***
Одри, жмурясь от солнца, которое пробивалось даже через поля ее соломенной шляпки, открыла скрипнувшую ржавую ограду старого кладбища на окраине Нью-Йорка. Здесь уже никого не хоронили, а большинство могил, особенно в центральной части, были такими старыми, что могильные плиты вдавились в землю и покрылись мхом. Здесь всегда было безлюдно. Под раскидистыми дубами виднелось несколько склепов, Одри поежилась, взглянув на их черные холодные входы. Она направилась между неровными рядами могил к самому углу кирпичного осыпающегося забора. Остановилась перед маленьким надгробием из простого серого камня. — Здравствуй, Джейн, — сказала Одри с грустной улыбкой. — Прости, что долго не приходила. Она поставила букетик фиалок в маленькую треснувшую вазу, которую принесла еще в прошлый раз, выдернула несколько сорняков. Отряхнула руки и осторожно присела на стопку кирпичей. Их она тоже принесла еще давно из-под полуразрушенного забора, чтобы было, на чем посидеть. На надгробии было выбито имя и фамилия Джейн, даты ее рождения и смерти. Она лежала здесь в одиночестве, Джейн была сиротой, а ее подруг по приюту, о которой она рассказывала, так и не удалось найти. Надгробие оплатил доктор Морган, а хоронили ее на общие средства, которые собрали в больнице. Джейн все любили, и она любила всех — весь мир, бескорыстно и чисто. Наверное, Господу понадобился ангел, там, наверху, вот Джейн и отправилась на небеса. Одри провела пальцами по имени подруги, выбитому на шершавом камне. — А я уезжаю, Джейн, — тихо сказала она. — Ты уж извини, не получится теперь к тебе приходить. Маленькая зеленая бабочка села на цветок фиалки. Одри улыбнулась. — Я выхожу замуж. Я знаю, что ты за меня рада. Он, конечно, не такой, как мы представляли, но он бы тебе понравился, Джейн. В этом Одри не сомневалась. Джейн бы ее поддержала и к Томасу отнеслась бы по-доброму. А вот сама Джейн так и не успела встретить свою любовь, о которой так по-девичьи мечтала. Даже поцеловаться ни с кем не успела, разве что в последние недели перед смертью все чаще, смущаясь, говорила о докторе Моргане. Ее хоронили в белом платье, и в гробу она была очень красивая, спокойная и даже будто счастливая. — Ты уж последи за нами, Джейн, — попросила Одри и перекрестилась. Она не сомневалась, что Джейн теперь ангел и у нее можно попросить защиты. Надо попросить Элисон приходить хоть изредка на кладбище и приводить могилу в порядок. И приносить цветы — Джейн обожала цветы. Посидев еще немного и мысленно поговорив с подругой, Одри поднялась. Надо вернуться домой, чтобы успеть приготовить обед на завтра, ведь Гек как всегда явится голодным. Так странно думать, что жизнь, к которой Одри привыкла в Нью-Йорке, заканчивается, и с ней — такие вот торопливые встречи с братом. Тоскливо было думать, что Гека она будет видеть еще реже, но тоска становилась легче, когда Одри представляла жизнь с Томасом. — Прощай, Джейн, — сказала она тихо. — Я всегда буду о тебе помнить. Неожиданный легкий порыв ветра обнял ее за плечи, она словно почувствовала нежное прикосновение безвременно ушедшей в небытие юной и чистой души.***
Наступил последний день перед отъездом. Накануне Одри продала свои волосы — все равно Гек говорил, ухаживать за ними в пути будет сложно, да и жарко станет, когда подойдут ближе к экватору. Чтобы хватило на билет, ей пришлось продать почти все и брать дополнительные смены, так что деньги пригодились, чтобы обустроиться. Том еще не видел ее с новой прической, и она немного волновалась, как он воспримет — но о том, что получила за волосы деньги, целых пятнадцать долларов, Одри решила не говорить. Это наверняка его смутит, он вообще сильно переживал