Да свершится правосудие

                  Элисон       Одри заболела. Утром, придя на работу, она показалась доктору Моргану, и тот отправил ее домой. Обычная простуда; видимо, Одри ослабела от переутомления, да еще и переволновалась из-за процесса над Эндрюсом. Дня три отдыха, сказал доктор Морган, и она будет на ногах. А в эти дни в тридцать девятую будет наведываться тот, кому сподручнее. Утром свободное время выдалось у Элисон. Она принесла больному лекарства и поставила градусник. Одри, перед тем, как уйти домой, кажется, так и хотела ей что-то сказать, Элисон догадывалась что именно — быть к Эндрюсу снисходительнее. Элисон на многое готова была ради подруги, но уж точно не на это, Одри это понимала, поэтому все же промолчала.       Температура у Эндрюса сегодня была, но совсем небольшая, да и вообще выглядел он гораздо лучше. Но узнав, что Одри разболелась, почему-то не на шутку встревожился. Заявил, что ее нужно навестить. Они с Элисон почти не разговаривали друг с другом, но сегодня мистер Эндрюс, по всей видимости, пересилил себя.       — Она вчера уже неважно себя чувствовала, вдруг ей стало хуже?       Элисон знала, что ответить нужно спокойно и вежливо. Но в последние дни она поняла, что злится на Эндрюса, пожалуй, больше, чем когда только узнала, что пассажиры «Титаника» погибли именно по его вине. Теперь по его вине Элисон впервые не могла высказаться напрямую.       Она не хотела помогать Тео и Мюиру настраивать общество протестовать в случае, если приговор по делу о «Титанике» окажется слишком жестоким. Ей казалось, о чрезмерно жестоком наказании речь вообще не может идти, раз уж полторы тысячи человек погибли из-за того, что кое-кто оказался чересчур жадным. Но когда примерно то же сказал Артур, Тео посмотрел на него с полным непониманием, почти с изумлением. Он просто не понимал, как можно требовать такой справедливости, о которой говорил Артур. После, кажется, жених попытался переубедить друга еще раз, но привело это только к ссоре. С Артуром Тео теперь не общался. И теперь Элисон боялась признаться Тео, что не хочет его поддерживать, что она на стороне Артура, ведь ей страшно было думать о том, что между ними в принципе возможна размолвка — однако и кривить душой, протестуя против того, что считала справедливым, она тоже не могла. Если Тео узнает о том, что она в самом деле думает о всем происходящем, неужели она увидит в глазах жениха то же, что было в них, когда он смотрел на Артура? Впервые в жизни она вела себя малодушно, стыдилась сама себя, и конечно, человек, который был тому причиной, не мог не раздражать ее. А потому она не удержалась от ядовитого тона:       — Мистер Эндрюс, мисс Марвуд, безусловно, оценит вашу трогательную заботу о себе. Поверьте, совсем скоро она появится на своем рабочем месте.       — С чего вы взяли?       Тон у него был невыносимо дотошный. Если он был исполнительным директором верфи, она не завидовала его подчиненным, докапывался наверняка до каждой мелочи. Она взяла его за запястье и принялась считать пульс.       — Простуда — это совершенно не опасно. Доктор Морган осмотрел Одри. Его профессионализму вы доверяете?       — Доверяю, — он недовольно поджал губы. — И все же, исключительно из приятельских отношений, вы могли бы ее проведать.       Элисон посмотрела на него так, чтобы он точно почувствовал, что она сейчас думает о его рекомендациях. Пульс был в порядке, в отличие от ее настроения.       — Она же недалеко живет, — сказал Эндрюс, потупившись. Элисон все же постаралась ответить вежливо:       — Мистер Эндрюс, Одри — самый здоровый человек из всех, что я знаю.       — Я тоже никогда не болел, — вздохнул он. — А видите, что вышло.       — Одри не плавала в ледяном океане полчаса и не сидела потом несколько часов под холодным дождем, сэр. У нее насморк и немного болит горло.       Разумеется, его это не успокоило.       — Многие опасные заболевания так начинаются.       Он что себя, врачом возомнил? Эндрюс серьезно посмотрел на нее.       — Мисс Уилсон, навестите ее. Пожалуйста.       Элисон, конечно, снисходительно отнеслась к тому, что Одри увлекалась им, но совсем не ожидала, что ее недолгое недомогание вызовет у него такое беспокойство. Неужели он тоже?.. Или что, просто привык к заботе и вниманию настолько, что заныл сразу, как она пропала на день? Кто же теперь будет подкармливать, покупая на последние деньги свежие продукты, читать вслух книги и ночевать у постели, укрывая его ирландскую светлость платком? Лучше уж думать так, чем подозревать у женатого человека, стоящего много выше Одри в обществе, какой-то другой интерес к ней.       Но темные глаза пациента в самом деле выражали искреннюю обеспокоенность, чем бы она не была вызвана.       — Хорошо, я зайду к ней завтра.       — А почему завтра?       — Потому что у меня смена заканчивается в восемь утра, мистер Эндрюс. Я не могу уходить, когда мне вздумается.       — А позвонить ей нельзя?       — Позвонить? В колокольчик?       Элисон не могла удержаться от сарказма.       — У нее нет телефона?       Она даже ничего не ответила. Он вообще, представляет, сколько получает медсестра в благотворительной больнице? Телефон, как же. У них в госпитале вообще у каждого в доме стоит.       Он, похоже, понял, что сказал глупость, потер лоб.       — Мистер Эндрюс, с Одри все будет в порядке. Мы все тут не через то еще проходили. Она сильная девушка. И физически, и душевно.       Он недоверчиво посмотрел на нее. Элисон начала спокойно говорить:       — Мы ассистируем на операциях. Все, и Одри тоже. Она видела человека изнутри в самом буквальном смысле. Еще видела, как умирают от перитонита, от сепсиса, от гангрены, видела тело человека, когда оно раздроблено или разрезано. Помогала принимать сложные роды. В прошлом году у нас умерло сразу два десятка детей. На местный приют напала дизентерия. Мы носили их вниз, в подвал, в морг. И Одри тоже.       С каждым ее словом у Эндрюса вытягивалось лицо. Ничего, давно пора привести его в чувство.       — Конечно, она брала самых маленьких, лет трех — пяти, но сами понимаете, дело не только в том, сколько они весили. Мы им и саваны шили — точнее, Одри шила, потому что Делайла слишком уж расплакалась, а у меня с рукоделием отношения не лучшие.       Она сама не знала, зачем рассказала ему об этом. Может быть, чтобы он понял: не нужно видеть в Одри хрупкий экзотический цветок. Может, она и выглядела, как орхидея, да только росла на пустыре. Однако и жалость к ней вызывать не стоило — а лицо Эндрюса после рассказала Элисон определенно стало удрученным.       — Но все же, мистер Эндрюс, я бы сказала, Одри счастливее многих. У нее есть то, что редко бывает у девушки ее возраста: свобода. По сути, над ней — только bon Dieu       Эндрюс усмехнулся с грустью.       — Свобода — в такой бедности?       — Что ж, не все сразу. Да ей и так хорошо. У нее есть все, что ей нужно. Зато она сама выбирает, как жить… И кого любить, — при этих словах Эндрюс поднял на нее глаза и Элисон опять усомнилась в причинах его внимания к здоровью Одри. — Это стоит очень дорого. Мужчине, тем более вашего статуса, этого не понять, а женщина за свободу и чувство собственного достоинства готова бывает уплатить самую высокую цену. Благополучие, привязанности, счастье — это все так ничтожно перед правом чувствовать себя человеком. Да без этого права и само счастье невозможно совершенно.       Да, и потому Роза сейчас, находясь, по мнению обеих тетушек, всё рано что в аду, не собиралась возвращаться под их заботливые крылышки. Пусть она и замкнулась, но стала будто ощутимо сильнее, чем была. Она наконец ощутила себя полноценной, самостоятельной личностью.       Как и следовало ожидать, Эндрюса право чувствовать себя человеком не волновало: у него ведь этого права никто с рождения не отнимал. Так что в ответ на слова Элисон он только пробурчал:       — Звучит, конечно, красиво, только чем оборачивается на деле… Слышал, одна медсестра у вас тут умерла?       Успел, стало быть, узнать про бедняжку Джейн; наверное, Одри рассказала. Элисон вспомнила покойную, казалось, уже при жизни ставшую бестелесным духом. Иссиня-бледная, страшно тонкая, глаза впалые, губы бескровные, безжизненные волосы будто прилизаны. Впрочем, работала Джейн хорошо, так что миссис Сэвидж ставила ее в пример остальным стажеркам, а между делом любила петь, насколько ей позволяла слабая грудь, много улыбалась и все грелась на солнышке, шила да кормила птиц. И с Одри они напоминали двух птичек, когда, бывало, локоток к локотку забивались в уголок на диване или на подоконнике и шушукались.       — Джейн — это особый случай, мистер Эндрюс. Она подкидыш, выросла в приюте. Сами понимаете, — хотя откуда ему понимать? — вечное недоедание, мало свежего воздуха, холод, постоянное пренебрежение — она все прошла с лихвой, кроме разве жестокости, тут ей повезло. Удивительно, как она вообще дожила хотя бы до восемнадцати лет. Одри — дело другое, ей никогда не приходилось так тяжело. И наша жизнь и работа ей вполне по силам.       Элисон хотела уйти, но мистер Эндрюс поднялся на локте:       — Погодите! Я помню, у мисс Марвуд день рождения сегодня или завтра, она что-то такое говорила.       — Завтра. А что?       — Если вы к ней пойдете, вы не могли бы передать от меня небольшой букет или конфеты? Я потом верну вам деньги.       Элисон, наверное, полминуты его рассматривала. Нет, вроде бы он не был похож на расчетливого соблазнителя, скорее просто не понимал, что творит. Но позволить, чтобы он, пусть неосознанно, давал Одри надежду, она точно не могла.       — Мистер Эндрюс, вы ведь на верфи соблюдаете субординацию?       — Да, конечно… А причем тут верфь?       — В медицине субординация не менее важна. В том числе — в отношениях медика и больного.       — Что же, небольшой подарок будет ее нарушением?       