***
Когда-то невозможность отомстить заставляла меня страдать. Теперь я страдаю только по причине вынужденного ожидания выпуска эпл кар, или когда любимая группа отменяет концерт — даже я не могу повлиять на состояние их солиста, увязшего в бессрочном бэдтрипе. Что касается мести — для меня это блюдо не просто холодное, оно, блядь, ледяное и твёрдое, как булыжник. Чтобы уебать обидчика, мне даже не понадобятся кулаки. Сидя на стуле в актовом зале, возвышаясь над общей площадью с высоты сцены, сцепив руки в замке и закинув одну ногу на ногу с приподнятым коленом, чтобы считывался дух соперничества, я жду. Эта манера сидеть тянется за мной с детства. Пока бизнесмены широко расставляют ноги, я предпочитаю оборонительную позу. Из неё лучше всего бить, если какой-нибудь фуфел подойдёт. Сохраняется эффект неожиданности, а ещё целостность связок. Но дерусь я, признаться честно, дерьмово. В детстве ещё как-то пытался крутиться, но с появлением больших купюр в карманах надобность в самообороне, казалось бы, отпадает. — Уже пять минут, — говорю я Мэйсону, что ошивается неподалёку. — А чё я сделаю? — отзывается тот. Егор, сидя на краю сцены, полирует свои ботинки замшевой тряпочкой. А Антона мы проебали. Но Антон сейчас погоды не сделает, даже если очень понадобится. У него интеллект минус два под травкой, и выветривается из него она дольше обычного, и жрать он, чаще всего, под этим делом не хочет. Чудной во всех смыслах. Я гляжу на туфли Егора и присвистываю. Он сразу же задирает на меня башку. — Это Артиоли? — Нет, — скупо отвечает Егор, — Армани. — Ещё лучше. Не то чтобы я большой любитель попиздеть о тапках. Мне просто уже не сидится на месте. Кучка парней в углу тоже не особо хочет задерживаться, но уточнять о сроках задержки пока не осмеливается. Я препарирую взглядом каждого из них, пока встаю, чтоб размять ноги. Насиделся за день — жопа как гладильная доска. Ну где же этот сучонок? Стопудов специально опаздывает. Хочет меня ещё больше вывести из себя. Или Ульяна так напугалась, что решила проигнорить мою просьбу? Очень сомневаюсь. Когда я сажусь обратно на стул, готовый совершить звонок Антону, чтобы приказать ему найти и притащить мне Мирона, дверь актового зала распахивается. Входит он. Издалека кажется, что в нём два метра высоты. Мятая рубашка с фальшивым лэйблом, брюки-ноунеймы и беспечный вид — Мирон Маркевич шаркает ногами, проходя мимо зрительских рядов, рюкзак небрежно колышется на его плече, а из кармана торчит платок — выглядит этот пидор крайне расслабленно. Он слишком самоуверен, а зря. Завидев его, Егор и Мэйсон поднимаются на ноги. Толпа парней, которую мы отобрали для хорошей взбучки, вырастает стеной в левом нижнем углу. — Чё хотели? — спрашивает Мирон, остановившись в паре метров от сцены. Его взгляд лениво окатывает всех присутствующих, и меня, в том числе. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не послать его нахер и не разъёбать стул, на котором сам же сижу, о его череп. Мне нужно держать марку — парни с моей репутацией не могут совершать необдуманные поступки. — Слышь, новенький, — подаю голос я, снова закинув ногу на ногу. Мирон слегка клонит башку набок и фиксирует на мне свой ебучий пренебрежительный взгляд. — Ты попутал берега. Помимо общих правил, здесь есть ещё и внутренние. Никто не может перечить мне, — я тычу пальцем себе в грудь. — Когда ты перешёл мне дорогу, ты перешёл её на красный. Теперь окажешься под колёсами. Мирон присвистывает. — Толкать речи ты умеешь, — его руки взмывают в воздух, по помещению разлетаются два звонких хлопка. — А больше тебе в этой жизни ничё и не надо, судя по виду. Мои губы расползаются в широкой улыбке, я накрываю глаза ладонью. — Ты, сука, бессмертный, — уже