***
До места добралась чуть медленнее, чем ожидала. Всё же не все японцы, вкушающие сладость свободы выходных, намеревались пустить это сокровище на домашние посиделки. Немало было и туристов. Их легко определить, так как только иностранцы могут позволить себе беспечно болтать в поезде. Вэи нажала несколько раз на кнопочку плеера — уменьшила звук очередной из любимых песен от группы Wink «Tears». Воровато прислушалась, пытаясь идентифицировать язык стильно одетых молодых людей. «Гремит, акает, окает… Английикий? Да, скорее всего… Только не такой, как у того беснующегося американца. Этот какой-то… менее понятный», — большой палец вновь коснулся полустёртого знака «+». — «Британский акцент, скорее всего». Она устало мазнула взглядом по мутному стеклу. Волосы аккуратно собраны под заколку-крабик, шея обернута шарфиком с котиками, рюкзак плотно прижат к груди — привычная фигура японского метрополитена. Ничего выдающегося, ничего отличающего её от сотен других людей. Разве что… глаза больше. Пропитанные усталостью серые глаза выдавали в бледной черноволосой девушке иностранку. «И, несмотря на то, что я — гайдзин, Араки-сан всё равно отважился пригласить», — во тьме потухших чувств искра радости девичьего самодовольства горела высоким пламенем. В его бликах мелькнули воспоминания сорокоминутной давности... Вот она спешно направляется к турникетам, мысленно уповая успеть на поезд. И вдруг, словно из-под земли, а, вернее, из другого лифта, появляется среднего роста фигура финансиста. Коричневого цвета костюм в тонкую клетку выделяет его на фоне бело-серых стен. А винно-красный галстук, покрытый причудливым дизайнерским узором, приковывает внимание к юноше. В руке, отяжелённой часами, он сжимает чёрный кожаный портфель, пока второй активно машет девушке, пытаясь привлечь и удержать её внимание. — Эхе-ей, Вэи-сан, вы стартанули прямо как «Феррари» — за вами и не угнаться, — его приятный, слегка высоковатый, голос оживил скучную тишину фойе. — И не нужно за мной гнаться, — Мотидзуки тихо хихикнула. — Можно просто попросить притормозить. — Тогда прошу! — Тогда торможу! Оставшись верной своим словам, Вэи замерла, хотя, по-хорошему, ей стоило бы «прибавить газу», чтобы успеть на поезд. «Может быть, ему что-то непонятно в переводе? Или другое дело какое есть», — примерив лёгкую улыбку, чтобы избежать возможных расспросов, она подумала, наблюдая за неотвратимо приближающимся юношей: «Нехорошо получится, если убегу как ошпаренная. Ничего не узнаю… И ещё больше впечатление о себе испорчу». Пряность его парфюма напомнила Вэи о рассыпчатой корице на рынке. — Я гнался за вами с девятнадцатого этажа, чтобы спросить, вы свободны сегодня вечером? «А я наивно думала, что после мафиозника-друга и начальника-миллиардера меня уже ничего не удивит», — она крепче сжала пальцами пластиковую карточку пропуска, про себя нервно усмехнувшись. — «Только вот оно как вышло… Неловко как-то… Отказать». Смотря в чёрные глаза, искрящиеся любопытством предвкушения, Вэи ощущала себя настоящей предательницей. Предательницей его надежд. Гадко отказывать, но и соглашаться поводов мало. — Приношу свои искренние извинения, Араки-сан, этот вечер уже занят. «Он милый юноша, но, право, так неожиданно… Не вовремя. Испорчу ему вечер своими унылыми щами», — Вэи слегка поклонилась и сделала крохотный шажочек к выходу: в подкорке сознания всё ещё держится мысль о поезде. — «И зачем ему я? Такой умный и видный должен найти под стать подругу. Уверена, весь незамужний женский коллектив финансового будет только «за» пойти в караоке или паб с таким, как он». Однако сам Араки-сан имел иные представления об этом, сделав шаг навстречу. — Воскресенье? — Зарезервировано… — Мотидзуки вежливо улыбнулась, при этом косясь на турникет. — Позвольте узнать, кем? — финансист приподнял бровь и ногу. — Сном! — так огорошила его переводчица, внезапно сделавшая несколько широких шагов. Писк, пару мгновений — она уже за турникетом машет ему, однако, на прощание. — Прошу прощения за то, что доставила вам неудобства своим отказом! Надеюсь, вы найдете, как приятно провести время! — затем, она повернулась к знакомым охранникам — И вам хороших выходных, Дзюнпэй-сан, Фуджита-сан! Те же смотрели разворачивающееся действо, словно серию сериала. Глухо усмехнувшись, пожелали ей «расслабиться как следует на выходных», а вот корпорату, уже было ринувшемуся за ней, сказали иное: — Эх, уважаемый, отшили вас быстро и безапелляционно. Лучше попробуйте в иной раз, вряд ли Вэи-сан оценит вашу наглую настойчивость. Воспоминание погасло. Объявили её остановку. Стараясь поменьше наступать на чьи-то ноги, Вэи кое-как умудрилась вытеснуться из душного объятия десятков тел. «Дзюнпэй-сан и Фуджита-сан за меня горой! Не хотели, чтобы Араки-сан тревожил… Пожалуй, это мы с ним либо обсудим в понедельник, либо никогда», — с такой мыслью она растворилась в потоке людей, стремящимся вырваться из-под земли на её укрытую тьмой поверхность. Дым и туман стелились полупрозрачной завесой над районом Киёкава. Вэи казалось, будто эта серая поволока придаёт ещё более заброшенный, унылый вид местным строениям, виднеющимся вдали. Немыслимо, чтобы станция находилась столь близко к части одного большого, «чёрного пятна» позора на карте Токайдо. Его власти постарались стереть, да только не на славу, а для того, чтобы избежать её дурной стороны. Наличие квартала безработных, обездоленных, бездомных — неприемлемо для высокоразвитого мегаполиса. Собственные шаги отзывались хриплым хрустом разбитого стекла, стираемого в порошок крепким каблуком. Взгляд — напряжённый: то прерывисто коснется ржавого переплетения труб, то скользнет к бесформенно сваленной куче мусора, то зацепится за полустёртую грязно-белую вывеску над головой. Руки до боли крепко сжимают лямки рюкзака. Нижняя губа саднит от впившегося в неё укуса. Вэи напряжённо переживала тот диалог с Шикамару, воспроизводя его вновь и вновь в гудящей от усталости голове. Мерцающая красно-жёлтым пошлым неоном вывеска зазывала в очередное мэйдо-кафе низшей пробы. Хоть Мотидзуки было интересно взглянуть на него изнутри, однако, всякий раз сделать это она не решалась, боясь представить, в каком состоянии могут быть местные горничные-официантки. Сердце разорвёт когтистая жалость. К тому же сейчас её интересовало другое заведение, с менее броской вывеской — белой, расписанной резкими чёрными росчерками иероглифов. Крохотная забегаловочка со смешными, по меркам Токио, ценами и вкусной лапшой. Госпожа Харуна — стройная женщина, обслуживающая покупателей, с толикой удивления взглянула на хорошо одетую девушку. «Слишком, по местным меркам», — подумала Вэи, стараясь не подать вида, что заметила любопытство жены хозяина, что узнала её. — «Слишком давно здесь не была, вот воспоминания обо мне и стёрлись из её памяти». — Добрый вечер, госпожа. Чем могу вам угодить? — Харуна-сан вытянула бурачково-красные губы в плохую копию вежливой улыбки. — Добрый вечер… Маленькую порцию гречневой лапши с собой, пожалуйста. — Всё быстро сделаем, — женщина кивнула, качнув неизменным черным каре-боб. — Присаживайтесь, прошу, если не желаете стоя ожидать. — Благодарю за предложение. Я постою, — произнесла Вэи, выдавив