из-за того, что у них не было ни гроша. С утра Одри — в последний раз — отправилась в больницу, запоминая, впитывая в себя то чувство, которое всегда охватывало ее при виде того, как просыпается Нью-Йорк. Ей было грустно и странно понимать, что больше она не пройдет этим путем, не встретит тех, с кем сталкивалась каждый день, не зная их по имени, не увидит, как солнце медленно поднимается из-за высоких крыш. Но грусть была светлой: память останется с ней, а она будет счастлива с Томом. Ему Нью-Йорк принес только страдания, хорошо, что он наконец сможет уехать. — Одри! — встретил ее доктор Морган бодро. — Ты сегодня до трех. Но перед уходом зайди в сестринскую, пожалуйста. Одри улыбнулась и моргнула. А ведь доктора Моргана она тоже скоро не увидит… Как жаль, до боли в сердце, ведь он был и памятью о прошлом, и ниточкой, связывавшей ее с родной землей. И вообще, ей бы очень хотелось отблагодарить его за то, как он был добр к ней и столько раз спасал Томаса, но она не знала, как. Какое счастье, что доктор Морган случился в ее судьбе и судьбе Томаса. Она посмотрела на его отдаляющуюся спину. Повинуясь внезапному порыву, Одри догнала его в коридоре, коснулась его руки. — Спасибо вам за все! Правда, спасибо. Доктор Морган, мне нечем вас отблагодарить, но я никогда, никогда не забуду… — Одри, — остановил он ее очень мягко. — А я никогда не забуду, как ты мне, каторжнику, в Новом Орлеане пить приносила, помнишь? Одри растерянно моргнула. — Доктор Морган… Так вы ведь нам с Гектором жизнь спасли. И это он тогда придумал, не я… Доктор Морган улыбнулся немного грустно. — Вот видишь, добро передается по цепочке. Помни об этом. Хотя я знаю, ты не забудешь. Он положил руки ей на плечи. — Будь счастлива, Одри. Наверное, я уже этого говорил, но все-таки не грех и повторить. — И вы, — откликнулась Одри, улыбаясь сквозь слезы. — Хорошо, — ответил доктор Морган просто. — А теперь пойдем к больным. …Заботы отвлекли, заставив забыть, что в этих стенах Одри проводит последний день. Только иногда она вспоминала и оглядывалась, запоминая каждый потек краски на стенах, тень от цветка герани на окне и лица больных. И все-таки порой грустно было слышать окрики миссис Сэвидж или смех Делайлы, а особенно жаль мисс Уилкс, которая сегодня следовала за Одри неотступно, будто чувствовала что-то. Только на полчаса кошка пропала, а когда Одри отдыхала в сестринской, явилась, неся пожеванную мышку. Выложила перед Одри прямо на пол и посмотрела весьма требовательно, подвинула лапкой. — Провизию тебе принесла, — рассмеялась Элисон, сидевшая тут же за столом. — А то еще неизвестно, чем на пароходе кормить будут. — Спасибо, мисс Уилкс, — Одри погладила кошку, и та тут же запрыгнула к ней на колени. — Я уже сухарей насушила, Гек посоветовал. Элис… Подруга вопросительно на нее посмотрела. Одри опустила глаза, собираясь с духом. Элисон не любила Томаса и вряд ли одобряла решение Одри. Но Элисон все же помогала его спасти. Эти четыре года они с Одри были подругами. И если сейчас у Одри была хоть маленькая надежда, что Тому не придется слишком уж стыдиться ее, то это благодаря тому, что Элисон учила ее правильному произношению и хоть немного манерам. — Элис, я понимаю, наверное, ты считаешь, я неправа. Я не хочу с тобой спорить, не сегодня. Но просто знай, что ты мне как сестра. Все эти четыре года ты была именно ею. Спасибо тебе. — И тебе, — ответила вдруг Элисон твердо и ровно, но все же более нежно, чем обычно. — Ты мне тоже была как сестра… Заменила Розу. Одри опустила на пол мисс Уилкс, и они с Элисон обнялись. Кажется, обе всхлипнули. — Присматривай за Джейн, хорошо? За могилой. — Конечно. Знаешь, — голос Элисон