***
— Тебе не нравятся капеллини? Говядина жестковата? Или ты мне не всё рассказала? — Сасори опустил вилку, которой он несколько мгновений назад подцепил свернувшуюся клубочком креветку. Вэи больно смотреть на эти крохотные, скрюченные тельца. «Они будто пытались сжаться, скрыться от неминуемой смерти в кипящей воде», — мысль о неизбежном преследовала её настойчивым призраком воспоминаний о почившем с биркой на пальце, о пустынном мраке коридоров, о двустворчатых железных дверях. До этого дня она никогда не сталкивалась с Нею так прямо, едва ли не лицом к лицу. Конечно, в её районе стычки между группировками или маргиналами зачастую завершались Её пиршеством, однако, к утру от него оставались лишь следы крови, стеклянная крошка и пустые гильзы. Мотидзуки просто не смотрела. Однако, в этот раз, так просто отделаться ей не удалось. К тому же грубость того психа… Она ощущала себя грязной, измазанной в отходах его мерзких мыслей, жижжой лившихся в облике слов. Вэи случалось общаться с грубиянами, которые вполне чётко и ясно определяли, где и в какой позе ей место. Только, в сравнении с этим странным патологоанатомом, они казались безобидными паучками на фоне огромного тарантула. Не получив в ответ даже невразумительного набора звуков, Сасори сжал челюсти. Его взгляд приобрёл холодный оттенок той угрозы, которая непременно воплотится в жизнь. Фарфоровая неподвижность раскололась, разошлась трещинами морщин. Он выглядел на свои сорок лет. — Какая тварь тебя обидела? Не молчи… — он с трудом подавил грозную ноту голоса, выжав из него относительно мягкое, но ещё более пугающее звучание. — Прошу, моё милое дитя, только не молчи… Вэи дёрнула головой. Она пробудилась от коматоза мыслей. И, к удивлению своему, обнаружила, что всё это время бездумно наматывала пасту капеллини на серебряные зубцы вилки. «Глупая! Испортила обед Сасори, взволновала его своим неадекватным поведением! Бессмыслица. Всё давно прошло… Я больше никогда не увижу того урода», — подумала она, но добавила невольно: «Живой точно». Пальцы, сжимающие вилку, свело от роковой мысли. Вэи постаралась улыбнуться, но вышло плохо, слишком вымученно, — «милый друг» не оценил, и черты его ещё более ожесточились. Как и слова: — Опиши мне ублюдка. Я заставлю его пожалеть, что он не сдох ещё в утробе. Они окончательно смели наваждение. Она испугалась. По-настоящему. Живы были воспоминания о незадачливом одногруппнике, приклеившем её юбку в стулу за отказ пойти с ним на свидание. Спустя два дня он упал перед ней в земном поклоне и молил простить его. Вэи помнила до сих пор, как дрожали его губы, руки, — как он весь сам трясся, точно грызун, знающий, что хищник реет неподалёку. Ей не удалось узнать, что Сасори ему сказал. Но после того инцидента и до самого выпуска злосчастный парень не подходил к ней и на пушечный выстрел. — Я… не запомнила его. Просто столкнулась с хамом. Мы перебросились взаимными оскорблениями, и он скрылся, когда понял, что я надеру ему причинное место, если он не воздержится и дальше от всяких непристойных предложений… «Думаю, о характере этого патологоанатома Сасори и без того известно. Раз его держат в элитной больнице, значит, как от специалиста толк от него есть. О его поведении начальство не может не быть осведомлено. А я… не хочу, чтобы Сасори рисковал своим местом из-за меня», — так думала Вэи, при этом говоря: — … Просто ощущаю себя… грязной после подобных встреч. Будто ведро помоев на голову вылили и ещё пинка дали для завершения картины. «К тому же я обещала Дейдаре, что не подставлю его. Надеюсь, он внемлет моему совету и перестанет отправлять в морг тех, кому там ещё не место», — она закончила как свою мысль, так и бесцельное издевательство над итальянским блюдом. Подцепила овощи и отправила их заглушать голод, трусливо молчавший пока бушевали эмоции. — Я бы желал проделать описанное тобой, но с этим недоноском. Их стало слишком много. Пожалуй, жаль, что в нашей стране так мало абортов в сравнеии с Европой. Вэи икнула, но кое-как дотянула змейки пасты. Пришлось прожевать нежное тесто, прежде чем возразить: — Сасори, не будь так суров! Карать всех из-за проступка одного — недальновидно. — Степень серьезности проступка должна быть учтена, — заметил он и усмехнулся сухо, жёстко. Пронзив нежное тельце креветки вилкой поинтересовался уже чуть более спокойным, практически будничным тоном: — Переведём тему. Такая мерзость недостойна упоминания, я молчу об обсуждении. Лучше скажи, чем ты планируешь заняться сегодня? Вэи не решилась да и не желала продолжать спор. Забыть о невоспитанном патологоанатоме хотелось как можно быстрее. — После обеда хочу вернуться домой… Взгляд мужчины потеплел. — … немного отдохну, переоденусь и поеду к Наруто. Он просил помочь ему… И похолодел тут же. — А какие у тебя планы? — Вэи подняла голову, и улыбка сменилась удивлением. — Теперь моя очередь спрашивать: что случилось? Ты вдруг погрустнел. — Тебе показалось, — тон жёсткий, улыбка — ледяная. Мотидзуки покачала головой. Положила вилку на на край тарелки с практически нетронутой пастой и совершенно неначатой говядиной. Осторожно обхватила ножку бокала: в его хрустальном венчике переливалось благородным рубином итальянское красное. — Не показалось, — она покачала головой, приподнимая бокал над столом. — Вовсе не показалось. Я ведь уже знаю, когда ты притворяешься. Переломленный луч сверкнул холодным бликом стекла, мягким вина. — Прошу, скажи, что тебя расстроило? У тебя были другие планы для нас на этот вечер? — Вэи вопрошающе, но не требовательно воззрилась на него. Бокал так и остался лишь украшением в её хрупкой руке, обхваченной светло-розовым ремешком часов. Он, напротив, отпил своего белого вина — сразу половину. — Не в этом дело, моё милое дитя, — глубокий, шумный выдох вырвался из груди Сасори, смотрящего на её бокал. — Честно признаюсь, ведь именно честности ты ищешь, я взбешён. — Ками… чем же?! — Вэи взволнованно вскинула тонкие брови. «Я сделала что-то не так?» — тревожная, смутная мысль впилась в подсознание голодным клещом. — Тем, что ты тратишь так много времени на этого мальчишку Узумаки, — его бокал окончательно опустел. — Все те ничтожные крупицы расточаешь на одного лишь него. Как будто он не в состоянии нанять репетитора. Смешно. Сасори презрительно фыркнул, а Вэи лишний раз поразилась тому, как она была слепа. «Он ведь… ревнует меня… ревновал всё это время. А я и не видела… подумать даже не могла», — коснувшись губами хрусталя, отпечатала на нём лёгкий полукруглый розовый след. — «Настолько была занята заданиями от Тобирамы-сама, переживаниями по поводу слов Шикамару, продумыванием предстоящей встречи с Гаарой-сама, что позабыла совсем, как Сасори чувствителен, когда я общаюсь с ним меньше обычного». Ей захотелось грустно улыбнуться. Но она сделала это про себя, чтобы Сасори не принял её действие за насмешку. «Он похож на Наруто чуть больше, чем ему кажется. Ото-то так же ревновал Саске с его новым, американским друзьям. Всё говорил, мол, Саске не из-за разницы часовых поясов не звонит, а потому что с приятелями