вымученно-искреннюю улыбку. Она действительно была рада видеть госпожу Харуна спустя полтора года с последнего раза, когда она здесь была. Только напоминать об этом не хотелось — незачем ворошить потухшие угли воспоминаний. «Костёр отношений не разгорится… Скорее вспыхнут вопросы: почему не заходила, где работаешь, устроилась ли вообще», — Мотидзуки встала рядом с маленьким окном. Затянутое несмываемой мутной грязью стекло запечатлело ржавеющий занавес закрытого магазина по соседству. Мимо прошаркала одинокая сгорбленная фигура человека. Горестно, что здесь не изменилось ничего. Впрочем, даже идеалистке Вэи казалось невозможным, чтобы эта гусеница перевоплотилась в бабочку. «Правительству не до оставленных, позабытых всеми стариков, бывших тяжелорабочих, малоимущих и просто ушедших от общества… И не только им — обществу тоже не сдалась эта его часть, кажущаяся язвой, которую нужно лечить», — жирный запах неопознанных продуктов влился в смрад немытых тел, вонь нечищеных зубов. Остальные посетители в обношенной, оборванной одежде с завистью и интересом косились на хорошо одетую девушку. В особенности мужчины. Поэтому Вэи и воздержалась от возможности присесть поближе к ним. «Возьму заказ и убегу сразу же… Я бы и не зашла бы сюда, в таком виде, по крайней мере, если бы живот, проклятый, не свело от голода. Ненасытная утроба», — напряжение натянуто, как струна, начинающая звонко вибрировать, стоит к ней лишь неосторожно прикоснуться. Взглядом. Местным было чуждо стеснение. Вэи же было горько за этих людей, которым только и оставалось, что тешить себя наблюдениями за необычными посетителями. Знала, что телевизор — это роскошь, которую не у каждого сыщешь в столь гиблом месте, как Санья. «А, ведь, когда была студенткой, помню, приходила сюда в такой замечательно старой серой кофте с капюшоном, джинсах рваных и ещё мешками, как шутила, картошки под глазами — никому дела не было. За местную принимали», — в обшарпанной мрачной холодности места Мотидзуки грела себя теплом незабвенных воспоминаниях о непростых, откровенно адски тяжелых, студенческих годах. — «Госпожа Харука…» — украдкой посмотрела на женщину, такую изящную, но тронутую последствиями жизни в подобном районе — кожа раньше положенного срока иссохла от морщин, карие глаза запали, а груди обвисли. Ей было едва ли больше сорока. — «Она привыкла к бедным, голодным студентам. Когда живешь в мегаполисе на сущие гроши, привередливым становишься лишь в том случае, если трупику таракана больше нескольких дней». Мотидзуки таковой и была, и продолжила бы наведываться сюда, если бы Сасори, однажды не разыскав её неясно каким образом в этом лабиринте трущоб, не объявил строго, безапелляционно: «Моё милое дитя, ты более не переступишь порога этой пыточной для желудка. Я не хочу после представлять тебя моему знакомому-гастроэнтерологу». Сказал как отрезал. Коршуном реял над ней, пытающейся отнекиваться от его щедрых приглашений в кафе, от одного вида цен которых математически не одаренной Вэи хотелось достать калькулятор и сложить две месячные зарплаты продавца круглосуточного магазина. Акасуна, доминируя аргументами, возрастом и силой убеждения, негодовал в резких выражениях: «Друзья, знакомые или кем там приходятся эти безмозглые чурбаны твоей уважаемой тетушке — просто сборище безответственных болванов. Не бросай на меня укоризненные взгляды, моё милое дитя, я ещё подбираю выражения в твоей компании. Как, по-твоему, я должен называть людей, которые взялись заботится о тебе, но делают это, видимо, лишь в письмах к твоей тетушке? Какой, скажи мне, одаренный хотя бы минимальным набором морали человек оставит во время кризиса вверенную ему студентку, столь юную, как ты, без минимальной поддержки?» Тусклый свет старой лампы столь же угрожающе-мрачный, как взгляд Сасори в тот день. Вэи вздрогнула, приметив мелькнувшую за углом сгорбленную тень. О, какое живое видение! Сжав пальцами правой руки левую, она поражённо проматывала кадр за кадром этой пленки воспоминаний, ещё не покрывшейся пылью времени. Горький вкус своих аргументов в защиту дружественной семьи осел на язык вместе с полузабытой сладостью шоколадного мороженного, такого вкусного, какого ей не доводилось в жизни пробовать. Ей оставалось лишь улыбнуться своему туманному отражению в грязном окне. Какая скованность овладела ею в то мгновение, когда холодно-вежливая официантка поставила перед ней прозрачную тарелочку чего-то невообразимо прекрасного. Шоколадная спираль мороженного усеяна бело-коричневой стружкой, ссыпающейся на цветы из мастики и ещё некоего кондитерского чуда. Вэи казалось кощунственным прикасаться к подобному произведению кулинарного искусства, не то что его есть! Она с острой ясностью помнит, как растерянно взглянула на друга-учителя, безмолвно вопрошая: «Что делать?» Плавная линия брови взметнулась вверх — Сасори был поражен. «Угощайся, Вэи. Или тебе что-то не по душе? Я попрошу заменить…» «О, ками, нет, конечно! То есть… Я… Не стоит, всё так хорошо, даже слишком, я просто…» — как сейчас ощущает жар стыда за свою стеснительность, вытесняющую все здравые и не очень мысли, сдавливающую горло рукой душегуба, так что вырываются лишь нечленораздельные звуки. «Просто — что?» — его взгляд, неизменно изучающий, пригвоздил к месту. «Просто я никогда… не видела такого красивого мороженного», — на её отражении в измазанной поверхности стекла словно бы пролегла та самая извиняющаяся, обезоруживающая улыбка. — «Растерялась… недостойно. Прости… лишь позорю тебя перед остальными гостями. Давай я лучше тебе в следующий раз такое кафе покажу! Конечно, оно не чета французскому по престижности и изысканности, зато в нем такая атмосфера приятная! А ещё я неплохо общаюсь с дочерью хозяйки, раньше помогала там за плату и еду — заказы разносила, посуду мыла. Уверяю, тебе понравится, как они готовят мисо-суп и…» Шум дребезжащего велосипеда вывел Мотидзуки из сомнамбулического состояния ностальгии по былым дням. Стал отчётлевие, резче слышен заливистый гогот обездоленных посетителей кафе. Полоснул воздух крик госпожи Харука, обращавшейся к девятилетнему сыну: — Ай, ленивая обезьяна, быстрее запаковывай! Заставляешь госпожу ждать! Словно свист уносящегося вдаль поезда до Вэи долетали отголоски давнего диалога. «Что такое, Сасори? Что вас… то есть, тебя, тебя тревожит?» Его голос столь же отчётливо звучит в ушах, как удары сердца. «Я чувствую себя принцем Гэндзи, вырывающем госпожу Мурасаки, ещё более юную, чем сейчас ты, из мрака глуши. И, как он, я отчётливо вижу, насколько несправедливо тебе довелось родиться в таком месте, в таком…» — как слабое тепло помещения касается холодной кожи, так и его музыкальные пальцы задели её, сжали в каком-то одном ему ведомом исступлении. — «Я обязан показать тебе жизнь, которую ты заслуживаешь. Хотя бы её часть… Это мороженное — лишь ничтожная крупица красот, которыми ты должна была бы быть окружена, если бы тебе повезло родиться в высшем обществе… Среда, вечер, пойдем в театр. Меня как раз пригласили. Представлю тебя как свою племянницу, чтобы избежать лишних пересудов…» — Госпожа, ваша лапша! — Благодарю… — Прошу, постойте! А как же сдача? Вы многовато дали. — Прошу вас, примите мою