***
Ему не хотелось задерживаться здесь… Впервые за десятилетия он не испытывал желания коротать ночь за пределами дома. Сасори с удовольствием бы сбросил темно-серый халат и вместо него накинул на плечи длинное пальто песочного цвета. Однако его прервали. Стоило коснуться пуговиц на халате, как грациозная Нобуко тут же сообщила ему: «Звонили люди Тобирамы-сама. Одного из них подстрелили. Сам Тобирама-сама тоже будет здесь. Приблизительное время: 20 минут». Сасори оставалось лишь клацнуть зубами в беспомощной злости. Ничего иного не оставалось. Не выплёскивать же раздражение на ни в чем не повинного секретаря: во-первых, это недостойно начальника; во-вторых, это позорно для мужчины. «Большие люди обладают отменным умением крупно поднасрать остальным», — подумал он, отдавая распоряжения своей личной команде. Вместе они провели операций не меньше, чем среднестатистический крупный мафиози нелегальных транзакций. Этим людям Сасори полностью доверял в рабочем плане и нисколько в личном. Он в принципе был скептически настроен ко всем, за исключением Чиё-сан и её… К ней Акасуна стремился с разъедающим душу нетерпением. Пьянящее разум предвкушение встречи истомой разливалось по телу от одной лишь мысли, что она будет ждать его у него же дома… Несбыточная мечта стала явью. Однако эту вдохновлённую реальность скорого свидания Сенджу Тобирама нагло и бесстрастно размазал чёрной лакированной туфлей. Сасори знал, что лично «Господин» не соизволил бы сопровождать раненого до больницы. Значит, приехал он сюда под благородным предлогом, но с прозаической целью. И Доктор уже догадывался какой. Размашистым шагом он пересёк кабинет от двери до канапе и резко опустился на последнее. Руку расслабленно положил на подлокотник. Второй поманил Нобуко. Перезвук летящих шагов смолк справа от него. Она была готова внемлеть просьбе начальника. — Двойной эспрессо и журнал регистрации. — Как прикажите, Доктор-сама, — шоколадные пряди волос колыхнулись, стоило ей низко поклониться. Пусть и Сасори лишь отчасти видел это проявление дежурной вежливости. Таковы традиции его страны: кланяться вышестоящему и беспрекословно подчиняться его высокой воле. Оттого никто в этом подземном царстве науки и боли не смел называть его по имени. Только прозвище или, на языке контингента его пациентов, «погоняло». Это — правило. — Ничем конкретным. Хотел выразить благодарность за вашу работу, Сасори-сан, — холодный взгляд корпората был вперен в его лицо. Въедливая проницательность впитывалась в поры кожи. Он будто пытался проникнуть этой иглой острого взора в мимические мышцы лица, дабы счесть все переживания, выражаемые их сокращением. Однако Сасори прекрасно знал, что скрывается за пристальностью кровавого прищура. Отнюдь не одно лишь желание смутить собеседника, внушив ему идею о превосходстве сидящего напротив мужчины. К тому же Акасуна не ощущал, не видел и не признавал превосходства «Господина». Для Доктора он был очередным корпоратом с грязными козырями в белом рукаве брендовой рубашки. Лишь один из них внушал Сасори хотя бы тень уважения и понимания к Тобираме. Эта карта отличала его от иже с ним. В остальном — он был человеком: плотью, органами и костьми, — и это в первую очередь. — … А так же узнать, через сколько Изаму сможет встать на ногу? — Тобирама продолжал говорить, не подозревая, что собеседник с таким внимательным и сосредоточенным лицом слушает его лишь в пол уха. — Полгода, если желаете, чтобы он пробегал до контрольного в голову, — Сасори принял из белых хрупких рук Нобуко журнал регистрации и простую пластиковую ручку. Кофе она оставила на столике. — Перелом? — Не настолько серьёзный, каким мог бы быть, если бы у подстрелившего не дрожали руки или он мог бы видеть в полутьме, — Акасуна вносил записи в графу, не смотря на Тобираму, ощущая его беспардонное внимание на себе. — Я купировал воспалительный процесс. Замещение костных дефектов проведу через полтора месяца. Потрудитесь к тому времени доставить ко мне своего бойца так же ювелирно, как сегодня. Нехитрым, но малоизвестным в Японии шифром Сасори вписал светлыми чернилами резюмированные данные случая, число, дату и