Да свершится правосудие

Одри       Гек, мрачнее тучи, закончил рассказ. При ней он еще сдерживался, но она представляла, каким словами про себя он называл мистера Эндрюса, который в суде заявил, что не помнит, как вывел Гека и других пассажиров третьего класса наверх из лабиринта полузатопленных коридоров. Одри поежилась, поплотнее запахивая накидку. Дни уже становились жаркими, но к вечеру с моря дул прохладный ветер. Небо, несмотря на поздний час, было еще совсем по-весеннему светлое, лишь в глубине дворов и по углам клубилась темнота. Тонкие голубоватые сумерки словно окутали ссутулившуюся фигуру брата, сунувшего руки в карманы. В воздухе пахло тонким ароматом шиповника.       Геку было горько, что в его честности усомнились, а Одри было больно за него и стыдно, что она втянула его. Надо было все же выступить самой. Она дотронулась до его плеча.       — Гек, спасибо тебе. Прости меня.       — Ладно, — он выплюнул табак и растер плевок подошвой поношенного ботинка. Посмотрел ей в глаза внимательным изучающим взглядом, словно ища ответ на вопрос. Одри не выдержала взгляда брата, опустив голову. Неужели он догадывался? — Будет урок нам обоим: с богатеями не связываться. Пусть они хоть тонут — руки им не подавать, да и все.       Голос его был отрывистым и раздраженным. Одри не решилась спорить: если Гектору сейчас возразить, он упрется и раскричится. А на деле всегда первый любому поможет, это она знала. Так что она молча погладила его по руке.       — Ну бывай, сестренка, — брат надвинул на самые брови кепку. — Я утром в Галифакс возвращаюсь. Ключ оставлю у этой твоей вредной соседки, Миллер. Пиши, если тебе что понадобится… Или… Если Полин что-то нужно. Все равно же родня. Только уж богатеям помогать не зови больше. Сама видишь…       Да, Одри видела, хотя и не понимала, что такое нашло на мистера Эндрюса. Может, Гек что-то не так понял? Когда высокий силуэт брата скрылся за поворотом, она вернулась в больницу, захватила нужные лекарства и поднялась в тридцать девятую палату.       Обычно они с мистером Эндрюсом перед сном болтали, шутили или обсуждали что-нибудь. Но сегодня в палате царило напряженное молчание. Одри приготовила микстуру и подала мистеру Эндрюсу стакан, он кивком поблагодарил, выпил в несколько глотков. Ей хотелось нарушить хоть чем-то эту тяжелую тишину, и казалось, будто и он был бы не против, но она совершенно не представляла, о чем можно заговорить.       К счастью, мистер Эндрюс заговорил первый. Он откашлялся и сказал, не глядя на нее:       — Одри, сегодня ваш брат выступал в суде, — тут он покраснел. — Кажется, у нас вышло недопонимание.       Лгать было нечего, да и не хотелось: Одри было обидно за брата.       — Да, сэр. Гек не любит, когда он говорит правду, а ему не верят.       — Никто этого не любит, — мистер Эндрюс вздохнул, все еще посматривая на окно. — Мне жаль, и я благодарен вашему брату, правда… Но лучше было бы этого не затевать.       — Почему, сэр? Если это правда — а Гек врать не стал бы — почему бы ее не рассказать?       Мистер Эндрюс задумался, как будто подбирая слова.       — Понимаете… Это, конечно, правда, но ведь и то, что я причастен к смертям на «Титанике» — тоже. И то, что я знал про рулевого.       У Одри стало холодно в груди. Тому, что случилось с рулевым, обвиненным в столкновении «Олимпика» и «Хоука», она действительно не могла найти никаких оправданий и утешала себя лишь тем, что все это не было затеей мистера Эндрюса. Хотя, конечно, он все равно знал и мог бы сказать правду — но, может, не хотел позорить дядю… Но ведь речь о свободе человека и его судьбе… Она опустила глаза и не сразу решилась спросить:       — Но ведь не вы это придумали, с рулевым? Вы сами так бы не поступили…       Сердце бешено заколотилось, и секундное молчание показалось невыносимо долгим.       — Вы слишком хорошо обо мне думаете, Одри, — тихо сказал мистер Эндрюс. Краска залила ей щеки.       — Мне кажется, мистер Эндрюс… это вы думаете о себе слишком плохо, — тихо сказала она. В тишине палаты слышно было, как гулко капает вода из вечно протекающего крана. Мистер Эндрюс глубоко вздохнул.       — Нет, Одри. В последнее время мне пришлось посмотреть со стороны… На себя, на всю свою жизнь, дело, которым я занимаюсь… Я его по-прежнему люблю, но чем выше я поднимался, тем чаще мне приходилось поступать так, что я не могу этим гордиться. И ведь я только недавно об этом задумался.       О чем он сейчас говорил? Одри упрямо не верила, что о чем-то запредельно дурном — дурной человек просто неспособен переживать из-за своих ошибок так, как переживал он. Хотя с рулевым они с дядей разве не дурно обошлись? И он сам это понимает… «Сам понимает — да, потому и не пытается оправдаться, как будто тонет и отталкивает все, за что можно уцепиться. Может, потому он и с Гектором так себя повел?» Нет, ей надо слушать свое сердце.       Одри подняла голову, их взгляды встретились — и она поняла, что он словно бы ждет ее осуждения, как тогда, после первой статьи, после его звонка отцу. Сердце дрогнуло.       — Мистер Эндрюс, если вы об этом задумались, то вы точно неплохой человек.       Он грустно усмехнулся.       — Какой ценой я задумался, Одри?       Да, что говорить, цена была огромной, неприподъемной. Тем тяжелее ему сейчас, наверное. Одри коснулась его руки.       — Сэр, отдохните пока. Если в буфете осталось молоко, я вам принесу. Эндрю Морган       Доктор Морган делал обход. Он никогда не воспринимал это как рутину — пациенты ведь живые люди, каждый со своим характером и переменчивым настроением. Ни один обход не был похож на другой. Кто-то выздоравливал, кто-то, наоборот, заболевал еще сильнее, кто-то находился на перепутье — за таких пациентов было наиболее тревожно. С заболевшими, по крайней мере, было понятно, что делать.       Сегодня ему помогал ординатор Рассел — толковый малый, но еще не до конца избавившийся от юношеского максимализма. Взять хотя бы его отказ лечить Эндрюса — начитался газет и пошел на поводу общественного мнения, забыв о долге врача. Но сейчас, кажется подуспокоился.Тридцать девятую палату Морган всегда оставлял напоследок — она располагалась в конце коридора, да и пациент там лежал сложный. В определенном плане — лично для Моргана — самый сложный из всех, кто находился сейчас в больнице. И дело было не только в том, что люди в такие цветущие яркие дни зарождения лета болеть не желали. Хотел бы он, чтобы у него было поменьше работы, но летом пневмонии и болезни почек сменялись не только дизентерией, но и последствиями губительной неосторожности: взять ту же миссис Блейм, торговку, на которую наехал какой-то папенькин сынок на новеньком автомобиле. Даже не остановился, подлец, а женщине теперь, может быть, придется ампутировать ногу.       В отличие от несчастной миссис Блейм, за Эндрюса в физическом плане можно было не волноваться, хотя он, конечно, еще недостаточно окреп, чтобы переводить его в тюрьму — на этом Морган собирался настаивать до самого приговора. Но каждый раз, входя в тридцать девятую палату, он точно сталкивался лицом к лицу с собственным прошлым, видел как будто со стороны отчаяние, чувство вины и страх перед будущим, что и сам испытывал когда-то. Ему случалось вести сквозь ад — но еще ни разу этот ад так не напоминал так его собственный.       Они с Расселом вошли в палату, когда Эндрюс, стоя у окна, что-то рассматривал на улице, вытянув шею и чуть было не перевалившись за подоконник. Окно было распахнуто настежь.       — Мистер Эндрюс! — резко сказал Морган. — Немедленно отойдите от окна!       Эндрюс вздрогнул, оглянувшись на них через плечо — лицо у него было как у застигнутого врасплох расшалившегося мальчишки.       — Разве миссис Сэвидж вас не предупреждала, что окна должны быть закрыты? Вы понимаете, что сквозняк может вызвать обострение вашей пневмонии?       Морган был раздосадован не на шутку. Эндрюс порой выводил его из себя своей непосредственностью и упрямством. Иногда даже мелькала мысль, что и Уоррена, с которым на заседаниях Эндрюс бесконечно пререкался, можно понять.       — Миссис Сэвидж еще говорила, что мне надо дышать свежим воздухом и проветривать палату, — буркнул Эндрюс, усаживаясь на кровать.       — Надо, — заявил нахмуренный Морган, захлопывая окно. — Только проветривать следует, когда вас здесь нет. Господи, что вы за человек такой?       Эндрюс насупился — обиделся, значит. Рассел молча его выслушал, сосредоточенно передвигая стетоскоп по груди и спине. Потом посмотрел на Моргана.       — Хрипы сухие. Крепитации не слышно.       Морган кивнул.       — И?       — Это бронхит, — резюмировал Рассел и Морган вновь кивнул, уже не скрывая некой гордости — Рассел был его ординатором и уже почти не ошибался с диагнозами. Однако тут же захотелось выругаться про себя. Эндрюс, похоже, решил собрать весь список заболеваний дыхательных путей.       — Ну и чего? — сказал виновник его раздражения, застегивая рубашку. — Опять я здесь застряну?       Он, кажется, должен был понимать, что выздоровление означало для него тюрьму, но теперь Морган не был уверен, что Эндрюс туда в самом деле не стремится.       — А вы почаще у окна торчите на сквознячке, — Морган нагнулся к его лицу. — Горло показываем.       Эндрюс высунул язык.       — Здесь чисто. Доктор Рассел, сделайте назначения.       Рассел тряхнул светловолосой головой, скрывая улыбку — приятно стало, что назвали доктором и доверили выписать лекарства.       — Да, и сообщите плотнику, что скоро понадобится заколотить здесь окна, оставив только форточку. Прибавлять себе работы из-за чьих-то прихотей я не намерен, — Морган покосился на пациента. Эндрюс вздохнул и принялся сосредоточенно рассматривать стоящий у кровати стул, слишком явно расшатанный. Кажется, ему не составит труда догадаться, что плотника сейчас в больнице попросту нет. Слишком уж он пьянствовал в последнее время.       — Да, доктор Рассел, прошу вас завершить обход самостоятельно. В сороковой палате следует подготовить выписку для мистера Мура.       Рассел, очень серьезный, как всякий юнец, к которому проявили профессиональное уважение, кивнул и вышел. Морган, опершись спиной на подоконник, уставился на Эндрюса осуждающим взглядом. Тот нахмурился еще больше и подвинул к себе стул, принявшись ощупывать шатающуюся ножку. Видимо, чувствовал неловкость и пытался чем-то себя занять.       — Оставьте стул в покое, — сказал Морган. — Занозу посадите, еще заражения крови нам не хватало.       «И как он верфью руководил с такой-то безответственностью? Ладно, спишем на нервы».       — Я, собственно, хотел с вами откровенно поговорить, — Морган вытащил из кармана халата свежую газету и с досадой поморщился — на белой ткани отпечаталась типографская краска. Эндрюс вопросительно посмотрел на него.       — Понимаю, что это совсем не мое дело. Но, мне, кажется, учитывая, сколько хлопот вы мне доставили, я имею право на беспокойство относительно вас, — Морган доброжелательно улыбнулся. — Мистер Эндрюс, скажите честно, зачем вы делаете то, что не смог сделать айсберг? Топите себя?       Эндрюс насупился, опустил голову. Ну хоть стул оставил в покое.       Морган развернул газету. В статье были выдержки протокола и он зачитал их вслух:       — «Я не помню — главная отговорка Томаса Эндрюса», «Виновник трагедии не высказывает ни малейшего раскаяния», «Эндрюс продолжает хамить суду»…       — Я не хамил, — прервал его Эндрюс. — Хорошо, один раз только. Он меня вывел из себя!       Морган вздохнул.       — Я не хочу перед ним пресмыкаться, — Эндрюс сжал кулаки. — Он только и ждет, когда я начну скулить перед ним!       — Уоррен не верит в ваше раскаяние. Вам следует…       — Да плевать, пусть не верит. Я не обязан ему ничего доказывать!       Эндрюс раскраснелся. Уоррена он, кажется, по-настоящему возненавидел. Плохо дело. Уоррен будет максимально суров, если Эндрюс так и не покажет своей искренности и смирения на суде.       — Ладно, но почему вы твердите, что не помните тех обстоятельств, которые могут смягчить общественное отношение к вам? Что решения о количестве шлюпок принимали коллективно, что на момент осмотра корабля инспектором главным на судне были не вы, а капитан Смит, значит он и несет ответственность за решение выйти в море с пожаром на борту и за то, что об этом не доложили… Что вы кого-то спасли, наконец?       — Хватит! — вырвалось у Эндрюса. Он резко встал. — Я виноват, ясно? Я не собираюсь прятаться ни за спиной мертвеца, ни больного старика! Я строил корабль от и до, я мог все изменить — и не изменил, пальцем не пошевелил! Какая разница, спас я кого-то или нет? Разве это освобождает меня от вины?       Морган смотрел на него, покачивая головой. Ему было знакомо это чувство. Эндрюс проходил сейчас через все стадии принятия вины, как и он в свое время. Самобичевание, моральное самоистязание, стремление взять на себя как можно больше вины, не разбирая уже, чья она — вот что испытывал этот измученный, исхудавший человек перед ним.       — Мистер Эндрюс, — мягко сказал Морган. — Просто говорите правду. Не нужно ничего скрывать и притворятся, будто у вас провалы в памяти. Так будет еще хуже.       — Я не притворяюсь, — Эндрюс подошел к окну и уперся в него лбом. — Я правда много чего путаю… Будто это все было каким-то кошмарным сном. Я все жду, что вот-вот проснусь, и все будет как прежде… Что это все просто бред, ночной кошмар…       — Я понимаю… — Морган тоже повернулся к окну. За окном блистал новорожденный июнь. Яркая зелень деревьев и травы радовала глаз, а внизу, на лужайке во внутреннем дворе, порхали бабочки — крохотные белые создания. Неудивительно, что Эндрюс не утерпел и распахнул окно: всякому человеческому существу сейчас хочется воздуха и воли даже больше обычного. Кто-то, может, проживает теперь самые счастливые мгновения жизни… Сердце дрогнуло и забилось смятенно, страстно и радостно, когда Морган вспомнил об их с Фрэнки недавней прогулке. Он уже и забыл, что можно быть таким счастливым, что желать новой встречи и бояться ее. Но может ли он на что-то надеяться, когда рядом есть Тео, юный и чистый — разве сравнится с ним уголовный преступник, да еще и намного старше ее? Впрочем, следует быть благодарным судьбе за то, что Фрэнки живет на свете. Что ему даны эти счастливые мгновения — когда он и не чаял уже их испытать, не думал, что может заслужить их снова.       — Было время, когда мне казалось, что я виноват во всем. По большому счету, я и сейчас так считаю.       — Да что вы могли сделать, — Эндрюс с досадой махнул рукой. — По молодости упустили пациента на столе? Сделали подпольный аборт? Не сравнивайте, изначально вы все равно хотели помочь.       — Нет, — сказал Морган сухо. Эндрюс повернулся и заглянул ему в глаза. — Не хотел.       Эндрюс изменился в лице, сглотнул. Но расспрашивать не стал.       — В общем, Эндрюс, не так важно, что именно сделал я, но, уверяю вас, это был дурной поступок, и я отлично вас сейчас понимаю. Но есть еще кое-что. За меня люди просили, чтобы меня не судили строго, а с вами ситуация противоположная. Вы это осознаете? Неизвестно, что с вами будет, но все будут требовать, чтобы с вами поступили наихудшим образом из возможных. Толпа — грозная сила, если власти пойдут на ее поводу.       — Что ни будет, я это заслужил. Может, мне будет хоть немного легче.       — Подумайте о близких. Им тоже будет легче?       Эндрюс вздохнул.       — Я думаю. Но я знаю, Морган, что не смогу смотреть им в глаза. Ни матери с отцом, ни жене… Я вернусь, буду целовать жену, брать на руки дочь, зная, что по моей вине тысячи людей не смогут этого сделать, зная, что в океане погибли такие же крохи… А сколько детей не родится? И их детей? Сколько поколений я угробил, Морган? — Голос у него задрожал. — Я не могу…       Морган положил ладонь ему на плечо, почувствовав дрожь.       — Теперь уже ничего не изменить. Но и себя гробить не нужно, — он сжал пальцы на плече Эндрюса. — Мы ведь об этом уже говорили. Раз уж вы спаслись, проживите свою жизнь с честью, каждым поступком, каждым прожитым днем делая мир лучше. В этом и есть искупление, а не в том, чтобы заставлять себя и близких страдать. Поверьте человеку, который прошел через ад, созданный своими руками.       Эндрюс опять посмотрел на него, его глаза были красными и влажными.       — Будь что будет.       Морган, поджав губы, удрученно кивнул.       — Ну что же. Будь что будет.       И добавил:       — Первым делом, кажется, будет то, что вы получите за свое поведение трепку от вашей сестры, если только она читает газеты.       Мисс Эндрюс, конечно, была очень приятной молодой леди, но чувствовалось: она готова на отчаянные шаги, чтобы спасти брата от чего угодно и от кого угодно. Даже от него самого.       Эндрюс фыркнул:       — Это точно. Но с этим я справлюсь.       Когда Морган уже покинул палату, на ум пришла мысль, от которой стало не по себе. Его подлинным адом стало не само по себе заключение, а известие о смерти Лилиан и Айрис и месяцы, даже годы, последовавшие за этим. Когда он тоже пытался повеситься, нарывался на драки и карцер, провоцировал самых отъявленных головорезов — только бы как-то заглушить боль потери. Если его подлинное наказание было таково, что уготовано Эндрюсу? Томас       Элизабет, конечно, успела прочитать утренние заголовки и тоже принялась было его ругать. Томас знал: убеждать ее, что он виноват и не имеет права защищаться, совершенно бесполезно. Поэтому он решил пойти иным путем:       — Я знаю, что делаю, Лиз.       — Да?! А вот твой адвокат в этом не уверен. Я уже говорила с ним, и твое поведение ему сильно не нравится!       — А мне не нравится его поведение, и ты меня поняла бы, если бы пообщалась с ним теснее. Он предлагает то, на что я просто не имею права соглашаться. И ты тоже не согласилась бы.       Элизабет упрямо и недовольно поджала губы, но не нашла, что возразить. Она знала, что он упрям не меньше ее, а еще — что есть вещи, на которые он никогда не пойдет. Томас удержал сестру за локоть, когда она хотела присесть.       — Не садись на этот стул, он совсем расшатался. Лучше устройся на кровати, я отодвинусь подальше. А жаркое ты принесла очень вкусное, — сказал Томас примирительно.       С ее приездом он снова вспомнил вкус мяса: один раз Элизабет принесла ему бифштекс, другой — жаркое. Возражения не принимались.       — Если мама узнает, что я не позаботилась о твоем питании, она меня проклянет, ты же ее знаешь.       — Я не голодаю, — попытался в первый раз отговориться Том. — У меня просто жар был, есть не хотелось. А так меня сиделка даже однажды угостила ирландским рагу! Целую кастрюльку принесла! А в другой раз был отличный пудинг.       Лиз как-то скептически подняла брови, но сказала только:       — Она, конечно, молодец, но зачем тебе ее объедать, пока я здесь? О, мисс Уилкс, а вы куда?       С кошкой Лиз подружилась еще в первое посещение, так что та беззастенчиво запрыгнула ей на колени и заурчала.       Лиз постоянно держала кошек, на памяти Тома их сменилось несколько. И мисс Уилкс ей явно кого-то напоминала.       — Вылитая твоя Принцесса, да? — наугад спросил Томас, глядя, как Элизабет чешет кошке бока.       — Ну что ты, у Принцессы была серая спинка. А трехцветной была Фея.       — Точно! Фея, — Томас усмехнулся. — Помнишь, ты же была одержима феями, все их искала?       Да, в их поисках Лиз обошла все окрестности Комбера. Феи, лепреконы, ктонаби — маленькая непоседа Лиз искренне верила в них и часами лазала по окрестным холмам, даже забредала в лес в поисках этих сказочных существ. Том над ней посмеивался, но старался не отпускать ее одну, а после за ними стал увязываться малыш Уилл, тут-то и началось… веселье.       Элизабет с подозрением покосилась на Тома:       — Только не напоминай мне, как мы однажды чуть Уилла не утопили, хорошо? До сих пор не могу себе простить.       Томас усмехнулся.       — Не буду. Хотя Уилл ведь и не собирался тонуть.       — Но все равно, что могло случиться!       По правде говоря, Лиз была права, провинились они тогда очень серьезно. И ладно сестра, ей самой лет было немного, а самому Томасу исполнилось уже четырнадцать! Но однако, когда они отправились на прогулку и пятилетний Уилл поковылял за ними, Томас толком и не возразил. Мог бы просто унести братишку домой и сдать на руки няньке, но Уилл, будто угадав его намерения, расхныкался. И Элизабет принялась канючить:       — Ему скучно, Томми, ну давай его возьмем! Он не помешает!       