он допускает такую возможность — пользоваться Одри как любовницей и прислугой в одном лице, а предложение сделал из великой милости?       — Она переболеет и придет в себя, и будет счастлива здесь, с настоящим человеком, не запятнавшим себя преступлениями, честным и чистым, с горячим сердцем. Она не заслуживает заживо похоронить себя черт знает где, да еще с таким, как вы. Здесь вся ее жизнь. Не будьте эгоистом.       Спина у Эндрюса была напряженная. Руки на подоконнике сжимались и разжимались в кулаки.       — Это ее выбор.       — Нет, не ее. Вы же знаете, что она останется, только если вы ей скажете.       — Значит, мне нужно разбить ей сердце, чтобы она была счастлива?       Элисон видела, что он еле сдерживается. Но ее точно поток нес вперед, такого никогда в жизни не было, и насколько же волшебно это было — играть с огнем! В груди больше не болело, за спиной точно крылья выросли.       — Вы и так разобьете. Не нужно было доводить до такого. Но сейчас вы перешли все границы. Оставьте ее в покое. Не делайте ее своей прислугой, вы сами знаете, что ничего хорошего из этого не выйдет. Какая она вам жена? Вы ведь и не посмотрели бы на нее, если бы не лишились всего, вы презирали таких, как она, раньше, вам бы показалась унизительной сама мысль о связи с ней.       Он оглянулся — лицо искажалось то от злости, то от растерянности.       — Какая же вы… Нет, это вы оставьте нас в покое, в конце концов! Как вы можете судить, что я бы думал и делал? Я люблю ее, ясно вам?! Она не прислуга, она моя невеста и я ее никогда не оставлю!       — Любите ее? Поэтому во всеуслышание назвали ее шлюхой?       Эндрюс побледнел.       — Не лезьте не в свое дело, — прошипел он. — И не смейте давить на нее.       — Что, боитесь, что она начнет трезво мыслить и оставит вас?       У него дернулось лицо.       — Она меня не оставит.       Элисон подумалось, что это подёргивание означало страх — тщательно скрываемый, но очень сильный. Она не сдержала злой смех, желание покуражиться вспенивало кровь.       — Я все же поговорю с ней.       Эндрюс резко шагнул к ней, сжавший кулаки, с бледным лицом, весь напряженный от ярости.       — Не смейте к ней лезть!       — Иначе что?       У него начали раздуваться ноздри, глаза будто посветлели, и Элисон на миг почувствовала какой-то инстинктивный первобытный страх, как перед разъяренным сильным животным. Но она не была бы собой, если бы отступила, если бы хоть мускул у нее дрогнул. Она широко улыбнулась, точно скалясь.       — Повезло вам, что вы женщина, — прошипел Эндрюс.       — Вот как? Готовы меня ударить? И в этом не можете остаться джентльменом? — Элисон, вздернув подбородок, вызывающе сверкнула глазами.       Он зло усмехнулся, скрипнув зубами.       — Я же теперь не джентльмен, не мужчина. Опозорен, вы сами сказали.       — Да, маска сорвана, теперь нечему сдерживать вашу подлинную сущность. Хотите пасть в самый низ, на самое дно? Также глубоко, как ваш корабль?       Лицо Эндрюса закаменело. Локоть Элисон точно сжали стальные тиски.       — Подите вон, — процедил он и потянул ее к выходу.       — Том? — раздалось за ее спиной, Элисон оглянулась — в дверях стояла Одри, с беспокойством глядевшая на них. — Элисон, что происходит?       — Все в порядке, — Эндрюс шагнул к ней с улыбкой, мгновенно поменявшийся. — Небольшой спор. Мисс Уилсон уже уходит.       Он взял Одри за руки, притягивая к себе, Одри поколебалась, явно стесняясь присутствия Элисон, но все же прижилась к нему. Элисон не оставалось ничего другого, кроме как уйти. Это она и сделала, кинув у двери последний взгляд на них — Эндрюс обнимал Одри, словно закрывая от всех, а она доверчиво и с блаженной улыбкой льнула к нему.       Жаль все-таки ее было. Наивность и доброта рано или поздно должны были сыграть с Одри злую шутку. Как ноет рука, которую он стиснул, наверняка останутся синяки — показать бы их этой дурочке… Пусть бы поняла, как быстро слетает маска благородства с подобных джентльменов. Тео стоил их всех, пусть не мог похвастаться происхождением. Сердце снова болезненно сжалось.       Интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем Эндрюс наиграется с Одри? Даже если он сам сейчас уверен в том, что говорил, Элисон не верила в их счастье — они принадлежали слишком разным мирам. И он действительно ее не заслуживал. И вообще не имел права быть счастливым после того, как погубил полторы тысячи человек… После того, как Элисон пришлось лгать Тео. После того, как из-за Эндрюса Тео бросил ее.