сумму оплаты. — Предупредительность стоила ему инвалидности. — Я ценю Изаму. Поэтому запишите его на операцию сейчас же. С резким свистом Тобирама открыл кожаный дипломат. Спустя пару секунд на стол, рядом с чашкой кофе, опустилось несколько пачек стоевровых купюр. Сасори окинул их безразличным взглядом. Повернул голову назад, бросил: — Нобуко-сан, пересчитайте деньги, положите их в мой стол вместе с журналом. Секретарь тут же плавно поднялась со своего места и поспешила к Доктору и Господину. Однако, при этом, она не срывалась в беспорядочную, оскорбляющую взор торопливость. Другого нельзя ожидать от бывшей балерины. — Предоплата, — младший отпрыск семейки Сенджу выложил ещё одну порцию наличности. Акасуна не сомневался, что за более, чем десяток лет сотрудничества Тобирама наизусть выучил его расценки со всеми изменениями, вносимыми временем и кризисом. — Её кладите отдельно, — отметил Сасори, подняв чашечку со значительно остывшим эспрессо. «Как только допью кофе — разговор будет окончен. Ненавижу ждать. Но более всего ненавижу заставлять ждать её», — горечь, оттенённая шоколадными и ореховыми нотками, кислотой разлилась по языку. Однако разве этой горечи двойного эспрессо сравниться с тою горечью вынужденного, мучительного расставания на долгие часы? Точно ребенок, отсчитывающий минуты до наступления мига, когда можно раскрывать рождественские подарки, Сасори считал часы до их встречи, проклиная слишком большое их количество. Раньше он едва ли помнил, что в одном дне — 24, а не 25 или 26 часов. Сейчас каждая минута промедления разрезала, четвертовала душу мукой боли расставания, наполняя раны неиссякаемой жаждой нового свидания. — Вы слышали новость о повесившемся адвокате Хара Сэтори? — оставив чашку на столе Тобирама облокотился об изогнутый подлокотник канапе 18 века. Оно принадлежало французскому маркизу N. «Наконец-то он приступил к делу, за которым пришел», — подумал Сасори, отпив сразу половину. — Разумеется. Я страдаю чтением утренних газет. К чему вы начали разговор о нём? Акасуна одним вопросом поставил заставу на обходных путях. Пусть противник идет сразу на авангард в открытую, а не совершает хитрые обходные маневры. Он их не любил, считая излишне времязатратными. Общая продолжительность беседы увеличивалась на десять минут. Многовато. Даровать целых десять минут, могущих приблизить миг, когда он вновь увидит её нежное личико — слишком большая милость с его стороны. Даже Тобираму, которого он более менее уважал, одаривать подобной Сасори не намеревался. Она — важнее. — Известно ли вам что-нибудь о подробностях этого дела? — Тобирама за долю мгновения перешёл в лобовую атаку. — Тех, что не указаны в прессе. «Как же меня заебали вы и ваша корпоративно-клановая грызня», — подумал Сасори, сделав большой глоток. Лишь тонкий слой жидкости укрывал густой осадок. — С чего вы это взяли? Я так похож на судмедэксперта? — Вы похожи на человека, знающего о происходящем больше, чем представлено в прессе. — Польщен вашей оценкой. Но с прискорбием сообщаю вам, что это — не мой случай. Сэтори входил в круг моих интересов лишь раз, — Сасори лениво повертел в руке чашку. — Когда его аппендикс надумал воспалиться. Однако я сомневаюсь, что самоубиться он решил из-за успешной операции и спустя год. Он прикоснулся губами к тонкому фарфору. Последний глоток сделан. — Поэтому я не в силах удовлетворить ваше любопытство, Тобирама-сан. Острое зрение опытного хирурга уловило мимолётные сокращения мимических мышц: Сенджу явно сцепил зубы — его острые скулы заметно выделились на фоне общей, впрочем, неудивительной для людей его недуга бледности. «Господин» не привык получать фигу вместо желаемого. Однако иного Сасори предложить не мог, как и Тобирама не мог требовать от него большего. Каждый таракан в преступном мире знал, что Доктор — блестящий хирург и информатор. Только последнее, в отличие от первого, он применял во благо себе. Давить на него не смели: жить хотелось каждому. А пачкой купюр огневое можно разве что прикрыть, но не более того. В данном случае всё зависело от желания Сасори: рассказывать или нет, вот в чём вопрос. Ответ на него — отрицательный. В отличие от Гамлета, Акасуна, по крайней мере, в этом случае, терзался недолго. Он понимал, что одним неосторожным ответом можно оказаться втянутым в топь межклановых разборок. А ему и без этой войны алчного тщеславия хватало проблем. — Мне пора. — Вас подвезти? — Тобирама явно намеревался биться до конца, но добыть хотя бы клочок информации. — Нет. Я на своей, — Сасори не собирался давать ему и толики желаемого. — Ясно. Надеюсь, Сасори-сан, я не сильно обременяю вас тем, что задерживаю Вэи допоздна, — тонкие аристократичные губы Сенджу искривились в неправдоподобно сочувствующую улыбку. — Я не могу расстаться с ней слишком рано. Акасуна застыл. Его подловили. Тобирама выполнил отвлекающий манёвр, пока готовился нанести настоящий удар. Болезненный, точечный, точный. Согласно мудрости трактата Сунь-цзы. «На что он намекает?... Да как он смеет на что-то намекать?!...» — дыхание начало прерываться: слишком сильно волнение; карий взгляд почернел: слишком велика злость. — «Если он… осмелится хоть пальцем коснуться её… я ампутирую ему всю руку». Не поворачиваясь он произнёс — прошептал со срывающейся в пропасть гнева хрипотцой: — Откуда… вам… о ней известно? — Не только вы храните свои секреты, Сасори-сан, — Тобирама сделал решительный, самодовольный шаг в сторону дубовой двери, створками уносящейся едва ли не к потолку. Бросил через плечо с небрежной холодностью: — Предложение подбросить всё ещё актуально. Сасори прочёл истину между строк: «Либо вы идёте на диалог, либо я иду за ней, тогда пеняйте только на себя». От полунамёка на то, что он причинит ей — его милому вдохновению — какой-либо вред, подкашивались ноги. Разверзалась пропасть в душе… В эту пустоту летели останки искалеченного самообладания, растерзанная безэмоциональность присоединялась следом. Однако последнюю Акасуне удалось ухватить за окровавленный обрубок, сочащийся чёрным ужасом за её судьбу, волей изменчивой Фортуны оказавшийся в руках этого беспощадного ублюдка. Сасори не имел сомнений — он до прямолинейного реализма с отчаяньем осознавал, что Тобирама без толики сожаления растопчет эту хрупкую розу дорогой лакированной туфлей. Этот слепой мерзавец даже не разглядит в ней сий дивный цветок… Однако спасовать сейчас — добровольно сделать себя марионеткой и отдать ниточки в руки Сенджу, сделав его кукловодом. Такой идиотский, откровенно опрометчивый жест Сасори совершить не мог. Тем более перед лицом безмерно уважающей его Нобуко. С трудом собрав и ещё с большим склеив изорванные остатки спокойствия в некое подобие целостного чувства, Доктор ледяным тоном произнёс: — Я не могу оставить машину, Тобирама-сан. Однако могу покурить с вами, если вам так не претит моё общество. — Разумное предложение, учитывая, что у вас в кабинете курить нельзя, — даже если в это мгновение младший сыночек Буцумы и испытывал удовольствие, то он с тонким мастерством скрыл его за завесой безразличия. — Не забывайте, хоть это и легко сделать в подобной обстановке, мы всё ещё находимся в больнице, — бархатный голос Сасори стал жёстким как наждачка. Звуки разлетались по сине-белым кишкам коридоров, по которым циркулировал медперсонал и больные чуть более низшего сорта: этим не по карману услуги самого Доктора. Однако в его больнице не встречал отказа никто, кто готов был хоть во сколько-нибудь приличную сумму оценить свою жизнь. Он видел, как перед ним и Тобирамой расступались мелкие якудза, грабители, контрабандисты и прочее отребье. На их лицах — мучение, раздражение и даже презрение, но в глазах отражён он — вездесущий и всевластный страх. Ведь не зря писал Сенека, тирану заставляет подчиняться страх «прежде всего, страх смерти». За десятилетия Сасори узрел истинность изречений древнеримского стоика. Крики неумолкаемых чаек всё так же оглушали округу звучанием сломанного патефона. Издали его перебивал беспокойных рокот неусыпных волн. Вокруг всё так же — ни души. Конечно, если в расчёт не брать вооружённых автоматами людей Тобирамы. Только их то Сасори как раз не включал в категорию «душ», находя неотъемлемой декорацией для немой сцены. Мощные джипы, утонченный «Лексус», бандиты, а на фоне этого «великолепия» двое мужчин в пальто и галстуках пускают тонкие струйки сигаретного дыма в кристаллически свежий ночной воздух. Тучи застилали звёзды. Фонарей не было и в помине. Лишь свет фар падал на спрессованный песок, уводящий во мрак лабиринта массивных построек из металлоконструкций. Тишину попрал грубым голосом Тобирама, выпустив дым своих неизменных «Rothmans International». — Я понимаю, вы человек занятой. И всё же раз я нашёл время вспомнить о Вэи… «Да как ты смеешь так фамильярно говорить о ней, наглец?!» — ядовитая злость прожигала мечущуюся в агонии тревоги душу, в то время как Сасори с бесстрастным видом затянулся. — «Нелепость… чистейшее идиотство… Тобираме плевать на Вэи как на женщину. Ему нужен показной, видный даже слепому лоск… И он не Мадара, отымевший секретарш всех своих партнёров. Его фригидность — гарант эфемерной безопасности для неё, моей нежной женщины, хотя бы от подобных посягательств». — … полагаю, вы могли бы найти время и поразмыслить над историей Хара Сэтори. Вдруг вы вспомните о нем что-то, кроме его аппендикса. — Хм, придётся напрячь память, — солгал Сасори без толики стыда: ему следовало подготовить порцию ответа так, чтобы не перекормить нахального гостя. — Сэтори не… был столь значительным человеком, чтобы мне хотелось уделять ему хоть какое-то внимание. — Его способность защищать невинных богачей вас совсем не впечатлила? — холодный сарказм перемешался с сероватым дымком, который Тобирама выпустил с безразличным наслаждением. — Я знал адвокатов получше этого Цицерона с барахолки, — Сасори с удовольствием сделал жгучую затяжку прекрасных французских «Gitanes». — А ещё знал, что, в отличие от знаменитого оратора, Сэтори не был приверженцем одной партии до самого конца. Периферийным зрением засёк, как сжались элегантные бледные пальцы на бело-оранжевой сигарете с широкой золотой полосой. Именно это Господин желал услышать. — Значит оказался продажным ублюдком? — Всегда был. В конце концов, если вражеская сторона готова крупно заплатить, то можно не стараться выиграть дело. Гонорар получит в любом случае, — Сасори смаковал ноты чернослива, терпкость жаренного табака. Ловкая танцовщица фламенко, изображённая на пачке, развеяла смог тревожности, наполнив лёгкие лёгким дымком. Самообладание, пусть и искалеченное, вернулось к доктору. — Однако смерть настигла обоих: и преданного оптимата Цицерона, и предателя Сэтори. Один пал по приказу Марка Антония, второй — господина на чёрном Мередесе с номерами «XXX». Акасуна, продолжая украдкой наблюдать за реакцией отпрыска Сенджу, с удовольствием приметил стальной блеск в кровавых глазах. Хватит с него. Итак гость отведал больше, чем следовало бы. Настал час благодарить хозяина за гостеприимство. — Тобирама-сан, касательно Мотидзуки Вэи… Однако тот неожиданно перебил его: — Мг… да, умная девушка. Поэтому, заранее приношу свои глубочайшие извинения, — формальная вежливость, пережёванная иронией, была выплюнута в лицо Доктора, — но освободить от работы вашу… — Специфика наших отношений с госпожой Мотидзуки вас не касается, Тобирама-сан, — на своеобразный плевок Господина Сасори ответил пощёчиной металлической холодности. — Не подумайте, любопытством я не страдаю, — легко и по-аристократически элегантно стряхнув пепел, Тобирама впервые за весь разговор взглянул в упор на своего собеседника. — Просто вы — известный своей закостенелостью холостяк и одиночка… И вдруг девушка — совсем еще молодая, не благородной фамилии, да к тому же русская… Роковой, мучительный вопрос, ответ на который Акасуна нашёл, истерев душу в кровь о скалы самобичевания и самопрезрения. — Почему? «Только с тобой мне и осталось откровенничать, чтобы окончательно покрыть себя позором», — подумал Сасори, жестко сминая окурок. — Вам этого не понять. Поэтому я нахожу излишним давать какие-либо комментарии. Однако… — он повернулся и вынужденно поднял голову, чтобы скрестить остриё своего взгляда с его. Большая разница в росте диктовала немилосердные условия. — Я нахожу не излишним сказать вам, Тобирама-сан, что госпожа Мотидзуки находится под моей протекцией. Настоятельно… — слегка давящий, но ощутимый