Ты, Гретхен, очень молода. И так глупа, что навсегда. Плохой избрала путь. Могу при всех тебе сказать: Когда могла ты шлюхой стать, Так уж открыто будь!
— Сэр, считайте, что угодно, хотя мистер Эндрюс не заслужил таких подозрений, — она, кажется, подавила гнев таким усилием, что у нее даже голос сел. — Но пожалуйста, отмените кнут. — После вашего визита я его точно не отменю. Нет у меня снисхождения к лицемерам, которые прикидываются достойными джентльменами, а сами прячутся за юбки. — Он не прятался! Он ничего не знает! — Не сомневаюсь, он не действует грубо. Ладно, ступайте. Хотел бы я подарить вам эти фотографии, отлично украсят стену над кроватью, где вы будете отдаваться вашему негодяю, да жаль, материалы дела выносить из здания нельзя. Впрочем, вряд ли вам или Эндрюсу эти фото помешали бы спать спокойно. Присси, проводи мисс и проследи, чтобы впредь она мне не докучала. — Нет, сэр, — девчонка задрожала, — нет, нет… Кажется, еще немного, и она бросилась бы на колени, но к счастью, рослая Присси сладила с ней, в два счета вытолкав. Уоррен вздохнул и велел секретарше в очередной раз сварить ему кофе. Ох уж эти женщины, за любого мерзавца кто-то из них да заступится: мать, или любовница, или жена. Одри Одри вышла из здания суда, держась за стену. Ее точно оглушило, она никак не могла поверить, что возможности спасти мистера Эндрюса от омерзительной жестокости, да еще такой опасной, одна за другой исчезают. Стало понятно, что имел в виду мистер Эндрюс, когда говорил, что судья Уоррен стремился его сломать — такого страшного человека Одри за всю свою жизнь не встречала. Он рассмеялся ей в лицо, когда она просила о милосердии, а потом обвинил в такой грязи… Но она готова была к каким угодно обвинениям, лишь бы кнут отменили. Лишь бы Томасу… мистеру Эндрюсу не грозила гибель и муки. Мысль о приговоре леденила, невозможно было принять, что с человеком собираются так варварски расправиться. С человеком, который ей был безумно дорог. Тут ей вспомнились фотографии мертвецов, особенно — ребенка, представилась в самом деле эта ночь и страшная смерть малыша, его горький плач, замирающий в тишине, и то, как ему было больно и страшно. Но она не верила, чтобы мистер Эндрюс думал об этом ребенке равнодушно. Она знала, как он мучился от раскаяния, и могла бы сама вытерпеть что угодно, только бы он снова не страдал. «Как я плохо его защищала! Может, судья бы согласился сделать это со мной вместо него? Надо было настаивать, говорить больше…» Она сжала виски. Шанс упущен — что теперь делать? «Что сделала бы бабушка Пелажи? А Гек?» Одри устало присела на ступеньки какого-то высокого дома. Мимо ходили люди, ездили машины, но она была словно в полном одиночестве, в закрытой наглухо комнате. Маленький воробышек вдруг вспорхнул перед ней — точно вылетел из стены. Одри вскинула голову — ей показалось, она поняла, что нужно делать. …Одри была не мастерица продумывать планы, да ей и редко когда это приходилось делать, разве что расписать на бумажке, как потратить очередное жалование. Она всю жизнь слушалась — бабушки, брата, доктора Моргана. И все же ей показалось, сейчас она сообразила неплохо. Мистер Эндрюс уже достаточно окреп, чтобы спуститься по пожарной лестнице из окна сестринской. В то же время он похудел, так что вещи Гектора должны на него влезть, может быть, будут коротковаты рукава. В рабочей одежде его никто не узнает, разве что посмеются — мол, к сестричкам уже средь бела дня кавалеры шастают. Такое уже было — Тео влезал по этой лестнице с коробкой пирожных в зубах и получил нагоняй от миссис Сэвидж. Мистер Эндрюс выберется на улицу, а как добраться до вокзала, она ему объяснит. Правда, она боялась с ним заговорить. С того их спора, когда все-таки настояла, чтобы он написал прошение, он куда меньше с ней говорил и редко смотрел в ее сторону. Сердился, значит, а теперь еще и оказалось, что он унизился зря. Прошение отклонили. Выходит, она только сделала ему хуже. Он имел право вовсе с ней не желать разговаривать. И все-таки стоило попытаться.***
