Да свершится правосудие

       Томас       Пять встреч, разрешенные Элизабет Уорреном, подошли к концу. Слишком быстро, он даже и привыкнуть не успел к тому, что сестра рядом, что ее торопливый звонкий голос ему не мерещится. Когда он закрывал глаза под ее говор, можно было представить, что он дома, что все еще хорошо... И вот уже настала пора прощаться. Лиз сказала, что купила билет, но готова сдать его и еще пробыть в Америке сколько понадобится. Глаза сестры горели решимостью; чувствовалось, она настроилась на сражение с целым миром. Как бы не нарвалась на неприятности. Томас содрогнулся, представив, как домой придет известие, что и дочь арестовали, а Элизабет вполне могла такого добиться своим поведением.       — Но больше ведь не понадобится, — возразил Томас. — Слушания закончены, остались прения… И приговор.       И сам мысленно цыкнул на себя за то, как страшно стало от самого слова.       «Неженка! А на оглашении и вовсе в обморок упадешь, Уоррену на потеху?»       Наверное, этот страх отразился в его взгляде. Элизабет помрачнела.       — И ты будешь ждать… один?       — Лиз, это не такое уж тяжелое испытание. Меня не ждет ничего слишком страшного.       Слишком страшного? А что могло быть страшнее разлуки с семьей? Но Томас все же надеялся, что Уоррен не даст слишком большого срока, да и Мортон был уверен, что за неумышленную вину наказание не должно быть чрезмерно жестким. Но на самом деле Том совершенно не мог представить, что его может ждать. Уоррен на каждом заседании следил за ним глазами с холодным любопытством, точно исследователь — за зверем в клетке. Одно это раздражало так, что Томас даже забывал о своей вине. Но еще больше раздражало, до бешенства, когда судья кивал с видом «А что я вам говорил» и вообще как будто наблюдал плохого актера. Он чувствовал презрение, исходящее от судьи, это злило.       А после заседания, когда выступала юная Роза, которая, как оказалось, все же выжила, судья неожиданно велел привести Томаса в кабинет. Как и в прошлый раз, долго перебирал бумаги, велел секретарше сварить кофе, принялся протирать очки — словом, всячески тянул время, возможно, в расчете на то, что утомленный заседанием Томас не выдержит и сорвется или начнет просить присесть. Но спасибо Моргану и Одри, Томас уже достаточно окреп, чтобы спокойно стоять и даже делать вид, будто сам не обращает на хозяина кабинета ни малейшего внимания. Скоро, правда, настигла небольшая одышка и прошиб пот, но это можно было перетерпеть. Он лишь скрестил руки на груди и уставился в окно, стараясь игнорировать присутствие судьи.       Наконец, когда секретарша подала Уоррену кофе и тот с наслаждением отхлебнул, а затем негромко и спокойно спросил:       — Мистер Эндрюс, вы знаете, что можете быть наказаны за дачу ложных показаний? Вы приносили присягу на Библии. Таким образом, отрицая явно правдивые показания других свидетелей, становитесь клятвопреступником. Я уж не говорю, как вас это характеризует, когда вы лжете, глядя в глаза не только мне, но и свидетелям. Тем, кто пережил эту трагедию.       Полный боли и презрения взгляд Розы все еще обжигал, но все-таки Томас не мог мог сдаться перед Уорреном. Он холодно ответил, не глядя на судью:       — Я не лгал. Я действительно не все помню. Это последствия шока.       — Очень избирательные, должен заметить, — Уоррен снова отхлебнул кофе и сделал глоток, явно наслаждаясь вкусом, прикрыв глаза. Запах стоял отменный, конечно. Томас сглотнул скопившуюся во рту слюну и покосился на дымящуюся чашку. Сколько он уже не пил приличного кофе? Раньше каждое его утро начиналось с ароматной чашки. От запаха даже закружилась голова.       «Он ведь это специально затеял. Надеется, что я попрошу глоток? Какой дешевый спектакль». Тому стало даже смешно. Да лучше он проглотит три стакана чая с больничной кухни. Видимо, он не смог подавить ухмылку, потому что Уоррен строго на него посмотрел со стальным блеском в глазах.       — Видимо, ситуация вас забавляет.       — В некотором роде, — звучало скверно, но не мог же Томас перед ним начать оправдываться! Он вообще не хотел больше ходить вокруг и около. Следовало высказать Уоррену все, что он о нем думал.       — В каком же?       — В таком, ваша честь, — Томас резко оперся на стол, получая некоторое удовольствие, что нависает над этим старым ящером, в глазах которого, однако, не промелькнуло и тени страха, хотя Калхун позади встревожился и потянул Тома за локоть. Видимо, понимал, как ему уже хочется сдавить это тщедушную шею под узким белым воротником. — В таком, что вам наверняка совершенно все равно, выводил я кого-то или нет, отдавал кому-то жилет или не отдавал. Это не имеет отношения к делу. Всем нужен виновник, которого можно было бы наказать за огромные жертвы. Ну пожалуйста, вот он я. — Томас зло улыбнулся. — Чего вам еще?       — Мне нужно в точности определить меру наказания, которую вы заслужили, — Уоррен промокнул губы салфеткой. — А вы мешаете мне ее определить.       — А по-моему, данных у вас уже достаточно, — не выдержал Томас и сжал ладони, лежащие на столе, в кулаки. — Вам все карты в руки дали. Давайте, определяйте, юрист вы или кто!       