Это было не то чтобы правильно, но, если бы я решил его остановить, я бы выглядел полным придурком.
Пока Антон поливает керосином куртку Мирона, которую парочка бесов спиздили из его ящика, я стою и курю сигу. Это показательное сожжение барахла нашего нового мальчика для битья.
Честно говоря, предложение поступило от Антона. Он пироманит ещё со школы, и в детстве нередко поджигал бездомных котов и щенков, а сейчас он делает всё то же самое, только с людьми. Женщин — на хуй, пацанов — отпиздить и поджечь. Время идёт, а его привычки не меняются. Но мне побоку, всё это не на моей совести. Хотя я открыто ему заявлял, и не один раз, что всякая жесть мне не по душе. Я только «за» отделать своего обидчика, пользуясь чужими услугами, но против чего-то большего.
Как только ведро с одеждой залито до краёв, Антон подрезает мою сигарету, сам затягивается, а потом бросает окурок под ноги. Лужа вспыхивает мгновенно. Пламя растекается, заставляя пятиться назад нас и всех остальных, кто собрался у ворот универа, чтобы поглазеть на огонь.
Мэйсон неодобрительно качает головой, которому вся эта игра в племя тоже не по душе. Егор, как обычно, воздерживается от высказывания мнения и со скучающим видом переписывается с кем-то в телефоне. А я смотрю в окно третьего этажа, где, среди первокурсников, затесалась морда Мирона Маркевича. Он уже извещён, что барахло в его ящике частично порезано, а частично сожжено. Мне доставляет удовольствие лицезреть его хмурый вид. Я давлю усмешку в надежде, что он покажет мне больше своего негодования. Но отличник и спортсмен быстро выпадает из радара.
Я тоже отвожу взгляд. Это ниже моего достоинства — искать кого-то в толпе.
— Жрать хочу, — говорю Антону, и тот пинает ведро на собравшуюся толпу, которая бросается врассыпную.
— Погнали в тот азиатский ресторанчик? — спрашивает он, глядя на то, как огонь перекидывается на деревянные перила наружной лестницы. Парочка недопожарных уже спешат к нам с вёдрами, полными воды.
— Похуй куда. Просто пошли.
В обычное время мы приходим и уходим, когда вздумается. Но есть особые дни, типа проверок, когда мы обязаны показывать свои светлые умы в стенах вуза. Обычно это первое сентября и начало января. В промежутках между этими важными датами мы делаем что хотим. Хотя есть среди нас и те, кому нравится ходить на пары. Например, Мэйсону, который уже нашёл цель в жизни. Он мечтает создать свой невъебенный брэнд, от которого будут течь все столичные фифы.
Пока мы едем до «Рамен тен», Антон всю дорогу врубает свои трэки. Он пытается навязать нам любовь к русскому рэпу. А ещё втайне мечтает стать вторым Скриптонитом, но об этом я только догадываюсь, потому что в его тачке играет только Скрип и, естественно, сам Антон с громким псевдонимом «Диджитон». Мэйсон, впрочем, не прочь послушать ни того ни другого. Особенно когда у него в бокале плещется Шато Пердо, или любая другая крепкая дрянь. Свои гениальные идеи для новых платьев и костюмов он черпает под сорокаградусным озарением. Алкаш ёбаный, в общем, а ещё педик. Мэйсон не афиширует, но мы-то знаем. У него кричащие луки, гомосячье ровное каре до мочек ушей и виляющая походка, как будто он постоянно находится в поисках мужика. Никто его не осуждает, да и тема эта в нашем кругу не поднимается. Демократия — вся херня. Тема ебли для них — святое — а уж кого ебать и сколько раз — каждый решает сам.
Егор наконец-то выныривает из своего телефона и решает составить Мэйсону компанию в вопросах выпивки. Эти двое придаются бурному обсуждению утренней сцены, пока цедят вино. Лично я сижу молча и гляжу в лобовуху, надеясь, что мне повезёт хотя бы чутка, и вечер в «Рамен тен» будет тихим, я смогу посидеть в рестике и перевести дух. Но надежда развеивается как утренний туман, когда я замечаю толпу, которая ломится внутрь. Какого хера? Времени ж только начало третьего.
Антон начинает сбрасывать скорость, проехавшись по двойной сплошной на повороте. Я распахиваю дверь на ходу и скидываю с себя ремень.
— Сидеть, блядь, додик, — выругавшись, Антон тянет ко мне руку, не отрывая взгляда от дороги. Только благодаря этому мне удаётся выскользнуть, сойти и даже устоять на ногах.
