Нельзя убежать от того, кого ты собой представляешь.
- Чужая шкура
— Значит, вы вините себя в смерти Джессики? — удивлённо спросила Селена. Я начала с ней разговаривать. Нельзя было допустить, чтобы Джонсы беспокоились и принимали решительные меры. — Я бы так не сказала, — возразила я. — Скорее, я осознаю, что являюсь причиной её смерти. Я ни слова не говорила про вину, это понятие слишком абстрактно. — Хм, ну, рациональный подход — это тоже способ, — не слишком уверенно проговорила доктор. — Раз вы послужили орудием жизненной несправедливости, как думаете, какой рациональный способ поможет вам своими силами вернуть справедливость в баланс? — Спасти жизнь, — пожала плечами я. — Или несколько. — Многие так и становятся врачами, — доверительно поделилась Селена. — Но специально искать подобные возможности вам пока рано. Как насчёт того, чтобы начать заполнять эту копилочку делами попроще? Сходите к родителям Джессики, поддержите их, например. Помогите вашей подруге по несчастью почувствовать себя лучше. Кстати, я не спросила у вас домашнее задание. Вы сумели простить отца? К моему удивлению, да. Конечно, Селене я не могла этого открыть, но я даже сказала об этом Карлайлу. В один из вечеров, проведённых у Калленов, я зашла к нему в кабинет и поделилась этим открытием. — Я поняла, что простила тебя. Совсем-совсем. И себя тоже. Знаешь, за маму, — сказала я, разглядывая портрет Вольтури и Карлайла в костюмах семнадцатого века. — Спасибо, — сказал он. — Думаю, тебе и самой стало легче. Не так ли? Я кивнула. — Полагаю, смерть окружающих — это просто часть моей природы. — А вот тут я с тобой не согласен, — мягко возразил он. Чем мне нравились беседы с Карлайлом — он никогда не кричал. Нет ничего более располагающего, чем такая собранная, уверенная и умиротворяющая манера разговаривать. — Смерть — это часть природы, да, но не твоей, а всеобщей. Это я тебе как врач говорю. Всю жизнь веду борьбу со смертью, зная, что рано или поздно она возьмёт своё. Бессмысленно ли это? Только если считать, что мгновение жизни не несёт никакой ценности.***
Селена была неглупой женщиной, и я решила её послушаться. Я вообще вела себя самым примерным образом. Школьные будни, хоть и были омрачены для всей параллели случившимся несчастьем, шли своим чередом. Началась активная подготовка к экзаменам, которой загоняли себя Анджела и прежде не проявлявший такого академического упорства Майк. Я ездила в школу на Диком Билле и на Вольво Эдварда, сидела за столом то с Калленами, то с Анджелой, которая умудрялась смотреть на вампиров как ни в чём не бывало. Смеялась над шутками, отвечала преподавателям и ложилась спать по привычному расписанию. Жизнь была удивительно обыденной. Эдвард не смотрел на меня, как раньше. То и дело я видела на его лице выражение «разбитой чашки» и, хоть я воздерживалась от комментариев, у меня каждый раз начинал дёргаться глаз. Кроме этих взглядов, впрочем, он держался безукоризненно, то обсуждая со мной какой-нибудь фильм или книгу, то принося цветы, то пытаясь включить музыку, от чего я каждый раз отказывалась. Чего я ни с кем не обсуждала, так это проснувшийся во мне исследовательский интерес. Как ни было это удивительно, Гугл нашёл кое-какие ответы и на мои вопросы. Мифы о полувампирах существовали. Во-первых, были суккубы и инкубы, и, как когда-то рассказывал Карлайл, за часть этих мифов ответственны непосредственно блондинки клана Денали, любившие проводить время в компании смертных мужчин. Инкубы были прекрасными «демонами» мужского пола, способными забрать честь девушки силой, а также зачать ей дитя. Наибольшим потенциалом обладали, на мой взгляд, мифы о либишоменах народа мапуче и дампирах, то есть полувампирах, Балканов. Так вот, я решила послушаться Селену, и Анджела поддержала мою идею посетить родителей Джессики. Дверь открыл мистер Стенли, и, по меньшей мере, секунд двадцать он рассматривал нас в попытке узнать. — А, — очнулся он. — Привет, девочки, заходите. Гостиная была оформлена в персиковых тонах; на каминной полке стояли