благодарность за работу вашу и вашей семьи. — Ах, так что же это так!.. Благодарствуем, щедрая госпожа, — женщина поклонилась, а из-за старой просаленной голубой занавески выглянуло загорелое личико мальчика. — Захаживайте к нам ещё! — Обязательно, — Вэи мягко улыбнулась госпоже Харуке, её сыну Керо. Она вновь нырнула в ржавую темноту Саньи. Спустя несколько освещённых улиц, пролегших в самых безопасных местах района, Мотидзуки добралась до искомого места. Обшарпанная блочная семиэтажка. Её построили, кажется, спустя пять лет после окончания войны. С тех пор, а прошло чуть больше сорока лет, никто не озаботился не то, что проведением капитального ремонта, но даже банальной перекраской. Вэи ступала по натужно скрипящей наружной лестнице, вылавливая взглядом облупившиеся стены, будто бы покрытые бесконечными серыми язвами на жёлтом теле. Лампы, заделанные в объеденные коррозией решётки, бледно-больным светом выделяли очертания чьих-то поношенных ботинок, детали от велосипеда, черные мешки и множество разнообразных, неисчислимых предметов чьего-то обихода. Девушка никогда не обделяла их вниманием, размышляя, к примеру, при каких обстоятельствах прозрачный зонт лишился нескольких спиц, или почему от велосипеда остались только колесо да корзина. Однако сегодня мысли расползались, как испуганные крысы. «Интересно, а они тут водятся?» — с некоей отстранённостью подумала Вэи, глянув на обшарпанную дверь. Ногу слегка саднило. Она не обращала внимание на эту досадную помеху, списав её на то, что давненько через заборы не перемахивала. Подрастеряла сноровку. Коробочка лапши бережно сложена в рюкзак, уже не оттягивающий спину весом. Все необходимые словари она оставила на полочках в кабинетике, так что если и приходилось носить нечто, то лишь предметы первой необходимости. Ну, каковыми их считала Мотидзуки, сейчас порадовавшаяся удачному выбору обуви. Толстый каблук с уверенной твёрдостью упирался в железные ступени, прорешечённые пустотой дыр. «На шпильках бы могла и застрять. Да и забор на таких не перелезть… К тому же с моей устойчивостью только высокий тонкий каблук и носить», — округлые носки туфель покрылись пятнами грязи, пылью. Выделялись скоплением черноты на фоне ржавой ступени. — «Что я творю? Вероятно, дурость… Однако я не знаю места лучше, спокойнее, отдалённее от мира, чем это… Кафе слишком уютны для моих размышлений. К тому же на слёзы, к сожалению, внимания обращают больше, чем на улыбки». Скрип сменился мерным гулким стуком. Ветер внезапно обрушился на неё со всех сторон света. Здесь пахло сыростью недавнего дождя, плесенью и особым, солоноватым запахом, присущим конкретно этому дому. Вэи вдохнула полной грудью полузабытые сплетения вкусов этого места абсолютного уединения — крохотной точки среди бессчетных зданий мегаполиса. Она ощущала родство с этим домом. «Такая же маленькая точка среди океана людей… Крохотная искра судьбы среди бессчетных огней иных судеб. Стоит только подумать — дух захватывает. Совсем, как сейчас при виде Токио», — мысленный монолог наполнял звучанием внутреннего голоса затхлую тишину улицы, пустынную даже в не столь уж поздний час. Переступив через покоящиеся на крыше змеи труб, Вэи подобралась к бетонному парапету, отделяющему твердь от пропасти. Скинула с плеч рюкзак и уперлась коленом в клетушку из сетчатого материала, в которой заперли наружный блок кондиционера, развевающим безмолвие мерным старческим бухтением несмазанного механизма. Металл полоснул кожу холодом сквозь тонкий капрон. — Так-так… Еда есть, а палочки куда укатились… О, кажется… — Вэи склонилась ниже, всматриваясь в темноту, едва разбавляемую далёким светом фонарей и соседних зданий. — Я без десерта не останусь! Шоколадка с чаем матча, а ты каким чудом ещё цела? Она опустила картонную коробочку на широкое покрытие парапета. Предварительно открыла и её, и упаковку одноразовых палочек для еды. Сложила ладони в жесте благодарности за пищу на своеобразном столе. Подцепленная холодная змейка лапши зависла на серо-синем фоне неба. «Здесь всегда так приятно кушать», — подумала Вэи, засасывая макаронину. Вкус гречневой лапши, той самой, которая поддерживала её жизнедеятельность всё лето первого курса и половину второго, осталась неизменно мягкой с едва уловимой горчинкой. — «Госпожа Харука не поменяла даже специи! Кажется, будто я вновь стала студенткой…» Вместе с терпкостью где-то перегнившей листвы, ночной ветер привнёс Вэи воспоминания о давнем вечере. Тогда она впервые повстречала его, человека, без преувеличения, изменившего её жизнь. «Сасори… Неужели ты действительно мафиози? Они ведь… я, конечно, лично ни с кем не знакома, но всё же по слухам, безжалостные люди. Неужели кто-нибудь из них бросится на помощь студентке, к которой пристала группка отбитых придурков?» — клубочек скрученной лапши мелькнул на фоне далёких величественных небоскрёбов. — «Может, Шикамару чего-то недопонял? Или понял, но не так?» Нелепо даже предполагать подобное. Умом и сообразительностью Шикамару мог сравниться с самим Сасори. А её «милый друг» крайне редко оказывался в затруднительном положении из-за неспособности к обработке и анализу информации. Как и тогда…***
Район Канда. Ноябрь 1992 года. Юная первокурсница не успела разобраться в том, а что, собственно, произошло. В голове болью пульсировало единственное осознание: «Меня не изнасилуют… меня не изнасилуют… меня спасли». Она стискивала в дрожащих хрупких руках рюкзак, наполненный каменной тяжестью учебников. В случае чего была готова броситься на помощь своему спасителю, хотя колени подкашивало, а крупные слёзы всё текли-текли по щекам… Впрочем, мужчина в её содействии не нуждался. Она не успела понять, как случилось так, что трое гариллоподобных мужланов оказались повалены наземь изящным господином самой интеллигентной наружности. Брезгливо отряхнув перчатки, он пнул, явно целясь в какое-то определённое место, того, кто тогда схватил её за подол длинной чёрной юбки. Насильник затих. Зато заговорил изящный господин, диктуя адрес в трубку громоздкого чуда техники. Теперь то она смогла получше узнать, какой голос у её спасителя. Мягкий, бархатный, но со стальными, повелительными нотами. «Железная рука в бархатной перчатке», — так охарактеризовала она его чуточку позднее, ещё не представляя, как точно обозначила и его характер в целом. В тот же момент этот голос был для неё чем-то сродни маяка, к которому стремится потерявшееся в безбрежности судно. Девушка низко поклонилась интеллигентному господину, когда тот подошёл к ней осведомиться о её самочувствии. — Мне…. не выразить… всю благодарность… — Значит и не нужно, — бархат голоса точно свист хлыста выбил из души желание продолжать бормотать невнятное «спасибо». — Вы не ранены? Они не успели ничего сделать? Подняв голову, студентка взглянула на красивое, молодое лицо спасителя. Ему вряд ли было больше тридцати. — Благо, обошлось… Вы так вовремя появились… — она всеми оставшимися силами пыталась придать голосу строгость спокойствия, чтобы не опротиветь своему спасителю, человеку явно ценящему своё время. — Спасибо… спасибо вам ещё раз! Вы не пострадали? — Нет, разве что морально, — интеллигентный господин небрежно отряхнул полы чёрного