***

      Остаток дня прошел отвратительно. Элисон после вспышки ярости и злой радости чувствовала себя совершенно опустошенной. Никогда еще ее так не одолевала слабость, и не физическая, а душевная; никогда еще не хотелось так выть от тоски на чьем-то плече. Но было не у кого: она не решилась бы показывать слабость при тете Сьюзен, Бобби — хорошо, что обоих не было в Нью-Йорке — или Розе. И даже сознание собственной правоты уже не утешало: какой от нее прок, если зло, уже растоптанное, поднимает голову и тащит в свое логово неосторожную простушку, походя разбив перед тем и твою судьбу?       «Но разве от правоты должен быть прок, разве она не ценна сама по себе?» Отец учил ее, что важно не победить — важно, чтобы за себя не было стыдно. Но Элисон слишком устала, чтобы ходить с гордо поднятой головой. Домой она еле доплелась — нога за ногу, как никогда не позволяла себе. Пожалуй, стоило взять отгул на пару дней, восстановить силы.       А у дверей ее квартиры сидел на ступеньках Тео — с букетом астр и коробочкой пирожных. Но все это он оставил на лестнице, когда резко поднялся; губы у него затряслись, в глазах отразилось раскаяние. Он протянул к ней руки.       — Ясная моя!       Элисон стояла и не верила себе. Тео принялся целовать ей руки.       — Прости меня, милая. Прости, я поступил, как скот, я не должен был… Господи, как же ты тут намучилась!       — Зачем ты пришел? — она не могла сдержать горечи.       — Я люблю тебя, Элис, люблю…       Она едва не вырвалась.       — Любишь? Вот такую, злую, немилосердную?       — Люблю честную, — он посмотрел ей в глаза. — Люблю цельную. Люблю верную долгу и себе. Нет никого лучше тебя, никого в целом мире. Выходи за меня, Элис.       Значит, главное все-таки — быть честной, тогда и победа придет?       — Я согласна.       Одри       Ей все казалось, что она не ходила, а летала — такая легкость была во всем теле, и радость, невероятная, распирающая. И ноги земли не чувствовали, ни мостовой, ни асфальта, ни скрипучего пола в больнице, будто и не касались их вовсе. Как она ночь провела, Одри сама не помнила. Крутилась на кровати без конца, да смеялась, закусывая кулачок — губам было щекотно от воспоминаний о его поцелуях, а голова была совершенно безумная. Еле она удержалась, чтобы не запеть среди ночи. И ночь казалась какой-то длинной, бесконечной. Даже не почувствовала, что не выспалась, такая в ней была кипучая энергия, нажарила оладьи и в больницу прибежала за два часа до смены, рассвет только разгорался. Ну, его она не будет будить, подождет в сестринской. А пока делать нечего — приберется. Одри живо отодвинула комод и кушетку, протерла там полы, вытерла везде пыль, сложила аккуратно стопку книг и запасную форму в шкафчике. До утренних процедур еще с полчаса. Мистер Эндрюс… Томас, он теперь раньше встает, в семь уже не спит. Она не стала дожидаться половины восьмого — взяла принесенные из дома еще теплые оладьи и полетела по коридору к его палате. Дин дремал на стуле. Одри встала у двери, переводя дыхание — сколько раз она здесь останавливалась! С беспокойством, смущением, стыдом, радостью, ужасом… И вот теперь… У нее мелькнуло в голове: а вдруг он передумал? Посидел ночью, взвесил все за и против. Понял, что поторопился. Ну в самом деле, какая она ему будет жена?..       Она услышала с другой стороны двери скрип кровати и зашла, увидела сразу его радостную белозубую улыбку.       — Одри!       Сердце ухнуло куда-то вниз, она едва успела поставить тарелку с оладьями на тумбочку, как он подхватил ее и закружил.       — Я тебя так ждал…       Какая же она дура, Господи. Обхватила его за шею и закрыла глаза.       — Мне казалось, ночь была бесконечной… — прошептал он ей на ухо и Одри замурлыкала совсем как мисс Уилкс. Томас опустил ее на пол, улыбаясь, рассматривая так, будто давно не видел.       — Знаешь, я что-то по-глупому так переживал… Боялся, вдруг ты передумаешь. Я ведь ничего не могу тебе дать…       Он погладил ее плечи. Милый Том, как он не понимает! Ведь он ей дал столько счастья. Весь мир дал.       Одри рассмеялась. Они оба, оказывается, об одном переживали. Разве такое бывает, чтобы так все совпало?       — Разве я могу передумать? Мистер… Томас?       Он тоже рассмеялся.       — Мне просто не верится во все это. После всего…       Он замолчал и Одри, подтянувшись на цыпочках, еле достала до его губ, и Томас, все еще смеясь, поцеловал ее. Дверь стукнула, и они еле успели отпрянуть друг от друга, оба покрасневшие и задыхающиеся.       — Доброе утро, Одри, — сказал вошедший доктор Морган. — Доброе утро. мистер Эндрюс.       — Доброе, — одновременно ответили оба.       Доктор Морган невозмутимо сунул руки в карманы брюк, раскинув полы расстегнутого халата.       — Я, собственно, не с целью обхода. Одри, миссис Сэвидж сообщила мне одну интересную новость. Признаться, я никогда не видел ее такой недоумевающей…       Томас вдруг шагнул к ней и взял за руку.       — Я сделал мисс Марвуд предложение, если вы об этом, — сказал он. — И она приняла его.       Доктор Морган приподнял брови, кивнул и пробормотал:       — Да, теперь я понимаю миссис Сэвидж… Одри, полагаю, ты поедешь с мистером Эндрюсом?       Она кивнула с улыбкой, сжав пальцы Тома.       — Ты хорошо все обдумала, Одри? — на лице у доктора Моргана появилась улыбка — слегка грустная.       — Да, сэр. Я еще давно это решила, сказала вчера мистеру Эндрюсу, что хочу поехать с ним, а он вдруг…       Том смутился, но смотрел спокойно.       — Что же, вам будет что рассказать своим детям и внукам, — доктор Морган покачал головой. Теперь и Одри смутилась, кинув на Томаса быстрый взгляд. — Я рад. Мне положено по долгу врача быть скептиком, но я правда за вас рад. И я вам верю.       — Спасибо, — Томас протянул ему руку, и Морган пожал ее.       — Одри, мне очень жаль, что ты нас покинешь. Тебя будет не хватать этому месту. Не хватать мне… — Морган говорил это с улыбкой, но у нее на глазах выступили слезы. Она представила, что никогда больше его не увидит. — Но я знаю, что ты будешь счастлива. Я зайду чуть позже, мистер Эндрюс. Нам надо будет поговорить.       Томас кивнул, и доктор Морган, снова широко улыбнувшись им, вышел. Закрывая дверь со стороны коридора, он обернулся и прошептал:       — Только не попадитесь миссис Сэвидж.       Одри прыснула со смеху, а Том прижал ее к себе, крепко обнимая. Дверь закрылась.       — Пойдем, — сказал Том и потянул ее к окну. — Помнишь, там было гнездо?       — Да, — кивнула Одри. — И птенчики.       Томас обхватил ее за талию и легко приподнял, поставив на подоконник, Одри вскрикнула от неожиданности, вцепившись в его руки.       — Я тебя держу, не бойся. Посмотри.       Она посмотрела — гнездо было пусто. Уже оперившиеся, глазастые, хоть еще и желторотые птенцы сидели рядышком на ветке и расправляли крылышки. Одри посмотрела вниз на Томаса, он придерживал ее за талию.       — Они скоро полетят!       — Да. А еще недавно были совсем беспомощные, помнишь?       Она помнила. Кажется, это было так давно… Томас осторожно снял ее с подоконника — какие сильные у него руки — опустил на пол, не убирая ладоней с ее талии. Наклонился к ее лицу.       — Одри… Малыш…       Она спрятала лицо на его груди. Можно ли умереть от счастья?       — Я обещаю тебе, что ты не пожалеешь. Никогда. Я…       Она всхлипнула и Том молча погладил ее по голове.       — Как думаешь, что мне устроит миссис Сэвидж? Томас       Вот и настала пора собираться… Томас невольно поежился, вспоминая, как весной покидал палату, собираясь в тюрьму. Не сказать, чтобы вещей у него сильно прибавилось. Но после всего, что произошло, это не было важно.       Куда бы положить второй костюм — тот, что был на нем на «Титанике» и на казни, если он сможет вообще снова надеть эти вещи? И пальто… Наверное, нужно попросить бечевку, связать все в узел.       Тихо вздохнув, окинув взглядом палату, Томас стал собираться. Переоделся в тот костюм, что носил на суде, сложил вместе бритву, расческу, бумажник… Рука дрогнула, когда взял фотографию Эльбы. Неужели он вправду никогда больше не увидит свою дочь?       Что ж, как ни невыносимо было признавать, что все произошедшее — правда, что его мать мертва, а отец ненавидит его, он лишился своей жены и детей, его пароход затонул с огромными жертвами, а он сам навеки опозорен — он ничего не мог изменить. Все это нужно было принять и жить дальше со всем грузом воспоминаний и упреков совести. Бог еще оставил ему надежду: его Эльба жива, сестра не предала его. Он любит и любим.       Возможно, с его стороны было эгоистично брать Одри в полную неизвестность, на пустое место. Ему отчаянно хотелось изменить ее жизнь к лучшему, но он понимал: это едва ли будет возможно сразу. Но ни за что на свете он теперь не захотел бы с ней расстаться. Она была его радость, свет в окошке… Его Малыш. Ради нее стоило жить.       У дверей завозились: в палату вошел Морган, почему-то с чемоданом в руке.       — По-моему, подойдет, как считаете? Там еще внутри кое-какая одежда, спасибо все той же непотопляемой благотворительнице, миссис Браун. Так, чтобы путешествовать было поудобнее.       «И работать руками», — подумал Томас, заглянув в чемодан: там обнаружились простые штаны, клетчатая рубашка и куртка. Место для костюма и пальто тоже еще оставалось.       — Спасибо, — Томас не удержался и с мягким упреком покачал головой. — Я и так вам кругом обязан. Думаете, я не понимаю, почему буду ждать ссылки не в тюрьме? Вы же внесли залог? Я все верну.       — Я поручился, — доктор Морган поднял руки. — Вместо с директором Брайтоном. Ладно, Эндрюс, будет считать, я просто берегу результат своего труда.       Оба улыбнулись. Да уж, потрудился доктор Морган за эти месяцы каторжно.       — Как мне все-таки вас отблагодарить?       — Никак, — Морган развел руками. — Берегите себя и Одри — это все, о чем я точно хотел бы знать.       Он чуть потер подбородок.       — И об этом я бы вам кое-что хотел сказать, пока есть время.       Томас кивнул, стараясь подавить смутную тревогу.       — В общем, говоря утром о детях и внуках, я, пожалуй, поторопился. Забыл один факт, — доктор Морган выдохнул и поколебался.       — Одри не может иметь детей? — Томас решил, что догадался. Мало ли, что случилось с девочкой за эти годы, когда она жила без всякой защиты и заботы. Ничего, они проживут и так, или можно будет взять на воспитание сироту.       — Нет-нет, по крайней мере, на моей памяти с ней ничего такого не происходило, что лишило бы ее… Вы понимаете. Но дело в том, что я лечил всех ее родственников когда-то. У нее в родне много близнецов.       Томас втянул воздух: ему стало понятно, почему доктор Морган выглядел обеспокоенным. Если будет двойня и дети пойдут в него…       — Я не знаю, как будет с родовспоможением там, где вы поселитесь, — добавил Морган. — И конечно, этот вопрос вам нужно решить вдвоем. Но… Хотя Одри и хорошая медсестра… Относительно своего здоровья она склонна, боюсь, питать иллюзии.       