стал удивительно теплым, — Тео сделал мне предложение. Я тоже скоро выйду замуж. Через десять дней. — Да что ты! — Одри вытерла радостные слезы. — Поздравляю! И Тео от меня поздравь. Жаль, — она вздохнула, — я не смогу прийти. …В три часа, когда Одри снова зашла в сестринскую, ее оглушило дружное: — Поздравляем! — и аплодисменты. Одри оглянулась: сестринская была полна народу. Директор Брайтон разливал шампанское, доктор Рассел, Делайла и Маргарет хлопали в ладоши, доктор Данбар сиял, как солнце, моргал и тер глаза. — Мне сказали, к твоему жениху такую толпу не пустят, а то мы бы поздравили вас вместе, — подмигнул ей доктор Морган. — Завтра кто-нибудь из нас подъедет в порт вас провожать, я так точно. — Спасибо, — выдохнула Одри потрясенно, оглядывая всех тех, кто за эти годы стал ее второй семьей. Вниз ее провожали всей толпой, и все-таки, проходя мимо тридцать девятой палаты, Одри невольно оглянулась на запертую дверь. Должно быть, там внутри очень пусто, и пыль кружится в солнечных лучах. Как всегда бывает там, откуда все ушли, как было, должно быть, в их с Гектором доме в Новом Орлеане. …Гектор заночевал у своей подружки, обещал прийти завтра с утра. Одри проснулась посреди ночи в полупустой комнатке, на скошенном потолке от легкого ветра колыхались тени деревьев. Где она будет ночевать в следующий раз? Сначала — в каюте парохода, а потом? От неизвестности новой жизни быстрее забилось сердце. Она никогда не боялась этого мира, и переезды ее не пугали, наверное, кровь бабушки Пелажи давала о себе знать, не зря же и Гектор такой скиталец. Главное, что она будет рядом с Томом. В это до сих пор не верилось, иногда Одри ловила себя на мысли, что все это ей снится, и вот сейчас она проснется в его палате на подоконнике или вовсе его не будет, а «Титаник» отправился в обратный рейс из Нью-Йорка. Хотя… Конечно, лучше, чтобы люди не погибли, а Том не проходил всего, что ему выпало. Спит ли сейчас Том? Если не спит, о чем думает? Одри вспомнила, как днем, после больницы, зашла к нему в гостиницу недалеко от порта, маленькую и дешевую, где он жил оставшиеся до отъезда дни. Дин дежурил внизу, в небольшом холле, дремал на диване. Захоти Том сейчас убежать и скрыться, в шумном Нью-Йорке это не составило бы труда, но Том, конечно, не стал бы этого делать. Хозяин гостиницы за стойкой, маленький, похожий на птицу мужчина средних лет, приветственно кивнул ей. Одри не стала будить Дина, поднялась наверх, нашла номер и постучалась. Дверь открыл Том в свежей рубашке, улыбнулся, пустил ее. Он только что принял ванну, волосы были влажные, от него пахло мылом и лосьоном для бритья. Она еще по больнице знала, как мучительно ему было обходиться без ванны и довольствоваться ржавым больничным душем с вечно холодной водой. — Как ты? — она обняла его. Томас усадил ее на кровать и примостился рядом. — Все хорошо. Пообедал, кормят здесь, кстати, довольно сносно. Ты не голодная? Одри помотала головой. — А я принесла пирожков с капустой. Томас рассмеялся. — Чувствую, я быстро прибавлю с тобой несколько фунтов, Одри. Сейчас буду собираться, — он кивнул на разложенный на полу чемодан. Он был немного возбужден, и она, конечно, знала, почему. Но глаза у него блестели, и он начал чаще улыбаться. Все было позади, а впереди — новая жизнь, в которой они будут непременно счастливы. Она улыбнулась ему и сняла шляпку, отвела глаза. Томас молча рассматривал ее, потом поднял руку и дотронулся до остриженных волос. Одри мельком глянула на его лицо — кажется, он был немного расстроен. — Малыш, зачем? — На пароходе с длинными было бы сложно. Отрастут, Том, ничего страшного. Он все-таки нахмурился, Одри несмело погладила