фотографии дочерей Стенли, одна из них появилась совсем недавно — свежее школьное фото Джессики с чёрной лентой в уголке. Стенли любезно предложили нам чай, мы с Анджелой высказали свои соболезнования, а родители Джессики, в свою очередь, порадовались тому, что мы с Анджелой спаслись. — Она всегда будет жить в наших сердцах, — искренне сказала Анджела. Потом миссис Стенли пригласила нас в комнату Джессики. На стенах, закрывая розовые обои, висели постеры музыкальных групп и недавно вышедших фильмов, у правой стены стоял невысокий стеллаж. — Мы раздаём вещи, — проговорила миссис Стенли, указывая на полупустой шкаф. — Есть люди, которым они нужнее. Тут осталось несколько дисков, часть забрал Майк… Не посмотрите? Джессика была бы рада, если бы они у вас остались. Джессика слушала странную музыку. Нет, не так. Она слушала популярную сегодня музыку, от которой я после колледжа успела несколько отстать. Я предложила Анджеле выбрать первой, и она забрала тех немногих, что я знала: Black Eyed Peas, Шакиру и Бейонсе. Мне достались Бритни Спирс и какие-то темнокожие ребята. На дисках было написано «Jay-Z» и «50 Центов». — Это цена? — спросила я у Анджи. — Почему в центах? — Нет, бабуль, — улыбнулась она. — Это рэп. Забирай, если интересно, я такое не слушаю. Не знаю, стало ли родителям Джессики насколько-нибудь лучше после нашего визита, но, прощаясь, миссис Стенли выдавила из себя тёплую улыбку. Эдвард старался не оставлять меня одну. Не знаю, было это скорее ради моего благополучия или же его собственного: я не была уверена, в ком из нас сильнее проявлялись суицидальные наклонности. Не то что бы у Эдварда было много способов им поддаться, конечно, как и у меня. Но он пошёл даже на такие жертвы, как ездить в школу на Диком Билле. «Е-е, ага! Так соблазнительно…» — зачитывал вступление странный артист, решивший называться «Пятьдесят центов». — Я приведу тебя в магазин сладостей И дам полизать леденец на палочке. Вперёд, девочка, не останавливайся, Не останавливайся, пока не достигнешь цели, о-оу… — подпевала я ему. Эдвард потянулся к подаренной Эмметтом и Розали магнитоле, чтобы выключить трек. Я легко ударила по его руке. — Ты не хочешь слушать музыку, но включаешь это? — пренебрежительно спросил он. — Чья машина, тот и диджей! — огрызнулась я. — Этот диск мне отдала миссис Стенли. Не то что бы я всерьёз наслаждалась рэпом, но мне хотелось привнести в жизнь немного беззаботности и лёгкого хулиганства с ноткой развязности, которые ассоциировались у меня с Джесс. На ланче Эдвард извинился и пригласил меня на свидание. Я согласилась, потому что тоже втайне мечтала о том, чтобы всё было, как прежде. Должен же быть способ этого добиться? Тем же вечером мы вернулись к домику в горах. Зимний снег сменило весеннее возрождение, лужайку покрывали мелкие цветы, а лес восхищал насыщенно-зелёными оттенками. Темнело всё позднее, и мы успели застать закат на смотровой площадке перед домиком. — Я никогда не спрашивал: тебе больше нравятся рассветы или закаты? — вдруг поинтересовался Эдвард. — А тебе? — задалась вопросом я. — Ты первая, — улыбнулся он, притягивая меня за талию поближе к себе. — Хорошо, но потом ответишь ты и первый объяснишь, почему. — Договорились. — Закаты, — ответила я. — А мне рассветы. Они приносят с собой обновление. Если бы не вставало солнце, откуда нам, никогда не спящим, знать, что прошёл какой-то осмысленный отрезок времени, что жизнь продолжается? — Эдвард смотрел на оранжевое солнце, а я на игру лучей на его алмазной коже. — Почему закаты? — По похожей причине — это логическое завершение. Окончание дня, даже если он был трудным. Помнишь, какая надпись была на кольце царя Соломона? — «И это тоже пройдёт»? — Вот об этом говорит закат, — кивнула я. Всё проходит: и хорошее, и плохое. Даже Вселенная не будет существовать вечно. Эдвард заварил в термосе мой любимый чай, а сам пил кипяток из второго термоса, на пару градусов согревая прохладную кожу. Впервые за месяц я почувствовала какое-то умиротворение, пусть и на короткое время, пока