Да уж, не с ее бы сложением настолько не щадить себя, выхаживая больных! Томас вздохнул. Он понимал, что Одри однажды захочет детей. Но чтобы она по его вине снова испытала боль? Этого нельзя допустить, хватит уже того, какое жестокое оскорбление он ей нанес за все ее заботы, за всю самоотверженность и любовь — да еще и ударил. При воспоминании об этом стало так отвратительно, что захотелось врезать себе самому.       — Ладно, я вам испортил настроение перед радостным событием, — Морган ободряюще ему кивнул. — Хотите попрощаться с кем-нибудь? Конечно, я, Данбар и миссис Сэвидж придем вас провожать…       В коридоре раздалось мурлыканье и голос Дина:       — Ну, мисс Уилкс, не до тебя сейчас…       — Мистер Месснер! — тут же вспомнил Томас — Впустите мисс Уилкс в палату!       …Ему не понадобилось много времени, чтобы собраться. Скоро в сопровождении доктора Моргана он с мисс Уилкс на плече и с чемоданом вышел в коридор. Там его ждал старик Калхун, а Дин, видимо, должен был обыскать палату. Томас оглянулся, бросая последний взгляд на эти стены, свидетелей его боли, отчаяния, безумия. Обшарпанные, убогие, но все же более гостеприимные, чем каюта первого класса на «Титанике». Надо же, а ведь он к ним привык.       Томасу вспомнилось, как, когда «Титаник» отчаливал от Квинстауна, он бросил последний взгляд на ирландский берег. Знать бы, что самый последний… Ладно, не хватало еще сейчас рассиропиться.       Из сестринской в коридор выглядывали миссис Сэвидж, стажерка Кэндис и Делайла. Хорошо, что мисс Уилсон не было, она что-то совсем обозлилась в последнее время. Доктор Данбар и директор Брайтон стояли у лестницы. И торопливо из палаты напротив выбежала Одри.       — Уже все?       — Да. Но ты придешь потом навестить меня? — спросил ее Томас тихо. — Адрес я оставил на тумбочке. Мне разрешили посещения.       Одри радостно кивнула. Томас аккуратно опустил мисс Уилкс на пол, погладил в последний раз. Она тихо, вопросительно мяукнула, глядя ему в глаза.       — Вот и все, мисс Уилкс. Прощай. Спасибо тебе, — он поднял голову и громко сказал. — Спасибо вам всем. И если с кем-то не встретимся больше — прощайте!       И дружный хор ответил ему:       — Прощайте, мистер Эндрюс! Гектор       Гектор все не решался пойти к сестре. Ночью зашел в церковь — да только там и понял, как давно не молился на самом деле. Ишь ты, как хвалился да гордился, что крест носит, что католик, а не еретик какой, а сам-то давно уж чуть не язычником заделался, на море больше смотрел, чем на небо. И вот стоял он в церкви, смотрел на слабо тлеющие свечи, слушал пение, а у самого мысли закорузлые всё такие, даже толком в слова не складываются.       Да и не знал он толком, о чем просить. Чтобы сестра бросила этого своего господинчика? А если у них уже далеко зашло? Чтобы они вместе остались — так он женатый, этот подлец и враль, что же ей с ним, в грехе жить?       Так Гек и вышел из церкви, ничего не надумав. Переночевал снова у Джинджер, а с утра, промочив горло в ближайшем пабе, отправился к госпиталю. Одри он попадаться на глаза не хотел, собирался потихоньку проскользнуть и наедине поговорить с этим Эндрюсом, как мужик с мужиком. Денег было в обрез, так добирался Гек пешком и явился ближе к полудню. Ну и что вы думаете? Увидел, как этого Эндрюса под конвоем усаживают в полицейскую машину.       Сестра — Гек спрятался за толстый клен, чтобы она его не заметила — проводила его до машины, стояла и махала вслед, но грустной совсем не выглядела. Выходит, не в тюрьму его повезли? «Ну да, его же после порки должны сослать. Наверное, под залог выпустили. Теперь поживет в какой гостинице. Вот в какой только?»       