по клубам бегает. Изводился, мучился, бедный, пока ему, как он рассказал, Саске через Тихий океан — по телефонной связи — в трубку не наорал, что тот трезвонит ему в четыре утра», — Вэи отставила бокал и сложила ладони на коленях. Паста и гарнир так и останутся переливаться жирным блеском на тарелке, пока она не успокоит Сасори. Не может иначе. Однако, прежде чем преступить к усмирению гнева, нужно было подождать, пока выплеснется его основной поток, который Акасуна щедро оборачивал в саркастичные пассажи. — Я, пожалуй, настолько отстал от течения жизни в больнице, что даже успел позабыть: самые бедные люди в стране — банкиры, — он продолжал сжимать вилку, но, как и его ученица, не притрагивался к блюду. — Несчастные Узумаки не могут нанять сынишке репетитора. Будь добра, напомни мне вечером отослать Мито-сан чек на энную сумму. Поддержу нуждающихся, доброе дело сделаю. Пока грохотала гневная тирада к их столику успел подойти молодой человек в идеально отглаженном костюме двойке, без пиджака. Бронзовый оттенок жилетки и брюк гармонировал с общей цветовой гаммой заведения, а красная бабочка невольно приковывала внимание к носящему. Он вежливо поинтересовался, желает ли господин ещё вина. Сасори жестом дал понять, что, нет, не нужно. Вэи тоже отказалась. Официант кивнул и поспешил испариться: попасть под горячую руку влиятельного клиента — гарантия лишится премии. — Прости, я сейчас, чувствую, сморожу откровенную глупость, но причем здесь банкиры? Отец Наруто ведь в «Конохе» работает, да и в отделе по связям с общественностью, а не финансовом… И кто это — Мито-сан? — её щеки ожидаемо и ощутимо покрылись густой краской стыда, когда Сасори изящно изогнул бровь, глянув на неё с откровенным недоумением. — Волшебно, — он неодобрительно хмыкнул. — Вы на курсе ни разу не сталкивались с фамилией Узумаки? К примеру, при распределении на практику. Мотидзуки хотелось провалиться сквозь мягкий белый диванчик, паркет орехового дерева, прямо в подвал, если в здании такой имелся. А, ещё лучше, в канализацию, чтобы выплыть подальше, на перерабатывающем отходы заводе. Оказаться где-угодно, но не под давлением уничтожающего взгляда. — Ну почему же, — она нервно переплела пальцы в замок, — сталкивались. Лучших отправляли в «Uzumaki Bank». Но, я не понимаю, причём здесь… Её глаза расширились, а брови взметнулись вверх — до Вэи начало доходить то, во что поверить она не могла. Не с первого раза. — Нет… не говори, что… — Твой ученик — из семьи этих банкиров? — Сасори, улыбаясь с злорадным удовольствием, усмехнулся. — Быть того не может… — прошептав, она растерянно повернула голову и упёрлась взглядом в панорамное окно. — Они же… обслуживают весь остров… даже больше… Я же зарплату на их карточку получаю… За серой пеленой зданий виднелась длинная стеклянная линия небоскреба-свечки: его крыша была увенчана иероглифическим и английским наименованием «Uzumaki Bank», зазывающем новых вкладчиков красным неоном. Он казался неописуемо далеким — как по расстоянию, так и по досягаемости для простого смертного. В головной офис попадали либо лучшие из лучших, либо по знакомствам. — Попроси у Наруто, он договорится со своей дрожайшей тетей Мито, — Сасори выделил имя главы Правления, точно прошёлся по нему, как когтями по металлу. — Тебе обязательно процентную ставку по кредиту снизят, если взять вдруг решишь. — Только кредитов мне ко всему прочему не хватало, — Вэи сдавленно, тихо рассмеялась и потянулась к бокалу. — Эту новость надо запить. Сасори безмолвствовал. Он явно мысленно углубился в кипящую геенну противоречивых чувств, провести к вратам которых он Вэи совершенно не желал. Но она не нуждалась в проводнике — смело шагнула к пропасти сама. — Сасори, я… понимаю, тебе кажется, будто я забываю о тебе и трачу всё своё время на других людей… Но, ками будут мне свидетелями, я пытаюсь разделить остатки времени между всеми, кого люблю, — стук оставленного бокала так же тих, как и голос, ещё мгновение назад державшей его. — Как видишь, — горестная усмешка осела мягким вкусом винограда на губах, — я настолько плоха в математике, что делить правильно не умею… Вэи встретилась с ним взглядом: его карие глаза застилал смутный туман тоски, которую ей неистово хотелось развеять. И она попыталась. Поддалась вперёд, упершись грудью в столешницу. — Просто, прошу, пойми, у Наруто сейчас сложный период в жизни — преддверие финальных экзаменов. Последние зачёты. Непрестанное давление стресса. Ему нужна не только, не сколько помощь в понимании чего-то, но столько поддержка… чтобы рядом был тот, кто уверит, что эта вереница препятствий рано или поздно остановит свой бег. — Я сдавал один, безо всякой поддержки. Чиё-баасама была в постоянных разъездах. И, ничего, как видишь, на двадцать лет на университетской скамье не засиделся, — Сасори уже ворчал, но не насмехался. «Кажется, у меня понемногу получается его успокоить», — подумала Вэи, ощущая радость, разбавленную ложкой горького недоразумения. — «Мамочки, он уже закончил университет, когда мне было только три годика…» — Мне так жаль, что тогда рядом с тобой не было никого, кто мог бы стать твоей опорой… Но, мне кажется, нельзя, чтобы плохие истории повторялись. К тому же, уверена, если он из столь влиятельной семьи, то родственники всенепременно давят на него, чтобы он сдавал только на высшие баллы. — Вероятно, — холод в голосе, взгляде практически растаял. Сасори даже вновь взял вилку для того, чтобы «добить» оставшихся креветок и рис. — Однако, в отличие от многих влиятельных семей, Узумаки — достаточно либерально относятся к своим отпрыскам. Твой милый «ото-то» яркий тому пример. А его товарищ по детским играм — Учиха Саске — анти-пример сугубо консервативного клана. — Ты… знал их в детстве? — Разумеется. Я вхож в это общество, — он кивнул на её порцию. — Моё милое дитя, ешь, прошу. Ты решила поразить меня ещё и обмороком? — Скорее аппетитом! Спорим, я закончу быстрее тебя? — Вэи задорно подмигнула мужчине, ответившему на предложение смешком. — Ну давай, не бойся, я даже поддамся специально. — Вэи, сколько тебе лет… — Неважно сколько по паспорту, важно сколько в душе, — её лицо приобрело уверенно-задумчивое выражение вождя, зачитывающего на броневике воодушевляющую речь перед войсками и народом. — Тогда в следующий раз мы пойдем не в театр, а магазин игрушек. — Что, правда что ли?! — Ками, нет, конечно! — Сасори едва не подавился вином. Он воззрился на хитро, но довольно улыбающуюся Вэи с удивлением, близко граничащим с шоком. — Всё, ешь давай, и не доводи своего сэнсэя до реанимации раньше времени. — Бу-бу-бу, — Вэи едва сдерживала смех. А Сасори вопли отчаяния… — Я осознал, тебе больше не наливать. — А я и не просила… Конец обеда был куда более многообещающим на хорошее настроение, чем его начало. «Своим нелепым поведением мне удалось немножко растормошить его, отвлечь от тягостных мыслей… я надеюсь», — её мысли тянулись так же плавно, как стеклянные постройки Маруноути за окном такси. Взгляд устремлён на гладко выбритое лицо Сасори, смотрящего вдаль, постепенно надвигающуюся