его по плечу. Долго еще придется привыкать прикасаться к нему без смущения. — Мне их жаль. Они у тебя очень красивые, — Томас все же улыбнулся. — Но это твое право, конечно. А ведь у нее для него был сюрприз. На работе ей подарили на прощание журнал, посвященный Австралии — с потрясающе красивым морским закатом на обложке. Некоторые фото и рисунки были цветными. Они с Томом принялись листать его. — А вот и кенгуру, — сказал Том. — Вот странное создание! Представь только, мы увидим его вживую. Кенгуру, крупный мускулистый зверь с массивными задними ногами, на фото довольно агрессивно замахивался передними лапами на стоящего рядом человека. — Не такие уж они и милые, — Одри нахмурилась. — По-моему, они в каком-то родстве с Уорреном, — серьезно сказал Том. — Обрати внимание, явное фамильное сходство. И вправду, длинная морда с настороженными глазами кое-кого напоминала. Одри была рада, что Томас находил в себе силы шутить и вспоминать Уоррена без застилающей разум ярости. Она прыснула и перелистнула страницу. — Как красиво! На фото была видна улица с аккуратными одноэтажными домиками, буйными цветами в палисадниках и бескрайним морем на заднем фоне. — Да, уютно, — Томас улыбнулся. — У нас будет такой, да? Он придвинулся ближе, и Одри почувствовала его дыхание на шее, по коже побежали мурашки. — Надеюсь, нас поселят около моря, — Одри с улыбкой обернулась. И сразу подумала, что Тому океан наверняка будет напоминать о трагедии с «Титаником», но он согласно кивнул. — Да, было бы здорово. Научу тебя ходить на яхте. Одри вернулась к журналу, а Томас, сидя сзади, обнял ее за талию и прижал к себе, положив подбородок ей на плечо. Одри на мгновение закрыла глаза, так стало приятно и тепло. Она бы заурчала, как мисс Уилкс, но за дверью точно ступени заскрипели, и Одри вскочила с кровати, из теплых объятий Тома. Вроде и стесняться было уже некого, но ей было неудобно, когда кто-то видел, как они с Томом обнимаются, а еще больше стыда накатывало — когда целовались… — Все из больницы передают тебе привет, я сегодня заходила туда попрощаться. Мисс Уилкс подарила мне мышку. Слегка пожеванную, правда. Томас рассмеялся. — Жаль, нельзя взять ее с собой. — Ничего, заведем там свою мисс Уилкс, да? — Да, — кивнул Том с улыбкой. — И собаку. У меня в Ирландии был замечательный спаниель. Скучает, наверное. Одри уселась обратно, прижалась щекой к его плечу. — Конечно, скучает. Но там есть, кому о нем позаботиться. — Да, есть… — Том не удержал вздоха, повернул голову, она почувствовала его дыхание на своей макушке, закрыла глаза. В маленькой комнате тикали часы, да из приоткрытого окна шумел порт. — Хочешь, останешься здесь? — спросил Том. — Здесь есть свободный номер. А завтра выйдем вместе. Одри покачала головой. — Вечером придет миссис Эллиот, я хотела с ней попрощаться. И миссис Миллер с Дороти готовят прощальный ужин. — Тогда хорошо, — сказал Том. — Увидимся завтра, да? Что-то мелькнуло в его глазах, что заставило Одри приподнять голову и поцеловать его в подбородок. — Да, Том. Всего одна ночь. Томас Томас думал, что в эту ночь — последнюю, что он проведет в Нью-Йорке — уснуть получится не лучше, чем в ночь перед казнью. Если тогда он, стоит признаться, с ума сходил от страха и отчаяния, то теперь его охватило радостное возбуждение. Ему казалось: еще шаг — и он на воле. Да, он напоминал себе, что придется плыть еще недели под надзором, в каюте, оборудованной для перевозки ссыльных, фактически — в тюремной камере… Но унизить его больше, чем он уже был унижен, едва ли было возможно. Зато рядом с ним, как и все последние месяцы, будет Одри. Его Одри, его невеста. Кажется, сама мысль о ней окрыляла, делала