Допытываться у сестры он не хотел, да может, она еще и не скажет. Подумал и решил, что, пожалуй, Эндрюса поселят — может, с полицейским — поближе к порту, чтобы проще было конвоировать на корабль. И наверное, в гостинице подешевле, у него же имущество конфисковали, и помощь ему принимать нельзя. А такие гостиницы были Гектору хорошо знакомы.       Он, конечно, добрался туда уже после полудня, устал, как собака, и пришлось снова искать, где промочить горло. Зато скоро нашел гостиницу, где прямо в вестибюле сидел на диванчике полицейский, читая да поглядывая на дверь прямо у лестницы. Гек хмыкнул: кажется, даже сразу удалось вычислить, где этого Эндрюса поселили. А уж влезть на дерево на уровень второго этажа, шагнуть на карниз и постучаться в нужное окно и вовсе оказалось плевым делом.       Тот, конечно, удивился, но окно открыл.       — Здравствуйте, мистер Марвуд. Вас вообще-то здесь быть не должно.       — А я недолго, — Гек спрыгнул с подоконника, прислонился к стене, скрестил руки на груди. Эндрюс стоял перед ним в точно такой же позе. Ничего так держится после такого-то позора да зверства, что над ним учинили. Только Гек ему сестру с рук спускать все равно не собирался.       — Я про Одри пришел поговорить, — Гек резко вдохнул, собираясь с духом: нечасто приходится говорить про родную сестру вот так, да еще с ее хахалем. Но делать нечего. Лучше уж сразу спросить.       — Спите вы с ней?       Глаза Эндрюса на несколько мгновений округлились, потом он потемнел лицом и очень холодно ответил:       — Нет.       И добавил, как будто закипая:       — Я надеялся, от близких мисс Марвуд… Одри я не услышу подобных обвинений. Вы лучше меня должны знать, насколько ее оскорбляет даже предположение… Да не будь вы ее братом…       Обиделся еще, значит. Будто и не смей в чем таком его заподозрить. И будто бы тех фотографий не было.       — А почему же она вас на казни обнимала? И сегодня… Я видел, как она вас провожала до машины. За свою-то сестру вы бы, небось, тоже бы дергались, если что.       Эндрюс покраснел и гневно сдвинул брови, но тут же будто осекся. Заговорил, точно каждое слово на весах взвешивал:       — Мистер Марвуд, мы с вашей сестрой любим друг друга. Мой предыдущий брак, — он болезненно моргнул, — расторгнут. Вчера я сделал ей предложение. Она едет в Австралию со мной вместе.       — Что?       Вот это клюква! Он вообще представляет, что творит, или ему кнутом по башке попали и мозги последние выбили?       — Да вы о…ли? Она же там загнется, если по дороге в ящик не сыграет! Она даже на пароходе разве по Миссисипи каталась, а тут недели три плыть, как не больше! Черт, да там даже я не был никогда, а вы туда ее хотите утянуть?! Я не позволю!       Гектора колотило. Сжимая кулаки, он орал погромче, чтобы пронять наконец этого истукана, который так и продолжал стоять со скрещенными руками, неподвижно — прищурился только. И тут дверь открылась без стука — на пороге стоял полицейский с седыми усами.       — В чем дело, мистер Эндрюс? А он тут откуда взялся? — полицейский нахмурился и подступил к нему. — Ты что тут делаешь, парень?       А рука-то на кобуре, дедок непрост. Ну, Гектор бы не унизился всякими объяснениями, но Эндрюс спокойно сказал:       — Позвольте представить, сержант: это мистер Марвуд, брат Одри. Возможно, вы его запомнили на суде. Он почему-то не счел удобным воспользоваться дверью. Он скоро уйдет, но мне хотелось бы поговорить с ним еще несколько минут.       — Я дверь открытой оставлю и буду рядом, — сообщил старик очень недовольно и вышел. Эндрюс снова слегка покраснел, глядя ему вслед, и обратился к Гектору все тем же надменным тоном:       — Мистер Марвуд, я осознаю, что вашей сестре придется нелегко, но я постараюсь оберегать ее, насколько смогу. И я надеюсь, против воли своей сестры вы не пойдете и не сделаете ее несчастной.       — Хотите, чтобы я ее на произвол судьбы оставил, да?       Эндрюс злобно усмехнулся.       — Если не изменяет память, вы так уже делали.       Гек аж поперхнулся. На что этот богатей намекает? Чем попрекать вздумал?       — А я что, должен от своей мечты отказаться и сидеть, к ее юбке пришитый? Сами-то, небось, не поступили бы так?       — Не сидите, если хотите! — о, наконец голос прорезался. — Только обеспечьте прежде приличную жизнь девушке, которая всецело от вас зависит! Чтобы она не работала сутки напролет, не ворочала больных, которые ее в разы больше весят, и не видела постоянно кровь и смерть! Да она еще и вечно шьет что-то, как только не ослепла, я все думал, зачем, а потом увидел в окно, как она вам деньги отдает, тут-то и понял! Да как вам не стыдно после этого…       О, так ему мораль читать собрались? Ну сейчас он еще добавит повод, чтобы этот чистенький джентльмен уж все знал.       — А что мне может быть стыдно после того, как она из-за меня чуть в бордель не попала?       Лицо Эндрюса надо было видеть. Он как будто не сразу понял, что такое Гек ему сказал. Потер лоб, присел. Рассеянным жестом указал на кресло.       — Простите, но мне кажется, вы бредите. Или очень скверно шутите. Вообще наш разговор… несколько фантастичен. Я не представляю, как могло случиться то, о чем вы говорите… Вы же… Вы же не проигрывали ее, я надеюсь, в карты?       Тут уже Гек вспыхнул. Вот еще, с какой стати его считают таким подлецом! Хотя, конечно, эти богачи вечно простого человека считают способным на всякое скотство. Это ж только у них есть право порядочными быть.       Ну что ж, пусть слушает — и Гектор стал рассказывать про Новый Орлеан, про то, как они остались с сестрицей на бобах, и он надеялся решить проблемы одним махом, да вот не подфартило. Эндрюс слушал его, точно не веря своим ушам, а потом сдавленно проговорил:       — Я вообще не понимаю, зачем вам голова на плечах, Марвуд. Вы что, не понимаете…       — Чего я не понимаю? — спросил Гекор устало. Рассказ его вымотал, да и вообще он устал, как собака. — Что я отвратительный брат? Небось, жалеете, что меня из трюма вывели? Сдохни я тогда — всем легче было бы?       Эндрюс почему-то точно окаменел. Ответил тихо:       — Нет, не жалею. Одри бы это разбило сердце.       Гек сглотнул, представляя, как сестра узнает о его смерти, как остается совсем одна — ну да, пусть с Полин, пусть с кучей родни где-то далеко, но ведь все равно — они одни друг у друга! Или уже нет? Как вообще сестра жила все это время? Он видел ее несколько раз в год, а если она уедет в Австралию…       — Я ведь вольный, иначе не могу. У меня вся жизнь — море, понимаете? И чем Одри живет… Чем люди живут… Откуда я знаю! Я вон в церковь ночью зашел, думал помолиться, а я разучился! В Бога верю, хоть вы меня режьте, веры не предам, а молиться не умею совсем.       — Может, вы просто сами не знали, чего хотели попросить? — спросил Эндрюс неожиданно… дружелюбно. Как будто даже понимал, о чем Гектор говорит.       — А что, с вами бывало такое?       Эндрюс просто кивнул.       — Я, знаете, брат неважный… Ну, сам понимаю, что неважный. Но я хочу, чтобы с ней все в порядке было. А если она поедет с вами… Австралия… Да и вам-то вдруг она надоест? Она, конечно, хорошенькая, да только ведь по манерам-то не леди совсем.       — А я теперь не джентльмен.       Гек поежился, примерно понимая, что Эндрюс имеет в виду.       — Ну, память-то кнутом не выбьешь. Вы в этом воспитаны, таким и останетесь. Она другая. И родня у нее такая, что вы бы раньше и смотреть-то побрезговали в их сторону. Взять меня… Да и похуже есть.       