на лобовое стекло. — «Я должна провести с ним эти выходные. Не может Тобирама-сама сделать и эту субботу рабочей. Слишком бесчеловечно выходит, после переговоров то. Он и сам, уверена, это понимает». Вэи кончиками пальцев робко коснулась его руки. Подушечки мягко ткнули деликатную кожу. Сасори тут же повернулся, а Вэи вернула ладони в прежнее положение: себе на колени. — Что тебя тревожит? — приподняв бровь, он выразил лёгкое недоумение. — Твоё состояние. — Со мной всё в порядке, — отчеканил «милый друг» в абсолютно безапелляционной манере. — Врёшь и не краснеешь, как говорят у нас, — Мотидзуки покачала головой, обхватила его лицо в плен внимательного взгляда. — Я ведь вижу, что ты всё ещё расстроен. Глубокий вздох Сасори смешался с шуршанием колёс по мокрому дорожному покрытию. Водитель смотрел лишь на чёрную полосу асфальта и, по всему его виду, казалось, был максимально дистанцирован от происходящего в салоне. И, всё же, Вэи старалась говорить потише, не желая ни делиться личными проблемами, ни делать худощавого мужчину средних лет их невольным слушателем. И Акасуна, кажется, разделял её намерение снизить регистр на полтона. — Вот посмотри, ведь ты все время споришь, что б ни сказал, ни сделал, ни решил я, — устало прошептал он, сдавив переносицу большим и указательным пальцем. — Это строки из какого-то произведения? — Слова Петруччо из «Укрощения строптивой», Шекспира. И я, кажется, уже три года безуспешно именно этим и занимаюсь, — Сасори выплюнул сдавленную усмешку. — Я сразу предупреждала, что буду проблемной ученицей. Сам слушать не захотел, — Вэи покачала головой, будто журя его, хотя, на деле, порицала лишь себя. За неумение «читать воздух», за неспособность воссоздать уют гармонии в отношениях. «Не представляю, как он меня ещё терпит, к тому же у себя дома», — её мысли, точно слёзы дождевых капель на стекле, стекали одна за другой, постепенно наполняя пропасть самоуничижения сожалением об очередном проступке. — И ни разу не пожалел о своём решении, — его губы дрогнули в лёгкой полуулыбке, мимолётной, как проносящиеся мимо машины. — Единственное, о чём я сожалению, так это о том, что всё не может быть как раньше. Я уже редко вижу тебя за пианино, ещё реже берущей в руки учебник по французскому, наши походы в театр, оперу за последние несколько месяцев можно сосчитать по пальцам одной руки. Говоря, Сасори смотрел на неё, а Вэи на него — этого взрослого мужчину в двубортном пальто песочного цвета, между лацканами которого проглядывает белая рубашка и темно-бордовый галстук, опутанный легкими штрихами белых полос. Удивительный пигмент его волос алел на серо-чёрном фоне размывающегося в скорости города. Большие карие глаза отяжелены меланхоличной тоской о невозвратном прошлом, том, о котором её учитель глубокого и сильно сожалел. Об этом свидетельствовали и побелевшие костяшки пальцев, сжавших кожаную ручку «дипломата», который он держал на коленях. «А ведь и действительно… я совсем не заметила… Работа отнимает большую часть времени, остаток я разделяю со всеми, кем общаюсь… Как много стало их! Уму непостижимо!» — Вэи с болью, и даже некоторым ужасом, осознала, как сильно изменилась она. Выросла за эти три года. — Мир изменчив… — единственное, что смогла прошептать она, расширенными от удивления глазами следя за расплывающимся, разбрызгивающимся на сотни капель потоком машин, рядом зданий. — Увы, даже слишком. Сасори хотел было вернуть внимание обратно, на лобовое стекло, но Вэи, вспомнившая о своём изначальном намерении, уже перебитом, точно воин авангарда, полчищем мыслей и суждений, затараторила: — В грядущую субботу давай вернём всё как было! Проведём время вместе. Как угодно! Вряд ли он нагрузит меня после пятницы работой. Но, если уж такое несчастье на голову упадёт, мы перенесём планы на воскресенье. Я обещаю, даю честное слово, что никуда не поеду, с тобой рядом буду!... Мужчина остановил поток её слов — просто обхватил её подрагивающие в лихорадочном возбуждении ладони. — Так и сделаем, моё милое дитя, пошлём всех к черту в пекло, пусть отдыхают там. Мы же отдохнем по-своему, как умеем. — Значит договорились, — Вэи скрепила этот союз улыбкой расслабленной, искренней, подпитанной счастьем. Мотидзуки безмерно рада тому, что ей удалось утихомирить беспокойство в душе друга, столь же милого её сердцу, несмотря на то мрачное полчище слухов о его не совсем законной деятельности. Сасори не отпускал её ладонь до самого дома. В салоне пахло искусственным запахом не самой качественной экокожи — такси вызывала Вэи, отказываясь обременять друга ещё платой за «бизнес-класс». Ей хотелось доказать ему, что более экономичный вариант — не значит худший. Только, после того, как они вышли, и таксист уехал к другим, менее требовательным пассажирам, Сасори резюмировал: — Больше тебе выбор машины я не доверю. Вэи разве что и оставалось мысленно ответить на такое возражение: «Бу-бу-бу…» Она сразу же забралась в душ, а Сасори за чем-то ушёл в кабинет, плотно закрыв за собой дверь. Мотидзуки не задалась вопросом о его намерении. «Человек у себя дома ведёт и живёт по установленному им же распорядку. Лезть в такое личное дело то же самое, что и копаться в грязном белье — мерзко», — теплые струи воды смывали с тела напряжение, а с души — грязь после незабываемой, в самом ужасном смысле, встречи. Вэи нравились душевые кабины — высокие, удобные, стильные. — «Хотя, ванная с «дождиком», конечно, более практична будет — всё же два в одном, но красиво жить не запретишь, хех», — она повернулась спиной к горячему потоку, наслаждаясь дробными ударами по расслабленным лопаткам. Сквозь полупрозрачную пелену пара проглядывался узор на стекле — тонкие стволы бамбука, утыканные острыми листьями. Под градом капель тихо шуршала голубая шапочка для душа с желтыми утятами. Вэи обхватила ладонями острые плечи, упёрлась лбом в запотевшее стекло. «Страшно… ками… я не понимаю, что происходит в моей жизни. Невольно складывается ощущение, будто кто-то нажал на кнопку «пуск» и тем самым дал начало отсчёта невероятным событиям… За последнюю неделю я узнала, что мой милый маэстро — мафиози; мой суровый начальник — мультимиллиардер; мой друг — из семьи влиятельных банкиров! За неделю! Не считая новых людей, непривычную работу, о, ками, совсем другое жильё!» — её взгляд бездумно скользил по ногам, под которыми разбивалась в брызги вода. Она хотела шевельнуться, выключить душ, чтобы понапрасну не накручивать счетчик. Однако неясное, холодное ощущение сильнее благородного намерения экономии. Таков страх. Вэи боялась будущего, дрожала перед предстоящей встречей с несчастным, но всё же влиятельным юношей. Мир богатства и роскоши вдруг распахнул перед ней двери. И, пусть зазвал к себе лишь в качестве гостьи, однако, Мотидзуки не желала становиться в блеске золота и слёз «своей». Слишком дорого обходятся немыслимые суммы. «Будь осторожна, Варя…» — привычная сталь голоса тёти непривычно мягка. Тогда, во время рабочего звонка для презентации, она не успела разведать потаённого смысла фразы. А он был скрыт в глаголе и прилагательном — Маяковская Варя, отныне Мотидзуки Вэи, в этом не сомневалась. — Словно уже сама не рада, что я верчусь-кручюсь в мире бизнеса… хотя она желала именно такой доли для меня, — каждое слово ложилось полукруглой дымкой на прозрачную гладь. Вода бережно стекает по телу, но грубо разбивается о дно кабинки. Кап-кап. Вэи сделала шаг назад и одним резким движением повернула вентиль. Наступила сухость и тишина. Её прервал тихий шелест отодвигаемой двери, мягкий звук стягиваемого с вешалки полотенца. Его ворс начал вбирать влагу, сверкающую бриллиантами на нежной коже. «Возможно, тётя изменила своё отношение к бизнесу после того, как начала работать в нём сама. Иначе… путаница какая-то получается. Я ей не говорила, кто мой начальник. В письме написать надёжнее — мало ли, какой товарищ грел уши, пока я решала деловые вопросы. К тому же… отчего мне бояться Тобирамы-сама? Он — адекватный человек, умелый управленец, хоть и безжалостный делец», — она прикоснулась полотенцем к прерывисто вздымающейся груди. — «Но я в круг интересов такого могущественного человека явно не вхожу. У него в «Конохе» таких мотидзуки семеро по лавкам сидят». Вэи вышла из душевой кабины. Натянула домашние штаны в горошек, а после обула ноги в пушистые розовые тапочки. Наготу прикрыла любимым махровым халатиком с капюшоном, на котором была вышита мордочка котика. Шапочку повесила сушиться на батарею. Уверенность придавала скорость её действиям. Час сомнений прошёл. Пришло время решительности. «Я обязана взять себя в руки — на носу важный разговор с человеком, куда более запутавшимся чем я; презентация и переговоры тоже терпеливо ожидают, когда такая размазня наконец-то соберет себя и перестанет бежать от неизбежного. Пусть даже только в мыслях», — так думала Вэи, прижимая к груди аккуратно сложенную стопку вещей. — «Надо перечитать «свою», шестьдесят четвертую гексаграмму в «Книге перемен». Можно даже погадать… Мудрый совет — лучшее лекарство от сомнений». Она воровато выскользнула из ванной — одной из двух в необъятных апартаментах, в которых стояла тишина. Вероятно, Сасори так и не вышел из кабинета. Комната Вэи располагалась совсем в другой стороне, поэтому убедиться в этом ей не удалось. Она поспешила начать сборы: опаздывать не хотелось, а встретиться договорились квартале Асакуса. До специального района Тайто ехать недолго, но в вечернее время, когда трафик особенно загружен, можно порядочно подзадержаться. К тому же, нужно приготовить ужин для Сасори. Начинать первое знакомство с опоздания — моветон. Вэи боялась подумать о том, чтобы оскорбить Гаару-сама своей безответственностью, которую он вполне мог принять за невнимание к своей персоне или вынужденность беседы с ней же. По рассказам Наруто девушка поняла, что сын «психа-консерватора» отнюдь не компанейский человек. Она вдела китайскую шпильку в волосы аккурат в тот момент, когда Сасори неслышно вышел из арочного проёма. Впрочем, Вэи не испугалась его внезапного появления, так как заприметила в зеркале отражение его фигуры в домашней одежде. — Как я выгляжу? — лёгким касанием она поправила объёмную гульку. — Очаровательно, — он сложил руки на груди, разглядывая её ощутимо пристально. — Это тот самый пуловер, на который ты прошлой весной пролила горячий шоколад? Вэи неловко рассмеялась. Ладонью огладила лимонный кашемир, на котором пастелью голубого, желтого и розовых тонов были выведены крупные цветы. Мягкая ткань приятно щекотала кожу, особенно чувствительную после интенсивного душа. — Тот самый и, как видишь, ещё очень даже живой. — Удивительно, как ты его реанимировала после того случая. — Секрет Су Шу! — Шпилька тоже её? — Как догадался?! — Раньше у тебя такой не видел, — Сасори подошёл к ней со спины. Его спокойное дыхание обожгло волосы, мимолётное касание раскачало бутоны подснежников, вырезанные из белой яшмы. Они держались на тонкой серебряной цепочке, вделанной в чёрное основание заколки. Мотидзуки видела в зеркале его взгляд — безмятежный, внимательный, нежный. Она с болью понимала, что одну лишь её сэнсэй одаривает такой заботой, таким вниманием. «Вот бы он встретил на работе медсестру, в которую бы влюбился! Каким бы счастливым он был тогда… в доме наконец-то появилась бы женщина, на радость госпожи Чиё, которая так чает правнуков. Уверена, Сасори бы стал хорошим… правда, где-то излишне строгим отцом», — своих мыслей она ничем не выказала. Ответила, смотря на отражение себя и «милого друга» — таких домашних, уютных в этот момент. — Она мне её недавно подарила. Нашла в небольшой лавке, когда гуляла с подругами. — Если я тебе подарю что-нибудь подобное, то ты примешь моё украшение так же безропотно? — он посмотрел на Вэи, которая в миг расцвела улыбкой и приподняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом. — Если оно не будет стоить, как частный самолёт, то да, — смеясь, она упорхнула от замершего маэстро к пуфику, чтобы надеть кроссовки. — Значит, подарю в стоимость пассажирского, — хмыкнул он, помогая ей надеть серую куртку с розовым мехом. — Любого самолёта! — предупредила Вэи уже в дверях. В руке она сжимала за ручку свой неизменный чёрный рюкзак. Её взгляд выражал заботливость, когда она наставляла своего учителя: — Закуски в холодильнике, мясо в духовке, а рис в рисоварке. Не забудь поужинать! Знаю ведь, заработаться можешь, голодным спать ляжешь. — Пока ты не вернёшься — не лягу, — Сасори не шутил, она знала. — Я тебя заберу. Позвони, когда закончишь впихивать в голову Наруто имена и произведения людей, до которых ему нет дела. — Ну почему же ты так суров с ним? — Вэи ощущала укол обиды за то, что ото-то неоднократно подвергается нападению со стороны старшего друга. — Честен, — Акасуна вздохнул и обхватил её свободную ладонь пальцами, сжимая на прощание. — Ладно, оставим риторику. Беги, иначе на поезд опоздаешь. И путь Вэи спешила на автобус, однако, его совету последовала со всем тщанием и скоростью, которую могли развить её короткие ноги.***
А Сасори, смотря на съехавшиеся створки лифта, всё задавался и задавался вопросом. Когда его ученица успела так повзрослеть. Он захлопнул дверь. Щёлкнули хитросплетенные механизмы замка. Продолжая сжимать ручку, он стиснул пальцы, хранящие её тепло. Боль осознания душила, разделывала разум тесаком мыслей о неизбежном, пугающем его, как налоговики неплательщика. Он уже давно не отдавал должное… Её молодости, совершенствующемуся умению находить язык с разными людьми, которое неминуемо влекло за собой их самих, тем самым расширяя её круг общения, делая его всё более и более тесным. Сасори вдруг нашёл себя поставленным в угол, но не центр. Раньше он был для неё всем: учителем, учёным, другом. Тем, кому она вверяла свои секреты, кого внимательно слушала, но не подчинялась, — свободолюбие всегда жило в её натуре. Этот росток перенёс долгую зиму заточении в изолированной стране под гнётом ярой материалистки-тёти. Под солнцем Японии он расцвёл, напоенный жестокими ветрами суровой самостоятельной жизни. Отныне он благоухал, опьяняя Вэи, которая творила что хотела в этом сладостном забытьи, ещё