откровенно ржу я. — Торчишь мне пять процентов за репутацию, но прямо сейчас берёшь ещё пять в долг. Что за уёбок… ладно, поговорим на твоём языке, — не прекращая угарать, я взмахиваю двумя пальцами и вдруг перестаю смеяться, хмурюсь. — За дело. Кучка отморозков надвигается на несчастного заёмщика моих воображаемых очков репутации. Я не против, если они воспользуются подручными средствами, чтобы выбить из Мирона всю дурь. Когда кто-то вредит нам, а не нашим знакомым, железные принципы становятся латунными, а латунь плавится быстрее. Это я прочитал в брошюре ювелирного клуба. Студсовет продолжает отправлять нам коробки с материалами, чтобы мы занимались тем, чем обязан заниматься ювелирный клуб. Егор перепродаёт серебро и кладёт деньги себе в карман. Никто не возражает, так как у нас нет ни времени, ни желания возиться с этим, ещё и за какие-то копейки. Тем временем в актовом зале начинается шоу. Мирон буксует, швыряет рюкзак на одно из мест неподалёку и задирает кулаки. Понтуется. Я же прекрасно знаю, что ему нельзя драться всерьёз. У него там какая-то железная спица в руке, или болты, или ещё какая-то херня. Да и всем давно известно, что толпою гасят даже льва. Хотя на льва этот пидор не тянет. — Я пошёл, — отвлекает Егор, — у меня пара уже началась. Не хочу пропускать лекции Виолетты. Наградив его снисходительным взглядом, я быстро киваю. В добрый путь, как говорится. Этот чудик уже не первый год пускает слюни на замужнюю преподшу философии, которая приехала из-за бугра. Но Егор ничего не делает, чтобы завоевать её внимание. Кажется, ему просто нравится сохнуть по ней и страдальчески дрочить. — Выйди через запасной ход, — говорю ему, и Егор теряется за занавесом. Мэйсон и я остаёмся на сцене, чтобы ещё понаблюдать за концертом. Первая тройка парней подбирается к Мирону, и один из них кидается в его сторону с занесённым кулаком. Пятиминутная заварушка должна закончиться тем, что новенький получит пизды и окажется на коленях. Однако… я, блядь, просто поверить не мог. Его пытаются схватить, но он пригибается. Затем его всё же хватают за воротник, и Мирон не раздумывая разъёбывает нос чуваку своей головой. Руки для драки не использует, кулаками прикрывается аки щитом. А потом Мирон пускается в пляс с этими бесполезными придурками и мудохает их ногами. Его длинные конечности взмывают покруче, чем у чемпионок мира по гимнастике. Он херачит их с разворота и просто из одной статичной позы, едва ли напрягаясь. Я ещё никогда не видел, чтобы кто-то так мощно и грамотно использовал ноги во время махача. Два разных кулака летят Мирону в морду. Увернуться у него получается только от одного. Мощным ударом ему разбивают губу. Я тут же подаюсь вперёд, сцепив руки в замке, и ставлю обе ноги на пол. Зубы у Мирона на месте — замечаю, когда он сплёвывает кровь и оскаливается. Рожа практически целая. Рубашку ему всё же порвали, двух верхних пуговиц нет. Но его борзая натура никуда не девается, и уроков Мирон не извлекает. Я заворожённо наблюдаю за его последующими действиями: он впервые использует руку и ебашит под дых тому, кто рассёк его губу. Кажется, это очень больно — использовать правую руку, которая у него повреждена. Я стучу ногой по полу и трясу коленом, полностью концентрируясь на махаче. — Дияр? — подаёт голос Мэйсон, и я затыкаю его, просто задрав ладонь. Я взволнован. Чем — не знаю, но волнение ощущаю как голод под рёбрами. Я задерживаю дыхание на добрых полминуты. Мирон использует руку повторно, нанося сразу два удара и фактически вминая уши в чужой череп. Когда последний боец моего карательного отряда оказывается в нокауте, Мирон кидает в меня налитый свинцом взгляд. Он кипит от ярости, даже его желваки ходят ходуном. Пока