пальто. — Противно видеть таких существ живьем. Держите, — в вытянутой бледной руке легко зажат винно-красный платок, — скоро сюда приедет полиция. Дадите показания, я, в свою очередь, буду свидетелем. Их доставят в отдалённые и крайне неприятные места, в особенности, за оскорбление иностранных граждан. Девушка с благодарностью приняла ткань, на ощупь оказавшуюся скользкой и мягкой. «Шёлк. Хоть бы не испортить ему такую вещь…» — тонкий холод огладил горячие щёки. — «Вечер то я ему уже испортила. Не я, а, вот… Ох, ками всемилостивые, чего я избежала…» Её вновь бросило в дрожь. Хотелось убежать, скрыться, точно бы преступником была она сама. Однако, к кому было бежать? Куда идти? В пустоту общежития, в котором нет и одного человека, готового разделить с ней печаль… Обнять и уверить, что самое страшное позади, завтра всё будет хорошо. «К маме хочу…. К папе… К тёте…» — думала она, беззвучно роняя слёзы в шёлк платка. Невыносимо стыдно. — Прошу, простите мне мою слабость, я… — Вы пережили страшное потрясение, это стресс для организма. Не называйте слабостью естественные процессы, — он бросил взгляд на приближающиеся машины полиции. — Вас связать с консульством вашей страны? — Н-не стоит… Я тут учусь. Если потребуется, полиция свяжется… А вы и без того сделали для меня очень много, господин… — Акасуна Сасори. Госпожа… — Варва… То есть, Вэи… Мотидзуки Вэи. Кивком он скрепил приветствие. Разговор с полицией пришлось продолжить в участке, где Вэи и Сасори продержали неожиданно недолго. Мотидзуки рассчитывала провести там как минимум половину ночи, понимая, что все формальности, которые в Стране Восходящего Солнца соблюдают неукоснительно, поглотят не один час. Однако, как раз, за час, может, чуть больше, их обоих отпустили. Вэи отказалась ехать в общежитие в полицейской машине. «Достояньем молвы,// моё имя станет, я знаю//… Ещё понапридумывают того, чего не было, и я сойду с ума, вспоминая даже в университете…» — она собиралась потратить щедрые чаевые на такси, но, прежде того, её взгляд упал на спину Акасуна Сасори, хирурга, как она успела узнать. А ещё пыталась вспомнить, отчего его имя кажется столь смутно знакомым… Каждая деталь безукоризненного образа — чёрное пальто, безупречно выглаженные брюки, начищенные туфли — составляет общую картину детектива или мафиози из нуарных фильмов, которые Вэи удалось посмотреть в местных кинотеатрах. В её стране иностранные если и показывали, то редко и за такие деньги, которых у неё не было в кармане. Господин Сасори стоял, сжимая ручку кожаного портфеля, явно в каком-то замешательстве. Он словно выбирал из мысленных граф расписания, за какое дело взяться сейчас. «Нужно не бояться… Предложить. Иначе совсем с ума сойду, если не отблагодарю его как следует. Пару дней без мисо-супа проживу уж как-нибудь», — мысль стучала в голове, пока низкие каблуки стучали по асфальту. — Сасори-сан… — М, Вэи-сан, вам что-то нужно? — на идеально гладком лице не отразилось ни единой эмоции, равно как и в ровном, спокойном голосе. — Я осмелюсь предложить Вам кофе, — Мотидзуки же, напротив, смогла улыбнуться, хотя тускло-оранжевый свет фонаря обличал печаль её улыбки. — Мне стыдно и неловко не отплатить Вам даже столь ничтожной малостью за Ваше смелое вмешательство в мою судьбу… Которая бы облачилась в скорбь, не будь Вас рядом в тот миг… Сасори неподвижно прожигал её безэмоциональным взглядом. Вэи, боясь, что повела себя излишне нагло, поспешила добавить, приправляя свою речь несколькими кивками: — Обещаю, я не посмею занять слишком много Вашего времени. — Хорошо, пойдёмте… куда пожелаете, — неожиданно согласился он, на что студентка, поначалу, слабо рассчитывала. Вэи пожелала пойти в одно из круглосуточных кафетериев, куда её не приняли официанткой, так как искали работниц на полную смену. Внутри помимо них затесался лишь один посетитель — скучающий мужчина средних лет, сосредоточенный на чтении книги больше, чем на происходящем в небольшом зале. Расположились за круглыми черным столиком на бледно-красных пластиковых стульях. Огромные красные иероглифы проходили через несколько окон в пол. «КруглоСутка» — так гласило название кафе. Сонный официант поставил перед Сасори двойной эспрессо, а перед Вэи водрузил чашечку американо. Пока он расставлял заказ, студентка украдкой разглядывала хирурга. Серый костюм двойка без единой складки сидел на нём, как влитой. Бледно-розовая рубашка и красный галстук с витиеватым узором восхитительно гармонировали с ярко-красными непослушными волосами. Его можно легко принять за профессора. — Позвольте узнать… Вы долго занимаетесь боевыми искусствами? — Вэи решилась шепотом потревожить неподвижную тишину кафе: ей казалось, что молчание было более неловко, чем какой-либо разговор. К тому же её мысли немедленно возвращались к едва не свершившейся трагедии… — Пятнадцать лет, — Сасори пригубил эспрессо. — Неудивительно, что Вы сражаетесь, как боевой монах, — за улыбкой скрыла неловкость: трудно вести беседу с мужчиной, который настолько старше себя. — Пожалуйста, не примите за дерзость моё любопытство… Мне интересно узнать, почему Вы решили заняться боевыми искусствами. — Я буду лжецом похуже политиков в предвыборную кампанию, если назову вас дерзкой, Вэи-сан, — его безэмоциональный взгляд прожигал её серые глаза. — Самооборона и интерес к их философии. Оба фактора полезны, в разной степени. Сделав небольшой глоток крепчайшего кофе, — Вэи пила такой в исключительных случаях, — Сасори спросил: — Теперь, надеюсь, вы позволите мне побыть дерзким. Откуда вы? — Из Советского Союза, — осеклась, потому что американо ущипнул сладкой горечью за язык. — России… Уже России. — Значит «Мотидзуки Вэи» — не ваше настоящее имя? Она покачала головой, опасливо отставив кофе до лучших времён. Пить всё равно не хотелось. А, вот, скрасить одинокий вечер беседой с хирургом она желала, боясь… страшась остаться наедине с воспоминаниями и страхами. — Да… Ведь, увы, моё настоящее в записи хираганой и катаканой выглядит как проклятье. Я решила освободить службы от него, локализовав своё имя настолько, насколько мне позволяли мои скудные умения. — Тогда, как вас нарекли при рождении? — Маяковская Варвара Дмитриевна, — ей пришлось перейти на русский язык, так как части звуков, составляющих её имя, просто напросто не существовало в японской фонетической системе. — Неудивительно, что моим соотечественникам хочется удавиться, а не писать ваше истинное имя, — Сасори взглянул на практически опустевшую чашечку. В то мгновение Вэи поняла, что их беседа едва ли продлиться дольше нескольких минут. — … Меня оно не так пугает. Однако, объясните, почему именно «Мотидзуки Вэи»? Каков был смысл в составлении именно такого имени? — он слегка склонил голову набок и вперил в её лицо пристальный прищур. — И преследовали ли вы какой-либо смысл вообще? Она закивала вперёд слов, радуясь, что может разделить удовольствие такой беседы с человеком, заинтересованным отнюдь не из банальной вежливости. «Вижу по взгляду, он — внимателен», — подумала Варя, опустив полукруглый занавес ресниц: неловко ощущать себя объектом столь пристального внимания. — Преследовала, Сасори-сан, но он очень долго от меня ускользал… Хотелось подобрать