менее руководствуясь наставлениями своего учителя. А он страдал. И уже не мог, сил не было сдерживать эту рвущуюся наружу злость. Сасори упёрся лбом в древесный массив. Зажмурил глаза до цветных бликов. Противно, до скрежета зубов, желания сплюнуть, признавать правоту Чиё. «… Наивный мой мальчик, твоя «ученица» уже стала взрослой барышней…» О, несомненно, этот бутон, в котором, даже закрытом, он разглядел небывалую красоту, начал распускаться. Он прекрасно знал, что даже прелестные цветы привлекают внимание. Что уже говорить о прекрасных… К ним тянут руки все, кому не лень и у кого хватает смелости возомнить себя достойным владеть великолепием. Сасори схватил со столика записную книжку, в которой домработница оставляла свои замечания по поводу того, какие чистящие средства надо купить и прочее в этом же духе, и швырнул неповинную канцелярию что было сил в чернеющую пустоту коридора. Раздался глухой хлопок. Чудом листы в твердой кожаной обложке не задели фарфоровой вазы. Однако в этот момент Сасори было глубоко плевать даже на искусство. Его сиплое дыхание прерывалось от ярости, то сжимающей, то выпускающей грудь из своих железных тисков. «Я… Я сделал её той, кем она является сейчас. Помогал ей тогда, когда другим не было дела, даже тем, кто, по сути, должен был нести ответственность за её благополучие в этой стране. Она бы зачахла без меня. Ей было бы невообразимо сложно вырваться из своей скорлупки, распустить лепестки, нежность которых достанется всем, кроме меня», — лихорадочные мысли донимали сознание. В полузабытье Сасори добрался до её комнаты, опёрся на косяк у закрытой двери. «Никаких зачётов, проектов, экзаменов и прочих занятий, которые отнимали время у любви». Сасори глухо простонал. И похоже это было на агонический рык смертельно раненного хищника. Пальцы свело от силы, с которой он сжал полосу тёмного бука, искусно вырезанную на манер ионической колонны. Но он даже не заметил этого… Туловище гнуло к земле. Все органы будто в миг стали тяжелее на несколько килограмов. Дрожащими, холодными пальцами он обхватил искажённое гневом лицо, страшное, как маска духа ревнивой женины — хання. Впрочем, Сасори ощущал себя демоном традиционного театра но. Он так же ревновал Вэи. До умопомрачения, до безумия ревновал свою бесценную, возвышенную женщину к мысли, что её руки обхватят другого, её губы поцелуют другого, её нежное тело будет принадлежать страсти другого… «Я этого не переживу… Вернее…» — жестокая усмешка кривой полосой разрезала лицо. — «Он не переживёт. Я. Это. Гарантирую». Сасори ввалился в её комнату, чисто прибранную, уже обжитую. Её присутствие оставило следы новых книг на полках, настольного зеркала в белой оправе, кактусика на окне. Оно возвышалось горой мягких игрушек на кровати. Чьи-то подарки… не его. Акасуна находил смешным и попросту нелепым дарить взрослой девушке то, что предназначалось для детей. Его внимание к ней выражалось в свитках картин, сборниках стихов, скромных, но тем не менее драгоценных украшениях, билетах в культурные заведения. «Упорхнула. Я не нарушил её планов известием о том, что у меня есть билеты на Джакомо Пуччини «Вилли». Ради этого, для того, чтобы отдохнула, я мягко напомнил Тобираме, что наше сотрудничество — двухстороннее… Только… Бессмысленно. Она будет себя корить за то, что променяла поддержку друга на «развлечения». О, моя милая…» — Сасори уперся обеими руками в стол, склонившись над сложенным в розовую папочку черновиком её будущей статьи. Её нежный пудровый аромат ещё витал невидимыми волнами над местом, где она прихорашивается — внешне и душевно. — «… как сладостно-приятно и убийственно-горестно твоё сострадание. Почему, отчего же я лишён его?» Сасори застыл в таком положении неизвестно насколько… Время переплавилось для него в тягучую массу, сжигающую душу в калёном железе своего стремительного течения. «О, да-да, ты не ослышался, или же полагал, что она всю жизнь будет за тобой хвостиком волочиться?» Он скрипнул зубами на воспоминания о выговоре Чиё-баасама. Смешно. Он не полагал, он желал этого. Разные материи. Однако вскоре Сасори вновь взял контроль над сознанием. В своём здравом состоянии оно ему сегодня ещё ох как пригодится. За то время, пока Вэи копошилась в своей комнате, он, в кабинете, закончил выводить формулу яда, который сегодня нужно изготовить. В следующий раз протестировать. Впрочем, вопрос подопытных лежит на заказчике — лишних у Акасуны не было, а вот у того непременно найдётся парочку недоброжелателей мелкого или среднего калибра, которых он без сожаления пустит в утиль. В криминальном мире, сочувствие — миф. Свет, поалевший под абажуром из бордовой парчи, полутенями ложился на мрачную поверхность зеркала, фарфорово-бледную кожу мужчины. Он стоял обнажённым до пояса брюк в крупную белую клетку. Отчётливыми линиями очерчены слегка выпуклые мышцы живота, росчерки косых мышц. Обозначены кубики пресса, по непонятным для него причинам так любимые женщинами. Руки — его главный рабочий инструмент — крепкие, мускулистые. Пусть об этом и догадывались немногие, так как он всё время скрывал их под слоями ткани. К тому же, по своей комплекции он был далеко не столь внушителен, как тот же, пес его раздери, Учиха Мадара, который одним своим видом давал понять, что и без своих головорезов он способен открутить кому-нибудь голову голыми руками. И, опять же, оставалось лишь недоумевать, почему у женщин подкашивались колени при виде этой чудовищной силы. «Впрочем, и из этого можно извлечь выгоду, если уметь», — усмехнувшись, Сасори накинул на плечи рубашку. Шёлковая ткань мягко опустилась на тело, как прикосновения той, мысли о которой не дают ему покоя ни днём, ни ночью. Он вздохнул и поднёс к груди сначала один, затем другой галстук. Выбрал тот, что на два тона светлее. Даже в свою подпольную больницу Акасуна не мог явиться в чём попало. Внешний вид играл так же немаловажную роль в создании «имиджа», неважно для какого из миров. Спустя полчаса он стоял у порога одного — рутинного мира среднестатистического человека. Сасори вошёл в ординаторскую и, к своему удовольствию, обнаружил Сакуру на месте. Развалившись на диване, она внимательно читала чью-то историю болезни. На стук двери не отреагировала: явно полагала, пришёл кто-то из других интернов. Однако, услышав знакомое деликатное покашливание, подняла взгляд от бумаг и едва не выронила их. Радость встречи, в отличие от начальства, Харуно не разделяла. — Многое успела понять? — Сасори начал без приветственного вступления: ни времени не было, ни желания. Он подметил, как она напряжённо сдавила плотную бумагу, следя за каждым его шагом. Точно травоядное, заприметившее хищника и надеющееся, что тот не сделает того же. Акасуна лишь усмехнулся про себя. Неплохо выдрессировал. Но Сакуре, объективно, бояться было нечего, в отличие от обалдуя Дейдары и компании. Она была лучшей среди них. Сасори не сомневался, что однажды она сможет если и не стать блестящим хирургом, то высококвалифицированным непременно. «Если выдержит все перипетии нашей незавидной профессии. Девчонка ещё о