— Мсье… Мистер Эндрюс, оторвавшись от журнала, вопросительно посмотрел на нее. Наверное, не понимал, почему вдруг она заговорила по-французски, но Одри казалось, так безопаснее. Она оглянулась на дверь, судорожно сжала пальцы и продолжила все на том же языке: — Мсье, я придумала, как вам можно сбежать. Мистер Эндрюс опустил книгу, недоуменно захлопал глазами. Он как будто не понимал, что она сказала. Одри повторила последнее слово, потом изобразила пальцами бегущего человечка, но лицо мистера Эндрюса выражало все то же полное недоумение. Одри пришлось шепнуть ему тоже слово по-английски, на ухо. — Я понял, — сухо обронил мистер Эндрюс, поджав губы. Одри решилась продолжать по-французски: — Я выведу вас в сестринскую, предлог придумаю. Там вы переоденетесь, я приготовлю одежду моего брата. Потом вы спуститесь по пожарной лестнице и доберетесь до вокзала. Там сядете в вагон третьего класса и уедете подальше, я дам вам денег на билет. У нас в стране затеряться очень легко. Поверьте. Одри опустила глаза. Конечно, мистер Эндрюс снова обрушится на нее с упреками, но она готова была с ним спорить, бороться, как тогда, из-за прошения. Повисшая пауза была тяжелой, как костенеющее тело умирающего человека. Наконец его голос по-прежнему сухо спросил: — Простите, конечно, но как вы можете такое предлагать? Да, прошение отклонили — значит, я виноват и должен ответить. Перед Богом и перед людьми. Вы разве этого не понимаете? Только тут она подняла взгляд. Мистер Эндрюс смотрел с таким упреком, будто она сказала большую глупость — захотелось провалиться сквозь землю. И все-таки отступать нельзя — на кону была его жизнь. — Если бы вас просто сослали, я бы не предлагала. Добрыми делами тоже все можно искупить… Не обязательно переживать такое. Подумайте о вашей матери, мсье. О вашей дочке. Ради них надо попытаться. На секунду Одри показалось, что Эндрюс колеблется, но он только покачал головой. — Одри, для меня это неприемлемо. Но давайте все же предположим: я сбегу, это обнаружат, и вас обвинят в пособничестве. Вас могут посадить за это в тюрьму, вы понимаете? Одри сглотнула. Об этом она как-то не подумала, и теперь по спине пробежал холодок. Но… — Нет, меня не посадят в тюрьму, я что-нибудь придумаю или убегу тоже. Я же сестра Гектора, в конце концов, — она улыбнулась, представив, с каким азартом побег устраивал бы ее брат. — Хорошо, вы убежите. А доктор Морган? Наверняка подумают, что он замешан. А может, и Калхун или Месснер, кого-то из них тоже обвинят в пособничестве. Представьте только, что начнется, какая шумиха и ненависть. Из-за меня пострадают все. Одри невольно опустила голову снова. Да, об этом она не подумала, а ведь мистер Эндрюс прав. Доктора Моргана наверняка заподозрили бы. Она вспомнила его арестантом, работающим под палящим южным солнцем, вспомнила тонкие шрамы от наручников у него на запястьях. Она не могла допустить, чтобы он проходил это снова. И милого старика Калхуна, и застенчивого Дина тоже было жаль. «Но допустить, чтобы мистер Эндрюс… Чтобы его…» Мистер Эндрюс сказал смягченным голосом: — Вы поняли меня, Одри? Давайте больше не будем говорить об этом. Со мной все будет в порядке. Просто не берите в голову, хорошо? Одри кивнула со вздохом. Но она не имела права опускать руки. Не получилось так — нужно иначе. — Вид у вас такой, точно я вас не убедил, — мистер Эндрюс вдруг дотронулся до ее руки, Одри вздрогнула. Он тихо сказал: — Ну-ка, посмотрите на меня. Одри подняла на него глаза. Мистер Эндрюс виновато улыбался. — Не убедили, сэр, — ответила Одри прямо. — То есть я поняла, что от побега пострадают те, кто не при чем, я не хочу этого, и надо искать другой способ… Мне очень жаль, что так вышло с прошением. Извините, что я в тот раз была такой настырной. И все-таки я хочу вам хоть как-то помочь. Он вздохнул и улыбнулся. — Не стоит, Одри, правда. Вы сами простите меня, я тогда был невежлив, наговорил вам всего… Да и потом вел себя не лучшим образом. Это несправедливо с моей стороны по отношению к вам. Вы замечательная, благородная девушка с большим сердцем. — Сэр, — Одри мгновенно залилась краской. — Не надо… — Это правда. Но