Придется высказаться более прямо. Элисон спокойно произнесла, глядя ему прямо в глаза:       — Неразумно и непорядочно со стороны женатого мужчины проявлять любое внимание к девушке гораздо ниже по положению, тем более — чувствительной и с развитым воображением. Большего я вам говорить не имею права. Присцилла       Процесс приближался к кульминации. Сегодня пришло время судебных прений, и Присси заранее предвкушала, как наконец дадут слово самому привлекательному участнику процесса — прокурору Гаррисону, а также занятному проходимцу Мортону. Адвокат Исмея был таким же скучным и невзрачным, как и его подзащитный, но его стоило потерпеть ради этих двоих.       Первым слово взял Гаррисон. Кажется, он волновался, потому что выше обычного вздергивал подбородок, прищуривал глаза и чуть сжимал и разжимал пальцы. Но его звонкий, свежий голос зазвучал твердо:       — Уважаемый суд! Начну я, наверное, издалека. Выступление одного из свидетелей — со стороны защиты, кстати — заставило меня вспомнить об одном историческом событии, страшном, кровавом событии, которое кажется таким далеким от нас. Я имею в виду мистера Марвуда, Марсельезу и Великую французскую революцию.       Присси не удержалась от улыбки, вспомнив того каджунского медведя. Она изрядно позабавилась, наблюдая за ним: этот дикарь был все же весьма притягателен, от него за милю пахло мужчиной. Гаррисон продолжал:       — На первый взгляд, причем здесь она? А подумайте сами. Крестьяне голодали, аристократия купалась в роскоши. Богатые плевали на страдания бедняков. Чем кончилось? Страна оказалась залита кровью. Но извлек ли мир урок? Когда мистер Исмей отказался от повышения переборок, когда мистер Эндрюс не стал проектировать возможность для третьего класса напрямую выйти на шлюпочную палубу, когда он же экономил на материале для заклепок, хотя при этом планировались и были одобрены чудовищные расходы на прихоти первого класса, помнили ли они оба уроки Французской революции? Помнили ли, что если сегодня ты говоришь: «Если нет хлеба, пусть едят пирожные», то завтра справедливо окажешься на гильотине? Едва ли. А мне бы хотелось, чтобы они вспомнили. Потому что подобных людей ни сострадание, ни принципы, ни совесть не заставят поступить во благо других. Только корысть — или страх.       И то верно. Такой же богач когда-то переехал в своем экипаже мать Артура и даже не остановился. Так Артур и оказался в приюте. Там он поклялся, что однажды отомстит и за себя, и за всех, кого обижают сильные. Кажется, он сможет сдержать клятву.       — Что нам удалось выяснить во время процесса? Мало того, что предложения мистера Мюира по обеспечению большей безопасности корабля отвергались якобы из-за их финансовой неосуществимости или неудобства для пассажиров, будто это что-то может значить в сравнении с человеческими жизнями. Большей части пассажиров просто урезали шанс на спасение! Даже если бы шлюпок было достаточно — на тонущем корабле каждая минута на счету. И вот эти драгоценные минуты люди тратили на то, чтобы плутать по коридорам. А учитывая, что шлюпок было мало, впору говорить о том, что их жизнями пренебрегли умышленно. Да, несомненно, имел место косвенный умысел, то есть равнодушие к последствиям, возможность наступления которых вполне можно было осознавать. Очевидно, мистер Исмей и мистер Эндрюс считали, что менее обеспеченные люди имеют меньше прав на защиту жизни. И если подсудимым будет вынесен оправдательный приговор, тем самым наше общество согласится с ними.       По залу пролетел глухой ропот. Присси, прищурившись, взглянула на скамью подсудимых: Исмей, до того понурившийся и безучастный, замотал головой, точно хотел спорить; Эндрюс не шевелился, буквально ни один мускул у него не дрогнул.       — Нужно понимать: мы не просто сейчас судим пару дурных людей, дурно построивших корабль. Мы избегаем повторения Французской революции. Мы сами, не дожидаясь, пока это сделает толпа, карая правых и виноватых без разбора, судим наше общество со всеми его изъянами. И, смею надеяться, вынесем ему справедливый приговор.       Гаррисон обернулся к цинично усмехавшемуся Мортону.       — Защитники подсудимых, конечно, будут ссылаться на то, что их подзащитные помогали спастись пассажирам во время крушения. А я отвечу, что эта помощь не требовала от них никаких душевных и физических усилий, не была сопряжена ни с малейшим риском, да и вовсе не потребовалась бы при большем числе шлюпок и более высоких переборках. И потом — кому они помогали спастись? Опять же, пассажирам первого класса. А кто-то из них вспомнил про третий? Показания мистера Марвуда даже сам Эндрюс не подтверждает. А как он гонял стюардессу проверять каюты — опять же, каюты богачей — пока вода поднималась все выше? А гарантийная группа, его подчиненные — отдал ли он им приказ спасаться, как капитан Смит отдал экипажу? Он о них даже не вспомнил. Также мне могут возразить, что формально ни одно требование к безопасности нарушено не было. В таком случае я позволю себе обратить внимания суда на прецедент Мередита, касающийся дела о крушении веревочных трамваев в Сан-Франциско, где подсудимый был признан виновным в гибели двадцати человек, так как пренебрег предупреждениями об опасности, хотя формально правил также не нарушал. Я прошу суд признать мистера Джозефа Брюса Исмея и мистера Томаса Эндрюса-младшего виновными в пренебрежении безопасностью, повлекшей массовую гибель людей, и назначить обоим тюремное заключение или же ссылку на максимально возможный срок. На этом у меня все.       