Да уж, не помешает… До того Тому уже несколько раз приходилось унимать на прогулках разревевшегося братца, тот вечно всего пугался. Ну, ладно, мертвая лиса — в самом деле зрелище неприятное, а уж пугаться шумно взлетевших уток или выпрыгнувшей прямо на него лягушки просто стыдно! К тому же у Уилла постоянно уставали ножки, и приходилось сажать его на плечи, а весил он уже изрядно, этот хомяк, которого Лиз обожала трепать за щеки.       Итак, Уилл, уморительный в своих коротеньких штанишках, потопал в тот день на прогулку с Лиз и Томасом. Разумеется, шагал в середине, оба вели его за ручки, он радовался и прыгал, но быстро устал. Томас посадил его на плечи, Уилл тут же вообразил себя дозорным на вышке и принялся тыкать пальчиком во все, что видел — в стадо овец, в телегу, проезжавшую вдали, в бабочку… А день был знойный. Том, что бывало редко, тоже устал быстро, Лиз это заметила и предложила им всем отдохнуть в тенечке.       Том, улегшись под развесистым дубом, быстро задремал и проснулся оттого, что Лиз тормошила его за плечо. Такой испуганной и виноватой он ее еще не видел.       — Том, Уилл пропал!       — Что?! — он тут же вскочил.       — Мы искали лепреконов… И я предложила ему посмотреть в кустах, отвлеклась всего ни минуту, а он как сквозь землю провалился!.. Какая же я дура! — Лиз принялась размазывать слезы по щекам.       — Ты звала его?       — Да… Он не откликается!       — Сейчас откликнется, — Том старался, чтобы голос у него не дрожал, хотя сердце и колотилось, как сумасшедшее. Ну как он мог уснуть и оставить младших без присмотра в лесу?       — Уилл! Уилл!!! — принялся он звать все громче и громче. — Уильям Эндрюс, немедленно выходи, если хочешь жить!       — Уилл! — подхватила Элизабет.       Но мальчишка не отзывался. Они принялись обшаривать лес, заглядывали под каждый куст, под каждый поваленный ствол. Братца нигде не было, и Лиз вновь начала плакать.       — Уилл! Уилл! Да где же он! Ой, Том… — сестра вдруг, притихнув, схватила его за рукав. — Смотри…       Она указывала на берег лесной речки, к которой они вышли. На узкой полоске песка виднелись следы маленьких ножек.       — Он утонул! — Лиз всплеснула руками и опустилась на землю. — Это я виновата! Что я скажу маме?!       Она разрыдалась. Том похолодел, сердце куда-то провалилось. Что он наделал? Как он мог упустить брата, оставить с этой сорокой? Но плачущую Лиз тоже было жалко. Надо было хоть что-то сделать, исправить — ну не мог же Уилл в самом деле погибнуть! Даже предположить это было страшно.       Быстро раздевшись, Том вошел в воду и нырнул. Он нырял снова и снова, обшаривая дно, надеясь про себя, что успеет найти мальчонку. Он уже стал зябнуть, когда, вынырнув, услышал, как Лиз на берегу радостно вскрикнула. Протерев мокрые глаза, Том увидел, как из-за кустов, весь перепачканный, шмыгая носом, выходит их пропавший братец с кепкой, полной земляники.       Тело так обмякло, что Томас не знал, как вышел тогда на берег с трясущимися от холода и облегчения синими губами. Обхватив Уилла, он прижал его к себе, просто чтобы почувствовать, что малыш — настоящий, не видение, потом отстранил и слегка шлепнул по затылку. Хотел бы голову оторвать, но сил не было. Уилл и без того разревелся, распустив рот.       — Я земянику собал! Земянику!       — Конечно, ты молодец, — Лиз погладила Уилла по голове. — Ты собирал землянику и заблудился, да? Только не говори никому, хорошо? А землянику можешь всю съесть сам!       Братец, конечно, отказываться не стал и вообще остался очень доволен. Они возвратились домой без приключений и уже надеялись, зайдя через черный ход, потихоньку прошмыгнуть каждый в свою комнату, но сверху раздался спокойный голос отца:       — Все трое — ко мне в кабинет!       … — И как он тогда догадался, что мы нашкодили? — даже четверть века спустя Лиз все удивлялась.       — Наверное, понял, что раз мы идем грязные, потихоньку, да еще через черный ход, то нам есть, что скрывать, — объяснил Томас. Сейчас он вспоминал с улыбкой даже те события детства, которые в то время казались трагедиями, но тогда был готов просто провалиться от стыда. Он был убежден, что получит такое же наказание, как за драку с Джоном — уж повод-то точно был посерьезнее. Отец, однако, ограничился тем, что снова запретил ему до конца месяца посещать верфь. Мягко за такой проступок, и уже став взрослым, Томас понял, в чем была причина - отец не хотел ссориться с матерью из-за него. Он знал, что после того случая с Джоном мама высказала отцу, что он был не прав и они не разговаривали несколько дней, и именно Томас был причиной их ссоры. Но слова, которые отец при этом точно впечатывал ему в мозг тихим твердым голосом, били больнее хлыста.       — Ты понимаешь, что твой маленький брат мог погибнуть? Тебе просто повезло. В следующий раз удача может изменить. Я надеюсь, хотя бы этот случай научит тебя ответственности.       — Папа, — вмешалась тогда Элизабет, — но ведь ничего же не случилось, и Том уж точно не при чем. Это я виновата.       Отец перевел на нее тяжелый взгляд.       — Тебя тоже похвалить не за что. Но Том старше, и он мужчина. Поэтому всю жизнь он должен будет нести ответственность, а я пока не вижу, чтобы он был к этому способен!       