мне кажется, не стоит вам так стараться. Не терзайте себя. Думаю, все окажется не так уж страшно. Да, мало приятного, но я скоро совсем окрепну, так что все это будет для меня не опасно. Так что не тревожьтесь понапрасну. Пусть все идет своим чередом. Он положил ей руки на плечи и посмотрел в глаза. — Ничего не нужно, Одри. Давайте просто спокойно проживем эти дни. И не будем больше спорить друг с другом. На секунду они склонились друг к другу, точно желая обнять. Но не обнялись, отступили на шаг, и Одри молча вышла из палаты. В груди у нее сильно болело. Уильям Уоррен Собственно, лечащего врача Эндрюса Уоррен велел вызвать сам: надо было уже решить вопрос о возможной отсрочке. Доктора Эндрю Моргана он уже видел, когда приходил в больницу - человек средних лет, с манерами джентльмена, но Уоррен был готов поспорить, что он или пережил когда-то сильнейшее потрясение, или имел тайное дурное пристрастие: в нем ощущалась уязвимость, тайная приниженность. Такое ни с чем не спутаешь. Морган спокойно сидел перед ним, но в нем чувствовалось беспокойство. Что же, настоящий врач, переживает за пациента, которого не единожды спасал от смерти. На его месте любой бы чувствовал досаду из-за зря потраченных усилий. — Я изучил ваше заявление, — сообщил ему Уоррен. — Предлагаю следующее: осужденного осмотрит комиссия, состоящая из врачей как вашей больницы, так и других, чтобы определить, в какой срок исполнение наказания для него станет относительно безопасным. — Оно никогда не будет безопасным, — возразил Морган. — Эндрюс перенес перикардит, сердце может отказать или в процессе наказания, или после, если не обезболивать его. — Допустим, — Уоррен пожал плечами. — Но ведь и я говорил об относительной безопасности, а не абсолютной. — Даже относительная безопасность под большим вопросом. Вы испытывали на себе действие кнута? — О, — Уоррен чуть откинулся в кресле. — А вы, я полагаю, испытывали? Морган коротко кивнул. Ничего не изменилось в его лице, выдержка была отличная. — Не в таком объеме, но судить могу. — Ну, а я не испытывал, — Уоррен пожал плечами. — И не бывал ни в тюрьме, ни на виселице, ни на электрическом стуле, хотя регулярно назначаю подсудимым подобные меры. Страшные меры, человек должен их бояться. Наказание есть наказание. А здесь, как вы понимаете, исключительный случай. Морган чуть подался вперед. — Вы понимаете, что ваш приговор означает смертную казнь? — Да, — пришлось пристально посмотреть ему в глаза. — Но все же с меньшей вероятностью, чем пребывание в ледяной воде. Да, он может умереть, как умирали пассажиры корабля, который затонул по его вине. И предупреждая то, что вам еще хотелось бы сказать: я не отказываю себе в звании цивилизованного, культурного, порядочного и гуманного человека из-за того, что заставил какого-то негодяя понести наказание, соответствующее его поступкам. Вы не жалеете нарывы и раковые опухоли, не так ли? Пощадив Эндрюса, я бы оставил на теле общества раковую опухоль — вседозволенность богачей и аристократов. Здесь спокойствие Моргану изменило. Он с досадой проговорил, повысив голос: — Но почему даже обезболивать нельзя?! — Потому что это тоже пощада. На этом попрошу покинуть мой кабинет. Доктор явно хотел сказать что-то еще и Уоррен даже представлял, что — но сдержался. Молча вышел, напряженной пружинящей походкой. Надо будет распорядится, чтобы этот эскулап не предпринял в больнице чего-то, что поможет Эндрюсу избежать наказания или перенести его в разы легче… Следующий проситель по делу Эндрюса оказался неожиданным: не слушая возражений Присси, в тот же день, что и Морган, в кабинет ворвался… Марк Мюир. — Мистер Уоррен, ваш приговор несправедлив! — первое, что он заявил с порога. Глаза горели, щеки пылали румянцем и он, кажется, даже забыл про свою трость, так стремительно зашагал к столу. — Здравствуйте, мистер Мюир, — лучезарно улыбнулся Уоррен. — Присядьте, пожалуйста. В чем несправедлив мой приговор? — Зачем эти истязания?! — Мюир даже не стал садиться, только гневно сжал рукоятку трости. — Потому что это и есть справедливость в данном случае, — Уоррен