Зал разразился аплодисментами и одобрительными выкриками. Уоррен выглядел довольным. Теперь слово предоставили адвокатам. Защитник Исмея долго ссылался на какие-то бумаги, которые показывал в ходе разбирательства, пытаясь доказать, что его подзащитный на строительстве корабля экономить не собирался. Также он еще раз зачитал правила насчет шлюпок и напоследок сослался на показания офицеров, утверждавших, что Исмей помогал при эвакуации. Мортон, как заметила Присси, порой нетерпеливо ерзал. Наконец слово предоставили и ему. Адвокат встал.       — Благодарю, ваша честь. Мы выслушали мистера Гаррисона, который, безусловно, в целом постарался подвести итог под доказательствами, представленными стороной обвинения. Но что они доказывают в целом? Что шлюпок оказалось недостаточно для эвакуации всех пассажиров? Но никто не мог предположить, будто шлюпки понадобятся не только для перевозки с корабля на корабль; это не более, чем трагическое стечение обстоятельств, что корабли, готовые прийти на помощь, оказались так далеко. Что коридоры оказались слишком запутанными, и пассажиры третьего класса не смогли выбраться? Претензии надо предъявлять тем, кто отвечал за эвакуацию, а это не мистер Исмей и не мой подзащитный.       Мортон расхаживал по залу и напоминал актера хорошо поставленным голосом и манерами. Он повернулся к залу и продолжил:       — Что отвергались предложения мистера Мюира о том, как сделать корабль безопаснее? Но почему он сам не настаивал, не упорствовал, не был достаточно убедителен? Ведь он неоднократно встречался и с мистером Исмеем, и сам являлся протеже самого мистера Моргана — мог бы рассказать ему, что творится, по его мнению, на верфи. Теперь что касается прецедента Мередита. Я немного больше узнал о случае, на котором он основан, и выяснил следующее: Эдвард Мередит при строительстве канатных трамваев в Сан-Франциско попросту манкировал своими обязанностями, не появляясь на объектах, предпочитая проводить время с юной любовницей, которую после публике стыдливо представили как его невесту. Эту так называемую невесту он увел у ее прежнего жениха, который был к тому же его подчиненным. Именно этот подчиненный и пытался предупредить его об опасности, но Мередит счел, что отвергнутый соперник нарочно треплет ему нервы. Результатом стала гибель двадцати человек. Можно ли приравнять поведение мистера Эдварда Мередита с поведением Томаса Эндрюса, которого ровно все знакомые характеризуют, как человека в высшей степени ответственного и трудолюбивого? Думаю, ответ очевиден. У меня все.       Уоррен посмотрел на него довольно кисло.       — У обвинителя есть, что возразить?       — Да, ваша честь, — Гаррисон живо поднялся с места. — Во-первых, как юрист мистер Мортон должен понимать, что мелкие различия вроде личной жизни обвиняемых не могут приниматься во внимание, важна лишь параллель случаев в целом. А именно: имело место пренебрежение безопасностью, пусть и не сопровождавшееся нарушением правил. И виновный понес наказание. Во-вторых, относительно мистера Мюира: он высказывался достаточно определенно относительно безопасности корабля, но не он принимал итоговые решения. Следовательно, не он должен и держать ответ. В ответе всегда тот, кто имеет наибольшую власть.       — Хорошо, — Уоррен доброжелательно кивнул ему. — Адвокатам есть, что возразить? Нет? Прения окончены. Подсудимый Джозеф Брюс Исмей, встаньте. Вам предоставляется последнее слово.       Исмей откашлялся и начал говорить. Говорил он довольно долго и неинтересно, повторяя в основном то, что уже говорил на заседаниях. Что такую сталь они использовали и раньше, что никто не мог предугадать такое развитие событий, что ему очень жаль. Присси украдкой зевнула. Наконец он сел на место. Судья велел встать Эндрюсу и очень мрачным тоном предоставил последнее слово ему. Эндрюс встал и покачал головой.       — Мне нечего сказать.       Уоррен усмехнулся.       — У вас нечего сказать даже родственникам погибших и пострадавшим в этой катастрофе?       Эндрюс опустил голову, морщась, потер пальцами правый висок.       — Я не знаю, чем можно облегчить их боль. Я прошу прощения за все. Мне очень, очень жаль. Если им от этого станет легче, я готов понести любое наказание, какое мне назначат.       