такое имя, что будет одновременно благозвучно по смыслу и звучанию и, при том, не будет сильно разниться с моим настоящим. Ведь привыкать к новому всегда трудно… А так ещё неудобства окружающим доставляю, — её отражение неловко улыбалось ей в ядрено-коричневом американо. — Ну, тогда я и решила начать с моего личного имени — «Варвара». Не счесть, сколько вариантов перебрала, но ни один — я чувствовала — не резонировал с внутренним, таким, знаете, душевным ощущением, которое будто колет, точно иголочкой, стоит лишь услышать звук собственного имени… Уже сейчас, смотря на пылающие за трущобами свечи-небоскребы, Варвара осознавала, что из неё тогда неудержимым потоком слов изливался весь невысказанный ужас. Пропустив его сквозь фильтр интересов, ей удалось получить очищенную от рыданий, воодушевленную речь юного исследователя. Едино в прошлом и настоящем удивлялась, как у Сасори то хватило терпения дослушать её обильное объяснение. — … Как раз тогда я перечитывала «Троецарствие» Ло Гуаньчжуна, увидела наименование «Вэй», и вдруг вспомнилась мне, что Вэй существовало не только одно из царств, основанное великим полководцем Цао Цао на раздробленной территории Китая, но, и, позднее, конечно, пришла династия Тоба Вэй, которая объединила разрозненный Северный Китай. «Варвара» и «Вэй» — общего мало, но если пошаманить и сократить, в общем, можно с уверенностью шарлатана сказать, что оно есть, — студентка не заметила, как, достав из портфеля розовый пинал с «Хелло Кити», извлекла оттуда черную ручку и начала выводить на салфетке китайские иероглифы. — Значит, зацепилась я за название царства «Вэй», вспомнила про династию «Тоба Вэй». Мне кажется, общего здесь больше с последней, так как её основатели — из кочевого племени Тоба, которое некоторые считают монгольским… У меня монгольские корни есть… Так что, можно считать, что я, начав изучать азиатскую культуру, стала ассимилировавшимся кочевником! Как Вэи писала, позабыв обо всём на свете, так и Сасори, жадно вслушиваясь в её слова, вырвался из оков собранной холодности. Он отставил недопитый эспрессо подальше, к её остывшему американо. Пока один из посетителей увлеченно читал, двое других с не меньшим энтузиазмом рассматривали хитросплетение сложных чёрных иероглифов на белой салфетке. — Но у «Вэй» есть ещё один смысл, побочный, я бы сказала. Похожее чтение — разные иероглифы. О нём я, признаюсь честно, изначально не знала, пока не начала изучать «Книгу перемен», «И цзин»… И в ней, гексаграмма номер 64 — последняя — это «Вэй цзи» то есть, «Ещё не конец». Она — самая удивительная, потому что по расположению черт является «неправильной». То есть, она как первая, но только наоборот — следовательно, прерывистые и непрерывные линии переставлены, — Вэи нарисовала гексаграмму и иероглифическое пояснение к нему. Её глаза сияли азартом вышедшего на путь открытия учёного, а искусанные губы улыбались так мягко, словно она рассказывала о великой тайне, которую ей удалось постичь спустя годы кропотливого изучения. — Это последняя точка «Книги перемен» — наступление хаоса, но не страшного, а, как мастерски интерпретирует Юлиан Константинович Щуцкий, наш блестящий ученый-синолог, переводчик… с трагической судьбой… нечто нового, в котором есть возможность для бесконечного творчества. Мне это совпадение показалось таким удивительным, даже пророческим, таким… Взгляд Вэи упал на сгустившуюся тьму за окном. Словно огоньки на новогодней гирлянде, один за другим были зажжены фонари. В её душе вспыхнуло осознание… — О, ками всемилостивые, как же я Вас заговорила!... Пустомеля бессовестная, — она нервно сжала ручку, обратила взгляд на исписанную салфетку, розовеющий пенал. Её смущение, окрасившее щёки, повторяло этот цвет. Она ожидала услышать порицание, но не тихое, сдавленно-вкрадчивое: — Продолжайте. Я слушаю очень внимательно. Не поверив услышанному, девушка подняла голову. Глаза господина хирурга, поразительно большие для японца, выражали жгучий, обжигающий интерес, которым он опалял то выведенные ею иероглифы, то юное зардевшееся лицо. В этом интересе не было низменной грубости тех монстров, он был — осознанным, глубоким, сложным чувством восхищения, радости, безмолвного одобрения. Его Сасори не замедлился вербализовать: — Вы безумно… захватывающе интересно рассказывали. Мне импонирует высокий полёт вашей мысли, Вэи-сан. Вы молоды… Простите за нескромный вопрос, сколько вам лет? Скрывать смысла не было, к тому же, Мотидзуки, окончательно растерявшись из-за смущения, не нашла бы для этого сил. — Восемнадцать… Безэмоциональность треснула, рассыпавшись на слова первого, за всё их недолгое знакомство, восклицания: — Поразительно! И вы, будучи столь юны, читаете «И цзин», «Троецарствие» и историю китайских династий? Более того… рассуждаете о прочитанном, — Сасори покачал головой. Откинулся на спинку стула, ни на миг не сводя взгляда с лица польщенной Вэи. — Вы смогли меня удивить… Мелковато взял, поразить. Не помню, когда последний раз я сталкивался с подобным… феноменом. — Можно вести записи, чтобы не забыть… — так тихо заметил «феномен», потянувшись к остывшей чашке кофе. — Было бы на то время, — Акасуна усмехнулся, а о своём эспрессо он напрочь позабыл. — Так много пациентов? — Вэи поспешила перевести русло разговора в сторону собеседника, о котором ей хотелось узнать побольше. К тому же, пока он расскажет о себе, даже в лаконичной манере, она успеет унять бешеное сердцебиение, прийти в себя после долгой речи, воодушевляюще приятных комплиментов. — Слишком, я бы сказал. Порой складывается ощущение, что все остальные хирурги Японии вымерли, остался я один. Хотя, — огненные волосы качнулись в такт движению головы, — это вовсе не так, ибо многие из моих знакомых всё же лично снимают трубку, когда я им звоню. Мотидзуки, обрадовавшись, что успела проглотить кофе, тихо рассмеялась, прикрыв губы ладонью. — Пациенты ценят ваши глубокие познания предмета, опыт… — Они ценят то, что я в их организме никакие предметы не забываю, — жутковатая, сардоническая ухмылочка хирурга отозвалась холодной дрожью в теле. — Поверьте, можно составить целую книгу о хирургической халатности. Занимательные рассказы выйдут. — Особенно хорошо, наверное, перед операциями читать, чтобы знать, к кому обращаться, а кого лучше избегать, вернее, от кого лучше сбегать… — её настроженно-аккуратное замечание было встречено короткой усмешкой. — Главное, не во время операции. — Неужели претенденты были? — Сбежать не пытались, но из-под действия наркоза выходили. Пренеприятно как для хирурга, так и для пациента. — Наверное, это единственный случай, когда хочется вовсе не просыпаться… — Отнюдь… Впрочем, не вижу смысла омрачать и без того безрадостный вечер беседами о неотвратимом. И стоило ему закончить предложение, как Вэи тут же восторженно прошептала, боясь тревожить умиротворённый сон тишины: — Ками всемилостивые… Я ведь слышала о Вас! Прошу, простите за то, что не узнала сразу… Господин Акасуна, мои родители, они хирурги, восхищаются Вами! Они читали Ваши публикации и нашли их блестящими! — она воодушевлённо улыбнулась, в шипучем волнении обхватив пальцами острые коленки. — Очень сетовали на то, что в Москве Вы едва ли пожелаете