чуть ли не зевнул. Далась всем эта порка, что же они не заступаются за школьников или заключенных в тюрьмах? — Вы же сами побывали в ледяной воде, мистер Мюир. Насколько помню из показаний свидетелей, ощущения крайне неприятные. Молодой человек потупился и покраснел. — Я… Да. Но и он ведь тоже. — Послушайте, мистер Мюир, давайте не будем вмешиваться в дела друг друга. Вы инженер, я юрист. Не будем учить друг друга, как делать свое дело. Вы вправду мне симпатичны, и похвально, что вы проявляете великодушие и милосердие. Но это не тот случай, где его следует тратить. Разве Эндрюс ради вас шевельнул бы хоть пальцем? Мюир вспыхнул еще сильнее. — Я должен был рассказать раньше… Господи, мне гнев застил глаза, и я решил молчать! Ведь Эндрюс велел мне уходить с «Титаника» в ту ночь, понимаете? Я хотел остаться на корабле… А он приказал попробовать догнать шлюпку, которая как раз отплывала. Чтобы помочь достроить «Гигантик» и усовершенствовать «Олимпик»… С учетом всех ошибок… Мюир тяжело вздохнул. — Я еще спросил его, собирается ли он спасаться. А он отмахнулся. Уоррен сочувственно кивнул. — Да, если вы это сейчас расскажете, возникнет вопрос, почему на суде вы молчали. Но должен сказать, на приговор это бы не повлияло. Заклепки, коридоры, пожар… Переборки и число шлюпок… Ничего не меняется из-за того, что Эндрюс немного вам помог. И то — вы ведь могли и не доплыть до шлюпки, так что нельзя сказать, что он действительно спас вас. Слова никогда ничего не стоят, мистер Мюир. — Если Эндрюс умрет, с какой мне совестью жить? — прошептал Мюир, опустив голову. — С совестью честного человека, каким вы и являетесь. Вы умны и должны понимать, что это наказание касается не только Эндрюса — мы должны показать толстосумам и алчным дельцам, что от возмездия их не спасут ни деньги, ни связи. Рассудите здраво, и вы поймете, что вам не в чем себя упрекнуть. Простите, меня ждут дела. Мюир с горечью посмотрел на него, покачал головой. Ничего, придет время, он остынет и поймет, что все сделано правильно. А что касается Эндрюса — его поведение на корабле никоим образом не облегчает его вину. Уоррен до сих пор был уверен, что это не более чем спектакль, игра в благородство, за которой скрывался тонкий расчет. Что еще ему оставалось делать, когда построенный им корабль наполнялся водой? Постараться сохранить лицо и жизнь — и это почти получилось. А на следующий день снова позвонили из Ирландии. Присси ответила было грубовато, но тут же сбавила тон, явно растерялась — и соединила-таки. Уоррен был уже порядком утомлен этими просителями, но все же взял трубку с любопытством — кто бы это еще мог быть? Может быть, та шумная девица, его сестра? — Здравствуйте, — раздался в трубке спокойный и твердый мужской голос. — Меня зовут Томас Эндрюс-старший. Полагаю, я имею честь говорить с мистером Уильямом Уорреном? — Именно так, — Уоррен даже напрягся, так ему стало интересно. Эндрюс-старший на других просителей явно не походил. — Я звоню, чтобы узнать, возможно ли, чтобы вы отменили приговор моему сыну… по части публичного наказания кнутом. И если возможно, что для этого требуется. Голос у него ни разу не дрогнул. Уоррен спокойно, но с невольным уважением ответил: — Не буду вас обнадеживать: это невозможно. В трубке повисла пауза, впрочем, недолгая. Эндрюс-старший почти сразу спросил: — Почему? — Потому что я не вижу оснований для пересмотра приговора. Таким же ровным голосом Эндрюс-старший сказал: — А я, если откровенно, не вижу оснований, чтобы его выносить. То есть назначать именно такое наказание. — Варварское и бесчеловечное, вы хотите сказать? Но подумайте, не большим ли варварством было со стороны вашего сына рисковать жизнями пассажиров ради прибыли? — Допустим, — согласился Эндрюс-старший спокойно. — Но за это отвечал не только мой сын. Решения принимались коллективно. Почему же такое строгое наказание назначено только ему? — Я был бы совершенно не против назначить то же самое лорду Пирри, но увы, его дело рассматривал британский суд. Обратитесь туда, если не согласны с решением. Что до мистера Исмея, он