многом не подозревает. О проклятиях и слезах родственниках, о сделках с совестью, об околокриминальных случаях как в отношении закона, так и морали в том числе», — он вздохнул и плавно опустил билет на стеклянную поверхность кофейного столика. — «В конце концов на её столе ещё никто не умирал». — Да так… достаточно, — Сакура неприкрыто скосила глаза на глянцевидную полоску бумаги. Явно пыталась понять, какая дурь пришла начальству в голову. — Много, надеюсь, — Сасори усмехнулся, но по-доброму, без привычной усталости или издевки. — Держи, тебе за достойный вклад в японскую медицину. Она опустила историю болезни рядом с собой на диван так медленно, словно мир для неё включился на паузу. Осторожно обхватила предмет невиданной щедрости сэнсэя. Начала вертеть, разглядывая со всех сторон. — Это что… приглашение на оперу что ли? — удивление её высокого голоса практически материально. — Я не преподаватель японского языка, но ставлю «А» за знание кандзи, — Сасори покачал головой и отметил, что все его ученицы обладают поразительной способностью испортить самые прекрасные моменты. — Да, это приглашение. Сегодня в шесть вечера. Дресс-код обязателен, так как после представления начнётся банкет. Всё оплачено, можешь не волноваться. Но платье поприличнее надеть придётся. Там собирается публика. От его внимательного взгляда не укрылось то, каким блеском засияли изумрудные глаза девушки при последнем слове. Чистейший азарт. Впрочем, иного Акасуна и не ожидал. Не нужно иметь сеть информаторов — достаточно простой наблюдательности, толики логики и капельки сообразительности, чтобы щёлкать скорлупу обмана, в которой таится орешек истинных желаний. Поэтому то, что Харуно страстно желает стать частью публики для него секретом не было. Но было мнение на этот счёт. И, Сасори не сомневался, ей бы оно не понравилось. Совсем. — Нифига себе… Спасибо, Сасори-сама! Она подскочила, как ужаленная, и поклонилась, с искренней благодарностью прижимая желанный билет к груди. — Не за что. Развлекайся. Но завтра ты мне расскажешь, что успела понять из истории. Никакого лечения не смей назначать — я давно сделал это. Он развернулся и размашистым шагом направился к двери. Больше тратить времени на неё он не собирался — своё намерение он удовлетворил, задание выдал. Хотя… — Присматривай за остальными прямоходящими, завтра дашь мне отчёт. Возникнут вопросы — задавай их господину Имаи. Сегодня с вами нянчится он. Он сказал это, развернувшись у самого выхода. Сакура всё так же стояла, трепетно сжимая билет и смотря ему в след большими от удивления глазами. Она явно пыталась понять настоящую причину, по которой приглашение попало из чьих-то других рук в её, которые изначально не должны были держать этот пропуск в высший свет. Однако Акасуна подсказок не дал — ушёл, бросив некое подобие прощания. И он не знал, что после того, как за ним закрылась дверь, с тонких губ Сакуры сорвалось: — Какая кошка пробежала между ним и Вэи?***
Сасори никак не мог ожидать, что он придёт… Вернувшись из лаборатории, он едва успел устроиться за массивным письменным столом. Следовало сделать заметки в журнале регистрации заказанных ядов. О, ни минуты Акасуна не сомневался в том, что бумажные носители — бесценное досье для Служб, которые за содеянное назначат ему десять тысяч смертных казней в день. Впрочем, не оставлять следов — невозможно. Это всё сказки Голливуда о неуловимых преступных мета-гениях. В его втором, теневом мире криминального бизнеса, не заметённые следы продавались за деньги, должности, бриллианты, протекцию — зависит от предпочтений и нужд продавца. Сасори было индифферентно вскроют ли честные воины Фемиды гангрену, которую Доктор взрастил сам на безнадежно больном теле общества. В конце концов, он принял меры на случай внезапного вторжения. Система самоуничтожения сработает сначала в этом кабинете, и пламя пожрёт столь легко воспламеняющийся шёлк обивки стен, старинные диваны, масляные полотна, килограммы книг и журналов. Ничего случайного в планировке рабочей зоны нет. Но и в визите нежданного гостя случай явно занимал последнее место. — Чем обязан, Обито? Сасори устремил взгляд на мужчину, практически полностью загораживающего вход своими габаритами. Тёмно-синий костюм в тонкую белую полоску визуально вытягивал его рост, делая силуэт чуть менее похожим на квадрат. Рубашку расчерчивала линия галстука цвета берлинской лазури. Значит, сорвался прямо из «Конохи». В любое иное время Обито избавлялся как от галстука, так и от рубашки, предпочитая носить под костюмами либо простую футболку, либо водолазку по погоде. Как он ни раз жаловался Доктору: «Во время драки за галстук и притянуть могут, да и он, падла, душит. Такое ощущение, что напоминает, какой ещё есть выход из любого положения». Холодная полутьма кабинета ложилась мрачной маской на его лицо, прикрывая изувеченную часть, делая её более терпимой для взгляда неподготовленного человека. Сасори помнит тот случай. Тот день, когда всё отделение Токийской университетской больницы перепугала группа крепких мужчин в чёрных костюмах. Скорбной, точно похоронной процессией, следовали за окровавленным телом начальника, которого санитары везли на каталке. Тогда его жизнь висела на волоске. И Сасори этот волосок не порвал. Хотя лицо, в отличие от повреждённых органов, он залечить не мог. А его хороший знакомый пластический хирург заявил, что придётся делать пересадку кожи, на что Обито не согласился, узнав о возможных осложнениях. Его не страшила перспектива пугать коллег, подчинённых, партнёров и бандитов тёмным пятном, пожравшим половину лица. Даже при слабом освещении лучи очерчивали складки, покрытые тускло-серой корочкой навеки больной кожи. Сасори до сих пор удивлялся, как Обито удалось сохранить глаз при таком ожоге. Стоило тому шагнуть в кабинет, как Нобуко — личный ассистент Сасори — поднялась со своего места, чтобы поприветствовать мужчину. Но даже она при этом старалась лишний раз не смотреть изуродованное лицо, хотя и привыкла к разного рода ужасам подпольной больницы. — Биг босс хочет узнать, как продвигается разработка его заказа, — сказал Обито с усмешкой совсем не такой, какая обычна звучит в этих стенах. В ней не было насмешки, брезгливости, надменности — лишь усталость. Он поприветствовал «Летучую мышь» кивком перед тем, как развалился на французском канапе. Тоже редкое проявление куртуазности в этой дыре: не все «большие начальники» находили нужным смотреть на женщину как на кого-то, а не лишь объект удовлетворения похоти. Учиха закинул ногу на ногу, а руку с безразличием перекинул через волнообразный подъём спинки. Металлический кейс небрежно прислонил к упирающийся в пол ноге. — Чай или кофе будешь? — голос Сасори был смягчён несвойственным ему дружелюбием. Но он знал, что Нобуко не придаст этому значения: пусть то и не было сказано, но она — девушка неглупая — давно заметила, что к этому господину её начальник относится более чем хорошо. По его меркам. Акасуна и не думал отрываться от записей. Распыляться сразу на несколько дел не его привычка — Цезаря из себя он не