Мирон, впечатывая подошву в пол, подходит ко мне, Мэйсон успевает отойти назад. Я же не двигаюсь с места, как будто намертво к нему припаянный. Мирон легко запрыгивает на сцену и приближается. Его руки оказываются на моём воротнике. Без особых усилий он отрывает меня от сидушки, заставив приподняться. — Слушай сюда, — говорит Мирон, выдав перекошенную улыбку, — мне насрать, какие там у вас правила. Я собираюсь учиться здесь и ни ты, ни твои дружки, мне не помешают, — он наклоняется к моему уху, — отвали, — его дыхание прижигает мою мочку. — Я буду обходить тебя стороной. Сделаем вид, что того случая в кафе не было. Остальным скажу, что ты здорово мне навалял, раз для тебя это пиздец, как важно. Мне плевать, какая у тебя репутация и сколько у тебя бабла — я буду учиться здесь, даже если у меня откажут ноги. Но больше никогда не смей угрожать мне через девиц, не смей, понял? — он слегка отстраняется, его мятное дыхание обдаёт моё лицо. Я в ахуе, а потому молчу. Смотрю в его глаза-брюлики и молчу. — Будем считать, что понял, — он разжимает пальцы, и я плюхаюсь обратно на стул. — Ты? — обращается он к Мэйсону, и кидает в него парочку убийственных разрядов молний одними глазами. — А я ваще мимо шёл, — отвечает Мэйсон весёлым голосом. Мирон снова заглядывает мне в глаза. Эта доля секунды добивает меня окончательно. Всё дело в его уверенности. Он отворачивается и сигает обратно. Перешагивая обработанных парней, Мирон подхватывает свой рюкзак и припускает в сторону выхода. Я провожаю его пристальным взглядом, и только когда он уходит, делаю первый вдох. Мурашки тут же бегут по позвоночнику. Меня передёргивает, когда в актовом зале поселяется тишина. Сразу же хочется её чем-то заполнить. Подорвавшись, я встаю и вытягиваюсь. Мой стул заваливается назад и громко падает на пол. Как ошалевший я двигаю за кулисы, чтобы через запасной ход выйти на улицу. — Дияр? — настороженно зовёт меня Мэйсон, но я продолжаю идти и быстро покидаю актовый зал в одиночестве. Пробравшись через костюмерную, я выруливаю на улицу и захлопываю дверь спиной. Сам съезжаю вниз, садясь на жопу. В нормальном состоянии я бы никогда не сел на землю в этих брюках. Они стоят дохуя, и столько же дохуя стоит их почистить. Но сейчас я вряд ли в нормальном состоянии. Если честно, вообще охуеть в каком ненормальном. Я прикуриваю сигарету и отшвыриваю пустую пачку. Мне надо успокоиться. Но хуй там успокоишься — мне хочется рвануть за Мироном и двинуть ему в грызло. Конечно, как только я сажусь, то вспоминаю всё то, что хотел сказать, но шок от случившегося явно круче. И дело не только в том, что какой-то сраный бюджетник нашёл в себе силы дать отпор. Не-е. Я нервно затягиваюсь и опускаю взгляд вниз. Да идите вы на хуй. Не буду я париться. Вы всё равно ни хера не поймёте, даже если скажу. Так что на хуй, на хуй, на хуй. Всё ещё тут? Ну ладно… У меня, блядь, стояк. Выдохнув дым ноздрями, я кладу руку на ширинку и чутка сжимаю. Ну да, так и есть. Не каменный, но стояк. Я делаю много коротких затяжек, аж голова кружиться начинает. Это всё от нервов. Стресса дофига, какие-нить гормоны хлынули, да, да, верняк. Я докуриваю до фильтра и отшвыриваю бычок щелчком. Мирон Маркевич… ну и уёбище. Я вспоминаю, как этот пидор, наевшись крови из разбитой губы, или десны, скалит свои кафельные зубы. Из-за этого пульс заходится, и там, в штанах, тоже. Я пытаюсь разгладить свой потрёпанный воротник негнущимися пальцами, мокрые ладони отираю о штаны, и ёбаную дрожь в теле всё никак не могу унять. Это пиздец. Откинув башку и заглянув в небо, я стучусь темечком о дверь позади. Пиздец.Часть 2
7 октября 2023 г. в 21:27
Вот и вся четвёрка в сборе. Разумеется, ведь нас так ждут, аж кипяток по ляжкам течёт.