Взгляд Эндрюса снова стал холодным.       — Я женюсь на Одри, а не на ее родственниках.       — Но ведь она-то про них не забудет. Да и не училась ничему, так, писать-читать-считать, а после сразу работать пошла.       — Одри выучится всему, если захочет. А ум, мистер Марвуд, он не в знаниях об окружающем мире сосредоточен, скорее в отношении к этому миру. Смышленей Одри я девушек не встречал, — и улыбнулся этак тепло.       Гек почесал за ухом. Надо было что-то решать. Он представил, как силой удерживает Одри в Нью-Йорке, как этот Эндрюс — что он сделает, сидя по конвоем? — уезжает без нее… А что потом будет сестрой? Она ведь его же, Гека, и проклянет.       — Ну ладно. Мешать я не буду. Но если вы ее обидите… Я вас и в Австралии достану.       Эндрюс только кивнул. Одри       Одри устало поднялась по лестнице. Закончила она поздно: опять сложные роды, у женщины оказалась двойня. По счастью, все обошлось, малыши родились очаровательные, и женщина чувствовала себя лучше, чем можно ожидать. Но к Тому Одри уже не успевала: он просил, если она задержится, лучше прийти к нему завтра. Наверное, он скоро ляжет спать, привык в больнице засыпать рано. Ну, наследующий день доктор Морган дал ей выходной, и она будет с Томом хоть весь день, если он захочет.       Скорее бы приехал Гектор: рассказать ему все да попрощаться как следует, а перед этим побыть тоже вместе, ведь неизвестно, когда они увидятся теперь. Одри послала ему телеграмму по адресу, который знала, но ведь адреса он часто менял, так получит ли ее?       На кухне Дороти крикнула:       — Гости у тебя! — и хитро сощурилась. — Певичка твоя…       Полин?! Одри рванулась по лестнице, но кузина уже сама шла ей навстречу, протягивая руки и улыбаясь с такой искренней радостью, какой Одри не помнила у нее с Нового Орлеана.       — Поздравляю! — Полин обняла ее, они быстро снова спустились, кузина закружила Одри, стала напевать и притопывать:       

— Не такая я простушка, Не такая я дурнушка — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Шла дорогой, шла тропинкой, Шла и повстречала принца — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо.

      Одри рассмеялась, и они захлопали в ладоши, как в детстве:       

— Он сказал, что всех я краше, Он мне дал букет ромашек — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Если расцветут ромашки, Я принцессой стану завтра — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо.

      Они кинулись друг к другу в объятия, Одри прижалась к плечу Полин, сладко пахнущему духами, и только тут осеклась:       — Погоди, а откуда ты узнала?       Кузина не успела ответить, вместо нее прозвучал голос, самый родной на свете:       — От меня.       По лестнице, засунув по привычке руки в карманы, спускался Гек.       Одри хотела побежать к нему, но отчего-то застыдилась, опустила глаза и пошла робко, охваченная смятением: что он скажет? И как он сам узнал?       — Я был у твоего Эндрюса, — Гек предупредил ее вопрос. — Он мне сам все рассказал.       Одри замерла и подняла взгляд, только гадая, как прошла встреча, не поссорились ли они. Гек моргнул, вдохнул резко и вдруг сам сгреб ее в объятия:       — Поздравляю, сестренка, Будь счастлива. Ты заслужила.       …Они поужинали втроем, а после поднялись на крышу и сидели, прижавшись друг к другу, под черным августовским небом, и смотрели на простиравшийся внизу огромный город, даже в ночи не спящий. Одри думала, что где-то не так уж далеко, наверное, спит Томас, наконец отдыхая от всех тревог, и сердце ее наливалось нежностью и благодарностью к Богу и людям, позволившим продержаться ее любимому — и ей.