изъявил искреннее раскаяние, так что я счел возможным проявить к нему снисхождение. — Мне сложно поверить, что мой сын раскаяния не проявлял. — К сожалению, нет, сэр. Из материалов в прессе вы можете убедиться, что в течение всего процесса он держался вызывающе. На сей раз пауза была дольше. Наконец Эндрюс-старший довольно небрежно спросил: — Наказание можно исполнить не публично? — И опять же нет, сэр. Ваш сын на весь свет хвастал и величался. Справедливо ли, если унижен он будет тайно? — Пусть присутствуют родственники погибших. Иначе выйдет, что вы развращаете толпу жестокостью. — Отнюдь нет, сэр. Все, подобные вашему сыну, должны увидеть и узнать, что им грозит, если они поставят прибыль превыше заботы о человеке. И им будет, смею надеяться, неповадно. А значит, такая катастрофа больше не повторится. Понимаете мою логику? Эндрюс-старший замолчал снова. Потом заговорил с некоторым усилием: — Вы должны меня понять. От позора моего сына пострадают его близкие. Его братья, которые ничем себя не запятнали. Его дочь, невинный ребенок. Его мать. — Я сожалею. Но согласитесь, нерационально ради благополучия нескольких родственников преступника отказываться от пользы, которую его наказание может принести миллионам людей. Надеюсь, я объяснил свою точку зрения. — Вполне. Но не могу сказать, что благодарен вам за это. — Я понимаю, — сказал Уоррен. — Судя по всему, вы сами не знали своего сына, сэр. Прощайте. Одри В десять часов на обход явился не один доктор Морган, довольно растерянный, но и доктор Джонсон, и директор Брайтон, и с ними какой-то незнакомый джентльмен, уже пожилой, похожий на снеговика, белый и какой-то рыхлый, но с очень уж равнодушными глазами. Все они зашли в палату, стало тесно и мистер Эндрюс удивленно посмотрел на всех по очереди. Она и сама удивилась и напряглась — зачем они пожаловали такой толпой? — Это весьма неожиданно, — суховато говорил доктор Морган, с упреком глядя на Брайтона. — Я думал, меня как лечащего врача предупредят… — Простите, коллега, но у профессора Холлидея день расписан по минутам… — директор Брайтон, хоть и был крупнее всех в палате, точно старался сделаться меньше. — Могу сказать прямо, — обронил тот, кого называли профессором Холлидеем. — Мы явились без предупреждения, чтобы вы, скажем так, не успели подготовить осужденного к нашему визиту. — Прошу прощения! — доктор Морган вспыхнул до корней волос. — На что вы намекаете и какое право вы имеете мне не доверять? Профессор Холлидей даже не взглянул на него. Окинув взглядом вставшего с кровати мистера Эндрюса, он равнодушно бросил: — Снимайте рубашку. Сверкая золотым пенсне и лысиной, профессор Холлидей постукивал мистера Эндрюса по спине. Одри стояла поодаль, держа руки на накрахмаленном переднике. Сердце у нее колотилось так, что она будто бы оглохла. Это та самая врачебная комиссия, о которой говорил доктор Морган, но никто не знал, что они явятся так скоро и так неожиданно. Она неотрывно следила за стетоскопом, за тем, как от дыхания шевелилась исхудавшая спина мистера Эндрюса. Ведь это шанс на отсрочку… Шанс на жизнь для него. — Дышите, — Холлидей вгляделся в темноволосый затылок мистера Эндрюса, поправляя стетоскоп. Морган стоял перед кроватью, скрестив руки, немного вытянув шею, внимательно следя глазами за незваным гостем; Одри, давно его знавшая, понимала: он сейчас тоже очень нервничает. — Не дышите, — Холлидей передвинул стетоскоп под левую лопатку. — Хрипов не осталось. Сердце работает хорошо. Приговор можно приводить в исполнение хоть сейчас. Мистер Эндрюс крупно вздрогнул. Одри прислонилась к стене: ноги ее не держали. Совершенно спокойно, равнодушно брошенные слова оглушили ее, точно взрыв. Брайтон смущенно кашлянул. Морган развел руками; его бледное лицо слабо покраснело. — Вы знаете, что за приговор вынесли мистеру Эндрюсу, профессор Холлидей? — Знаю, кто же в Нью-Йорке еще этого не знает. Тридцать ударов кнутом. Кнут, полагаю, будет из кожи, — профессор говорил все также равнодушно. Мистер Эндрюс сглотнул, мельком взглянув на нее, а Одри убрала задрожавшие руки за спину. Профессор