выступать… Сасори скрестил руки на груди. И сейчас она отчётливо видит в размытом неоне большого города его прожигающе-прямой, холодно-изучающий взгляд, пронизывающий её, точно рентгеновские лучи. Понимает, что он пытался проникнуть под рёбра, в самую душу заглянуть, чтобы выяснить её истинное «Я», выявить причину её желания общаться с ним. Мотидзуки никогда не винила Акасуну за подозрительную недоверчивость: понимала — он свыкся с мыслью, что людьми движет одна лишь корысть. Однако Вэи находила себя слишком бесхребетной и лишённой всяческих амбиций девушкой, к тому же, по счастью, здоровой, чтобы ей было нужно что-то от именитого человека в личностном плане, кроме общения. Тогда ей лишь хотелось узнать получше этого интересного мужчину. Ничего не изменилось и по сей день. Они проговорили до позднего вечера. Бросив взгляд на элегантные цвета старинной бронзы «Tudor», Сасори возвестил, что уже половина одиннадцатого. — За прекрасной беседой легко потерять счёт времени. — Позвольте узнать, как Вы тогда смотрите на то, чтобы, не подчинившись власти времени, продолжить нашу беседу завтра, на выставке работ молодых художников из Токийского университета искусств? Завтра в шесть вечера она откроется в одном из корпусов и продлится до конца следующей недели. Вэи прижимала портфель к груди и искренне улыбалась растерявшемуся мужчине. Её сердце трепетало испуганной бабочкой, а дыхание замерло источником, которому преградили путь. Она же не хотела преграждать путь столь удивительного знакомства: впервые за полгода она ощущала себя спокойно в чьем-то окружении. Акасуна Сасори, в её воображении, был воплощен в одежды ученого мужа древности, которому было известно многое об этом изменчивом мире. Она хотела узнать не только это, но и его самого. Не понимала, отчего чувствует, что он — ужасно одинок… «Он всегда может отказаться… А вдруг понравится ему? Развеется, отдохнёт. С ума ведь сойти можно и операции проводить, и лекции читать, и ещё работы научные писать», — она украдкой разглядывала острые черты бледного лица. Половину, казалось, занимали большие глаза, расширившиеся от удивления, которое Сасори даже не попытался скрыть. А может просто не смог… Девушка скосила глаза на рюши, многослойным веером облегающим плечи и ворот блузки — не хотелось к наглой выглядеть ещё нескромной. — Скажите мне точный адрес и место встречи. — О, значит Вы согласны!... Как чудесно! Она подняла голову и пересеклась взглядом с его спокойным прищуром. — Я люблю искусство и ценю людей, в нём разбирающихся. Было бы большим упущением с моей стороны не согласиться на такую комбинацию. — Тогда я считаю своим долгом предупредить сейчас, что в направлениях европейской живописи я не столь сильна, как хотелось бы… — Этому всегда можно научиться, если есть желание. — Я горячо желаю восполнить эти пробелы… — Вэи изо всех сил прижала к груди несчастный портфель, боясь осуждения образованного человека. Колкой насмешки, ранящий в самое нутро. — Предоставьте это дело мне, — так, он негласно стал её учителем изящных искусств. — А также позвольте проводить вас до вашего… — Общежития, — Вэи тихо выдохнула и ослабила хватку, и вовсе повесила рюкзак на плечи. — Не стоит, прошу, я не смею обременять Вас. — Для меня не обременительно проехать чуть дольше на такси, Вэи-сан, — Сасори уверенным неспешным шагом двинулся к выходу. — Я должен убедиться, что вы спокойно добрались до места жительства. Это будет достойным окончанием этого вечера, не находите? — Нахожу… — Вэи плавно последовала за ним, улыбаясь своим мыслям и выглянувшим из-под покрова туч звездам. — Спасибо Вам ещё раз… За всё спасибо, Сасори-сан… Вы спасли меня. «Дважды: от уродов и одиночества», — мысленно добавила она, вздрогнув от плавного звучания бархатного смешка. — Раз вы мне так благодарны, то в качестве награды я попрошу вас всё-таки мне рассказать, почему в качестве фамилии вы выбрали именно «Мотидзуки» — «Полнолуние»? В этом был заложен настолько же глубокий смысл, как и в вашем имени? Студентка, поглядывая на своего взрослого спутника, покачала головой, тихо хихикнула: — Если только есть глубокий смысл в том, что я души не чаю в любовании полной луной. К тому же такую фамилиию носил один прославленный самурай, его упомянули в «Повести о доме Тайра»…***
После памятного посещения музея таких встреч стало не счесть… Вэи медленно потягивала холодную лапшу в окружении обшарпанных стен, ржавых труб и густо-синей тьмы, смешанной с насыщенно-красным светом. Облегающая юбка укрывала колени, немного спасала от холода, который всё же проникал даже под плотную ткань. Впрочем, немало тому способствовало кокетливое декольте, резким штрихом разрезающее ткань от колена практически до бедра. Мотидзуки купила его из-за ажурных рюш и относительно низкой цены, декольте прилагалось в комплекте. «Пришлось снять портфель и нести его рядом с ногой, чтобы закрыться от местных… Не хочу вспоминать… Даже думать, в какие проблемы можно попасть, гуляя по подобному району в таком, зазывающим для местных, виде», — с тихим стуком откусив холодное тесто, она устремила взгляд вдаль — на город, на минувшее. — «Неужели он — мафиози? Да разве такое может быть?... Хотя, Шикамару не из тех, кто будет обвинять беспричинно. Следовательно… за его словами должно что-то стоять. Даже если не сказанное им, значит — другое, похожее… Кто же в здравом уме будет вешать на кого-то нарушение всех статей конституции, если только тот в действительности…» Мотидзуки яростно помотала головой. В смазанных мазках неона вырисовались очертания воспоминания… Она, довольно улыбаясь, ведёт Сасори за собой. Крепко сжимает его руку, потому что склон, плавно спускающийся к обширному берегу реки, — неровный, испещрённый ямками и кочками, утонувшими в яркой зелени. Вэи — в лёгком бледно-голубом платье с ажурным воротничком и декоративными белыми пуговицами; Сасори — в бежевых брюках, жилете под цвет и белой рубашке с закатанными рукавами. Впереди розовеет расстеленное покрывало, заставленное вкусностями для пикника: от свежевыжатых соков до печенья. «Этим сюрпризом ты меня пугала всю неделю?» «Ага…» — с довольством протянула Вэи. — «Лето началось месяц назад, а мы не отметили его приход! Нехорошо получается… К тому же вы совсем не покидаете стен больницы, даже сейчас, когда прогулки на свежем воздухе особенно полезны для здоровья! Вот я и подумала, что неплохо бы совместить приятное с полезным». «Увы, моё милое дитя, но моя работа — не сезонная. Операции нужны людям круглый год. Богатым — в частности», — она слышала за спиной его мягкий, даже крадущийся шаг. Спокойствие грело душу, как солнце лицо, а его теплое дыхание и горячая усмешка волосы. — «Вы всё верно рассудили. Вряд ли в ближайшей перспективе меня ждет нечто более приятное, чем солнце и ваша компания». «Вы мне льстите… К тому же, я не уверена, что стоит загадывать наперёд, вдруг жизнь…» — её слова прервались восклицанием. И надо же было умудриться оступиться почти у самой равнины! С учётом то того, что тяжёлую корзину смогла затащить к берегу безо всяких приключений! Предательская ямка, совсем как «волчья», поймала её низкий каблук в ловушку. Качнулась. Постаралась устоять: иначе Сасори может полететь следом