Пока парни суетятся в машине, я подхожу к очереди и начинаю их всех расталкивать. Я ж, в конце концов, Дияр Рублёв, а не хрен собачий, у меня золотая карта этого заведения, которую я приобрёл по пути сюда.
— Куда? — тормозит меня охранник, и я тычу ему в рожу карту вип-гостя в телефоне. Охранник тут же отходит в сторону, а я прохожу внутрь вместе со своей свитой.
— Прошу за мной, — приветствует нас дама из-за стойки, что цепляет глаз Антона. Он сперва пихает меня локтем, а затем берёт администраторшу в оборот. Но я никак не реагирую на его вялый наезд за мой безбашенный финт, и просто шагаю дальше по коридору.
Сопроводив нас до одного из дальних столиков, девушка интересуется:
— Может вам что-нибудь посоветовать?
— Малышка, — отзывается Антон, вальяжно развалившись в кресле. Он пихает в рот сигарету и щёлкает пальцами, требуя зажигалку, которую получает от всё той же сотрудницы ресторана. — Что угодно на твой вкус.
— Как вам будет угодно, — отвечает та.
— Барбареско Асили докс, — отшвыривая меню, говорит Мэйс и запускает пальцы в свои волосы с блаженным мычанием.
— Сет сашими, — пролистав несколько страниц, озвучивает свой выбор Егор.
Женщина кивает, заглядывает мне в глаза и спрашивает:
— А вам?
— Бутылку водки и суп с мясом, — я отъезжаю со стулом назад, чтобы забросить ноги на край стола, чудом не зацепив администратора. Она молчит, пока я ёрзаю, пытаясь расположиться поудобнее. Затем, когда я замираю, сцепив руки в замке у себя на груди, она говорит:
— Время ожидания — десять минут, — и нас это вполне устраивает. Для вип-клиентов — вип ожидание. Однажды мы попадём в ресторан, где нас не заставят ждать вообще, но это случится не сегодня.
— Может подговорить какую-нибудь девку, развести его на еблю, а когда всё будет на мази, мы выпрыгнем и наделаем кучу фоток, которые потом пустим по рукам? — ковыряя ногтем между двух зубов, предлагает Антон. Потом он пробегается языком по нижним дёснам и ухмыляется, его собственная идея кажется ему охуеть какой оригинальной.
— То есть ты думаешь, что, если у Рожкина был маленький, значит, у всех остальных неудачников он тоже будет маленьким? — хмыкает Мэйсон, — ставлю сотню, что у нового бифштекса яйца что надо. Придётся уменьшать в фотошопе.
— Вот ты на его мошонку и поглядишь, — вытащив палец изо рта, Антон пуляет в Мэйсона нечто, что вытащил из зубов. Я брезгливо пригибаюсь ниже. Мэйсон тоже не в восторге. Он проводит рукой по своему лицу на всякий случай. — Ну чё, Мэйс, смогёшь уломать спортика распечатать твой тугой эсс?
— Пошёл на хуй, — Мэйсон подхватывает меню и не раздумывая кидает его в Антона. Но этот везучий засранец легко уворачивается.
— Не, брат, там уже занято тобой, — продолжает гнать Антон, которому просто по приколу испытывать окружающих.
— Ты какой-то токсичный сегодня, — подмечает Егор, глядя в зал, но всем и так ясно, к кому он обращается.
— Просто администраторша не согласилась ему отсосать, — выдвинув свою догадку, Мэйс откидывается на спинку кресла и наконец-то замечает меня справа от него, практически лежавшего в кресле. — Ты чё? — шёпотом спрашивает он.
— Ах так, — заводится Антон, выдав акулий оскал.
— Ничё, — отмахиваюсь я от Мэйсона и всей этой тупой движухи за столом.
Как только к нам возвращается администраторша с официантом, Антон подманивает пальцем женщину к себе. Та опрометчиво наклоняется, подставив ему ухо. Антон что-то шепчет ей примерно минуту. Затем она выпрямляется. Её симпатичное лицо ничего не отражает, но в глазах плёнкой стелется отчаяние.
Антон упирается руками в мраморный стол и наклоняется к Мэйсону. Как только Антону удаётся завладеть всеми нашими взглядами, он приставляет два пальца к своей правой щеке, а в левую бьёт языком дважды. С диким коротким смехом, он отталкивается от стола и вытягивается во весь свой немалый рост. Его рука мягко ложится на плечо администраторши, и он уводит её куда-то, по пути переговариваясь о всяких формальностях. Насколько бы ни был отбитым этот чувак, он не хотел: первое — иметь детей, второе — подхватить хламидиоз, и другие жуткие болячки, которые может подхватить зверский самец, или как он сам себя называет, секс-машина.