Какое назначат… Присси медленно моргнула, думая, что со стороны выглядит загадочно. Накануне Уоррен велел ей принести как можно больше дел о пренебрежении безопасностью и о катастрофах кораблей. Особенно заинтересовался делом какого-то капитана, пароход которого сгорел на юге, на Миссисипи, лет пятьдесят назад. Уоррен что-то готовил, но что знал только он сам. Эндрюс уселся на место, а Уоррен стукнул молоточком.       — Прения закончены. Суд берет пять дней для вынесения приговора. Заседание окончено. Одри       Как она волновалась за те дни своей досадной болезни, которые была вынуждена провести дома! Ничего не могла с собой поделать, пусть и понимала, что это неполезно. Но вот-вот должны были начаться прения — как объяснила Элисон, когда прокурор и адвокат спорят между собой. Адвокат мистера Эндрюса казался умным человеком. Но все же Одри не могла не признать: на месте судьи она не поверила бы мистеру Мортону. Хотя, конечно, судья должен рассуждать иначе, смотреть на факты. Говорили, Уоррен всегда оценивает именно их. А по фактам выходило, что мистер Эндрюс многим помог спастись. И — тут Одри передергивала плечами от ужаса — о том, что он пытался сделать с собой в тюрьме, судья наверняка знает, стало быть, понимает, что мистер Эндрюс раскаивается. Так тяжело было это вспоминать.       Как он сейчас? Каково ему будет слушать прокурора и адвоката? А еще ведь подсудимым положено говорить последнее слово — звучит-то как тяжело… Одри старалась не грустить, не волноваться, думать о хорошем, чтобы скорее поправиться, но ее мысли снова и снова возвращались к тридцать девятой палате или зданию суда.       На второй день, утром, к ней зашла Элисон, поздравила с днем рождения и принесла небольшой подарок - тонкие шерстяные перчатки и свежие пирожные. Подруга сильно устала после смены, но все-таки приказала Одри оставаться в постели и кое-как сама заварила чай. Кажется, Элисон о чем-то хотела ей сказать, однако точно заставляла себя говорить о другом: про кузину Розу, которая, к огромной радости всех родственников, оказалась жива и на днях устроилась на работу в то самое кафе «Похлебка», где собиралась вся их компания. Одри тоже была искренне рада, что Роза нашлась, это просто чудо какое-то — и благодарна девушке, что она выступила в защиту мистера Эндрюса, который на корабле ей помог.       — Она, кстати, теперь уже всерьез хочет стать актрисой. Так что у меня к тебе просьба: ты не могла бы связаться с той своей кузиной, которая выступает в варьете? Пусть они поговорят, может, Розе нужно чему-то научиться…       За этим дело не стало бы. Полин обещала зайти поздравить ее вечером, хотя придется, наверное, ей тут же и уйти, чтобы она не заразилась и горло не заболело. Одри очень хотела спросить у Элисон, как там мистер Эндрюс, но сдержалась, не хотела портить подруге настроение. Если бы что-то стряслось, Элисон бы ей рассказала.       После ухода Элисон Одри немного вздремнула. Проснулась от зычного голоса Дороти, с которой спорил… какой-то мальчик. Да это же Джимми, газетчик! Удивленная, не знающая, что и думать, Одри быстро укуталась в платок и спустилась на кухню.       — Джимми, ты?! — спросила она, прикрывая краем платка рот, чтобы не дышать на мальчика.       — Да, мисс, и не с пустыми руками! — отрапортовал парнишка и, весело улыбаясь, протянул ей коробочку конфет и пестрый букет полевых цветов. К коробочке была прикреплена записка. Одри, отцепив ее, достала две конфеты и сунула Джимми вместе с центом, но дальше не утерпела и развернула. В груди у нее стремительно разливалось тепло, когда она прочитала короткие строчки, выведенные знакомым ровным почерком.       «Поправляйтесь, милая Одри. С днем рождения. Будьте счастливы. Т. Э.-мл.»

***

      Как же Одри смущалась, когда через день все же вышла на работу и приблизилась к палате мистера Эндрюса! Ей было так приятно, что он не забыл о ее дне рождения, но отчего-то и стыдно. Но он так искренне обрадовался ее приходу, что на сердце сразу потеплело и Одри тоже улыбнулась ему. Все же хорошо, что сегодня нет заседаний, после которых он так часто возвращался посеревший; бывало, особенно поначалу, с трудом поднимался по лестнице и всеми вечерами не вставал. Сегодня он был свежий и бодрый, и Одри надеялась, что сумеет его отблагодарить и порадовать.       — А я напекла печенье, угощайтесь.       — Это вместо того, чтобы лечиться? Одри, ну вы же медик!       После обычной для них легкой шуточной перепалки он поблагодарил и взял несколько штук. Оставшиеся Одри собиралась раздать остальным. Не утерпев, она все же спросила:       — Простите, мистер Эндрюс, а как… Процесс? Прения уже были?       — Были, — он бодро кивнул. — Это, знаете, вроде экзамена: еще раз повторяют все, что уже говорили раньше. Ну, на сей раз адвокат за меня отдувался.       Одри ему улыбнулась, но самой стало не по себе — она уже знала, что эта его бодрость напускная.       … После обеда мистер Эндрюс уснул и спал уже третий час, когда Одри на всякий случай зашла проверить его. Осторожно, чтобы не разбудить, она коснулась его лба — температура небольшая, но это от усталости. Пневмонию и перикардит он победил. Она в нем и не сомневалась. Она посмотрела на тумбочку — чай он выпил и съел одно печенье. Одри накрыла оставшиеся салфеткой, чтобы не подсохли, забрала стакан. Улыбнувшись, поправила на мистере Эндрюсе одеяло и вышла. Мистер Калхун тоже дремал на кушетке, положив под спину подушку: он в последние дни мучился радикулитом, наверное, просквозило на сквозняке в коридоре. Доктор Морган прописал ему уколы, хоть мистер Калхун и не был пациентом. В сестринской сидела Делайла с Элисон, пили чай, а Делайла рассказывала, что пыталась попасть на заседания по делу «Титаника», но ее так и не пустили.       — А еще говорят о гласности процесса! — фыркнула она. — Пускают, наверное, только тех, кто заплатить может.       — Зачем тебе это? — спросила Элисон, отставив чай. На столе стояла маленькая баночка с вареньем — такие приносила миссис Сэвидж. Элисон мазала его на ломтик ржаного хлеба, а Делайла ела просто так, облизывая ложку.       — Как это зачем? — Делайла уставилась на подругу, будто не понимая, как вообще можно задать этот глупый вопрос. — Это же история! Все это будут изучать спустя даже сто лет!       — Хочешь приобщиться к истории? — улыбаясь, спросила Элисон. — Или встретить молодого неженатого судебного секретаря или журналиста?       Одри не выдержала и прыснула, отвернувшись. Делайла вытащила ложку с вареньем изо рта и язвительно заявила, покосившись на нее:       — Да хоть бы и так. Некоторые же встретили, правда, немолодого и женатого.       Одри покраснела, отвернувшись и делая вид, что складывает лежащие на кушетке стопкой постиранные больничные простыни.       — Ладно, мне пора идти, — недовольно заявила Делайла, поднявшись. — Утки и клизмы ждут, девочки. Пойду исполнять светлый долг.       Она вышла, а Одри, сполоснув кружку в раковине, налила себе чаю. Она села напротив Элисон, та посмотрела на нее поверх чашки, как всегда проницательным всепонимающим взглядом. Одри неловко улыбнулась ей.       — Я поговорила с Полин. Она оставила записку с адресом, вот, держи: пусть твоя кузина к ней зайдет послезавтра.       Элисон кивнула и сжала губы.       — Одри, ты знаешь, что будет послезавтра? Эндрюс тебе не сказал?       — Нет… — Одри замерла от внезапного волнения. Что может быть? Прежде, чем она решилась подумать, Элисон уже сказала:       — Вынесут приговор.       — Что это будет?! — Одри выкрикнула слишком громко и тут же зажала рот ладонью. Элисон покачала головой.       — Конечно, об этом нас в известность никто не поставит.       — Господи… — Одри поставила стакан. Пальцы тряслись, горло сдавило, она все равно не смогла бы сделать глоток. Элисон отвела глаза, поднялась.       — Ладно, мне тоже пора. Увидимся вечером.       Одри заметалась по сестринской. К чему послезавтра его приговорят? Как он это выдержит? Если бы можно было в этот момент быть с ним, держать за руку, да хоть взглядом поддерживать… И он ведь знает, как скоро решится его судьба, но промолчал. А как, наверное, волнуется!       Одри закусила пальцы, пытаясь успокоиться. Да, он волнуется. Значит, она волноваться не должна — или хотя бы не должна показывать, как беспокоится за него. Нужно помочь ему продержаться эти два дня, а там… Одри чуть не заскулила, так боялась представить, что потом будет.       По счастью, ее тут же позвали помогать доктору Данбару, и дальше привычные обязанности закрутили, не оставляя времени думать и тревожиться. Лишь в семь часов они вчетвером собрались в сестринской поужинать; Одри выпила только стакан чая и ее потянуло в сон. Наверное, ей все еще немного нездоровилось.       …Мисс Уилкс, мяукнув, приоткрыла дверь лапкой и разбудила ее. Одри вскочила: в сестринской никого не было. Девять вечера, мистеру Эндрюсу надо принять лекарство. Одри поправила косынку, взяла все, что требовалось для приготовления микстуры, и направилась в палату.       Еще в коридоре она услышала строгий голос миссис Сэвидж, и доносился он из тридцать девятой палаты. Мистера Калхуна не было на месте и Одри, обеспокоенно нахмурившись, тихонько открыла дверь. Она увидела узкую прямую спину миссис Сэвидж, а перед ней, понуро опустив головы, в одинаково виноватой позе стояли мистер Эндрюс и мистер Калхун. Выглядело это забавно, оба была гораздо выше ее, но сейчас напоминали двух провинившихся школьников.       — Уму непостижимо! — миссис Сэвидж осматривала их по очереди. — Это кто же до такого додумался, позвольте поинтересоваться?       Калхун и Эндрюс быстро переглянулись.       — Мы вместе, мэм, — сказал мистер Калхун.       — Ну конечно, — язвительным тоном заметила миссис Сэвидж. — Полицейский при исполнении занимается таким греховным делом! Да и еще в столь почтенном возрасте! Но даже если и так, чему я ни капли не верю, я в любом случае глубоко в вас разочарована, мистер Калхун. Вы производили впечатление достопочтенного джентльмена.       