приподнял седые кустистые брови. — Тридцать ударов, — повторил доктор Морган как будто спокойно, но венки у него на висках так и бились. — Если вы напишете в заключении, что он готов к исполнению приговора, вы его убьете. — Он сам себя убил, когда построил корабль, способный затонуть в первом же плавании, без шансов спастись для большей части пассажиров, — профессор слегка зевнул. Как можно быть таким бессердечным! Одри рванулась было вперед, но мистер Эндрюс положил ей руку на плечо. Холлидэй лениво продолжил: — Городской совет каждый день штурмуют тысячи разъяренных людей, с газет не сходят гневные заголовки… А на носу выборы. Никто не станет больше тянуть. Приговор приведут в исполнение, в каком бы состоянии не находился осужденный. Понимаете? — он с каким-то особенным выражением посмотрел доктору Моргану прямо в глаза и обернулся к Джонсону и Брайтону. — Коллеги, ваша очередь. Одри закусила губу, надеясь, что никому не слышно было, как гулко бьется ее сердце, словно удары огромного колокола. Может, они все же решат, что приговор исполнять рано? А там они с доктором Морганом придумают что-нибудь… Но доктор Джонсон в точности повторил слова профессора Холлидея, а директор Брайтон застыл в нерешительности. — Ну… Может, подождем еще? Все-таки мышечной массы… маловато. — Она тут не поможет, — сказал профессор резко. — Если сердце выдержит, значит, выдержит. Нет — значит, нет. — По-вашему, это все равно? — буквально прошипел доктор Морган. — Все равно, выживет пациент или умрет? — Не пациент, — жестко ответил Холлидей. Повернул голову к мистеру Эндрюсу и язвительно бросил: — Осужденный. Одевайтесь, или вам нравится себя молоденькой девице показывать? Пусть на площадь придет, подольше полюбуется. Одри стиснула манжету, чтобы только сдержаться, не навредить мистеру Эндрюсу. У доктора Моргана даже шея покраснела. — Я подам на вас жалобу в Ассоциацию врачей! — Я личный врач семьи губернатора и пары сенаторов. Подавайте, куда хотите. Тем более, что ваши коллеги разделяют мое мнение, не так ли? Осужденный вполне готов к исполнению приговора? Доктор Джонсон, жавшийся к косяку, с готовностью кивнул. Директор Брайтон покраснел, с несчастным видом посмотрел на мистера Эндрюса — тот, застегивая рубашку, почему-то ответил ему понимающим взглядом — но кивнул тоже и спешно пробормотал: — Ну так осмотр можно считать оконченным, верно? Идемте, напишем заключение. Морган, не провожайте нас. За ними закрылась дверь. Одри без сил опустилась на краешек кровати, мистер Эндрюс бросил на нее тревожный взгляд. Доктор Морган с ненавистью смотрел вперед, точно еще видел Холлидея пред собой. — Вивисектор чертов! — выплюнул он наконец. Мистер Эндрюс похлопал его по плечу со слабой улыбкой. — Ладно вам. Если сердце работает хорошо, то нечего и волноваться. Но если честно, я надеюсь, к животным этого субъекта не допускают. Жалко их.***
Сержант Калхун сказал, что до исполнения приговора все равно пройдет какое-то время — «дней десять на подготовку уйдет». Одри очень хотела верить, что за этот срок удастся добиться отмены казни — ну хоть как-то. В сестринской на столе на следующее утро Одри обнаружила газету, «Нью-Йорк кроникал», с новым интервью Марка Мюира. Она не очень-то хотела ее открывать, ожидая, что человек, обвинивший мистера Эндрюса первым, или повторяет то, что уже говорил раньше, или хуже того — радуется ужасному приговору. Но все-таки, сама не зная, зачем, она начала чтение. Интервью снова брал Тео. » — Мистер Мюир, приговор, вынесенный мистеру Исмею и мистеру Эндрюсу, удивил, пожалуй, всех. Как этот приговор оцениваете лично вы? — Считаю крайне несправедливым и жестоким. — Даже притом, что эти люди действительно виновны в сотнях смертей? — Именно так. За неумышленные действия нельзя наказывать так сурово. Тем более, потакать жестоким инстинктам. — Вы упоминали, что на суде рассказали о мистере Эндрюсе не всю правду. С чем это связано и о чем вы умолчали?» Одри хотела отложить газету: даже горло сжалось от ожидания, в чем еще Мюир обвинит мистера Эндрюса. Хотя ведь он вроде заступается… Она продолжила