Уоррен откинулся в кресле и прищурился. Молчал несколько мгновений, глядя в глаза. Томас тоже не отводил взгляда, в наступившей напряженной тишине даже слышал, как скрипнули собственные зубы. Уоррен медленно кивнул.       — Хорошо, я определю. Но потом не плачьтесь. Увести.       После Томас не раз вспоминал этот разговор с судьей. Поэтому и не верил Мортону насчет приговора. Уоррен считал его преступником — нераскаявшимся и лживым, но доказывать ему обратное было унизительно. Но что его ждет? Сестра, конечно, об этом разговоре не знала, но сейчас хмуро покосилась на Томаса.       — О том, какие слухи ходят об этом судье, ты наверняка слышал.       Томас пожал плечами.       — Слышал, конечно. Я не в восторге от его чувства юмора, но ведь и его ограничивает закон. Лиз, нервы у меня крепкие. Даже если он задумал какую-то скверную шутку, что она мне!       Элизабет вздохнула. Томас ценил ее поддержку, но почему-то не хотел видеть здесь никого из родных в момент оглашения приговора. Наверное, из-за стыда. Разве что Хелен…       — Лиз, тебе лучше сейчас быть с мамой. Поддержи ее. Мне так будет спокойнее.       Вот уж по кому любой приговор действительно ударит! Томас даже представлять боялся, что мама сейчас чувствует и что ей еще предстоит. Хоть бы она пережила эту историю. Элизабет взяла его за руки и покачала головой.       — Ты храбришься, Том, только мне все равно не по себе.       — Все будет хорошо. — он обнял ее. — Возможно, мое возвращение придется отложить на несколько лет.       Он запнулся, подумав о реальности такого наказания. Как же он будет жить так далеко от семьи? И сам себя постарался успокоить:       — Но ведь не навсегда. Элизабет, можно тебя попросить…       Томас взял с постели книжку. Все эти дни он украдкой набрасывал два письма, пряча их между страниц толстенного «Графа Монте-Кристо». Он молча раскрыл книгу перед Элизабет, она увидела сложенные листы и молча спрятала в сумочку.       — Это для мамы и Хелен, — шепнул Томас. В глазах Элизабет отразился укор. Пришлось заговорить тверже:       — Лиз, я не верю, что Хелен есть, в чем упрекнуть. Я люблю ее и понимаю, что она любит меня. Будь к ней добрее, пожалуйста. Постарайся ее понять. Я не хочу, чтобы вы ссорились. Пожалуйста, не огорчайте меня еще и этим.       Как ни ругай себя, подозрения тревожили. Но совмещать их с Хелен, такой чистой, любящей, преданной, было постыдно, нелепо, гнусно. Ее письмо к нему было проникнуто любовью и тревогой, она не отворачивалась от него, несмотря на его вину. Он должен доверять своей жене и не допускать, чтобы о ней думали плохо.       Дин Месснер, виновато потупив глаза, постучал по косяку: время заканчивалось. Они с сестрой снова обнялись, Лиз часто заморгала, глаза заблестели от слез. Томас положил ей руку на плечо, она кивнула:       — Ничего, все хорошо. Знаешь, у меня соседняя каюта с Китти. Мы уже виделись.       — Вот, вам будет не скучно. Передай, что я ей благодарен за показания. И мне очень жаль, что у нее из-за меня были неприятности.       — Да… Томми… Ты уж… Покажи им! — Лиз улыбнулась сквозь слезы и потрясла сжатым кулачком.       — Конечно. Береги маму и не воюй ни с кем.       Они еще раз крепко обнялись, потом Лиз резко отвернулась и скрылась за дверью. Он слышал ее непривычно тихий голос за дверью, она о чем-то поговорила с Дином, потом смолк стук ее каблуков на лестнице. Увидятся ли они с сестрой снова? Томас вздохнул и подошел к окну. Еще одна часть прошлого отдалилась. Словно рассыпалась мозаика — выпал кусочек, потом еще один… Что у него останется в итоге? Дин       Дин Месснер по прозвищу Хлюпик Дин, которое до сих пор не давало ему покоя, зевнул и перелистнул страницу медицинского атласа. С тех пор, как он попал в эту больницу, дело врачей стало казаться ему очень интересным. Он и раньше их уважал, когда еще маме сделали операцию и она вернулась домой, но теперь, увидев, какой это труд вблизи, преисполнился настоящего восхищения. Конечно, в первую очередь доктором Морганом. Поначалу он вроде как злился на них с сержантом Калхуном из-за Эндрюса, но узнав, что Дин вытащил судостроителя из петли и что вообще они со старым брюзгой Калхуном не такие уж плохие парни, стал дружелюбнее.       А Дин увидел, что спасти человека можно не только случайно, услышав шум в тюремном коридоре, а целенаправленно, день за днем вступая в схватку со смертью. Он видел, как радовались люди, прощавшиеся было с жизнью, как благодарили врачей их родственники, и сам радовался, будто приложил к этому руку. Спасти человеческую жизнь — что может быть благороднее? Он вот спас, совершенно случайно, но до сих пор ощущение какой-то легкости не отпускало. А если спасти не одного, а многих?       Через неделю после того, как их с Калхуном отправили дежурить в больницу, Дин пошел в библиотеку и набрал разной медицинской литературы. Делать все равно было нечего, поэтому он на сменах принялся читать. Поначалу мало что понимал, но постепенно пробирался через дебри заумных названий и даже завел себе тетрадку, куда выписывал названия на латыни. Через пару недель Дин зашел в медицинский университет и узнал, что нужно для поступления. Химия его пугала, но при университете были годичные курсы, и он надеялся, что этого будет достаточно. Оставалось только на них накопить.       