неуязвимым. Вот хоть недавно… Он вспомнил, как стало жутко, когда машина, на которой его везли из больницы в гостиницу, вдруг остановилась около знакомого здания суда, серого и мрачного, или ему так казалось из-за пережитого здесь. Сердце будто замерло, резко затошнило, а лоб покрылся холодной испариной. — Зачем мы здесь? — спросил Томас как можно более спокойно. — Какая-то еще формальность Уоррену понадобилась, не мог в больницу бумаги прислать, — проворчал Калхун, выпуская его из машины. — Вы уж держитесь, сэр, он того не стоит, чтобы из-за него себе вредить. Думайте лучше о том, какое счастье впереди ждет. Том благодарно пожал ему руку. Старик был прав, ради Одри, ради их будущего стоило держать себя в руках. Но все же его застрясло, когда он поднялся по каменным ступенькам. Как и в день после приговора, его завели в помещение с решеткой вместо двери. Том невольно на секунду прикрыл глаза, стараясь не вспоминать те минуты, когда сидел здесь, растерянный и раздавленный… «Это миновало. Впереди меня ждет счастье». Да, и трудности тоже, но об этом он старался не думать. И с тем, что безвозвратно потерял мать и, видимо, дочь тоже, можно было лишь смириться. Когда ему разрешат переписку, он обязательно пошлет Эльбе письмо, постарается что-то придумать, чтобы она его получила. Пусть знает, что хоть ее отец и далеко, но он по-прежнему любит ее. Он верил, что она поймет, что они все равно увидятся, но как же больно было знать, что она будет расти без отца. Он открыл глаза, когда услышал, что в помещение вошли. Перед ним, за решеткой, вправду стоял Уоррен, даже не с таким глумливым видом, как обычно. Томас сглотнул. Спина заныла от проснувшейся боли, внутри поднимался холодный ужас. — Соболезную вашей утрате, — сказал Уоррен, отрешенно глядя Тому в глаза. Том не отвел взгляда, собрав все силы, но заставил себя вспомнить Одри… Надо думать о ней, покуда длится разговор. — Вы сделали все, чтобы эта утрата меня постигла. Уоррен приподнял все же уголки тонких бледных губ. — Не так много, как вы сами. Если бы вы не совершили преступление, мне не пришлось бы назначать вам наказание, не так ли? Сердце невольно заколотилось быстрее. Том перевел дыхание, стараясь, чтобы Уоррен не заметил. — Как видите, достаточно наказать меня у вас не вышло. Стоило лучше стараться. — Не все зависит от мастера, иногда материал попадается порченый, — ответил Уоррен спокойно. — Вам ли не знать, что из хрупкой стали не выйдет прочного корабля. — Скорее уж я оказался прочнее, чем вы думали, — Том вдруг понял, что вместо ярости теперь чувствует лишь злую радость. Старому садисту не удалось сломать его — пусть теперь кусает локти, что не назначил смертный приговор. Он решил даже соврать, чтобы позлить судью, показать ему, что приговор оказался недостаточным. — Я боялся только смерти. Но я буду жить. Буду счастлив. Буду любим. — В отличие от ваших жертв, — глаза у Уоррена стали совершенно оловянными, а голос — ледяным. — И будете жить вы только благодаря моему милосердию. Благодаря тому, что я не назначил на пять или десять ударов больше. Том подавил легкую дрожь, на секунду представив, каково было бы ему вынести хоть один лишний удар. Но все же в бесчувственных плошках Уоррена он увидел то, что заставило его радостно оскалиться — досаду. Неужто старый ящер в самом деле жалел, что выбрал такой приговор? — Да, вы тоже совершили ошибку. И как, не хочется вам себе за нее назначить кнут? А то мало ли, чем она обернется в будущем. Уоррен спокойно и просто покачал головой. — Нет, не хочется. Я ведь знаю свои мотивы. Они исключительно благородны и обращены на пользу людям. Я действовал бескорыстно. Я служу обществу и