чтение. » — Эндрюс фактически спас мне жизнь. Это он настоял, чтобы я покинул корабль». Одри сначала обрадовалась, потом чуть не топнула с досады. Ну как так можно, как можно нападать на человека, который спас тебя, и довести вот до такого финала? » — Почему вы умолчали об этом? — Сначала я был очень рассержен, а потом… Эндрюс отрицал, что помогал кому-то. Я подумал, он тем более не признает, что сделал добро мне». Одри опустилась на стул, оперла лоб на руку. Она не знала, что и думать, возмущение смешивалось с надеждой: а если Уоррен узнает, может быть, он отменит решение? А если статью прочтут другие люди? Может, они поймут, что ошибались? Она решила дочитать. » — Я уже рассказал о поступке Эндрюса судье Уоррену, но он отказался смягчить приговор. Я призываю всех, кто не хочет, чтобы в наш век творилось варварство, выходить на улицы и протестовать. Справедливость не подразумевает жестокости. Об этом мы собираемся сказать на митинге, который состоится послезавтра, в двенадцать, у здания мэрии». Одри немного поколебалась. Наверное, мистер Эндрюс не будет доволен, если она свяжется с Мюиром… Да пусть хоть вовсе ее не простит, а если есть шанс помочь ему — она воспользуется.***
Элисон, как оказалось, про митинг знала, но идти туда не собиралась, снова отговорившись дежурством. — А ты можешь сходить. Тео обрадуется. Роза там тоже будет. Тео в самом деле обрадовался Одри, хотя она и странно себя чувствовала, придя. Но, в конце концов, Тео хотя бы всегда писал о процессе правду, не насмехался и не передергивал. Из пришедших она уже знала Фрэнки, официантку из «Похлебки», Тео познакомил ее еще с Ником, братом Фрэнки, Розой — той самой кузиной Элисон, о которой Одри уже много слышала, и ее друзьями, датчанкой Озой и ее женихом Джейми, которые тоже плыли на «Титанике», только третьим классом. А еще Тео представил Одри Марка Мюира и его невесту — Софию Сильвестри. София была хороша теплой, мягкой красотой, чем-то — не только именем — напоминая кузину Софи. А Марк Мюир был похож на мушкетера, какими Одри их представляла: тонкий и гибкий, но сильный, с изящными усиками и пронзительными глазами с очень прямым взглядом. Он выглядел воплощением честности, и не верилось, что они могли стать врагами с мистером Эндрюсом. Что бы мистер Эндрюс ни говорил о себе, Одри продолжала считать его хорошим человеком. Было еще несколько человек, по всей видимости, они были незнакомы друг с другом и Одри это обрадовало — все-таки нашлись люди, которые были возмущены таким приговором. Ей дали небольшую пачку листовок и попросили раздать. Этим же занимались Оза и Фрэнки; Джейми и Ник держали плакаты с яркими надписями: «Справедливость, а не жестокость!», «Нет истязаниям!» Пробежав текст глазами — он был похож на то интервью, что Мюир дал в «Нью-Йорк кроникал» — Одри стала подходить к прохожим, просить взять листовки по одной. Кто-то брал и совал в карман, не читая, кто-то останавливался, чтобы прочесть. Другие отказывались, равнодушно или сердито. Одри посматривала в сторону Фрэнки и Озы: у них дела обстояли примерно так же. Между тем, с другого края к зданию мэрии стали подходить еще какие-то люди, в руках которых тоже были транспаранты. Одри пригляделась: надписи там были совсем другие. От них у нее застыла в жилах кровь. «Убийц — повесить!», «Уоррен продался», «Почему вы добры к ним?», «Убийцам — смерть!» — Убийцам — смерть! Убийцам — смерть! — принялась скандировать толпа. Как тогда, у больницы — когда первое интервью Мюира еще только вышло. Она побледнела и мучительно прикусила уголок рта. Их было много, страшно много. — Почему с исполнением приговора тянут? — выкрикнула из толпы женщина, похожая на галку, лицо которой показалось Одри знакомым. — Сколько нам еще ждать справедливости? Пусть за кровь прольется кровь! — Кровь за кровь! Кровь за кровь! — скоро принялись скандировать те, кто пришел выступить против осужденных. Против… ее Томаса. — Одри, держись-ка поближе к нам, — это Тео подошел и тронул ее за локоть. — Оза, Фрэнки, вы тоже. — Я не понимаю, — шепнула ему Одри, указав на вторую группу. — Они не