Калхун вздохнул, и, кажется, покраснел. Мистер Эндрюс покосился на него.       — Чего не скажешь о вас, мистер Эндрюс, — миссис Сэвидж была неумолима. — Как только вы начали вставать, все ваше поведение направлено на то, чтобы нарушать больничные правила!       — Да что я такого сделал? — возмущенно, но тихо спросил мистер Эндрюс, подняв глаза. Он заметил за спиной миссис Сэвидж Одри и жалостливо приподнял брови, словно прося защиты.       — Миссис Сэвидж, — сказала Одри, подходя к ним. Только сейчас она заметила на кровати разложенные игральные карты. Все стало понятно. Они играли, да еще в воскресный день, а миссис Сэвидж очень его соблюдала и так же сильно не любила карты. Кто-то рассказывал, что ее муж когда-то давно проигрался в пух и прах. — Извините, мистер Эндрюс просто очень долго находится в больнице, а это всегда…       — Мисс Марвуд, очень советую вам получить юридическое образование и стать адвокатом. У вас непременно получится, — сухо оборвала ее миссис Сэвидж. — Азартные игры в больнице недопустимы. Тем более в воскресный день. Чтобы я этого больше не видела, всем ясно?       — Да, мэм, — смиренно ответил мистер Калхун, а мистер Эндрюс только упрямо насупился.       — И не надо на меня так смотреть, мистер Эндрюс! Почему-то не завидую я вашим школьным учителям, — миссис Сэвидж подошла к кровати и собрала рассыпанную колоду. — Играть на деньги в покер, в госпитале, в воскресенье, ну надо же!       — Мы играли не на деньги, — обиженно сказал Эндрюс. Миссис Сэвидж повернулась к нему.       — А на что?       — На печенье.       Миссис Сэвидж издала странный каркающий звук.       — На печенье?       — Да. Одри, то есть мисс Марвуд угостила меня и мистера Калхуна печеньем. Очень вкусным, кстати. Одри, простите, — мистер Эндрюс посмотрел на нее. — Но у меня закончилось, и я предложил мистеру Калхуну…       — Понятно, — миссис Сэвидж сунула колоду карт в карман передника. — Возвращайтесь в постель. А вы, мистер Калхун — к своим обязанностям, смею напомнить, стража закона. Вот уж не знаю, что увижу в следующий раз, зайдя в эту палату.       Она направилась к двери, но Одри успела заметить на ее лице неожиданную улыбку. Вслед за ней вышел и Калхун, все еще с румянцем на лице. Мистер Эндрюс уселся на кровать и вздохнул.       — Простите еще раз.       Одри улыбнулась.       — Вы могли бы просто попросить у меня этого печенья, мистер Эндрюс, раз уж оно вам так понравилось.       — А есть еще? — он вытянул к ней голову.       — Нет, — Одри опять улыбнулась, увидев, как он разочарованно вздохнул. — Но я обязательно напеку завтра еще.       Он покачал головой.       — Ну что вы, не нужно. Вы и так слишком много для меня делаете, Одри.       — Мне правда несложно, — Одри встала у тумбочки и принялась смешивать микстуру. Мистер Эндрюс поднял к ней голову, и она, как всегда смутившись, опустила взгляд вниз. Бедный, он пытался так отвлечься от всего этого, хоть немного забыться. Одри даже почувствовала досаду на миссис Сэвидж - неужели она не понимает, что мистер Эндрюс просто хотел ненадолго забыть о том, что его ждет...       — А я все-таки выиграл у него две штуки. И выиграл бы еще, если бы не миссис Сэвидж. У меня два раза подряд был флэш, можете себе представить? Никогда так не везло.       Он начал рассказывать об игре с мальчишеским восторгом, и Одри, улыбаясь, украдкой посматривала на его лицо. Так хотелось верить, что у него все будет хорошо. Присцилла       Вот он, торжественный момент. Присцилла даже приоделась с утра и напудрилась тщательнее обычного: не каждый день выносят приговоры по громким процессам. Вдруг и она снова попадет на фотографии в газетах? Нужно особенно хорошо выглядеть. А уж какой торжественный вид у Уоррена в бархатной черной мантии — словами не передать, настоящий вершитель судеб. Обвел взглядом зал: напряженно и жадно ждущего Гаррисона, нервных адвокатов, бледных, едва дышащих подсудимых. Эндрюс сглотнул, оглянувшись на сидящего неподалеку Исмея. У того были закрыты глаза. Голос Уоррена наконец прорезал тишину.       — Прежде всего должен указать, что, помимо подсудимых, корабельного конструктора Томаса Эндрюса-младшего и владельца судоходной компании Джозефа Брюса Исмея, виновными в катастрофе комиссией признаны: капитан Эдвард Джон Смит, старший помощник Уильям Макмастер Мэрдок и владелец верфи «Харлэнд и Вульф» лорд Уильям Джеймс Пирри. Капитан Смит и Уильям Мердок освобождаются от расследования и наказания ввиду их гибели. Приговор лорду Пирри вынесен вчера британским судом. Правила безопасности относительно оснащения кораблей спасательными средствами, планировки и судоходства рекомендовано пересмотреть.       Уоррен, поправив пенсне, повысил и без того громкий голос, в нем зазвучали нотки торжественности. Присси вспомнила, что приговоры по громким делам он всегда оглашал по-театральному вычурно.       — Подсудимые, встаньте.       