принципам, а не своему карману или тщеславию. В отличие от вас. Неужели вы не поняли, что я покарал вас еще и за мотивы? Томас не удостоил его ответом. Уоррен продолжил после паузы, медленно, точно рассуждая с собой: — Если бы у меня и оставались сомнения в правильности выбранной кары, сейчас они отпали бы. Вы достойны и худшего, вы совершенно бессовестны, неисправимы. Вы оправились, едва вам позволили, и даже нашли, кем заменить жену… Ну а там и детей новых заведете, вместо первой дочери… Тут Уоррен усмехнулся сам себе. — Впрочем, француженки легкомысленны, так что кто знает… Ярость все же вскинула морду, но Том понадеялся, это ни в чем не отразилось. Нет, он не поддастся на провокацию. — Мне жаль, если стереотипы и ограниченность заставляют вас оскорблять едва знакомую девушку. Но я-то, в отличие от вас, мыслю шире. Так что в своем счастье я уверен. — Хорошо, — кивнул Уоррен. — Но проигранный бой не означает пригранной войны, Эндрюс. Есть еще и Божий суд, вне зависимости от того, верите ли вы в Него. Увидим, сколько Бог будет терпеть такого грешника, как вы. Тому оставалось лишь улыбнуться. — Вас же терпит. Уоррен ничего не ответил. Еще с минуту он с любопытством разглядывал Тома, а после молча вышел. И черт с ним, он остался позади, впереди было негаданное счастье. Томас улыбнулся, все еще думая об Одри. Он лежал на кровати в номере, в окно светила круглая, золотая луна, на августовском небе ослепительная, как солнце. Спит ли сейчас его Малыш? Какая она трогательно-нелепая была сегодня с остриженными кудрями, ни дать ни взять растрепанный мокрый воробышек… Румяное — впервые за много дней — личико Одри, ее блестящие от счастья глаза засияли в памяти, Томас улыбнулся и очень быстро погрузился в глубокий, спокойный сон. Утром, встав с постели, он долго наблюдал из окна за тем, как девочка из дома поблизости кормила голубей. Мирная картина, и не скажешь, что в паре метров не прекращает шуметь огромный город, для Томаса страшный и жестокий, но для Одри… По сути, не менее суров Нью-Йорк был и с ней, она всего лишь умела радоваться самой малости и потому была счастлива. Как хотелось верить, что теперь она будет счастлива и с ним, в Австралии, и уже не только тому, что у нее хоть что-то есть на завтрак. К нему самому в половине одиннадцатого уже постучались. Калхун и Дин должны были отконвоировать его в порт, но как выяснилось, старик Калхун перед этим впустил к нему посетителей. На пороге стояла Одри, ее брат и незнакомая Томасу высокая черноволосая красавица в зеленом с розовой отделкой платье и широкополой шляпе с розовым бантом. Он догадался, что это, верно, та самая кузина из варьете, Полин. Так и оказалось. — Проводить вас пришли. В порт еще кое-кто подъедет. Ну что, присядем на дорожку, — Гектор Марвуд удивил Томаса тем, с каким спокойным достоинством, значительно вел себя сегодня — настоящий глава семьи. Вдобавок явился в костюме и при галстуке, как приходил только на заседание суда. Все вчетвером уселись на кровать в номере и замолчали. Одри сжала руку Томаса и шепнула: — Как ты спал? — Отлично, — он погладил ее запястье, такое тонкое. Гектор перекрестился и что-то забормотал, Одри и Полин — следом за ним. Видно, молились о том, чтобы Бог хранил их в пути. Томас про себя попросил о том же — и удивился, что у Гектора и Полин лица стали такие же смиренные, как у Одри. Закончив молитву, Гектор и его сестры снова перекрестились. Он поднялся, встал машинально и Том. — Поручаем вам нашу сестру, — торжественно обратился к нему Гектор с серьезным лицом. — Она вам будет хорошей женой, а вы будьте ей хорошим мужем, берегите ее и… Он сбился, как будто забыл слова, потер лоб и махнул рукой: — Ладно! Помните, что я вас из-под земли достану, если что. Да, я утром пароход ходил смотреть, на котором вас повезут. «Церера», слыхали, может? Томас попытался припомнить… Да, кажется, как-то раз, приезжая в Нью-Йорк с гарантийной группой, видел это название. Вот знать бы тогда… — Да-да! Две трубы. По-моему, спроектирован недурно, остойчивость хорошая должна быть, но… Он осекся, осознав, что Полин смотрит на него с полным недоумением. Зато Одри широко улыбалась. — Значит, доплывем хорошо, да, Том? Жаль, ему еще неловко было обнимать ее при ее родных. — Да, Малыш. Не так уж там качает. Гектор продолжил: — Ну, третий класс как третий класс, восемь человек в каюте. Я с одним парнишкой оттуда поболтал, он описал мне, что да как, по дороге расскажу. Вам-то еще лафа будет, только троих ссыльных нашли, кроме вас-то, из Канады везут, вот пересадка понадобилась. Одри погрустнела, и Томас хотел было сменить тему, но тут Калхун снова постучался к ним: — Пора, сэр. Как раз успеем, если сейчас выйдем. Томас привычно вытянул руки, чтобы Калхун надел наручники, но тот только махнул рукой. — Обойдёмся. — У вас не будет неприятностей? — спросил Томас, а Калхун хитро подмигнул. — Придумаем что-нибудь. Ну, с Богом! …Морской солоноватый ветер дул в лицо, солнце улыбалось, точно желая счастливого пути. На секунду, когда всей группой уже подходили к оживленному причалу, снова стало немного тревожно: Томас явственно вспомнил, как садился на «Титаник». Ничего, на сей раз все точно будет в порядке. Может, именно потому, что нет никаких оснований надеяться, всё и сложится наилучшим образом. Это противоречит здравому смыслу — но после истории с «Титаником» Томас понял, что здравому смыслу жизнь подчиняется отнюдь не всегда. Громкий гудок парохода заставил всех поморщиться, кроме него — Томас улыбнулся, оглядываясь на пришвартованное судно. В терминале их уже ждали: здесь были и Морган, и Данбар, и миссис Сэвидж, и две женщины, оказавшиеся соседками Одри — рослая рыжая Дороти и сухопарая миссис Миллер. Одри их познакомила. — Эндрюс?! — воскликнула Дороти с явным ольстерским акцентом. — Из Комбера, что ли? Из тех самых? Томас просто кивнул. Неизвестно, как бы на этот вопрос теперь ответил его отец, но сам Томас не собирался забывать, откуда он. — А вы из Белфаста? — А то. Про ваших-то не по наслышке знаю. Дороти немножко помолчала. — Ну смотрите, — протянула она. — Хоть и из этакой семьи, а если Одри обидите… — Да что вы все решили, будто Томас меня обижать будет, — проворчала шутливо Одри и сжала его локоть. — Он меня не обидит, и я его обидеть не дам. Томасу захотелось рассмеяться: в ее голоске звучал даже вызов. Настала пора прощаться. Томас и Морган пожали друг другу руки, похлопали по плечам. Уже всё было сказано, и они все-таки еще раз пожелали друг другу удачи и пообещали писать. — Спасибо вам еще раз, — сказал Томас. — Никогда не устану вас благодарить, Морган. Доктор улыбнулся. — Бросьте. Будьте счастливы, оба. — И вы, — ответил искренне Томас. — Вы заслужили. Я горд тем, что знаком с вами. Одри обняла Моргана, соседок, потом вместе с Томом попрощалась с Данбаром и миссис Сэвидж. На ее глазах засияли слезы, блестевшие в солнечных лучах. — Я так и знала, что вы учудите что-нибудь напоследок, мистер Эндрюс, — миссис Сэвидж снисходительно посмотрела на Томаса, он отчего-то смутился, словно мальчишка. Одри заулыбалась. — Ладно, идите-ка сюда, — миссис Сэвидж потянула Тома за воротник рубашки, а когда тот наклонился, по-матерински поцеловала его в лоб. Томас прикрыл глаза. — Мисс Марвуд, следите за ним в оба, — миссис Сэвидж посмотрела на нее. — Шалопаи бывшими не бывают. Томас