Я достаю солнцезащитные очки от Баленсиаги и насаживаю на переносицу. Видеть ни платников, ни бюджетников, ни профессоров, ни мраморных статуй, ни хуя не хочу.
Пришлось хорошенько накуриться, чтобы явиться сюда. Теперь мне так хуёво, что даже хорошо. Примерно два косяка. Как-то раз я выкурил шесть таких косяков в Мексике, штат Герреро… и ничего не помню о Мексике, штат Герреро. Наркота уже не та, что прежде — об этом скажет любой столичный торчок, но если это не торчок, а искушённый хорошей коноплёй отпрыск богатой семейки, то вырубить годный стафф не проблема. Лично я связей не имею, но имеет, и связи в том числе, Антон. Он тоже дунул перед выходом. Вообще-то, это я его раскумарил, честно сказать, первым и вторым косяком. Щас он в слюни, качественно так балдеет, не то что я.
После инцидента в кафе я чувствую себя уязвимо к растёкшимся слухам. Тот пидорас своими необдуманными действиями подмочил мою шёлковую репутацию. Ну, как… процентов на пять. А Дияр Рублёв не коллекционирует должников, тем более под такие большие проценты. Так что Мирон Маркевич, без пяти минут кастрат, ещё не извещённый о моём прибытии, в скором времени, по собственному или принудительно, вернёт мне долг.
Завидев Ульяну, я подманиваю её пальцем. Хрупкая девочка с каре, дочь министра здравоохранения, с которой неделю назад у нас случился мэтч, выныривает из толпы и подбегает ко мне. Рядом с ней я выгляжу выигрышно: Ульяна маленькая, худенькая, с бледными, тонкими ногами, как у балерины, и такими же руками, как у пианистки. Но это очевидные плюсы, а есть ещё и не очевидные. И речь сейчас не о её тонкой ниточке белья.
Уложив руку на плечо Ульяны, я приспускаю очки и заглядываю в глаза кокетки.
— Скучала? — спрашиваю, уводя её за собой, как привилегированную.
Мэйсон, Егор и Антон плетутся позади, сцеживая остатки восторга тех девочек, коих я не удостоил вниманием.
— Говорят, — её бархатный голос, точно перо, щекочет мне ухо, — два дня назад на тебя мой одногруппник наехал, — она берёт мою руку в свою и выводит пальцем круг на ладони, будто совершая приворот. — Это правда?
Вот и всё. Достаточно симпотной девчонке открыть ротик, как из него вытекают помои.
— Ему повезло, — объясняю я этой дуре и отдёргиваю руку. Очки снимаю, как только мы заходим в помещение. — Если увидишь его, передашь от меня кое-что?
— Что? — она хлопает своими оленьими глазами.
Я хватаю Ульяну за затылок и притягиваю к себе рывком. Девчонка охает, как только мой нос упирается в её висок, и я уже менее дружелюбно произношу следующее:
— Если он не явится в актовый зал к трём часам, то тебе, Ульяна, сломают либо ручку, либо ножку, либо и ручку, и ножку, — затем я отпускаю напуганную девушку, легонько толкнув в сторону лестницы, чтобы мои слова как можно быстрее настигли адресата. Некогда мне её прессовать, да и не в моём это стиле. — Не забудь добавить, что я жду его одного.
Она колеблется, мечется взглядом от меня к парням позади, и складывает руки как при мольбе. Зараза. Знает ведь, что я пиздец какой жалостливый.
— За что, Рублёв… — бормочет Ульяна и пятится назад.
Как говорится, «прошла любовь, завяли помидоры». А если переформулировать по-Антоновски, то «прости, малая, мне от тебя нужен был только секс», но в моём случае это всегда помидоры.
Я развожу руками с беспечным видом, красноречиво вздыхаю и задираю башку. Взглядом сканирую потолок, потому что нет сил смотреть в её убитые горем глаза. Мне такое не заходит, совсем не заходит, но иначе они не усваивают. Я громко уточняю, даже на неё не взглянув:
— Ты меня поняла?
— Поняла, — запинается Ульяна.