мы сидели на ковре и развлекались игрой в города на скорости примерно в триста городов в минуту. Я знала, что проиграю, но боролась до последнего. — Ыспарта! — сказал Эдвард. — Это в России? — спросила я, поднимая руки и принимая поражение. Звук «ы» был довольно специфическим. — Нет, в Турции, — довольно ответил он. — Многие ошибочно говорят «Испарта». Он аккуратно положил пальцы на мой подбородок, и впервые за месяц мы поцеловались. Поцелуй был нежным и долгим, никто из нас не хотел прерывать его, смакуя такое редкое в последние недели по-настоящему мирное мгновение. Эдвард запустил одну руку в мои волосы, а другой, приподняв за талию, посадил меня к себе на бёдра. Когда французский поцелуй затянулся, а пальцы Эдварда прошлись по шее и ключице, отодвигая с пути мешающую блузку, я оторвалась от него и посмотрела ему в глаза. — Что ты делаешь? — поинтересовалась я. — Я передумал, — выпалил Эдвард, и его взгляд на миг выдал скрытый огонь. Нет, он не передумал. И не справился. Он всё ещё пытался «искупить вину», склеить разбитую чашку, просто уже перепробовал все остальные способы. — Нет, Эдвард, — я покачала головой, и на лице сама собой появилась печальная улыбка, без слов передающая, что притворство не удалось. — Я не хочу запятнать самую чистую часть твоей души. Момент прошёл, как и обещало кольцо Соломона. — Пойдём домой, — вздохнула я. И именно в тот вечер я приняла решение. Эдвард, сам того не зная, показал мне, что так будет правильно.***
Поэтому май был очень занятым месяцем. Десять тысяч долларов, снятые в марте, ушли на взятки за разрешение отчислиться из школы и снятие с опеки. Несколько лет назад вышел закон, по которому ты можешь прекратить учёбу в старших классах, только если у тебя есть официальная работа. Всего шестьдесят долларов стоило оформление паспорта, потому что делала я его на нынешние документы, то есть официально. Я никогда не жалела денег на документы, поэтому мои права и свидетельство о рождении от 1987 года числились во всех полагающихся базах. Около пятисот долларов ушло на подарок Сэму. Тринадцатого мая у него был день рождения, и подарок, придуманный мной, я решила подарить альфе для всей стаи.***
Мы с Анджелой приехали на Диком Билле в резервацию четырнадцатого, в субботу, и обнаружили, что дом Сэма и Эмили стал клубом юных волков. Джаред, Пол и Джейкоб чувствовали здесь себя, как дома. Джейкоб, правда, потерял это чувство, как только мы зашли. Сэм предупредил, что Анджела ещё не знает о запечатлении, потому что этот рассказ оставался за Джейкобом, а они сегодня, можно сказать, знакомились во второй раз. — Двадцать два, ну ты и дед, конечно, — со знанием дела заявила я, плюхая на тумбочку в прихожей объёмную, пусть и не тяжёлую, коробку. Эмили с любопытством оглядела её. — Дед не дед, но дедовщину устраивает только так, — пожаловался Джаред. Стая после мартовских событий стала намного теплее относиться к Калленам в целом и ко мне в частности. Джаред, поделился Сэм, был в восторге от Эмметта. То ли это случилось на очевидном контрасте с Джеймсом, то ли сказалась совместная работа, но, хотя запрет на территорию оборотней снят не был, вопреки возмущениям старейшин, международные отношения в Олимпийской Конвенции наладились. — Привет, — только и сказал Джейкоб с самым неосмысленным выражением лица, которое я когда-либо на нём видела. Как же, не подросток. — Анджела, помнишь Джейкоба? Джейк, у тебя не спрашиваю, — не удержалась я, за что получила тычок в рёбра от Сэма. — Да, конечно, — вежливо улыбнулась Анджела, и этого хватило, чтобы остаток дня Джейкоб ходил грудью вперёд, улыбаясь во все тридцать два. — Вау… Что это? — не понял Сэм, открыв мой подарок. — Да вы, оборачиваясь, бросаете одежду где попало, а потом её красноглазые подбирают, — объяснила я. — Это сумки для штанов, они закрепляются на ноге, и лямки у них на прочной резинке, должны пережить обращение. Я шила их на заказ, и пришлось очень долго объяснять, что именно я хочу получить. Подарили мне, конечно, пару странных взглядов. — Спасибо! Но почему восемь? — поднял брови Сэм. — Про запас, — пояснила я. — Вдруг всё же порвётся, ну, или у вас появится прибавление. Каллены планировали жить тут ещё лет восемь.***