за ней. Это «иначе» ей не суждено было узнать. Сасори притянул её за талию. Прижал так крепко, словно спас от падения в пропасть. Вэи придавлена к груди. Тихий шелест вздоха сорвался с губ, легко затронутых светло-розовым оттенком помады. Пальцы их рук до сих пор переплетались в причудливом узоре прикосновения. Неимоверно интимный миг. Впрочем, Мотидзуки как будто ощущала его как-то иначе — скорее проявлением поддержки и дружеской заботы. Она дышала часто, рвано. Мужчина вторил ей. Её взгляд скользил по переливающийся волнистой чешуе вод. На ней отражались блики ослепительного солнца. Манящим комфортом и уютом веяло от разложенного пикника. А душу прожигал стыд за свою непростительную неуклюжесть. «Простите меня, я вечно в последний момент нахожу способ всё испортить», — прошептала она с глухим смешком. Сделала шаг вперёд и ойкнула в следующий миг, когда земля ушла из-под ног: Сасори подхватил её на руки. Прижимая смущенную, совершенно растерянную Вэи он, словно рыцарь турнирный приз, нёс её сквозь расцветшее одуванчиками поле. «Ой, да зачем же?! Я бы не упала во второй раз!» «В первый раз вы думали совершенно так же, и что из этого вышло?» — безэмоциональный взгляд охладил улыбку, сделав её жёсткой. — «Давайте насладимся природой, а не приёмной травматолога. Я сегодня уже там был». «Всё очень плохо?» — однако Мотидзуки уже знала, что за поверхностной отчуждённостью кроются бьющие, бурлящие чувства и эмоции. Знала и, робко обхватив его шею руками, радовалась, что он позволяет себе расслабиться хотя бы здесь. На природе в её какой-никакой, но всё же компании. «Хуже, чем вы себе можете представить. Летом, особенно, любят падать с велосипедов и прочих транспортных и… не только, средств», — насмешка дрогнула, застыла. — «Впрочем… забудем о земном… Я устал от натурализма на работе… Лучше перейдем к идеализму». Разбилась о ранее сокрытую нежность, до неузнаваемости смягчившую голос. Сердце Вэи забилось чаще: ей оставалось лишь радоваться, что её учитель наконец-то показал перед ней частичку эмоций, скрытых глубоко в душе. «Я как раз захватила копию третьего свитка «Конкисю» — «Летние песни». Нужно ведь достойно, пусть и поздно, встретить смену поры…» Видение рассеялось туманом. Начав собираться над крохотным двориком, он серыми волнами постепенно разливался между безликих построек, обветшалых домов, заползая к виднеющимся вдали унылым трущобам. Вэи уперлась локтями в парапет, позабыв о лапше и шоколаде. Тонкие пальцы обхватили голову, запутались в волосах, точно пальцы рыбачки в водорослях. Хотелось резко вырвать. Сдержалась. «Невозможно… Нет! Нет! Тысячу раз — нет! Какого лешего вообще происходит в этом мире?!... Мой милый друг, лучший учитель, — мафиози со стажем и богатым портфолио?! Нелепица… бессмысленная дурость… идиотство чистейшей воды» — иглой в мозг проникало осознание, назойливое мыслью о том, что у Шикамару не было ни явного смысла, ни мотива плести интриги против Сасори. — «Но мог быть тайный… Как можно вообще поверить, что единственный человек, который, презрев свои дела, пришёл на защиту моего проекта, погряз в преступлениях… совсем как я в этих мыслях». Море разноцветных огней напомнило людское море разноцветных одежд. Не счесть всех цветов, словно бы из ниоткуда появившихся в огромном актовом зале университета. Именно в нём студенты должны были представлять свои первые PR-проекты. Русская студентка знала, что ей нет смысла выискивать знакомые лица. Полузабытые, они остались в далёкой Москве. Её родители не могли прилететь в середине зимы, когда отпуск им выдать некому, а взять за свой счёт равносильно тому, чтобы поставить подпись в заявлении на увольнение. Дефицит кадров отразился на жизни всех: от пациентов до врачей. Тётя же уехала с одним из директоров крупной нефтегазовой компании в Соединённые Штаты. Последние пять лет она учила английский, добившись в этом, как и любом деле, за которое она бралась, поразительных результатов. Её друзья с извинениями и сожалением отклонили приглашение: «…вынужденные дела задержали нас в Осаке. Приносим…» Грудь Вари переполняла лёгкая, практически воздушная, зависть к одногруппниками. Она радовалась за них, печалилась за себя. О том, чтобы пришёл её «уважаемый маэстро» и мечтать дерзостно: Сасори был ужасно занят в ту пору. Даже уроки французского отменял — яркий признак колоссальной загруженности. Мотидзуки оставалось лишь надеяться на скорую «разгрузку» и умолять его хотя бы спать больше пяти часов в день. Однако она искренне радовалась, что её научный руководитель, сидящая в первых рядах, сможет оценить, как выглядит проект с большой сцены. Над ним она и её старательная студентка кропотали не один час… Когда практически подошёл черёд Вэи становиться за трибуну, её напряжённо-сосредоточенный взгляд упал на огненно-красную макушку. В Токио немногие могли похвастаться подобным пигментом и даже покраской волос. Сердце пропустило болезненный удар… Пришедшийся так же в душу, преисполненную безграничной благодарностью к мужчине в затемнённых очках и светло-коричневом костюме в клетку. Как позже объяснил Сасори, он рассчитывал, что даже такая несерьёзная, на первый взгляд, маскировка, сможет отвадить его знакомых от мысли, будто бы в рядах родственников-родителей затесался и именитый хирург. Который был известен не только как врач, но и одинокий холостяк, могущий скорее вскрыть живот очередному пациенту, чем тайну своих родственников. В серых глазах теплилась благодарность, в тёмно-карих — спокойное одобрение. «Я бы и вполовину не смогла бы так собрано, да бесстрашно практически, выразить свою идею, если бы не он… Ой, что это?» — она вздрогнула, точно воришка пойманный на месте преступления. Тело приморозил к месту страх. Раздался шорох. Вдруг, помимо неё на крыше есть, а, может, всё это время был кто-то ещё? Тошнота полусладким удушьем сдавила горло. Её взгляд вперен в спускающиеся с возвышения трубы, согнутые, точно колено при поклоне. Из их тени отделился кусочек тьмы. Неспешно, с достоинством, подкреплённым осторожностью, по бетонной полосе парапета зашагал небольшой черный котик. В неоне зелёные глаза горят, точно изумруды. — Малыш, как же ты меня напугал! Ох… ты бы знал… — пожаловалась Вэи тихо и мягко, чтобы не спугнуть нежданного визитёра. — Ты тут живёшь наверное… так что я скорее в этом доме гость, не так ли? Чёрный котик, остановившись на некотором, достаточно близком расстоянии от девушки, склонил голову на бок, словно тем самым одобряя ход её мыслей. Она перевела взгляд на недоеденную упаковочку лапши. Сомнение прорезало душу. Впрочем, рана быстро затянулась, когда её наполнило тепло нежной жалости за судьбу внезапного, нового знакомого. «Вряд ли он недавно кушал… Попробовать стоит», — с такой мыслью Вэи вытянула из сплетённых гречневых змей одну макаронину. Неслышно отделила кусочек картона от упаковки. Уложив скромное блюдо на импровизированную тарелку, робко протянула её вперёд. Оставила на парапете, ближе к котику, а сама отступила на несколько шажков. Впрочем, последние телодвижения явно были излишни, так как котик чувствовал себя вполне непринуждённо в её компании. Перебирая мягкими лапками, он бесшумно подбирался к лакомству. Вэи, затаив дыхание, на