корчил. — На пару градусов покрепче найдется что-нибудь? — хохотнул Обито. — Коньяк? — Вот это разговор! Попроси свою помощницу принести бокальчик, а лучше два. Уверен, меня она слушаться не станет. С тонких губ Сасори сорвался хриплый смешок. — Разумеется. Нобуко-сан, принеси господину графин коньяка и снифтер, мне — двойной эспрессо. Покрепче. Когда бывшая балерина плавно выскользнула из кабинета, Обито, всё это время сверливший задумчивым взглядом согнувшуюся фигуру Доктора, спросил прямо, без обиняков: — Хреновый день? — С чего такие выводы? — Сасори гулко захлопнул журнал и оставил его на краю стола, чтобы помощница после спрятала его в сейф. — Я тебя не первый год знаю, — выцветший, но сохранивший былую остроту, взгляд тёмных глаз неотрывно следил за сокращением мышц на его лице. — Ты притрагиваешься к ядрёному кофе только в случае, если всё улетело в жопу. Разве я не прав? Этот вопрос, риторический по своей сути, Сасори оставил без ответа. Вместо этого он поднялся. Скрипя начищенными до блеска дубовыми половицами, прошёл ко второму канапе — напротив посетителя. Не так своевольно, как тот, но его поза всё же свидетельствовала о расслаблении — чувстве редком при общении с клиентурой. — Встреча сорвалась. — Важная? — Обито не озвучил, но в мозгу явно попытался прикинуть какого рода и с кем у Доктора было запланировано свидание. — Очень, — распространяться о его трепетном отношении к одной русской эмигрантке Сасори не намеревался. Учиха кивнул, выказывая понимание и даже сочувствие. Потянувшись к карману брюк, замер. Спросил: — Курить у тебя всё ещё можно? — Можно, — ответ диаметрально противоположный тому, который он дал Тобираме неделю назад. Довольный, Обито извлёк бело-красную пачку «Malboro». Зажав оранжевый конец зубами, прикурил серебряной зажигалкой с гравировкой китайских символов. Серый отблеск обозначил несколько черт. Но Сасори не нужно было присматриваться — он наизусть знал эту надпись. «Лучшему другу». Другу… В груди свело от жжения, нестерпимого, адского пламени отчаяния. С недавних пор это простое понятие вызывало лишь раздражение, плавно перекапывавшее в бешенство. Обито даже не подозревал о том, что его собеседник находится в том же положении, котором и он сам побывал когда-то. Глубоко затянувшись едким дымом, он небрежно запихнул уже изрядно помятую пачку в карман брюк. Зажигалка — её последний подарок — легла в нагрудный карман. Сасори знал, что он всегда носил её в сердце — нестерпимую боль потери. И, пусть худые остатки совести будут ему свидетелями, он не хотел и на мгновение воображать, какого это потерять ту, которую любишь больше жизни. Сердце пропускало удар даже от полупрозрачной мысли о том, что Вэи… Акасуна быстро переключил внимание на чёрный циферблат наручных часов собеседника. Он и корпус матовой стали частично выглядывали из-за слоя рукавов рубашки и пиджака. Его неизменный итальянский «Officine Panerai». Точная реплика разбитых в той катастрофе. — Тебя не душит эта дрянь? — поинтересовался Сасори, брезгливо махнув рукой на облако поплывшего к нему, откровенно вонючего дыма. Хрипло усмехнувшись, Обито зажал сигарету между средним и указательным пальцем. — Поверь, если какая дрянь меня и душит, то не эта точно. Их разговор на самом любопытном месте прервал приход Нобуко. Она поставила поднос на столик и сначала подала кофе и стакан воды Доктору, а уже после графин и снифтер посетителю. Сасори легко махнул рукой — помощница испарилась за дверью. Лишние свидетели приятелям были ни к чему. — Мадара опять решил поиграть в Ксеркса I и подготавливает свою рать к походу на очередную компанию? — Хочешь сказать, ебёт нам мозг? — Обито лениво покачал ногой, обутой в лакированную туфлю коричневой кожи. На ней остались золотые следы прибрежного песка. — Именно так, — Сасори, не поморщившись, отпил сдвоенную дозу крепкого кофе. — Он делает это всегда. Но, в такие моменты, ощущаешь себя самой последней проституткой Ёсивары, — этот Учиха, пренебрегая всеми правилами, налил себе коньяка практически до краёв хрустального бокала. Явно в лечебных целях после пережитого. — Я и пришёл к тебе как раз для того, чтобы узнать, что там насчёт степени готовности заказа? — Передай своему мозгоебу, что заказ в процессе. Образец осталось протестировать: мне нужны подопытные. Если важно качество, придётся запастись терпением ему, а вам силами… — И вазелином, — Обито издал сиплый звук, какой-то симбиоз хрипа и смешка. — Последнее могу предоставить. — Много не надо, об этом знает лишь парочка из наших. Сасори прекрасно знал, что под «нашими» он подразумевал «соклановцами». — Не хотите повторения казуса с Ягурой? — Когда генеральным стала эта Мей вместо нашего человека? — после удушающе-горькой затяжки Учиха выпустил сплетённое облако дыма, что разнеслось по кабинету вместе с его словами. — Да, это было одно из самых провальных дел на нашей памяти. Овчинка не стоила выделки. То, что мы получили, несравнимо с тем, что могли бы, если бы какой-то, и я даже подозреваю, какой, хрен из верхнего кабинета не просунул ногу в дверь в самый, сука, последний момент. — Так жалко тех трёх патронов? — Акасуна отставил чашечку в сторону. На дне чернел густой кофейный осадок. — Не плюй в душу хоть ты, сам знаешь, что не в патронах дело. Обито сморщился, и покрытая шрамами, обожженная часть лица стала настоящим подобием гротескной маски театра кошмаров. Свисающие складки кожи наслоились друг на друга, сплющились, точно кубик пластилина между пальцами. У Сасори промелькнуло подозрение, что именно по этой причине после катастрофы Обито перешёл из Отдела Международного сотрудничества в Информационную безопасность. В которой он, кстати, значительно преуспел. Монитор компьютера не заботило лицо сидящего напротив человека, в отличие от делегатов и чиновников. — Конечно, обороты ваших измеряются миллиардами. Уверен, вырученных с продажи каким-нибудь террористам денег хватило, чтобы впихнуть их в глотку тем, кто должен молчать. Сасори и Обито усмехнулись. В унисон. — Биг босс тогда заебал каждого, до кого дотянулся. На этот раз на место Расы не должна встать никакая, черт знает откуда, взявшаяся баба. — Ты про его дочь? — Темари? Она в Париже, её братец в Сингапуре. В «Суне» они никому нахер не всрались, поверь мне. Их там видели пару раз, поэтому президентом не стать даже её брату, я уже молчу о ней самой. В завещании оба тоже указаны как владельцы миноритарных долей. Обито мог спокойно и открыто обсуждать это дело с Сасори. В конце концов, именно он помог ему выйти на семейного адвоката семьи Казекаге. Именно с его подачи, он тронул ту струну нежной души юриста — продажа на «чёрном рынке» конфиденциальной информации клиентов — которая вибрировала неповторимой, дребезжащей мелодией страха. За свою лицензию, за свою репутацию и, в конце концов, свободу. Ни одного мгновения Учиха не сомневался, что птичка напела на ухо Сасори о содержании последней воли полубезумного главы корпорации раньше, чем ему самому. В отличие от своего начальника, Обито умел быть благодарным тем, кто ему помогал. А Сасори