— Наконец-то, блядь, — выдыхает Мэйсон, как только Антон уходит. — Давайте уже исключим его из нашего братства, прошу. Он отвратительный во всех смыслах.
— Забей, — я сажусь ровно, чтобы приступить к трапезе.
И Мэйсон, и Егор понимают, что я никогда не откажусь от Антона. Для меня в нём больше плюсов, чем минусов, и неважно, что его принципы сильно противоречат моим собственным. Когда мы оказываемся наедине, он сам на себя не похож. Таким тихим и кротким, каким я видел его пьяного, ломящегося в мою дверь, парни Антона не знают.
Я предпочитаю думать, что Антон мне доверяет и считает братом. В общем-то, так и есть. Я даже видел его слёзы, о чём по-дружески умалчиваю. Он тогда нёс какую-то лютую бредятину и мне даже пришлось его вырубить, чтобы избавить себя от страданий.
Но сейчас мои мысли занимает не Антон. Я слишком много думаю об одном коротко стриженном придурке по имени Мирон. Даже не могу прикинуть, когда в последний раз так часто вспоминал какую-нибудь девку.
Мирон гуд бой. У него это не только на ебале написано. Об этом трещат девчонки в женском чате, где у меня дохера шпионов. Но сложновато представить гуд боя со званием мастера спорта, а тут прям, сука, комбо: и в учёбе преуспевает, и в драке. К слову, о нём много сплетничают не только тёлки, но и пацаны, которые не всегда завидуют, но и вполне открыто заявляют, что не отказались бы под Мирона лечь. Когда я думаю об этом, лоб у меня складывается гармошкой. В моей голове не укладывается — как можно хотеть лечь под парня, будучи парнем. Я знаю, что существуют геи, но не особо разбираюсь в их анатомии и психологии. Для меня это просто парни, которым нравится хуяриться в дёсны с другими парнями. Ведь если бы им хотелось целоваться, то они бы воспользовались услугами девушек.
Помешивая ложкой суп, я обдумываю следующий шаг.
Мысль, что Мирон будет делать вид, будто меня нет, портит мне настроение. Я пытаюсь повысить свой уровень отвращения, когда думаю о том, как Мирон не чистит зубы перед сном, и это у меня даже получается. Я хмурюсь и поджимаю губы, представляя его грязные ногти и вонючие ноги, какими они бывают после пробежки, все эти рваные семейники и носки с дырками. Хочу накрутить этот заводной механизм до упора, чтобы вывалить на Мирона пороховую бочку. Хочу его от души отпиздить, чтоб харкал кровью. Или лучше начать с самого очевидного, чтобы сразу его выловить и подсечь, как карася? Перекрыть кислород его домашним.
К слову, о семье Мирона я знаю не так уж много. По досье, которое наскрёб Антон, у Мирона есть три сестры, две из них младшие. И живёт Мирон с матерью. Ещё у них есть дед. Классическая предыстория пробившегося в свет простолюдина. Остаётся только чтоб какая-нибудь богатая стерва положила на него глаз, и можно идти снимать дораму.
Я веселюсь от этой мысли, сидя с ложкой супа во рту. Почему-то мне доставляют удовольствие размышления о том, какое Мирон ничтожество.
— Так чё мы будем делать? — спрашивает Мэйсон, глуша вино с горла. Пить правильно он умеет, но не любит.
— Да как обычно, — отзываюсь, сменив ложку на хрустальную стопку саке. Японская водка на вкус как вода, в отличие от беспощадного Русского стандарта. Никогда не забуду, как впервые попробовал его в детстве. — Что мы делали с Рожкиным?
— Что мы с ним только не делали, — хмыкает Егор, — у пацана теперь беды с башкой.
— У него с самого начала были беды с башкой, — добавляет Мэйсон, — в общем, — он вскидывает бокал, выдавая итоги нашего собрания за тост: — объявляю охоту на очередного бедного мальчугана, что серьёзно сглупил. За месть, джентльмены.
— За месть, — лениво подхватывает Егор.
— За месть, — я бьюсь хрустальным краем бутылки саке о чужие стаканы.
Мы всегда пьём либо за секс, либо за месть. Эти чувства кажутся самыми заряженными.