эти тихие мгновения забыла о своей горечи, полностью погрузившись в созерцание момента. Тёмно-розовым носиком, чем-то напоминающий перевёрнутое сердечко, он легко прикоснулся к холодному сваренному тесту. Второй… третий… четвёртый… По крыше расплылось тихое чавканье. — Ай-ай, какой хорошенький! Да ещё и с аппетитом! — приговаривая, Вэи отрывала стенки от коробочки. Закончив, придвинула оставшуюся часть лакомства довольному «усатому товарищу», каковым она прозвала чёрного котика про себя. — Не то, что некоторые, там и маковую росинку в рот положить не заставишь… Счастье растворилось во тьме, смешанной с кричаще-ярким светом. Таким же по оттенку, как его волосы… Таким же по выраженности, как её внутренний отчаянный крик, которым Вэи мысленно сметала все здравые мысли. Теперь их приходилось собирать и составлять обратно в цельные картины происходящего. Упершись локтями в бетонный парапет, она устремила взгляд на город, боковым зрением наблюдая, как Усатый Товарищ с аппетитом уплетает холодную лапшу. Сердце щемила боль за человека, за кота. — Всё равно я не могу заставить себя поверить… Хоть и осознаю, что доля истины в словах Шикамару была. Знаешь, у меня никогда не было привычки пересчитывать чужие деньги: не моё ведь дело, откуда у кого-то они появились на покупку машины, квартиры или ещё какого-нибудь блага цивилизации, — нежный палец оцарапал грубый бетон. — Но, ведь, теперь ситуация поменялась, и я могу задаться вопросом, откуда у «милого друга» так много денег… Нет! Не подумай, он невообразимо умен и работает много… Только вот, всё равно, даже при таких обстоятельствах, не может хирург столько зарабатывать! Продолжая с аппетитом почавкивать холодным ужином, котик пригнулся, подобрав под себя лапы и хвост, что сделало его похожим на большую буханочку подгоревшего хлеба. Однако задумчивый отблеск изумрудов-глаз неотрывно следил за девушкой. Отрешённой, опустошённой. — У него — целая коллекция книг и свитков, редких, редчайших… Он показывал их мне, позволял коснуться грубой рукой этих хрупких древних страниц… неописуемо… И, вот, одни лишь литературные произведения могут стоить миллионы и ещё какие-то большие числа иен. А ведь у него не счесть сколько других сокровищ: картин, мебели, статуэток, нот, музыкальных инструментов…! Вэи подавила выдох, чтобы не напугать трапезничающего Усатого Товарища. Холодные исцарапанные ладони легли на пылающие щёки, оставляя сероватый след пыли, грязи. Такие же отпечатали в сознании слова Шикамару: каждое, как клеймо. — И та история с квартирой… Знаешь, мой маленький друг, люди в этом городе не строят себе огромные квартиры… Дорого и неэффективно — людей много, земли мало. Девелоперы при застройке должны ориентироваться на количество, а не пространство… В общем, мрак и морока тягот жизнеобеспечения. И в такой ситуации «милый друг» смог как-то выкупить у соседей, договориться с муниципальными властями, ещё с ЖЭСом местного разлива, чтобы получить разрешение на снесение стен! И это всё, — напряжение очертило русла вен, — во время кризиса, колоссальных цен на недвижимость, когда даже коробка становится предметом купли-продажи! Котик облизнул шершавым розовым язычком носик, смотря прямо в серые глаза, подёрнутые пеленой слёз. — И ещё этот безумно дорогой пеньюар, а ещё его слова про заоблочно дорогой пиджак, запонки… Нет… нет… Не может даже самый блистательный хирург, будь то сам великий Хуа То, заработать настолько много одним лишь честным путём. Отчего-то, если речь заходит о больших деньгах, то сразу же упоминается обман и прочие преступления… Вэи смахнула кончиком ногтя слезинку с ресницы, прошептав: — Мой милый друг, мой маэстро — преступник… Но!.. .— слова застыли на вдохе, точно капелька воды, которая в любой миг может обратиться в снежинку. — Почему сразу не подумала?! Отчего тут же не предположила!... Идиотка! Долгодум несчастный! Котик, усевшись у края пропасти, начал активно вылизываться. Пропитанная влагой и жиром картонка лежала на бетоне. Однако Вэи ничего не замечала сейчас: всеми силами своей души — юной, связанной крепкими узами с Сасори, бормотала под нос, обхватив вздрагивающие плечи ладонями: — Шикамару ведь мог и сказать не совсем правду… То есть, он то думал, что выложил все карты на стол, только комбинация оказалась невыигрышной! А всё потому, что ему эти карты подсунул кто-то… Ведь, раз он сам утверждал, что касается дел семьи — раз смог узнать секретную информацию — следовательно, он работает не один. Вдруг, среди этих друзей, есть один, таящий обиду на маэстро… — Мотидзуки с энтузиазмом вышедшего на след детектива смотрела на котика. Он встречно одаривал её пристальным вниманием. — И именно он, как-то подслушав, о чём Шикамару с Наруто говорит, может, как раз о Сасори речь случайно зашла. Братик мог сказать, что не может куда-то пойти, потому что со мной и Сасори уже запланировал делать то, то и сё… Тогда Шикамару внимания то не обратил, подумаешь, всего то самый известный хирург Японии, и не только… Всё же Минато-сан и Кушина-сан — очень влиятельные люди. Разве удивительно, что их сын общается со значительными людьми? Вэи тараторила неразборчиво, путано; её тон то стремительно возрастал, то с такой же оглушительной быстротой падал. В разъедающем, точно щелочь, неоне слёзы кажутся мазками краски, а серые глаза — темными пустотами. Однако в них искрился пусть и слабый, но далёкий блеск надежды на наилучший исход. — Вот этот негодяй и наговорил про Сасори всякого! Но не открыто порицал, иначе Шикамару бы раскусил ложь, скорее изощреннее пошёл, как Тобирама-сама с теми документами… Следовательно, тот мститель-шпион подстроил всё так, что Шикамару узнал ровно столько, сколько нужно было ему, этому негодяю, который и позволил ему это выведать, — Мотидзуки выдохнула, смотря на застывшего в грациозно выгнутой позе кота. — Подобное часто практиковали в книгах, которые я читала… Да и в жизни, уверена, нам часто дают знать лишь то, что нужно им для манипулирования нашим восприятием. Ей стало легче. Невообразимо, неописуемо легче. Неважно, сколько раз Шикамару, тётя или кто-то ещё порицал её за доверчивость, Вэи продолжала упорно полагаться на лучшие стороны близких людей. Она верила, что судить по одним лишь ненадежным словам, не подкреплёнными никакими доказательствами, — опрометчиво и даже подло. Подло по отношению к человеку, бывшему всегда с ней исключительно обходительным и милым. Похоже на удар в спину и плевок в лицо одновременно. — В конце концов прибегать к нему с криками и воплями — вершина глупости. Будто, если что-то хочешь скрыть, то так просто на прямой в лоб вопрос ответишь… — Вэи осторожно вытянула руку вперёд, и чёрный котик подлез под её ладонь, великодушно подставляя тонкие ушки и пушистую головку для поглаживаний. — Ах, какой ласковый! И доверчивый… совсем как я. Что же, страдать что ли будем из-за этого? Котик мяукнул. Прогнившее одиночество крыши завибрировало из-за утробного урчания. Девушка и кот смотрели на мегаполис, не представляя, что ждёт их впереди, за шпилями небоскрёбов, скрывающих линию горизонта. Вэи вспомнила печальные строки стихотворения Цао Чжи «Путник»:Солнце сокрыто в непроницаемой мгле, Ветер печали рядом с людьми на земле.