Ещё одну взятку, на которую ушли апрельские десять тысяч долларов, пришлось дать за продвижение Джонсов на самый верх очереди на усыновление и предложение им под опеку двойни — очаровательных мальчика и девочку двух лет, которых звали Джимми и Джонни. Я попросила своего «агента» связаться с ними тридцать первого мая. Мы с ребятами успешно сдали переводные экзамены и поступили в выпускной класс. Занятия ещё шли, но уже в беззаботном, летнем режиме.***
Тридцатого мая я сидела в комнате и разбирала вещи. На двери в бежевом пыльнике висело платье на выпускной, привезённое Элис. Я не открывала чехол, желая, чтобы платье осталось сюрпризом. К тому же, мне было чем заняться. Платье с весенних танцев я ещё на прошлой неделе отослала Анджеле, которая в сумбуре нового мира совершенно забыла про выпускной бал. В чемодан была сложена почти вся одежда, кроме белья, двух пар джинсов, пары футболок и лёгкой ветровки. В одну коробку отправились сумки и обувь, кроме кроссовок и практичных сандалий. В другую я сложила книги и учебники. Коробки и чемодан я передала курьерской службе с наказом доставить завтра вечером в дом Веберов; им же отдала чехол с гитарой, чехол с портретом мамы и кактуса Боба, но адресовала Калленам. В результате проделанной работы передо мной стоял вместительный рюкзак с минимумом вещей, документами, кошельком, плеером и телефоном. Ручная кладь — меньше, чем чемодан, с которым я приехала в Форкс. Завтра был выпускной вечер, и я пообещала Элис надеть сшитое ею платье. Оно было роскошным. Нет, лучше — утончённым; в чём-то цитируя платье с весенних танцев, оно создавало ощущение, будто меня прикрыл предрассветный туман. Слои пыльно-лавандого фатина, украшенные на груди и талии золотистой вышивкой, разлетались при ходьбе. Элис была гениальным дизайнером, и мне было так жаль, что она, как истинный художник, увлечённая каждый раз лишь конкретным произведением, не видела смысла в борьбе с быстрой модой и дешёвыми тканями. Сорочка Эдварда была в тон моему платью, а вышивка платья — в тон его глазам. Словом, гармония в наших нарядах была намного совершеннее гармонии в наших отношениях, или, если быть точной, её отсутствия. — Ты прекрасна, как лунный свет, — сказал он, кружа меня за руку и позволяя Карен разглядеть платье. Церемония начиналась днём, потому что перед танцами выпускникам выдавали дипломы. Мы вежливо хлопали всем старшеклассникам. Когда пришла очередь Джаспера, а за ним Розали, я задалась вопросом, вспоминая панно из шляп выпускников, висевшее на лестнице в доме Калленов. — А сколько именно раз каждый из вас заканчивал школу? — спросила я. — По шесть раз, мы начали ходить в старшие классы, когда уже вся семья была в сборе, — ответил Эдвард. — Это шестой раз. Я говорю именно про школу, колледжи в эту цифру не входят, потому что там у всех разное число. Сначала, кстати, учились раздельно. В школах для мальчиков и для девочек. — Жуть, — в притворном ужасе вздрогнула я. — Это мой третий раз, а мне уже надоело. Но я не заводила главный разговор, пока диджей не включил первый медленный танец. Это означало, что официальная часть мероприятия окончена, и больше никто на нас не будет обращать внимания. — Я уезжаю, — сказала я. — Что? — поражённо спросил Эдвард. Он остановил наше кружение и заглянул мне в глаза, только чтобы обнаружить, что это не было неудачной шуткой. Я удивилась, что он не понял. Да, я не выставляла сборы напоказ, но и не скрывалась. — Я уезжаю из Форкса, — повторила я. — Одна. — Нет, — замотал он головой. — Не принимается. — Прости, Эдвард, но Карлайл мне обещал, — я недовольно поджала губы. — Карлайл знал? — снова удивился он. — Нет, я о другом… Помнишь подарок на день рождения? Он подарил мне мою карточку. Это означало, что я свободна в своих передвижениях. Понимаешь? — Опять сбегаешь? — с горечью сказал он. Я видела, что он готов сказать