Доктор Морган однажды увидел, что он читает, с удивлением спросил, зачем это ему. Дин, краснея и по привычке приглаживая волосы, ответил, что решил стать врачом. Думал, что Морган рассмеется, как рассмеялся отец и Калхун, но доктор только хмыкнул и посмотрел на него внимательно. Присел рядом и кое-что объяснил из книги, а еще показал пару химических формул. С тех пор Дин все время в больнице только и делал, что читал, а доктор, когда было несколько свободных минут, объяснял ему самые сложные вещи. Хлюпик Дин, может, и был в самом деле хлюпиком, но своего добиваться умел.       Вообще в больнице ему нравилось. Все здесь были дружелюбные, разве что доктор Джонсон сразу ему не понравился и не зря, таких зануд он еще не встречал. Да еще Делайла строила глазки, поначалу Дин даже обрадовался, что красивая девушка обратила на него внимание, но потом, узнав Делайлу получше, старался держаться подальше. Такие девицы его пугали. Что уж говорить про мисс Элисон — Дин ее иначе и не называл даже мысленно: она хоть по одежде и не отличалась от остальных медсестер, за милю было видно, насколько она тут почти всем не ровня. Другое дело, Одри Марвуд, миленькая и совсем простая. Она была к нему очень добра, угощала печеньем. Он подумал было, а не приударить ли за ней, но быстро сообразил что к чему. Одри глаз не сводила с Эндрюса, всю смену старалась проводить в его палате. Жаль даже ее было, особенно когда, вскоре после того, как бедолагу привезли из тюрьмы, Одри подошла к нему и, опустив глаза, поблагодарила. Дин смутился. Сказал, что так любой бы поступил, что ему повезло услышать, как Эндрюс пытался… Это слово он так и не выговорил, увидев глаза Одри. Мисс Марвуд вручила ему кусок пирога и опять повторила, что очень ему благодарна, тогда-то он и понял…       Видно, не судьба ему найти хорошую девушку. Но ничего, станет врачом, тогда -то уж точно повезет.       К Эндрюсу из Ирландии приехала сестра — мисс Элизабет Эндрюс и ей разрешили пять коротких встреч с братом. Когда Дин в первый раз ее увидел в больничном коридоре, то лишился дара речи — никогда он не видел таких красивых леди. Она еще ему улыбнулась, как старому знакомому и прошла мимо, оставив запах будто свежих цветов. Голова у Дина кружилась все время, пока мисс Элизабет находилась в палате — он ее, конечно, не видел, но слышал ее звонкий голос. Конечно, он даже в мыслях о ней думать не смел — просто любовался издалека. Мало того, что она такая красавица, и умная, и образованная, так еще и богачка из аристократов, куда уж ему до нее. Но ведь любоваться никто не запрещал. Сегодня было последнее посещение, и мисс Элизабет была непривычно грустна. Значит, скоро она уедет обратно в Ирландию… Сгорая от стыда и неловкости, он постучал в дверь, когда время посещения подходило к концу. Надеялся, что они понимали, что это не его вина.       Когда мисс Элизабет вышла из палаты, он вскочил, оправляя форму. Он всегда встречал и провожал леди стоя, мама научила его манерам. Мисс Элизабет, улыбнувшись, на этот раз не прошла мимо, а подошла к нему. И Дин мгновенно забыл, как дышать.       — Мистер Месснер, — сказала она тихо. — Я хотела спросить…       Дин кивнул, не в силах вымолвить и слова. В ее глазах стояли слезы — она ведь только что попрощалась с братом.       — Это правда, что вы помогли моему брату в тюрьме?       Дин покраснел и кивнул.       — Всякий бы так сделал, мисс, — сказал он не своим голосом, слишком тонким и прерывистым. Мисс Элизабет покачала головой.       — Не думаю, что всякий, мистер Месснер. Надеюсь, вы примете от меня небольшую благодарность…       Она полезла в сумочку и достала оттуда какую-то бумагу, он заметил на ней банковский герб. Дин почувствовал, как его щеки стали гореть еще больше.       — Нет, мисс, — сказал он. — Мне это не нужно.       Мисс Элизабет растерянно подняла на него глаза.       — Но мне хотелось бы отблагодарить вас.       — Мне достаточно вашего «спасибо», мисс, — сказал Дин и втянул носом воздух, отвернувшись. Надо же было такую нелепость сказать. Мисс Элизабет внимательно его рассматривала.       — Вы очень хороший человек, мистер Месснер. Спасибо вам.       Она вдруг чуть приподнялась на цыпочках и быстро поцеловала его в щеку. Отстранилась и пошла по коридору, вытирая глаза. Дин смотрел ей вслед, потом дотронулся до пылающей щеки рукой. Ради такого «спасибо» спасать Эндрюса однозначно стоило. Фрэнки       Прошло уже дней десять с прогулки в Центральном парке, а доктор Морган до сих пор не появлялся в кафе. Фрэнки легко могла понять причину: как ни горько было признавать, она слишком развязно себя повела. Самой пригласить мужчину на прогулку, а потом фактически заставить танцевать! Это называется «вешаться на шею». Конечно, доктор Морган был разочарован.       