После этого я слышу только удаляющийся цокот каблов, когда она бежит от меня подальше. Звук становится всё тише, а потом и вовсе пропадает. Я мельком оцениваю обстановку, всё ещё стоя с задранной головой. Ульяны в холле больше нет.
— Ну ты и дегенерат, Дияр, — на моё плечо обрушивается гранитная рука. За спиной раздаётся язвительный голос Мэйсона, который всегда на страже чужого кринжа, и именно сейчас он считает своим долгом намекнуть, что это именно он: — Беззащитную, слабенькую девочку напугал до усрачки, аж коленки её бледные дрожали. Тебе не стыдно? Совесть нигде не дрогнула?
— Я и пальцем её не трону, — огрызаюсь, брезгливо дёрнув плечом.
Это чистая правда. Я никогда не трогаю их руками. Ни девочек, ни девушек, ни женщин, ни тёлок, ни баб — ни одну из них. Они сами, полные каких-то иллюзий на мой счёт, не прочь попрыгать у меня на лице. Фу, бля, аж к горлу подступает, когда я об этом думаю. В общем… это они лгут, приукрашивают, откровенно пиздят о высоких чувствах, в тайне мечтая найти сильного покровителя. Сам я, уже давно и безуспешно, ищу настоящую любовь. Совсем как в книжках. Знаю, звучит пиздец слащаво. Но я именно такой. Романтик хуев. Пока одни торопятся присунуть член в узкий влажный чехол, я мечусь в поисках своей крашихи. Мне вообще кажется, что я однолюб, либо асексуал. Так что, да, я никогда и никого из них не трогал, и тем более не кошмарил. А за грубость не извиняются. У меня характер такой. Прямо как у Адама из «Красавицы и чудовища». Но даже на такой товар нашёлся свой купец.
— Идём, — я призываю парней, наконец-то сдвинувшись с места.
— Э, — вмазано отзывается Антон, после чего я оглядываюсь и замечаю, как под его рукой вьётся одна из цыпочек, что он урвал в той толпе. Антон исполняет странную заторможенную распальцовку, когда наши взгляды пересекаются — пальцем в меня, затем на себя, в круг из пальцев промахивается другим пальцем и нелепо зависает, забивает, а под конец кладёт руку на грудь девчонке. Она ничего не говорит, только хихикает. Они оба, бля, хихикают. Эти два сапога утекают с хихиканьем, чтобы удовлетвориться. — Догоню вас, пацаны, — бросает Антон не оборачиваясь и машет нам воображаемым платком.
Никто Антона не останавливает. У нас в компании царит демократия. Если чувак хочет ебли — он её получает, и так с любыми желаниями, которые не нарушают наши собственные.
Втроём, я, Лёха и Мэйсон, стройным рядом ожившего шика, мы устремляемся в комнату ювелирного клуба. Она находится в западном крыле, там же располагается мой факультет — таможенное дело — и факультет Мэйсона — дизайн и арт-какая-то-там-хуйня короче. Фактически комната ювелирного клуба — наше убежище. Как вы уже поняли, никакими ювелирными делами там не занимаются.
Я кидаю взгляд на свои наручные часы, сверяясь с расписанием. Моим собственным расписанием, а не тем, что царит в этих стенах. Остаётся всего каких-то два жалких часа до намеченного суда.
Лишь бы тот пидор не слился и достойно принял своё наказание. У меня нет настроения, чтобы устраивать охоту на такую мелкую сошку, как он.
Перед грядущей встречей я немного подготовился. Совсем чуть-чуть. Нет, зуб даю, вообще капельку. Ладно, пизжу же. У меня автобиография Мирона от зубов отскакивает. Кто, что, куда и зачем — я знаю всё. Всё, что на него вообще есть в инете.
Этот тип — трижды чемпион в вольной борьбе местного округа. В школе изучал тхэквондо, а до школы — бокс. У него вообще там хуева куча всяких достижений за то, что родился с кулаками. Но потом — классика — злопамятные типы прессанули в подворотне, свистнули, догнали, повалили, наваляли. В итоге гипс, отпуск в больничке и справка об освобождении. Вот уже второй год без вольной борьбы, бокса и тхэквондо. Так ему и надо, этому пидору. Угрозы он больше не представляет.