Как-то раз мы разбирали всю эту мазу семи смертных грехов с пацанами, будучи в хламину. Наши выводы следующие: чревоугодие, уныние, зависть и гордыня — направлены во внутрь, и неспособны что-либо изменить. Они статичны. Существуют только для того, чтобы удовлетворять человеческие потребности, не особо мотивируя к действиям. Разве что к тем действиям, которые удовлетворят основную потребность: как торчок, вечно ищущий, чем бы поставиться; или как тот, что всегда в депрессии, дошутившийся о своей смерти и наконец-то вскрывшийся; или как-то чучело, что покупает одни и те же шмотки со своей селебой, из-за чего сидит лишь на воде и хлебе; или как просто высокомерный чухан, нихуя не добившийся. В противовес всему этому отстою есть похоть, жадность и гнев — мощнейшие мотиваторы. Они приводят в движения все механизмы и перемещают людей по шахматной доске, вовлекая в борьбу за женщину (
призывая к похоти), или навязывая желание владеть этой женщиной и всем, что ей дорого, а может, и большим (
говоря о жадности); или вообще заставляя откровенно гореть и ненавидеть, планируя устранение нынешнего мужа этой женщины и всех близких ей людей, и всего остального, что мешает вам быть вместе, включая несчастную женщину (
упоминая гнев).
В общем, когда мы бухаем, то очень любим пофилософствовать. Иногда даже слишком, но меня устраивает такая жизнь. Я не собираюсь ничего менять. И тем более не позволю какому-то педику портить привычную мне систему. Завтра мы как следует оторвёмся на Мироне Маркевиче.
***
Нет сил терпеть его беззаботную рожу.
Пока я курю на балконе второго этажа, в кабинете ювелирного дела, Мирон Маркевич, окружённый какой-то малоизвестной сворой, гоняет футбольный мяч. Мне его физиономия на нервы действует. И дело не только в том, что он наш утренний комплимент пропустил мимо ушей. Сучий сын. На Мирона вылили целое ведро какого-то дерьмища. Не дерьмище, конечно, а жаль. В общем, его шмотки нормально так подмокли. Но что же я вижу сейчас? Этот пидор гоняет по полю в спортивном костюме и не парится. Даже не прибежал в клуб ювелирного дела, чтобы высказать всё, что о нас думает. Хотя уж я-то знаю, что он уже знает, где меня искать.
— Вот уёбок, — пожёвывая сигаретный фильтр, я вылезаю в форточку по пояс и продолжаю вести наблюдение.
Не знаю, куда разбежались Антон с Мэйсоном, но Егор, как обычно, никуда не спешит. Прямо сейчас он списывает очередную партию серебра, чтобы этим же вечером толкнуть её в ближайший ювелирный цех. Хотя даже его присутствие никак не помогает. Он не разделяет мои негодования на тему Мирона.
Этот жалкий спортик тут проторчал от силы месяц, а уже обзавёлся фан-клубом каких-то шмар и додиков. Впрочем, я совсем ему не завидую, ведь подо мной ходит вся эта шарага. Так даже лучше. Я сломаю дружков Мирона и настрою против него же, чтобы размазать, как таракана.
Этот таракан ловко подрезает мяч и уводит его к воротам соперника. Он снова заносит свою длинную ногу. Мяч пролетает под вратарём со свистом. Маркевич забивает гол, сорвав бурные аплодисменты. Аж светится оттого, что победа за его командой. Когда разные чуваки облепляют его, чтобы победно удариться грудью или пожать руку, или потрепать по голове, совсем как обезьяны… бесит. Я захлопываю окно и остаюсь наблюдать за этим праздником жизни за стеклом.
— Может, делом займёшься? — раздаётся за спиной, и я оборачиваюсь, готовый влететь в Егора с ноги. Я возмущённо развожу руками. Егор только плечами пожимает, типа это его мысли вслух, а не претензия. Но честное слово, не будь он моим подчинённым вот уже второй год, я бы и его уделал.
Как грозовая туча я двигаю к дивану и запрыгиваю на него вместе с ногами. Подхватив бумаги, что лежат на столе, я снова погружаюсь в досье своего врага. Версия два ноль, улучшенная, потому что здесь есть новые подробности.
У Мирона в младших классах не было особых заслуг. Он оставался посредственностью примерно до шестого класса, где впервые задал жару каким-то семиклассникам, за что оказался под угрозой отчисления. Отец Мирона умер, когда ему было всего тринадцать лет. Эту информацию также можно использовать против него. Но больше глазу не за что зацепиться. Как будто у Мирона нет слабостей, а это просто невозможно, и нечестно.
— Эй, — накрыв лицо распечатками, выдыхаю я, — подожги одну горелку.
— Нафига? — впервые я улавливаю в голосе Егора тревогу. Судя по всему, он думает, что я окончательно слетел с катушек.