Правда, в парке его взгляд… отнюдь не был разочарованным. Если честно, тогда Фрэнки показалось, будто он тянется к ней, будто вот-вот… поцелует ее. И она этого хотела. Но это вряд ли слишком многое должно значить, доктор Морган — порядочный человек, и его скорее отпугнет возможность легкой связи. Фрэнки вся вспыхивала от одной мысли о том, что он мог о ней такое подумать — и что она сама в этом виновата. Ее в самом деле в последние недели будто подменили, раньше она и подумать не могла бы, что сможет так вести себя с мужчиной, так расхрабриться… К Тео у нее была робкая, несмелая любовь, которая разрешала разве что смотреть на него издалека. А теперь хотелось касаться, хотелось быть рядом и вызывать улыбку и желание этого заставляло творить глупости, как тогда в парке…       Смириться с тем, что теперь не видит его, она тоже не могла. Доктор Морган, этот умный, добрый и грустный человек, стал ей нужен до такой степени, что она как будто только о нем могла и думать. Как раньше думала только о Тео. А теперь она была рада видеть Тео лишь так, как радовалась и Нику, своему брату. И за это ей тоже было стыдно. «А если бы я вправду была его невестой, неужели смогла бы разлюбить его так же легко?»       Сам Тео, пропавший было, снова стал заходить вместе то с Артуром, то с Мюиром, с которым быстро подружился. Они по-прежнему взволнованно обсуждали процесс над Эндрюсом и Исмеем; как Фрэнки поняла, слушания подходили к концу. Всех свидетелей допросили, доказательства представили, впереди были прения и последнее слово. А там и приговор, пока остававшийся для всех загадкой. Что подсудимых не оправдают, было ясно; что Уоррен использует прецедент Мередита — уже также всем очевидно. Но процесс был слишком громким, чтобы Уоррен не использовал свою извращенную фантазию полностью. Фрэнки ловила себя на мысли, что ей сильно не по себе уже от того, что они послали людей, пусть и виновных, к нему в лапы; да и если судить по репортажам Тео, оба подсудимых дурными людьми, пожалуй, не были. Исмей, кажется, глубоко раскаивался, что до Эндрюса, Фрэнки вслед за наблюдавшим допросы Тео была уверена, что свидетельские показания о том, как он помогал людям — правда. Да и само то, что Эндрюс постоянно спорил с судьей, с прокурором, даже со своим адвокатом, выдавало в нем человека искреннего. Но Тео при этом был уверен, что Эндрюса и Исмея ждет нечто жестокое.       — Но если так, мы не можем сидеть сложа руки, — заявил однажды Мюир. Они собрались большой компанией: вместе с Тео, Артуром и Марком пришли еще София, невеста Марка, и Элисон. Спросить бы у нее про Моргана… но стыдно. Оставалось только с тоской и тщетным ожиданием посматривать на дверь.       — Что мы можем против Уоррена? — тихо спросил Тео. — Разве что сами подсудимые обжалуют приговор, но… Боюсь, при таком настроении у людей… Никто не рискнет его отменить.       — Так попробуем изменить настроение! — Мюир воинственно сверкнул глазами. — Я не собираюсь наваливать себе на совесть лишний камень. Я и так сначала бездействовал, потом поступил необдуманно.       — Необдуманно? — удивился Артур. — Полно, Марк. Не убивай мое уважение к тебе. Ты сказал слово правды об этих богатеях, не побоялся. Не дал им выйти сухими из воды, не дал всему обществу по обе стороны океана закрыть глаза на смерть сотен людей. Вообще я не очень-то понимаю, о чем вы все беспокоитесь? По отношению к таким нелюдям понятия «чрезмерное наказание» не существует.       — Как видишь, мы все здесь считаем иначе, — ответила София, которая вообще редко брала слово. — И нам с Марком ты можешь поверить хотя бы в отношении Эндрюса; мы оба работали под его началом. Да, нельзя о нем сказать что-то особенно хорошее, он такой же, как все богачи, но и не хуже никого из них. Ему просто не повезло, он оказался без защиты. Разве справедливо, если на одном отыграются за всех?       — А если я скажу, что — да, справедливо? — медленно произнес Артур, глядя ей в глаза. Все затихли. Фрэнки увидела на лице Артура неприкрытую жестокость и поежилась. Наверное, и Уоррен был таким, как он.       — В таком случае тебе не по пути со всеми нами, — вдруг отрезал Тео. — Ведь так, ребята? Эти люди виноваты, но зла не хотели, и сейчас раскаиваются — в этом-то и вся соль.       Он обвел всех взглядом. Кивнули Марк, София, сама Фрэнки… А Элисон почему-то отвернулась от Тео и обратилась к ней с вежливой улыбкой:       — Я совсем забыла. Фрэнки, милая, у меня к тебе просьба. Я слышала, тебе нужна сменщица? Моя кузина ищет работу.       О том, что Роза, кузина Элисон, оказалась жива, Фрэнки уже слышала и успела за нее порадоваться; но теперь ей показалось, что Элисон нарочно уходит от ответа на вопрос Тео. «Наверное, я все же ревную… Хотя уже разлюбила Тео. Уже полюбила…» Фрэнки с силой втянула воздух.       Да, она любила доктора Моргана, нуждалась в нем, хотела принадлежать ему душой и телом. Это было новое для нее чувство, не такое, как к Тео, может быть, темнее, более проникнутое страстью, не так трепещущее от робости — может, потому что на сей раз Фрэнки могла надеяться на взаимность. Но тогда почему же он не приходит? «А если он заразился чем-то от своих больных? А если он слишком устал, и некому даже позаботиться о нем?»       Решение пришло внезапно — и такое, что Фрэнки снова окатила горячая волна стыда. «Подкарауливать, как бы случайно попадаться на глаза… Совершенно не уважать себя!» Фрэнки показалось, что она справилась собой, но мысль приходила снова и снова. «Я только хочу убедиться, что с ним все в порядке… Нет, зачем себе врать! Я хочу увидеть его снова, услышать его голос, убедиться наконец, что я не ошиблась».       …Раз в жизни Фрэнки позволила себе запереть кафе пораньше. До больницы она дошла быстрым шагом и встала у стены, потому что колени подрагивали. Пальцы тоже дрожали, пришлось стиснуть руки в замок. «Как же стыдно и какая я дура, а вдруг он сегодня даже не работает...» И вдруг среди тех, кто входил и выходил в больницу, она заметила знакомый плащ и шляпу. Резко вдохнув, Фрэнки сделала шаг вперед, потом еще. Только бы он не заметил, как она дрожит.       Морган увидел ее, застыл на мгновение, потом помахал и пошел навстречу. Фрэнки улыбнулась — сначала с трудом, так рухнуло сразу сердце, а потом искренне, потому что нельзя было не улыбнуться от того, с каким беспокойством и нежностью он смотрит на нее. Он подошел ближе и с каждым его шагом сердце билось все чаще. У него блестели глаза.       — Что-то случилось, мисс Смит? Вы как будто расстроены.       — Нет… — она покачала головой и снова смутилась. — Вас не было несколько дней… Я побоялась, что вы больны.       Он почему-то весь просиял.       — У меня было много работы. Простите, следовало найти способ вас предупредить. И если честно… Мне вас не хватало.       Он предложил ей руку, и они потихоньку двинулись по улице навстречу заходящему солнцу, ничего не говоря друг другу, но улыбаясь. Одри       Мистер Эндрюс читал свой журнал про корабли, а Одри пришивала кружевную оборку к нижней юбке — новому заказу от мисс Эллиот.       Изредка они переговаривались о чем-то незначительном. Находиться постоянно рядом с ним нужды уже не было, он чувствовал себя уже лучше, но за столько времени Одри привыкла быть рядом. И рядом быть хотелось, хоть она и старалась не думать об этом. И еще чувствовала — с ней ему легче. Мистер Эндрюс оживлялся, когда она появлялась, даже шутил, разговаривал с ней обо всем и грустно кивал, когда она уходила со смены на выходной. Так приятно было знать, что он чувствует: у него есть друг, что она в самом деле помогает. Особенно трудно ему приходилось сейчас, когда сестра уехала, а время вынесения приговора неумолимо приближалось. Мисс Элизабет оказалась очень доброй милой леди, и при этом храброй, совершенно ничего не боялась, даже миссис Сэвидж. Мистер Эндрюс сказал, что она и в суде спорила, когда пришла туда за разрешением на посещение. Одри такими людьми восхищалась, ей самой храбрости не доставало. В первый свой визит мисс Эндрюс остановила ее в коридоре, долго расспрашивала о самочувствии мистера Эндрюса, о том, что он здесь перенес. Спросила про тюрьму — правда ли, что ее брат пытался с собой сделать… Откуда она могла узнать? Одри только кивнула, стараясь не расплакаться, и мисс Элизабет поняла, не стала расспрашивать, только погладила ее по плечу. Она была очень благодарна за брата и даже передала от миссис Эндрюс, их с братом матери подарок — золотую брошку в виде четырехлистного клевера.       — Это мамина любимая, — сказала мисс Элизабет. — Она очень просила передать вам, Одри.       Одри растерялась. Подарок был дорогой, и она не имела права его принимать. Да и за что? Она ведь просто исполняла свой долг. Поначалу, по крайней мере… Но мисс Элизабет сказала, что ее мать очень расстроится, и что она очень хотела выразить свою благодарность за сына, и Одри приняла брошь. Спрятала ее в переднике, а потом отнесла домой, положив в шкатулку из папье-маше, где лежали серебряные часики и две нитки дешевых бус — все ее украшения. Перед сном она доставала брошку, разглядывала ее, никогда в жизни она не держала таких красивых вещей в руках. Мистеру Эндрюсу она о подарке не рассказала — было неудобно.       …Мистер Эндрюс тем временем перелистнул страницу, украдкой зевнул и положил журнал на столик.       — Я постараюсь на выходных найти новый выпуск журнала, сэр, — сказала Одри. И только потом задумалась — там же наверняка будет про «Титаник», ни к чему ему опять про это читать.       — Я был бы очень благодарен, Одри.       Мистер Эндрюс достал из тумбочки бумажник, оглянувшись на дверь, Одри знала, что он хочет в который раз перечитать письмо от жены, которое ему в тайне передала приехавшая сестра. Это было запрещено, но мисс Элизабет, конечно, обыскивать не стали. А вот палату могут — сержант Калхун предупредил, что с обыском наверняка скоро нагрянут, подозревая, что сестра мистера Эндрюса могла передать ему весточки от семьи. Сам он и Дин, конечно, все знали, но письма не забрали и никому не рассказали об этом.       Мистер Эндрюс перечитал письмо в очередной раз, его губы тронула улыбка. Одри чуть покраснела, представив, что он сейчас читает. Наверняка жена писала, что любит и ждет его, но почему все же она не приехала? Она может и не успеть увидеть его до приговора… Одри ойкнула, уколов себе палец. И правильно, нельзя осуждать людей, не будучи на их месте. Мистер Эндрюс посмотрел на нее.       — Вы укололись?       — Да ничего, мистер Эндрюс, уже не болит.       Он кивнул, потом покрутил письмо в пальцах.       — Одри, я хотел попросить… Извините заранее за беспокойство, не могли бы вы взять себе это письмо? И от мамы тоже. Не хотелось бы, чтобы при обыске их нашли и отобрали.       — Конечно, сэр! — она с готовностью кивнула. — Конечно, я их сохраню, не беспокойтесь. Я могу их иногда приносить, чтобы вы… Ну, читали иногда…       — Спасибо, — мистер Эндрюс протянул ей два сложенных листа бумаги. — Я очень вам благодарен.       Одри сунула их в карман передника. Мистер Эндрюс проследил за ней с печалью во взгляде. И эта слабая связь с семьей теперь была ему недоступна.       — Кстати, совсем забыл, — он достал из маленького кармашка бумажника ее крестик. — Никак вам не верну. Видите, у меня в самом деле проблемы с памятью.       Одри улыбнулась, глядя на его широкую ладонь с лежащим на нем крестиком.       — Не нужно, мистер Эндрюс. Оставьте себе.       Он приподнял брови.       — Это же крестик вашей бабушки, Одри. Он очень дорог вам.       «Как и вы», мелькнуло у нее в голове и Одри опустила глаза. Она действительно верила, что крестик, благословение бабушки Пелажи, может охранить мистера Эндрюса от бед, ну хоть немного. И еще ей казалось, будто бы с этим крестиком она отдала часть души — по крайней мере, ей бы хотелось этого.       — Мне хочется чтобы он был у вас… Хотя бы пока все не закончится. Оставьте, мистер Эндрюс, пожалуйста.       Он сжал ладонь в кулак.       — Спасибо. Я очень это ценю, Одри. Но мне его и носить нельзя, — он виновато улыбнулся. — Я же принадлежу к пресвитерианской церкви.       — Не беда, — сказала Одри. — Вы его просто при себе держите. Он вам поможет, я знаю.       Мистер Эндрюс внимательно посмотрел на нее, заставив вновь опустить голову к шитью. Он помолчал немного, убирая крестик назад, а потом сказал:       — Знаете, у нас в Белфасте нашлись бы те, кто меня готов убить за то, что я взял ваш крестик.       Одри с ужасом посмотрела на него, и мистер Эндрюс удрученно вздохнул.       — Да, с веротерпимостью там большие проблемы. Католики ненавидят протестантов, протестанты — католиков, хотя все они только этим и отличаются. Мне не раз приходилось растаскивать драки своих рабочих. До сих пор не понимаю, почему люди готовы на такую ненависть и зверства, только потому что их сосед, такой же работяга, молится немного по-другому. Глупо все это. Ведь, в общем, чем еще католики и протестанты так уж отличаются друг от друга? Нет, я знаю, Папа Римский, службы у вас на латыни, праздников много и священники почему-то не женятся… Но неужели это все стоит того, чтобы друг друга ненавидеть?       — Я согласна, сэр, — сказала Одри. — Ведь мы верим в одного Бога, Который учит всех доброте и милосердию. И вас, и нас.       Мистер Эндрюс хмыкнул.       — Увы, не все христиане это понимают. Хотя, конечно, со стороны некоторые порядки у вас кажутся странными. Никак не пойму, например, почему в католицизме запрещены разводы?       Он откинулся на подушки, привычно закинув за голову руки.       — Ну смотрите, Одри, разве угодно Господу, чтобы люди, ненавидя друг друга, продолжали жить вместе? Когда уже все мертво между ними — любовь, уважение и терпение?       Одри немного подумала, нахмурив брови. Бабушка всегда ее учила очень серьезно думать над тем, что говоришь, когда речь идет о Боге и вере.       — Потому что для нас, католиков, брак — такое же таинство, как крещение или причастие, сэр. Он священен. Мы считаем, что раз человек решил связать себя браком, значит, он очень сильно полюбил. Так, что никто никогда ему больше не нужен был, кроме супруга. И эта любовь не может угаснуть. Настоящая любовь, она ведь навсегда, сэр. Это как будто два человека становятся одним, и им расставаться… Как тело распиливать.       Теперь мистер Эндрюс помолчал, раздумывая.       — Хотелось бы, чтобы всегда было так. Но вы и сами понимаете, что люди ошибаются, меняются, предают. И оказываются не такими, как до свадьбы. Или делают такое… что их начинают презирать…       Одри заметила, что он, достав руки из-под головы, начал задумчиво бессознательно поглаживать кольцо на безымянном пальце левой руки. После приезда сестры пару дней он был тише обычного, и Одри часто заставала его за письмом от жены. Его что-то беспокоило, но это было таким личным, что она не имела права спрашивать. Но сейчас у нее мелькнула мысль — неужели он сомневается в своей жене? Может быть, сестра привезла какие-то тревожные вести?       — Так ведь и вас, у протестантов, редко кто разводится, сэр. Не решаются все же.       — Редко, — согласно кивнул он. — Но бывает. Мой троюродный брат развелся. Лет пять назад женился на девушке из народа, скандал был знатный, но он был непреклонен — люблю ее, и все тут. А спустя пару лет развелся.       — Как жаль, — сказала Одри чуть дрогнувшим голосом. Бабушка тоже говорила, что ничего хорошего из неравной любви не выйдет, кроме боли и слез. Одри и без этого знала, что ее любовь навсегда останется безответной.       — Может, и к лучшему. Не все там хорошо было, насколько я знаю. Все же они были очень разные, вдобавок все вокруг осуждали и избегали общения… А как вы считаете, Одри, если любишь по-настоящему, ведь не бросишь?       Одри с готовностью замотала головой.       — Конечно, нет, сэр! Зачем бросать? Что это за жизнь без любимого человека будет? Мама с папой и на месяц не могла расстаться, ездила с ним по работе.       Мистер Эндрюс вздохнул.       — А если предстоит долгая разлука? И встретиться будет нельзя?       — Любая разлука заканчивается, сэр. Надо только подождать.       Он взглянул на нее с какой-то робостью.       — А вдруг она не закончится, эта разлука? Если это навсегда? Пусть хотя бы один будет свободен, попробует снова будет счастливым.       