Эндрюс поднялся сразу, поправляя пиджак, а Исмея адвокат толкнул локтем. Заснул, что ли или, скорее, сидел в какой-то прострации.       — Суд переходит к вынесению приговора.       Эндрюс сглотнул еще раз и оттянул двумя пальцами воротник от шеи, заметно волновался, пожалуй, первый раз за все время она его таким увидела. Его глаза бегали с лица Уоррена на листок бумаги, который тот держал в руке и обратно. Исмей опять закрыл глаза, уже стоя.       — Джозеф Брюс Исмей, вы приговариваетесь судом к пожизненной высылке в Костелл-Лодж, Ирландия. Вам запрещено до конца жизни посещать населенные пункты, численностью более тысячи жителей.       В зале загудели, Исмей открыл глаза. Брови его заломились, и Присси показалось, он сейчас расплачется.       — Компания «Уйат Стар Лайн» будет передана другому владельцу. Все ваше имущество будет безвозмездно конфисковано. Вы навсегда лишаетесь права занимать руководящие должности в какой бы то ни было сфере.       Исмей кивнул, его рот скривился. Заметным усилием воли он поборол себя, лицо разгладилось.       — Джозеф Брюс Исмей, суд приговаривает вас также к гражданской казни.       Зал притих. Присси заинтересованно взглянула на Уоррена. Это что за гражданская казнь? Он всегда считал себя оригинальным, выискивая в пыльных томах интересные прецеденты — видно, и в том, что натащила ему перед прениями Присси, что-то умудрился откопать. Исмею, по всей видимости, тоже было интересно, но интерес его был беспокойным.       — Вы приговариваетесь к позорной процессии по городу и стоянии у столба в течении получаса. Любой человек будет иметь право выразить вам презрение.       Исмей чуть пошатнулся, сжал рукой решетку.       — Если вы не согласны с приговором, обсудите детали протеста с вашим адвокатом.       Эндрюс, кажется, что-то неслышно шептал одними губами. Может, молился? Поздно уже. Все понимали, что он главный виновник всего этого ужаса. И если Исмею вынесли такой суровый приговор, то что Уоррен заготовил ему?       — Томас Эндрюс-младший.       Уоррен сделал паузу, а Эндрюс выпрямился, вздернув подбородок. Присси невольно залюбовалась его профилем, статный он все-таки, высокий, лицо правильное. Немудрено, что недалекие стюардессы с «Титаника» наперебой за него заступались, повелись, как говорится, на красивые глаза, как и та дурочка из больницы.       — Вы приговариваетесь к пожизненной ссылке в Австралию.       Эндрюс еле заметно пошатнулся.       — Вам запрещено до конца жизни посещать населенные пункты, численностью более трех тысяч жителей. Вы лишаетесь права когда-либо заниматься инженерным или конструкторским трудом и занимать руководящие должности. Ваше имущество будет безвозмездно конфисковано в пользу пострадавших. Вам запрещено принимать материальную помощь от кого бы то ни было. Вам запрещено видеться и переписываться с семьей и как-либо контактировать с ними в течение шести лет.       Будто судорога пробежала по его лицу, Эндрюс потер дернувшуюся щеку. Из зала раздались возмущенные крики.       — Легко отделался! Ублюдок!       Уоррен раздражено постучал молоточком.       — Тишина в зале! Томас Эндрюс-младший, суд приговаривает вас также к гражданской казни - позорной процессии по городу и стоянии у столба в течении получаса. Любой человек будет иметь право выразить вам презрение.. Непосредственно после гражданской казни вам будет нанесено тридцать ударов кнутом.       Ничего себе! Да уж, Уоррен сумел удивить. Получается, Эндрюса разденут и будут хлестать? А ведь ей надо присутствовать в качестве секретаря... Присси позволила себе вздох, предвкушая крайне интересное зрелище.       Эндрюс, выслушав приговор, мгновенно побелел. Его адвокат вскочил с места, они с Эндрюсом переглянулись. Мортон громко сказал:       — Ваша честь, мой клиент хотел бы разъяснений!       — Каких разъяснений он хочет? — Уоррен тяжело, исподлобья посмотрел на растерянного Эндрюса и не менее растерянного адвоката.       — Меня будут бить кнутом? Перед толпой? — тихо спросил Эндрюс.       — Да, — сухо ответил Уоррен. — Еще вопросы?       — Сэр, это наказание не соответствует современным представлениям о гуманности и… — адвокат замахал руками от удивления.       — Тяжесть преступления подсудимого не соответствует абсолютно никакому наказанию, которое только возможно, — громко прервал его судья Уоррен. — Мистер Эндрюс в своем последнем слове говорил о своей готовности понести любое возмездие. Суд выбрал это. Вы передумали, мистер Эндрюс? Хотите подать протест?       Эндрюс посмотрел на адвоката, потом обвел глазами весь зал.       — Нет, сэр.       — Не слышу вас, мистер Эндрюс.       — Нет, сэр! Я готов понести наказание в полном объеме.       Уоррен с интересом взглянул на него. Уважения, конечно, в его взгляде не было, но заинтересованность мелькнула. Уоррен хлопнул молотком.       — Заседание по делу «Титаника» объявляется закрытым.       Зал в ту же минут взорвался криками.