осознают, как это опасно, этот кнут? И ведь это никому не сделает лучше… Тео стиснул челюсти. — Они надеются, что им сделает, — пробормотал он. — Выпустили мы тигра из клетки, ничего не скажешь… — Но зачем, Тео? Он опустил голову. — Я просто очень рассердился. А Марк… Он ведь лежал в вашем госпитале. Ты сидела с Эндрюсом и не видела, как страдали другие. А Марк видел. Но мы не думали, что до такого дойдет. Прости, Одри. Как бы ни страшно и горько было за мистера Эндрюса, Тео тоже стало жаль. Он явно сожалел о том, что сделал, только вернуть уже ничего не мог. Одри погладила его по руке. В это время Марк и Джейми, София и Роза, а следом и остальные — Одри и Тео, Ник и Фрэнки присоединились — тоже принялись выкрикивать: «Пыткам — нет! Пыткам — нет!» Сначала их было слабо слышно из-за выкриков противников, но постепенно те замолчали — и принялись подступать. Они растянулись, окружали со всех сторон, Одри стало страшно, но уйти сейчас она не имела права. Лица у людей были злые, жестокие, взгляды словно ударяли, никогда еще в своей жизни она не видела столько злобы. Было страшно, но она помнила, ради кого все это делает — и была уверена, что выдержит. — Эй ты! — выкрикнул какой-то парень, ткнув пальцем в Мюира. — Ты же сам их обличал! А теперь стелешься? Предатель! Мюир побелел и вскинул голову. София сжала его ладонь. Они все-таки все сбились в кучу, держась теперь рядом друг с другом, но никто не собирался спасаться бегством. Те, кто подступали, шипели угрозы, выкрикивали оскорбления. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не появилась полиция. Несколько полицейских, оглушительно свистя в свистки, оттеснили их от толпы. Когда им настоятельно велели уйти, они так и двинулись по улице группой — и оставшаяся толпа, сдерживаемая полицией, свистела им вслед и улюлюкала. Одри еще дрожала от испуга, чувствуя, как совсем недавно ее окружали разъяренные, угрожающие люди. Она пыталась себе напомнить, что, должно быть, все они потеряли близких, но все равно все мысли и чувства затапливал страх. Остальные, кажется, тоже были поражены, шли бледные, подавленные. С каждым шагом, однако, страх Одри все сильнее сменяла тревога: что же будет теперь? Сегодня, очевидно, ничего не вышло, но ведь до казни еще есть время… Только когда, дойдя до «Похлебки», они все вместе туда вошли (Фрэнки отперла дверь) и уселись за одним столом, Одри, оглядев по очереди каждого, решилась спросить: — Но мы ведь попробуем еще раз? Сейчас не вышло, но… — Я за то, чтобы попытаться, — вдруг поддержала ее Роза. Фрэнки и Оза неуверенно кивнули. Остальные, кажется, колебались, виновато переглядываясь. Марк Мюир быстро скручивал в пальцах бумажную салфетку. Тео весь сник — как здесь не хватало Элисон, чтобы поддержать его! Фрэнки положила ему руку на плечо, но он будто не заметил. И тут София Сильвестри выпрямилась и проговорила ровным, хотя и глухим голосом: — К сожалению, больше мы не можем ничего сделать. Люди слишком озлоблены, они не захотят нас слушать. В следующий раз, если полиция не подоспеет вовремя… — она побледнела. — Они просто набросятся на нас. Я по Белфасту знаю, что такое разъяренная толпа, я участвовала там в демонстрациях, когда рабочие боролись за свои права. Нас затопчут — без всякой пользы для дела. Одри до боли стиснула пальцы. Она помнила искаженные злобой лица, понимала, что София права, не была вправе заставлять кого-то рисковать… — Но ведь речь идет о человеческой жизни! Ответом ей был общий тяжелый вздох. Оза потупилась, Фрэнки с жалостью посмотрела на Одри. Тео закрыл лицо руками. Мюир навис над столом, разрывая салфетку в клочья. Роза посмотрела Одри в глаза: — Сделать ничего нельзя. Ничего. Отпусти, — ее лицо вдруг дернулось, точно она вспомнила что-то. Одри оглядела всех по очереди — но все опустили взгляд. Она молча поднялась из-за стола и тихо покинула кафе. Ей хотелось кричать от безысходности, наваливавшейся со всех сторон, отбиваться руками и ногами — только не верить, что действительно все попытки отменить казнь исчерпаны. А значит, мистер Эндрюс может умереть. И его уже ничто не спасет.