рассмеялся, растроганный. — Спасибо вам, миссис Сэвидж, за все. Она кивнула и так же поцеловала Одри. — Бог тебя благослови, девочка. Вот здесь небольшая аптечка, надеюсь, хватит тебе на первое время. Заморгав, Одри поцеловала старую медсестру в щеку. Настала пора его невесте прощаться с родными. Том немного шагнул в сторону, стараясь не думать, что очень хотел бы увидеть сейчас Лиз или Уилла… Не говоря уже о маме или Эльбе. Его невеста между тем обняла своего брата, он стиснул ее своими длинными, явно железными руками, и так они замерли на минуту, чуть покачиваясь. Потом Одри немного отстранилась и поманила Полин, смущенно стоявшую чуть в стороне, и уже трое снова слились в объятии — кто знает, не в последний ли раз… Особенно с кузиной, с которой Одри явно была очень дружна. У него заболело сердце — это ведь он фактически разлучал ее с родными. Она сирота, а теперь и вовсе уедет так далеко от брата и двоюродной сестры. И вновь пообещал себе, что сделает все, чтобы она не пожалела, чтобы была счастлива всю оставшуюся жизнь. Полин, наверное, почувствовала его взгляд, подняла голову. Одри обернулась, и они вместе взяли Томаса за руки, подвели ближе и стиснули с трех сторон. У него защипало глаза, он обнял всех троих в ответ. Остальные смотрели на них с улыбками. Пароход дал гудок. — Пора садиться, сэр, — сказал подошедший Калхун. Рядом с ним и Дином стоял еще один полицейский — коренастый, средних лет. Калхун представил его: — Это сержант Дженкинс, он и еще трое вас будут сопровождать. Ну, там ведь… Кроме вас… Вот так, сэр. Ничего, еще поживете всем на зависть. — Спасибо, — Томас пожал руки ему и Дину. Он не ожидал от них обоих такой доброты и сердечности, они и не должны были проявлять ее по отношению к тому, кто по закону считался преступником — однако в значительной степени он был обязан жизнью и им тоже. Дин смущенно потоптался на месте. — Сэр… Если уж свяжетесь когда-нибудь со своей сестрой, передайте ей, пожалуйста, привет от Дина Месснера. Она конечно, и не вспомнит… Его щеки залил румянец. — Передам, — сказал Том. — Думаю, она вас будет помнить. Калхун хохотнул в усы. — Запала мисс ему в душу, вы уж не обессудьте. Дин, смутившись окончательно, отошел в сторону. Окинув последний раз всех взглядом, Томас взялся за чемоданы. Дженкинс взял оставшиеся, а самый небольшой подхватила Одри, и они шагнули к трапу. …Уже на палубе — Тому разрешили остаться с остальными пассажирами, посмотреть, как пароход будет отчаливать — ему показалось, что в не слишком густой толпе провожающих он заметил знакомое лицо. Высокий мужчина с рыжей бородой смотрел на него так же, как в день казни, когда молча поднял над головой фотографию погибшей семьи. Томас замер, не в силах отвести взгляд, но в эту минуту Одри коснулась его руки и попросила прислушаться. Сквозь шум долетал сильный, глубокий женский голос, поющий по-французски.— Задремали три дочки под яблоней — Лети, мое сердце, лети! — Задремали три дочки под яблоней. Никому я про то не сказала бы, Никто их не станет будить.
Многие слова Томас скорее угадывал, читал по губам подпевавшей Одри. А голос его невесты, махавшей своей кузине, которая пела изо всех сил, махавшей брату и Моргану, звучал все громче:— Вскоре младшая вдруг просыпается, Лети, мое сердце, лети! — Вскоре младшая вдруг просыпается, Говорит она: «Ночь уж кончается, Светает, пора нам идти».
Томас бросил последний взгляд на отдаляющийся Нью-Йорк. Бородача больше не было видно, провожающих застилала дымка, и голоса Полин было уже не слышно, а Одри все пела:— Это только тебе померещилось — Лети, мое сердце, лети! — Это только тебе померещилось, Это только звезда среди вечера, Звезда нашей тихой любви.