Одри едва удержалась от того, чтобы взять его руку в свою и успокаивающе сжать. Как же его тревожило, что ему, возможно, предстоит долгая разлука с женой…       — Если человек сам захочет быть свободным, это одно, сэр. А если нет, пусть хотя бы на расстоянии они останутся верны друг другу. Просто знать, что тебя любят и о тебе думают — от этого ведь уже легче, да?       — Да, — повторил он. — Конечно, легче.       Как странно было говорить об этом со взрослым мужчиной, к тому же из совсем другого, чуждого ей мира. Но мистер Эндрюс за это время стал ей как родной, и Одри чувствовала только небольшое смущение. О таких вещах она даже с Элисон редко говорила. Когда была жива Джейн, они с ней болтали о всяком, мечтали, когда встретят своих суженых и какими те будут, представляли свои семьи и детишек. Одри всегда стеснялась об этом думать, но с Джейн было легко, будто сама собой неловкость проходила. Бедная Джейн, она ничего не успела…       — А вообще, сэр, я не считаю, что из-за этого моя вера плоха. У нас очень красивые праздники, очень торжественные. Церкви и дома украшают, поют песни такими красивыми голосами. Будто сама душа поет, сэр!       Она принялась рассказывать о католических праздниках, чтобы немного его отвлечь. Мистер Эндрюс заулыбался, как всегда, когда ее слушал. Когда она принялась рассказывать пасхальных печеных косичках бабушки Пелажи, он сказал, что не прочь был бы попробовать.       — Жаль, что Пасха прошла, — сказала Одри с искренним сожалением. — Я бы вам обязательно испекла. Бабушка говорила, что у меня такие же получается. Только не знаю, можно ли готовить их не на праздник, не грех ли это. Спрошу у кюре.       Она очень надеялась, что можно. Ведь если косички можно печь только на Пасху, то мистер Эндрюс никогда их не попробует. Где-то он окажется на следующую Пасху, с кем? Кажется, он и сам об этом понятия не имел… Может быть, если его приговорят к тюрьме здесь, в Штатах, она сможет его изредка навещать… Какая же она эгоистка! Ссылка ему будет лучше, там у него будет хоть немного свободы, да и вообще будет хоть получше жить, чем в тюрьме. Суд подходил к концу, она это понимала. Подходило к концу и его пребывание в больнице, в ее жизни, но не в ее сердце — в этом она была уверена. Хелен       Как только Хелен узнала, что Элизабет вернулась из Нью-Йорка, она не утерпела и на следующий же день отправилась в Комбер к Эндрюсам. Она знала, что уже не является желанной гостьей в этом доме, что свекор и сама Элизабет винят ее чуть ли не в предательстве Томаса, но все упреки она готова была потерпеть, лишь бы узнать о муже из первых уст.       Дверь открыла сама Элизабет, смерила ее деланно-безразличным взглядом.       — Это ты, Хелен? Какими судьбами?       — Элизабет, я хотела спросить, как ты съездила, — Хелен старалась не обращать внимания ни на взгляд Элизабет, ни на сарказм в ее голосе. — Как… Как там Томас?       Элизабет вздохнула и открыла дверь шире, впуская ее.       — Что ты хочешь услышать? Что он еле выкарабкался, дважды чуть не умерев в обшарпанной больнице? Что ему дырявили сердце? — с каждым словом Элизабет заводилась все больше. — Что он сильно похудел и сам на себя не похож? Что у него в глазах ничего нет, кроме тоски и отчаяния?       У Хелен мгновенно выступили слезы, а Элизабет лишь закатила глаза к потолку.       — Ну конечно, ты сейчас опять начнешь рыдать и говорить, какая ты несчастная.       — Элизабет, не будь такой жестокой. Я люблю его, но…       Элизабет вспыхнула, ее красивое лицо скривилось.       — Может, у меня и неправильные представления о любви, ведь когда искренне любишь, не бывает никаких «но», Хелен!       Элизабет шла через просторную гостиную, громко рассуждая и не обращая внимания на горничную, чистящую камин. Хелен в отчаянии ускорила шаг, надеясь, что прислуга не поняла, о чем речь. Элизабет зашла в так называемую музыкальную комнату, светлое, почти пустое помещение — Хелен знала, что эту комнату распорядился оборудовать мистер Эндрюс-старший, чтобы любимой дочери никто не мешал заниматься на пианино. Пианино Элизабет вскорости забросила, как и остальные свои увлечения.       Элизабет тем временем достала из небольшого комода в углу письмо.       — Держи. Томми передал тебе. Вообще-то это запрещено, и я очень надеюсь, что ты будешь держать язык за зубами.       Хелен, уже не слушая ее, выхватила письмо и открыла его, жадно забегав глазами по строчкам.       Том писал, что с ним все в порядке, чтобы она не переживала. Писал, что думает о ней каждый день и очень скучает по ней и малышке. Хелен вытерла набегающие слезы.       «Я не знаю, что ждет меня впереди, — проговорила она про себя строки из письма. — Надеюсь только, у меня хватит храбрости принять свое будущее. Словами не передать, милая Нелли, как мне стыдно и как горько думать о том, что я сам разрушил наше счастье. Я ни к чему тебя не обязываю, просто знай, что мысли о тебе и о нашей дочурке — единственное, что не дает мне упасть в пропасть отчаяния. Я надеюсь, что вернусь к тебе, рано или поздно, и ты примешь меня, несмотря на все произошедшее. Я и сам не знал, что творю, Нелли, и только сейчас осознал, насколько все было цинично… Если можешь, прости меня за то, что испытываешь сейчас. Пожалуйста, верь в наше счастье, в меня и в нашу любовь. Если сможешь. Целую тебя и наше маленькое сокровище, твой любящий муж, Томас. P.S. Если получится, не ссорься с Элизабет. Будь к ней снисходительна».       