— Это бесполезняк, — убирая распечатки, я швыряю их на стол, — надо бы сжечь.
— Вообще-то, есть там одна деталь, — говорит Егор, и я наконец-то перевожу на него взгляд. — Страница третья, почти в самом конце написано, что у отца Мирона игровая зависимость.
— И чё?
— Это всего лишь предположение, — Егор, тряхнув мешком, полным серебра, разворачивается ко мне. — Но люди с игровой зависимостью обычно обрекают свои семьи на жизнь, полную долгов, которых хватит на пра-пра-правнуков.
— Думаешь, его батя должник? — приободрившись, я даже сажусь. Эта мысль кажется ебейше занимательной.
— Вполне вероятно. Мирон неглуп, ему нужно подняться высоко, а для такого рывка необходима весомая мотивация. Да и отбиваться от коллекторов надо. Вот он и вертится как белка в колесе, — Егор снова пожимает плечами, — ну, я пошёл, — и наконец-то уходит вместе с драгоценными слитками.
Я остаюсь в комнате один и почти сразу же поднимаюсь на ноги, вальяжно подбираясь к окну, типа вообще бесцельно прогуливаясь. Но как только я его открываю и закуриваю, взгляд магнитом тянется к полю. Мирона там я уже не нахожу, и от досады делаю несколько рваных затяжек, после чего тушу бычок и тоже сваливаю.
***
У меня есть выбор — ломануться за Мироном, по пути вспотев и запыхавшись, или сесть в «Мерседес» и подъехать к нему, спокойно и красиво. Подобных выборов становится всё больше.
— Эй, мышь, — я притормаживаю на пешеходном переходе и приспускаю окно. Мне насрать, что горит зелёный и другие не могут пройти. Главное, что Мирон останавливается и палит на меня внимательно. — Лови, — я достаю из кармана мятый чирик (
которого в моих карманах не было уже лет десять) и бросаю его в Мирона. Потом оскаливаюсь и задвигаю окно, резко сорвавшись с места.
Через зеркало заднего вида гляжу, как всё внимание пешеходов обращено в мою сторону. И только хуев Мирон Маркевич глядит перед собой, демонстративно игнорируя мою подачку. Гордый дохуя. Это бесит даже больше, чем я думал.
В следующий раз мы сталкиваемся в дверях аудитории. Я поднимаю глаза на его репу. Потом вытягиваю шею, осматривая плечи Мирона. Ну да, нехуёвые такие. Но Мирон тихо-мирно стоит у двери, как пай-мальчик, ждёт, пока его запустят. Так что я не особо доволен его реакцией. Меня ещё, как на зло, Мэйсон сопровождает. Вот Мэйсону этот пидор пиздец как по душе: без особых понтов, мужественный, сильный и умный. Это не мои слова — так говорил Мэйсон, за что уже получил свой подсрачник.
Никто, бля, в моём присутствии не посмеет хвалить Мирона. Этот гад не дождётся лавров. Я даже озадачил некоторых преподов, внёс им на карту аванс, чтоб как следует потаскали Маркевича.
— Салют, громила, — подаёт голос Мэйсон, что стоит справа от меня. Я мгновенно прижигаю его взглядом, и уголки чужих губ опускаются.
Мэйсон вытаскивает из своего кармана зелёный, свеженький, чуть ли не хрустящий косарь, и протягивает его мне.
Одним широким шагом я приближаюсь к Мирону и планирую присунуть купюру в его нагрудный карман. Но Мирон опережает меня и кладёт поверх кармана свою руку.
— Оставь себе, — даже огрызается. Вот ушлёпок.
— Тебе нужнее, — отвечаю я, рассматривая его рожу. Простецкую до ужаса, глазу не за что зацепиться. Все черты крупные, как будто он был рождён, чтобы служить мелкому барину. На башке не ёжик, но короткие выбеленные волосы, будто на солнце выгоревшие. Но глаза, конечно, у него нечто. Тут даже при большом желании мне не удастся их засрать: ясные, светлые, нахальные. В общем, передо мной, одним словом — сукин сын и сволочь.
— Как же ты меня заебал, — вздыхает Мирон и отваливает. Впервые, кажется, решает прогулять пару. С одной стороны, я пиздецки рад, а с другой… этого мало.
Проводив Мирона взглядом, я говорю Мэйсону:
— Погнали, — и мы двигаем по своим делам.
Сегодня вечером у Полинки будет туса. Но я в душе не ебу, кто это. Хотя обязан там показаться, ведь на эту вечеринку приглашён сам Мирон Маркевич.