подозревал, что тому хотелось банально выговориться, излить весь тот сточный смрад скопившейся усталости на чью-то голову. Эмпатия никогда не была сильной стороной именитого хирурга. Он слушал его так, как если бы внимал жалобам пациента — с непроницаемым холодным безразличием. Поразительно, как его милой ученице удалось смягчить эту корку черствости, годами наслаивавшуюся на душу… — Не думаешь, что у неё тоже найдётся свой главный управляющий Ао? Осушив снифтер несколькими мощными глотками, Обито продолжил, прикурив для «вкуса»: — Не найдётся. Прозондировал лично. Эту девчонку никто за задницу к верхам не потащит. У них там желающих поиграть в главного управляющего до хера и с горкой. — А как же Гаара? — Сасори задумчиво покрутил бокал с водой. Даже слабые лучи света, переломляясь, сияли особенно ярко на острых гранях. — Контрольный пакет перейдет ему после того, как Раса отойдет в ад. — Совет и остальные акционеры встанут в позу, — Учиха окинул отстранёно, скучающе белоснежное тело Офелии кисти Бюрта. Белое платье, ставшее ей саванном; тонкая рука, обхватившая ветвь; венок белых цветов на золотых волосах — ничего не возымело в выжженной душе никакого впечатления. Это Сасори видел по безразличной холодности взгляда. — Сынишка Расы ещё молокосос, чтобы вставать у штурвала этого, пусть и прогнившего, но всё же галеона. — Твой босс тоже не в сорок на пост вступил. Ему было даже меньше, чем Гааре на данный момент. — Ты сравнил хрен с пальцем, — прошлое Обито, тянущееся корнями в полицию, давало о себе знать речью, которую Сасори мог охарактеризовать как «непричёсанную». Впрочем, в обществе он наводил лоск и начинал говорить с необходимой изысканностью, такой же искусственной, как деньги самого дрянного фальшивомонетчика. — Мадара уже в молодости умел построить весь клан одним только взглядом. Я всегда отдаю должное ему хотя бы в этом. А Гаара… ни рыба, ни мясо — безвкусный кусок мерзкого тофу. Хотя, мы не упускаем из вида и его, — он плеснул себе полбокала янтарного, французского. — Разумно. Я бы не стал списывать этого юношу со счетов. Он вполне может оказаться серым кардиналом. Однако, не уверен. Мне корпоративная грызня в «Суне» безразлична, — медленно произнёс Сасори, смотря, как со стремительной скоростью коньяк переливается из бокала в рот собеседника. Внезапно ему в голову пришла идея. Он развернул её, точно китайский свиток с картиной, рассматривая постепенно проявляющийся сюжет. Его мечты. Кончики пальцев защекотало нетерпение. Хлипкая радость из последних сил шевельнулась в груди. «Как я раньше об этом не подумал…» — Кстати, вы не думали подключить к подобным практикам младшего сына Фугаку… Забыл имя… — Саске что ли? — Обито с удивлением воззрился на Сасори, сохранявшего стоическое спокойствие во время бури, пусть и в душе. — На кой черт он нам может быть нужен? — Обучите юношу, чтобы не стал таким, как Гаара, или, хуже, уподобился американцам… Он с тихим стуком водрузил нетронутый стакан воды на столик, разделяющий двух мужчин, точно материальное напоминание о том, что приятельские отношение не сотрут разницу целей, желаний, амбиций. — … просто мне, достаточно близко знакомому с законами вашей семьи, сложно понять, как вы вообще отпустили его за Океан. Тем более в Америку. — Ждёшь не дождёшься, пока маленький Учиха прибежит к тебе с пачкой долларов? — Обито хрипло рассмеялся, а Сасори закатил глаза. — Ты же знаешь моё отношение к детям, особенно несмышлёным юношам. Обиженных природой мне хватает и на работе. — Говоришь, как Мадара. Ну, считай, ты и ответил на свой вопрос, — окурок исчез в хватке огромной руке, от смертоносной хватки которой убегала редко какая жертва. — Ему было похер, он так прямо и сказал. Отца удалось уговорить, мать у мелкого, в принципе, женщина понимающая, мягкая. А брата он слушать не станет. — Как и остальных стариков? — Клал он на их ворчание… весь свой пофигизм. Паскудный мелкий, конечно. Губы, рассечённые с левой стороны тонким длинным шрамом, дрогнули в понимающей, той улыбке, которая обычно адресована близкому члену семьи. С удивлением для себя, Сасори отметил, что вместе с Рин в Обито не погибли все светлые чувства, как могло показаться со стороны. — Но молодец. Не прогибается под чужие желания даже себе во вред. Поэтому… черт его знает, когда его подключат к семейному бизнесу. Пока что рано. И нам геморроя без трудных подростков хватает. Сасори про себя чертыхнулся. Нужно перевести русло диалога совсем в иное направление. Нетерпение подтачивало душу всё настойчивее, вырезая в сознании прелестные картины счастливого, совместного времяпрепровождения с ней. Совсем как раньше. — И всё же не затягивайте с этим. С годами психика становится твёрже. Пока что она напоминает практически застывшую сталь — выковать ещё что-то можно, но придётся приложить усилия, — он с непроницаемым безразличием выдержал вдумчивый взгляд Обито. — После прилёта лучше начните его обрабатывать. Так… приятельский совет. Сасори поднялся, Обито вслед за ним. — За это спасибо, правда. У нас слишком мало тех, кто умеет проникать в душу человека не насильственными методами, — он водрузил металлический кейс на стол, рядом с полупустым графином, измазанной осадком чашкой и влажным снифтером. — Может, уговорю Мадару до конца месяца… Предложение он закончил едва слышным шепотом: — Вероятно, я слишком сильно трясусь за пацана… Однако строгость не изменила ему — он быстро переключился в «рабочий режим». Когда Нобуко, которую Сасори позвал одним стуком в дверь, вошла в кабинет, все личные вопросы уже были обсуждены. Мужчины, разделённые журнальным столиком, держались со всей необходимой официальностью. Помощница пошла за свой стол пересчитывать и проверять наличные при помощи ультрафиолетового света детектора валют. Её взгляд прикован к деньгам — нет возможности и смысла отвлекаться на Доктора и его изуродованного гостя. Их дела — не её. За эту отстранённость она и заслужила своё, крайне завидное место под солнцем, а не землей. Тем временем Сасори и Обито обменялись крепкими рукопожатиями. Изящная ладонь хирурга «утонула» в медвежьей лапе мафиози. — Не забудь про материал для опыта. — Не переживай, доставим в лучшем виде. После проверки части платы за заказ «Летучая мышь» вернула Учихе кейс. Как его, так и окурок тот унёс с собой: в подобном месте желательно не оставлять никаких следов своего пребывания. Даже любая посуда мылась с перекисью, чтобы стереть всевозможные отпечатки. Никогда не знаешь, какая улика и при каких обстоятельствах окажется на столе у шибко принципиального и истинного блюстителя закона. Сасори вернулся за стол: осталось решить, с кем из своих птичек связаться сегодня, чтобы получить партию сведений. После можно продолжить ставить на ноги бандитские рожи. Однако Обито резко обернулся у самого выхода. Полутень причудливо легла на съёженную кожу лица чёрным пятном, — он повернулся удачным ракурсом. — Увидимся… на опере? Раздражение, сдвоенное разочарованием, сорвалось с его губ тяжёлым вздохом: — Разумеется. Тем временем в районе Асакуса проворачивались совсем иные дела…