Хелен поднесла письмо к лицу и поцеловала немного измятую бумагу. Бедный Томас, как же он извелся… Все-таки стоило поехать с его сестрой, может быть, вдвоем с ней было бы не так страшно. Элизабет забрала письмо из ее рук.       — Извини, но письмо останется здесь. Сама знаешь, как твой отец относится к Тому, я не доверяю ему.       Хелен поджала губы. Когда она отдала письмо, будто почувствовала, как тепло покинуло ее пальцы, они заледенели, незримая связь с мужем была разорвана. У Тома всегда были такие теплые руки…       — Что он еще говорил, Элизабет?       Золовка пожала изящными плечами.       — Да ничего особенного. В основном, расспрашивал. Сама понимаешь, рассказывать о болезни и суде у него настроения не было. А больше с ним ничего и не происходило. Я видела его врача, очень приятного джентльмена, он сказал, что Томас чудом выкарабкался.       Хелен глубоко вздохнула.       — Он ни в чем не нуждается? Его хорошо кормят?       Элизабет хмыкнула.       — Какая там кормежка, по-твоему, в благотворительной больнице? Но Том отказался от того, чтобы его перевели куда-нибудь получше, похоже, сдружился с доктором. Тот правда большой умница. И медсестры там заботливые.       Хелен покраснела. Элизабет посмотрела очень красноречиво — за ее мужем ухаживали чужие женщины, пока она сидела здесь.       — Ну что ж, свой долг я выполнила, — сказала Элизабет, складывая на груди руки. — Извини, к обеду не приглашаю, мама опять плохо себя чувствует. Если у тебя все…       — Да, конечно, — кивнула Хелен. — Передай, пожалуйста, миссис Эндрюс мои наилучшие пожелания. Пусть выздоравливает.       Элизабет только вздохнула. Они направились к выходу из залы, и Хелен видела, что Элизабет, не умеющая никогда скрывать свои чувства, явно хотела что-то спросить. Она не успела ее опередить, как Элизабет Эндрюс обернулась и резко спросила:       — А что, Генри Харленд приезжал к тебе опять?       Хелен остановилась.       — Да. Он приезжал. Генри пытается поддержать меня, как друг.       Элизабет усмехнулась.       — Конечно. Как друг.       Хелен шумно задышала. Это уже переходило все границы! Она не давала повода так думать о себе, пусть Элизабет имеет право осуждать ее за то, что она не поехала к мужу, но оскорблять подозрениями, это уже чересчур.       — На что ты намекаешь?       Элизабет зло сощурилась.       — Если уж ты решила бросить Тома и променять его на Генри, то хотя бы разведись с ним сперва.       Сказала, будто выплюнула и повернулась уходить. Хелен догнала ее у двери, схватила за локоть и развернула к себе.       — Ты не смеешь так говорить! Что дает тебе право оскорблять меня и Генри? Он поддерживает меня совершенно бескорыстно!       Элизабет вырвала свой локоть из ее хватки.       — Бескорыстно? Хелен Эндрюс, я не перестаю удивляться твоей наивности. Генри столько лет на тебя слюни пускает, это все знают! А когда Том попал в беду, он тут как тут — бескорыстно поддерживает! Какой благородный рыцарь!       — Да! — Хелен завелась. Подозрения Элизабет унижали ее, Тома и самого Генри. Она была раздосадована и даже зла. — Он ведет себя как рыцарь, ни одни словом не намекнул на нечто большее! Даже если он до сих пор любит меня, пусть я и выбрала другого, ты не имеешь права отказывать ему в благородстве! На него у вашей семьи не монополия. Генри ведет себя, как джентльмен, не позволяет себе ничего лишнего.       Элизабет, сощурившись, посмотрела ей в глаза.       — Пока не позволяет. Что ты будешь делать, когда Тома отправят в тюрьму или ссылку? И не на один год, дорогая моя.       Хелен замерла. Ее будто окатили с ног до головы ледяной водой. За всеми этими переживаниями, судом, капризами малышки она даже не задумалась о том, что будет делать, когда Тома приговорят… Ему действительно это грозит? Он не вернется домой, к ней, к их дочурке еще долгие годы? Губы затряслись.       — Ты уверена… Что его?       Элизабет хмыкнула.       — Уверена. Адвокат сказал, ссылка или тюрьма обеспечены. Вопрос, на какой срок и что еще в довесок придумает эта старая ящерица Уоррен.       Хелен растерянно отступила. Стены слегка зашатались перед ее глазами. Элизабет покачала головой.       — Все с тобой понятно.       — Что понятно?! — в отчаянии вскрикнула Хелен. — Что тебе понятно? Я мать, я должна думать о ребенке прежде всего!       Она начала плакать, но выражение лица Элизабет даже не изменилось. Хелен оперлась рукой на стену и забормотала сквозь слезы:       — Я люблю Томаса, но я не знаю, не знаю, как мне быть, мне так страшно… Что будет дальше, что будет с ним, со мной, с Эльбой?       — Как бы страшно не было, нельзя бросать любимого человека в беде, — Элизабет помолчала. — Он ведь уже чуть не умер, Хелен.       — Я ничем не могу помочь…       Элизабет энергично замотала головой.       — Одно твое присутствие бы ему помогло! Видела бы ты его глаза… Он так расспрашивал о тебе. Он ждал, что ты приедешь, хотел, но боялся спросить, я видела это в его глазах.       Хелен вытерла слезы.       — Хорошо. Ты права. Я приеду к нему.       Элизабет не слишком -то обрадовалась, но все же ее взгляд потеплел.       — Только не делай вид, что тебя вынудили.