нажим на прилагательное, чтобы оно отпечаталось в мозгу корпората. — Настоятельно не рекомендую наносить ей какое-либо оскорбление, а также причинять иное беспокойство. Если вы дорожите нашим сотрудничеством. Акасуна дёрнул за ниточки, чтобы напомнить самонадеянному господину — не один он может портить людям жизнь. «Я не позволю этому мерзавцу опускать её до уровня бездушного рычага давления… Не человека — вещи… Пусть только осмелится, и тогда девять кругов Ада Алигьери ему покажутся девятью райскими сферами», — подумал он, не подозревая, каким страшным безумием был омрачён его взгляд в это мгновение. Сузились зрачки, радужка, казалось, уменьшилась в размерах. Такая перемена особенно заметна в разрезе больших глаз. Даже Тобирама, хоть никак не показал того, ощутил лёгкое напряжение. Он не ожидал, что случай настолько запущенный… — Я лично прослежу за безопасностью своей сотрудницы для вас, — заметил он, сминая свой окурок рукой в черной кожаной перчатке. — Рассчитываю, что впредь вы вспомните что-нибудь любопытные о жизни ещё каких-нибудь сэтори для меня. Сделка. Иначе быть не могло. Сасори уже давно понял, что просчитался, подъехав к бизнес-центру слишком близко, аккурат в зоне досягаемости камер наружного наблюдения. «Я и предположить не мог, что Шикаку даст доступ Сенджу к данным с камер… Видимо, тому присылают отчёт с пункта охраны обо всех, хоть сколько-то значимых людях, подъезжающих к офису. Проклятье. Я действительно просчитался», — однако Доктор понимал, что обернуть события вспять ему не под силу. А ради её безопасности он был готов даже поступиться с собственными принципам: не опускаться до уровня собачонки — информатора этих алчных тварей. — Идёт. После чего оба мужчин круто развернулись и, скомканно попрощавшись, направились каждый своей дорогой. Лишь полы пальто тревожил морской ветер. Ни Доктор, ни Господин не могли и подозревать, что их пути свяжет не имеющая влияния, вчерашняя студентка, простая эмигрантка из бывшего СССР.***
Сасори устало разобрался с хитрым замком и открыл дверь. Наконец-то он дома. Какой чуждой, странной, да просто нелепой показалась бы ему эта мысль несколько лет назад! Тогда не было смысла спешить в пустой лабиринт комнат — Чиё-сан большую часть года находилась в разъездах, тем самым показывая, что становиться «бабушкой на лавочке с вязанием в руках» она не собирается. К тому же Сасори не особо стремился к единственной живой близкой родственнице. Они давно отдалились друг от друга, а неловкость сделалась третьим членом их бесед. Однако совсем иное дело она… Вэи привнесла смысл желать возвращения домой, как только она в этот самый дом и переехала. О, скорее бы увидеть!.. — Я… дома… — несвойственная Сасори нерешительность прокралась в голос. Такая простая, для большинства тривиальная фраза, давалась ему с большим трудом, чем упрощенное объяснение сложного случая нерадивым интернам. Акасуна не привык к тому, что его может кто-то ждать… Тем более дома. Тихая фраза улетела в черноту и затерялась в ней же. Ответа не последовало. «Уже половина первого. Она, должно быть, спит», — Сасори попытался успокоить волнение трезвой мыслью. Щёлкнул выключателем. Вместе со светом вспыхнули воспоминания о нежном изгибе её шеи, которой он коснулся горячим дыханием, холодными пальцами… Ненамеренно. Совершенно невольно, когда тянулся к выключателю. Неописуемое, проникающее под кожу блаженство мягкости её кожи взбудоражило… Полночи не мог заснуть, пытаясь воспроизвести в мыслях это обволакивающее тепло. В забытьи прикладывал ладонь, совершившую роковое касание, к щеке, воображая, будто это делает она… Невыносимое, истязающее безумие! Одного взгляда на вешалку было достаточно, чтобы понять — она ещё не возвращалась… — Какого черта?.. В полпервого ночи… — Сасори даже решил свериться с часами, чтобы удержать тонкую нить рациональности, ещё привязывающую буйное волнение к реальности. На цвета старинной бронзы циферблате «Tudor» тонкая стрелка с острым наконечником неумолимо приближала белую минутную к отметке «6». Часовая покоилась ровно на верхней середине деления — «12». Он не ошибся: в половину первого ночи Вэи ещё не было дома.