Томас сосредоточенно рассматривал узор на ковре под носками своих ботинок. Уж лучше бы отец в самом деле еще раз его выпорол. Уилл, на которого отец пока вообще не обращал внимания, поочередно вертел головой, глядя то на отца, то на брата и вдруг громко разревелся.       … — Ему тогда стало жаль тебя, — вздохнула Лиз, вспоминая. — А теперь он отмалчивается. Обещал отправить со мной письмо для тебя, да видно, забыл.       — Попытайся понять братьев, — Томас взял ее за руку. — У них есть повод на меня злиться.       Элизабет недовольно поджала губы. Очень жаль было, что она из-за него, видимо, рассорилась с остальными братьями, хотя и больно думать о том, что за прошедшие два месяца никто из них и весточки не прислал. Что ж, с Джоном и Джеймсом они никогда не были особенно близки, а Уилл… Уилл, самый чуткий и мягкий из них, старался понять всех, никого не обидеть, и порой это делало его беспомощным.       …А на верфь Томас тогда все же удрал раньше, чем наказание окончилось. Должны были спустить на воду корабль, он не мог это пропустить. Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что изрядно испытывал отцовское терпение.       Воспоминания о детстве все же отвлекли его. Какой тогда простой и счастливой, несмотря ни на что, казалась жизнь! Как хотелось бы сейчас вернуться туда, когда он был еще чист душой, когда совесть не мучила, заставляя вновь и вновь мучительно задумываться, где началась та цепочка событий, приведшая к сегодняшнему дню, когда он, сидя в больничной палате, ждет приговора суда.       Элизабет, словно почувствовав его мысли, сочувственно улыбнулась и взяла его за руку. Сегодня был третий день посещения. Впереди осталось два, и Элизабет вернется в Ирландию... Уильям Уоррен       Заседания подходили к концу. Он узнал все, что только можно было об этом деле, и был уверен что новых фактов, которые могли бы изменить его устоявшееся мнение, уже не появится. Все было предельно ясно - ясны были и причины крушения, и причины того, почему погибло так много людей, и тем более ясны личности обвиняемых. И если Исмей с самого начала не вызывал у него вопросов, то Эндрюс, этот наглец, изменил свое поведение - перестал изображать сдержанного джентльмена и на последних заседаниях позволял себе грубости. Примечательна была его и так называемая избирательная потеря памяти - он знал все о технических характеристиках корабля, мог рассказать о каждой минуте после столкновения, но не мог вспомнить именно те моменты, когда так или иначе помогал людям. Уоррен разгадал эту тактику - ведь эти обстоятельства в любом случае станут известны, а Эндрюс решил поиграть в скромного героя.       — В зал суда вызывается мисс Роза Доусон!       Эту Розу Доусон, пассажирку третьего класса, тоже вызвал Мортон, адвокат Эндрюса. Наверняка она из тех, кого вывел Эндрюс с нижних палуб, или та, кому посчастливилось быстро подняться к шлюпкам, может быть, он усадил ее в одну из них. Неужели Мортон до сих пор не понял, что это ровным счетом ничего не меняет?       Исмей не пошевелился, Эндрюс моргнул, будто пытаясь вспомнить, кто это. К трибуне между тем подходила величаво — точно лебедь плыл — прекрасно сложенная девушка лет двадцати. Одета она была неброско, как любая машинистка или продавщица: коричневая юбка и светлая блузка — и кажется, на что у Уоррена глаз был наметан, не носила корсет. «Из прогрессивных, стало быть». Впечатление подчеркивали и коротко остриженные рыжие волосы. Впрочем, и без корсета осанка у нее была королевская, и без пышной прически девушка гордо держала голову. На руках были дешевые перчатки, широкополая шляпа скрывала лицо. Оба подсудимых заерзали, напряженно вглядываясь в девушку, точно силясь узнать ее.       — Представьтесь, пожалуйста, — обратился Уоррен к новой свидетельнице. Девушка чуть вздернула подбородок и негромко, с четкой дикцией произнесла:       — Роза Дьюитт Бьюкейтер.       В зале охнули. Исмей подпрыгнул от изумления, Молли Браун на одном из лучших мест для зрителей перекрестилась. Эндрюс выпрямился, распахнув глаза и весь подался вперед. Уоррен приподнял брови. Удивляться было чему: юная красавица-аристократка, невеста сына стального магната Хокли, о гибели которой столько судачили в газетах еще и потому, что ее жених спасся, позволив ей утонуть, оказалась жива! «Похоже, мы с этим судом пропустили начало Апокалипсиса, а между тем море уже отдало бывших в нем мертвецов. Надо проверить остальных погибших по списку».       — Насколько мне известно, мисс Бьюкейтер, вы числитесь в списках погибших.       — Все верно, ваша честь. Но в списках выживших числится Роза Доусон. Из-за личного конфликта я решила не объявляться после крушения родственникам, назвалась другой фамилией и укрылась среди пассажиров третьего класса.       — Отлично, — Уоррен кашлянул, скрывая смущение. Он даже представлять не хотел, что за это время пережила мать девицы. — При необходимости мы проведем процедуру подтверждения личности, а сейчас, раз вас вызвал адвокат мистера Эндрюса, пусть он задает вам вопросы.       Мортон поднялся с места.       — Спасибо, ваша честь. Мисс Бьюкейтер, когда вы познакомились с моим подзащитным?       — Двенадцатого апреля, сэр, на ланче в «Пальмовом дворике». Мистер Исмей представил нам мистера Эндрюса как создателя «Титаника». Четырнадцатого апреля мистер Эндрюс провел для моего жениха, моей матери и меня экскурсию по кораблю.       — Расскажите о событиях ночи с четырнадцатого на пятнадцатое апреля. О том, что непосредственно относится к делу, которое мы рассматриваем.       Роза Бьюкейтер взялась обеими руками за трибуну. Говорить она старалась спокойно, но голос то и дело срывался.       — Перед столкновением, сэр, я находилась на палубе и видела айсберг, — Уоррену показалось, что рот свидетельницы болезненно дернулся. — Вскоре после этого я заметила мистера Эндрюса в компании неизвестного мне джентльмена, они куда-то шли, весьма тревожно переговариваясь о повреждениях корабля. Я решила, что айсберг мог причинить кораблю серьезный ущерб, и пошла предупредить моих мать и жениха. Дело в том, что еще накануне, во время экскурсии, мы с мистером Эндрюсом немного поговорили на тему шлюпок. Я заметила, что их хватает только на половину пассажиров, мистер Эндрюс сказал, что пытался повлиять на их увеличение, но ничего не смог добиться.       — Это правда, подсудимый? — спросил Уоррен. Он уже примерно представлял, что ответит Эндрюс, и снова получил подтверждение своей проницательности. Эндрюс не сводил глаз со свидетельницы и обронил уже привычное:       — Я не помню, ваша честь.       — Итак, вы пошли предупредить вашу мать и жениха о возможной опасности, — продолжил допрос адвокат. — Что было дальше?       — К сожалению, наша ссора разгорелась с новой силой. Между тем к нам постучался стюард, велел одеться потеплее, надеть спасательные жилеты и отправляться на шлюпочную палубу.       — Вы так и поступили?       — Почти. Так как мы все были расстроены из-за ссоры, то спасательный жилет надела только моя мать. Мы с моим женихом, мистером Хокли, только надели каждый свое пальто. По дороге на шлюпочную палубу на парадной лестнице мы встретили мистера Эндрюса еще раз, я спросила его, насколько серьезно положение. Он сказал мне, что корабль тонет, но попросил передать это только моим близким, чтобы не случилось паники.       — Что было потом?       Уоррену показалось, что девица собирается с духом. Даже тень от шляпы не могла скрыть, как она побледнела.       — В очереди на посадку наша ссора опять возобновилась. Я развернулась и убежала. Мой жених вместе с его телохранителем, мистером Лавджоем, некоторое время искали меня, мне приходилось прятаться.       — Одну минуту, — вмешался Уоррен. — Вы знали от подсудимого, что корабль тонет, и тратили время на то, чтобы прятаться от своего жениха? Но вы могли бы просто сесть в шлюпку с другого борта корабля!       Свидетельница вздохнула.       — Я искала одного человека, ваша честь.       — Кого же?       — Это не имеет отношения к делу! — вдруг встрял Эндрюс.       Уоррен только стукнул молотком, призывая к спокойствию, и повторил вопрос. Свидетельница ответила не сразу, причем каким-то севшим до шепота голосом.       — Его звали… Джек Доусон. Он был художником, ехал третьим классом. Он спас меня вечером двенадцатого апреля, когда я чуть не упала в море. Мы полюбили друг друга, ваша честь. Мы стали любовниками меньше чем за час до того, как «Титаник» столкнулся с айсбергом. Поэтому я поссорилась с матерью и женихом, ваша честь. Поэтому я убежала от них и хотела остаться на тонущем корабле. Поэтому назвалась его фамилией на «Карпатии».       — Мистер Доусон спасся?       Она покачала головой и прижала пальцы к губам. Уоррен заметил две слезы, скользнувшие по ее щекам.       — Он… уступил мне место на деревянном обломке, сам оставался рядом, охраняя меня… И замерз насмерть. Я сама отпустила его в море перед тем, как подозвала шлюпку свистком. Я доплыла до мертвого офицера, ваша честь; пока он был еще жив, он дул в свисток. Я забрала у него свисток и тоже дунула.       Адвокат встрепенулся.       — Чтобы держаться на воде и грести после того, как в мокрой одежде около получаса провели на деревянном обломке в морозную ночь, требуются значительные силы. Очевидно, вы очень здоровы и прекрасно плаваете, мисс Бьюкейтер?       — Нет, сэр, плаваю я плохо. На мне был спасательный жилет.       — Но вы сказали ранее, что не успели его надеть, так как были расстроены из-за ссоры с родными.       — Мне отдал свой жилет мистер Эндрюс, сэр, когда мы с Джеком в поисках спасения бежали через курительный салон.       Вот зачем она здесь! Неужели повториться тот же спектакль, что с Марвудом?       — Это правда, подсудимый?       Ну конечно, сейчас будет знаменитое…       — Я не помню.       Уоррену потребовалось усилие, чтобы не расхохотаться. Мортон взглянул на Эндрюса так, будто готов был сию секунду его убить. Свидетельница горько усмехнулась.       — Не помните, как просили у меня прощения, что не построили более надежный корабль? Что ж, это ваше дело, что оставлять в своей памяти. В моей памяти та ночь будет жить вечно. Тогда я обрела Джека и утратила его. Утратила в том числе из-за вас, мистер Эндрюс. Я никогда вас не прощу, но хотела поступить по справедливости.       Эндрюс опустил голову. Мисс Бьюкейтер хотела уже уйти, вопросительно посмотрела на Уоррена, но ей еще должен был задать вопросы прокурор Гаррисон, так что Уоррен дал ему знак начинать.       — Спасибо, ваша честь. Мисс Бьюкейтер, я правильно понимаю, вы спустились к своему, м-м, возлюбленному, в третий класс?       — Именно так, сэр.       — Вы могли бы уточнить: проходы наверх были заперты?       — Там, где мы искали выход — да. Джеку в конце концов пришлось вместе с друзьями протаранить одну из решеток скамьей.       — Кто-либо из стюардов или экипажа помогал третьему классу подняться наверх? Или, может быть, — тут Гаррисон насмешливо посмотрел на Эндрюса, — из первого или второго класса?       — Нет, сэр. Тем группам пассажиров, которых я видела, не помогал никто.       — Благодарю, вопросов больше нет.       — Вы можете нас покинуть или оставаться в зале в качестве зрительницы, — произнес Уоррен.       Мисс Бьюкейтер величественно ему кивнула и не спеша направилась к выходу. Элисон       Толпа вокруг здания суда пока не бесновалась, набирая силы, чтобы в очередной раз обрушиться на подсудимых, когда их выведут. Тетя Сьюзен со сноровкой журналистки пробралась вперед, за ней Элисон уверенно провела тетю Руфь.       Все дни долгих и осторожных переговоров с ней и Розой остались позади. Элисон не поверила бы, но ей пришлось говорить — вместе с самой Розой — даже с адвокатом Эндрюса, чтобы обойти неудобные вопросы, позволить Хокли выйти сухим из воды. Кузина не хотела, чтобы ее бывший жених отвечал за клевету, подлог и покушение на убийство. Заодно мистер Мортон подсказал, как Розе избавиться от последнего подарка жениха, случайно оказавшегося при ней — колье с бриллиантом.       — Напишите ему, но лучше — когда публично объявите, что живы. Тогда и пошлите колье.       Розе явно не нравилось осторожничать, так что Элисон приходилось напоминать — скорее взглядом и рукопожатием, чем словами — что это необходимость. Так надо, чтобы Роза после смогла жить той жизнью, о которой мечтала. И чтобы перед этим помогла добиться полной справедливости, когда все обстоятельства учтены.       С Розой вообще теперь было сложно, чуть что — она замыкалась в себе. Гордость ее стала совершенно болезненной, Элисон еле уговорила ее взять более-менее приличную одежду, чтобы выступить в суде.       Было ясно: то, что Роза осталась в живых, скрыть теперь не удастся. Элисон просто поставила кузину перед фактом: тетя Руфь может захотеть увидеть ее. Не исключено, что приедет для этого в Нью-Йорк. Привести тетю Руфь к зданию суда в день выступления Розы придумала тетя Сьюзен.       Праздничное летнее небо точно перестало существовать над зданием суда. Никто не замечал, как хорош день. Все в толпе ждали. Большинство хотело обрушить ненависть, и только Элисон и тетя Сьюзен хотели вернуть человеку то, что он больше всего любил.       Тетя Руфь, вся в черном, прямая, как стрела, стояла со стиснутыми руками и бескровным лицом. Взгляд ее, однако, уже не был опустошенным и безжизненным — нет, она смотрела на тяжелые двери здания суда, как, может, сестры Лазаря глядели на камень, приваленный к гробу брата, когда Христос только еще подходил туда. И может, во взгляде тетки было даже больше безумной надежды, потому что ни одной сестре так не нужен брат, как матери нужен ее ребенок.       Тетя Сьюзен обнимала сестру за плечи и нервно вертела головой. Элисон невольно прижала пальцы к губами с досадой покосилась на фотографов: сейчас набросятся на сенсационный факт, как шакалы… Тео отогнал бы их, но она не успела его предупредить, так что он был где-то в зале.       Вот дрогнули тяжелые двери, точно вправду отваливали камень. Да может, они и ощущались тяжелым камне для слабых рук изнеженной женщины. Но камень поддался, и Роза в скромной поношенной одежде вышла на свет летнего солнца, под вспышки фотоаппаратов и громкие крики. Какой-то проныра успел проведать, кто она есть.       — Мисс Бьюкейтер, можно пару слов о вашем чудесном спасении?       — Мисс Бьюкейтер, почему вы решили дать показания именно сейчас?       — Мисс Бьюкейтер, причастен ли к катастрофе ваш жених, мистер Хокли?       Роза не обращала на них внимания. Она увидела своих родственниц, всех трех, увидела между Элисон и тетей Сьюзен свою мать — и замерла, очевидно, не решаясь скрыться или подойти. А тетя Руфь тоже не решалась шагнуть навстречу, хотя Сьюзен что-то безостановочно ей шептала.       На секунду Элисон показалось, что Роза уйдет. В самом деле, что общего у них с матерью, чтобы кузине жалеть ее? У нее, конечно, хватило милосердия и на опустившегося пьяницу, и на жадного дельца, ради наживы утопившего полторы тысячи человек, и на тирана-жениха, косвенно погубившего ее возлюбленного — но на ошибавшуюся родную мать хватит ли? Матерей ведь всегда обделяют, так уж сложилось.       Роза, точно пересиливая себя, шагнула к ним. Пошла медленно, через силу, нехотя - но пошла. Тетя Руфь тоже сделала на явно ослабевших ногах шаг, другой, третий… Вот они оказались рядом.       Тетя Руфь неуверенно протянула руки, неловко обняла дочь и бессильно уткнулась ей в плечо. Роза сначала стояла, точно каменная, но потом подняла руку и погладила мать по спине. Элисон показалось, точно разрезали плотную ткань, сдавливавшую ей грудь, настолько свободно стало дышаться. Из глаз ее потекли слезы.