что угодно, лишь бы изменить моё решение. — Ты забыла, как вышло с Дэниелом? Прости, что приплетаю это, но… — Это не побег, — я отрицательно качнула головой и чуть улыбнулась. — Тут всё дело в формулировке, понимаешь? Это не побег, а поисковая операция. Мне нужно найти себя. — Я могу тебе помочь! — с жаром сказал он. — Не можешь, Эдвард! — вспылила я. — Хочешь правду? Хорошо. Ты и себе помочь не можешь. Думаешь, я не чувствую, что ты так и не отпустил произошедшего? Ты винишь себя за историю с Джеймсом и тонешь в этом болоте глубже моего. Ты не можешь отпустить ситуацию и не даёшь отпустить её мне. И, раз мы не можем исцелиться вместе, нужно сделать это поодиночке, — я выдохнула и вернулась к спокойному тону. — Я так решила, и, если ты правда меня любишь, то отпустишь меня. Он застыл, глядя во впадину между моих ключиц, как в бездну. — А Джонсы? Школа? — без особой надежды спросил он. — Я уже со всем разобралась. Утром, после ночной охоты, я спустилась в гостиную и посадила опекунов на диван, вызвав лиловое облако. Нужно было провести разговор, пока сил было выше крыши, работа предстояла непростая. — Джек, Карен, помните, как на совершеннолетие мне пришло наследство? — конечно, они об этом не знали, и сейчас мне нужно было это исправить. — Да, — неуверенно согласился Джек. — Чтобы вступить в права наследства, мне нужно было стать официально совершеннолетней. Вот, вам пришло официальное письмо, — я протянула им документ о снятии опеки, до поры до времени лежавший в моей комнате. — А как же ты? — спросила Карен, задумчиво глядя на бумагу. — А я временно прерываю обучение и уезжаю путешествовать. Нашлись мои дальние родственники, хочу с ними познакомиться, — ответила я и достала вторую бумагу. — А вас подняли в очереди на усыновление. Смотрите, какие милые ребята. Девочка, как хотел Джек, и мальчик, как хотела Карен. — Дорогой, какие чудесные детки, — умилилась Карен, проявляя собственный порыв сознания, и я тут же уцепилась за него. — Да, вас ждут в ближайшие дни на знакомство, так что не затягивайте. Спасибо вам большое за всё. — Когда ты уезжаешь? — спросил Джек. — Сразу после выпускного, мы с вами это обсудили, и вы решили, что у меня будут целые летние каникулы, а там я, глядишь, вернусь в школу, тут или поближе к родственникам. — Хорошо, — ответил мистер Джонс. — Не думайте об этом слишком много, — посоветовала я и прекратила влияние. — Эдвард, я тоже тебя люблю, — сказала я совершенно искренне. Только вот это ничего не меняло. — Поэтому и я тебя отпускаю. Как знать, может, я совсем тебе не подхожу. Он только усмехнулся, моментально отринув моё предположение, и спрятал левую руку в карман брюк. — И если вдруг — вдруг! — ты почувствуешь, что я была права, иди туда и будь счастлив, — говорить об этом было больно, но это было честно. — Вдруг ты неправильно понял Татьяну. Я достала из кармана (да, в шедевре Элис были карманы, я же говорила — она гений) сложенный лист бумаги. — Это письмо для семьи. Передашь всем, пожалуйста? — он кивнул, кажется, осознавая неизбежность. — Спасибо, — сказала я. — Всего хорошего, Эдвард. Я поцеловала его в уголок губ и, не оборачиваясь, ушла из зала.***
Это было последнее наше совместное с Диким Биллом родео. К коробкам для Анджелы я прикрепила записку с просьбой отогнать его Джейкобу — пусть продаст кому-нибудь, кому нужна верная лошадка. Выжимая из пикапа максимально возможную скорость, я спешила в сторону Сиэтла. Билеты я, как человек двадцать первого века, купила онлайн, оставалось успеть на рейс. Впервые за два с лишним месяца я слушала музыку. Впервые за два с лишним месяца я плакала, но эти слёзы приносили с собой облегчение и сопровождались, по ощущениям, беспардонно-залихватской улыбкой. На заднем сиденье сиротливо лежали платье и туфли, а на мне были джинсовые шорты и радужная футболка в стиле тай-дай, как в старые добрые семидесятые. Только цветных очков не хватало. Нет, это был не побег. Я не соврала. На этот раз я ни от чего не бежала. Я терялась, чтобы найтись. Встречай меня, Мехико.